Текст книги "Картограф (СИ)"

Автор книги: Роман Комаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Наскоро поев, Витя убежал в комнату, где опять занялся лягушкой. Она научилась подпрыгивать и ловить на лету небольшие предметы, в ход пошел праздничный набор тончайших мельхиоровых ложечек. Пол оброс стружкой, Витя готовил стрелы. Остро пахло свежим деревом и почему-то весной, такой далекой, такой ненаглядной. Черви из коробки, принесенные на корм, расползались, и Филя собирал их в совок.

Додон больше не приходил. Иногда Филе казалось, что он где-то близко, витает под потолком, лезет за пазуху, точит зубы о ноготь на ноге. Бывало и так, что сквозь сон прорывалось бормотание, шепот, и тогда в ухе начиналась нестерпимая щекотка. Приходилось вставать, крутить на спичинку вату и чесать-чесать до боли, до красноты. Под утро зарядили кошмары, Филя просыпался в липком поту и не мог вспомнить, что же его так испугало. А Витя знай себе храпел, ничего его не тревожило. Отогнет нижнюю губу и вот давай свистеть! Храп переходил в грудной клекот, от которого ходуном ходил ковер на стене. Этого бы витязя в купе к крабу подложить!

И вот однажды одолела Филю бессонница. Он волчком крутился на тюфяке: закутаешься – жарко, раскутаешься – холодно. Подвернутая, кисть, затекла, бедро заныло, на спине мурашки в кучу собрались. Мучился, мучился – встал, пошел на кухню. Решил попить воды, не зажигая огня, не хотел никого будить. И тут по стене скользнула тень.

– Кто здесь? – хрипло спросил Филя, давясь водой.

Тишина. Только тиканье ходиков и раскаты Витиного храпа из полуоткрытой двери. И снова движение – легкое, едва заметное, так в косом луче солнца летит пылинка.

– Кто здесь? – повторил Филя и брякнул стакан о стол.

– Шшш! – прошептала тень. – Не шуми.

Филя вгляделся в темноту. Очертания тени были неровными, размытыми по краям. Она двигалась в воздухе плавно и грациозно, чуть припадала к лавке и вновь поднималась повыше. Внезапно из-за облаков выглянула луна, кухня осветилась, и Филя увидел хрупкую девушку в мешковатом платье. На голове у нее был платок, повязанный по-бабьи. Лица не различить, оно так и осталось в тени.

– Валентина?

Она кивнула и прошла мимо него к горке. Достала сухарницу, извлекла оттуда кусочек пряника и проглотила, не жуя.

– Вы всегда так поздно приходите? – спросил Филя. Ему было неловко, что он ее застал врасплох, но любопытство было сильнее приличий. Валентина сделала неопределенный жест и опять запустила руку в сухарницу.

– Может, вы каши хотите? Она осталась. Давайте я вам положу.

Валентина отрицательно покачала головой. Филя уж было подумал, что она немая, но кто же тогда сказал ему не шуметь? Капала вода, тикали ходики, на улице истошно заорал кот, попутавший ноябрь с мартом. Тень зашуршала по стене, словно мышь под обоями.

– Куда вы, постойте! – сказал Филя. – Не бойтесь меня. Я Витин друг.

– Знаю, – чуть слышно откликнулась тень.

Филя попытался схватить ее за руку и промахнулся – цапнул воздух. Что же это такое? Он в недоумении уставился на свой кулак, а когда попытался отыскать тень, ее и след простыл. «Наваждение, – думал Филя. – Я, должно быть, сплю. Надо проснуться». И он с силой щипнул кожу на запястье. Ничего не получилось: реальность осталась на месте, только усилился Витин храп, восходящий ко второй октаве и ниспадающий до басов. В какой комнате спит Валентина? В коморке вместе с матерью? На раскладушке у Веры? В сенях, за печкой, на чердаке? Почему в доме так мало ее следов? Филя поразмыслил немного и решил, что виной всему загадочное уродство, которое девушка прячет в темноте. А на фабрике маску надевает – там же копоть, смог, все поймут, никто с лишним вопросом не пристанет. Это его успокоило, и он на цыпочках прокрался к своему тюфяку. Витя лежал на спине, разметав руки. Филя посидел-посидел у окна и тоже отправился на боковую.

Проснувшись, Филя решил потренироваться. Он давно не рисовал, если не считать злополучной карты, и ему хотелось вновь ощутить творческий гипноз, в который он впадал, работая над эскизом. Но вот беда – чемодан с карандашами и альбомом украли! Не печным же углем рисовать?

– Витя, у тебя не найдется карандаша? – спросил он.

Тот открыл ящик комода и зашарил в нем пятерней, бормоча «где-то был, где-то был». На пол полетели фантики, папиросная бумага, старые счета.

– Карту будешь рисовать?

– Нет, просто хочу позаниматься. Для себя, для души.

Витя усмехнулся:

– Ага, души. Вот тебе карандаш. Тупой только, очинить?

– Если можно, – попросил Филя. – А бумаги нет?

– Отчего, есть! Там, в углу, для растопки.

– Мне чистую надо.

– Тогда у матери спроси. Я такую не пользую.

Пока Витя трудился над карандашом, Филя сходил к Варваре Михайловне и выпросил у нее листочков. Бумага была приличного качества, в меру плотная, с шероховатой поверхностью. Чуть затхлый запах говорил о том, что лежала она без дела не один год. Ее хранили для писем, а писать было некому, и теперь на ней будут Филины рисунки. Не худшее применение!

Вернувшись в комнату, Филя увидел, что Витя лениво почесывается, натягивает на себя одеяло и уже готов повернуться носом к стене.

– Не поедешь работать?

– Сегодня не хочу. Разморило что-то, томно. Чай, с пирожков, от них живот крутит.

За завтраком Витя в одиночку опустошил тазик с пирожками. Не досталось никому. Вера насмешливо фыркнула, Филя был нем от досады, а Варвара Михайловна долго причитала, что столько теста есть нельзя, заболеть можно. И вот теперь витязь, пухлый от пирожков, решил посвятить свободное время подкрепляющему силы сну.

– А давай мы с тобой вот что сделаем, – сказал Филя. – Ты мне опишешь человека, а я его нарисую.

– Тебе зачем? – чуть недовольно отозвался Витя.

– Я в участке одного знакомого встретил. Он сказал, что им в отделе нужны портретисты, преступников со слов свидетелей рисовать.

– И что, пойдешь туда работать? Да у тебя с картами от заказов отбоя не будет, в золоте потонешь! Тоже мне придумал! Кому нужны эти портреты? Не валяй дурака.

– Витя, ты не прав. Вот ограбят, допустим, на улице старушку, она мне опишет приметы, я нарисую, дворники развесят, и все – грабитель пойман. Разве не здорово?

– Куда уж здорово! Из-за таких, как ты, житья нет.

– Тебя, если проколешься, рисовать не буду. Калмыка какого-нибудь изображу.

– А что, – встрепенулся Витя. – Это дело! Давай, иди в участок, будешь наших выручать. Заживем!

Филя только улыбнулся. Спасать от тюрьмы Витиных друзей, местную шпану, он никак не собирался. Да и Ромэн Аристархович его бы за такое по голове не погладил. Если помогать правосудию, то не сикось накось, а по совести.

– Сделаем так. Ты опишешь мне человека, которого я еще не видел. Например, Валентину. А я потом сличу портрет. Идет?

– Вальку? – уныло протянул Витя. – Чего в ней интересного? Ну, нос, рот, глаза.

– Какой нос? Длинный, короткий? Кончик вверх или вниз? Может быть, курносый или картошкой? Веснушки, родинки, бородавки? Крылья вразлет? Переносица прямая или с горбинкой?

– Постой, погоди, прямо забросал вопросами. Какие, к черту, крылья? Нос как нос, обычный. Да что с нее взять, с Вальки?

– Витя, не халтурь, – строго сказал Филя и ткнул его тупым концом карандаша в бок. – Напряги извилины. Ты можешь, я знаю.

И Витя нехотя начал припоминать. По первости у него получалось скверно, не мог назвать ни одной приметы, а потом он так разошелся, что его было не остановить. Выяснилось, что Валентина очень даже ничего – тонкий прямой нос, крупные темные глаза с поволокой, густые ресницы, соболиные брови, высокий лоб. Только с волосами Витя затруднился.

– Она их все время красит. Я и забыл, какого они цвета – рыжие, навроде того. Так это не изобразишь. Карандаш-то все равно серый!

Филя залюбовался на портрет: так ладно и гладко вышло. Витя взглянул и ахнул:

– Ну, она! Вот ты мастер! Блеск!

– Спасибо, – сказал польщенный Филя.

В этот момент в комнату заглянула Вера.

– Белохрысничаете? – поинтересовалась она.

– Нет, портреты рисуем. Заходи! – щедро пригласил Витя. – Посмотри, что творит. Его бы к нам собор расписывать.

– Постой-ка, – Филя живо убрал портрет и внимательно посмотрел на Веру. – Проведем эксперимент. Витя только что описал мне Валентину. Давай и ты, а потом сравним, что получилось.

– Вальку? – удивилась Вера. – А почему ее, а не меня?

– Потому что я тебя видел, а ее нет. Хочу нарисовать со слов.

– Придумали, тоже мне, забаву, – сказала Вера. – На кой черт вам Валька сдалась? Что в ней особенного?

«И эта туда же, – подумал Филя. – Как сговорились против сестры!»

– Я потом и тебя, если хочешь, нарисую, – пообещал он, и Вера расплылась в довольной улыбке. Она аккуратно присела на краешек стула, расправила на коленях юбку и отрепетированным движением завела непослушную прядку за ухо.

– Тогда давай! – сладко пропела она.

– Что давай? – спросил Филя, ожидавший описания.

– Рисуй.

– Кого?

– Меня, дурачок! Не Вальку же?

– Больная, что с нее взять! Шалопутная! – махнул рукой Витя, развернулся к стене и засвистел. Вера сняла с ноги тапок и бросила ему в спину.

– Я тебя!.. – закричал Витя, подскакивая, как ужаленный, но Филя преградил ему путь.

– Ложись обратно. Вера, ты не могла бы все-таки описать Валентину. Пожалуйста!

Вера вздохнула, как будто ее принуждали к тяжкому труду, и принялась бесцветным голосом перечислять приметы сестры. Витя то и дело вклинивался, комментировал каждое слово, сыпал бранью, а под конец запел до того громким и фальшивым голосом, что даже ничего не смысливший в музыке кот в истерике выбежал во двор.

– Заткнись! – гаркнула Вера, затыкая уши. – Шут гороховый!

– Сама такая, – сказал Витя. – Нечего было в меня тапки кидать. Шла бы ты отсюда, панель зовет.

Вера с шумом втянула воздух и схватила второй тапок. Филя перехватил ее руку, развернул к ней портрет и спросил:

– Похоже?

– Ой, вылитая! – всплеснула руками Вера, и тапок упал на пол. Филя тут же затолкал его ногами под кровать. – Дай я матери покажу!

– Сначала мне! – сказал Витя и посмотрел на портрет. – Кхм, а это кто?

С портрета смотрела невзрачная девушка: мышиные, чуть на выкате глазки нездорово блистали, нос полого расползался к щекам, брови жидко протянулись к переносице, как будто собирались туда стечь. Подбородок, скошенный и ассиметричный, выдавал склочный характер. По шее шли глубокие складки – не шея, а прямо баянные меха. Картину довершали мясистые уши, пробивавшиеся сквозь прическу.

– Это что такое? – в изумлении повторял Витя, разглядывая рисунок. – Ты кого нарисовал?

Филя достал первый портрет и подал их Вере.

– На каком из них Валентина? – спросил он.

– Вот на этом! – Вера уверенно показала на второй портрет.

– Врешь, стерва! – закричал Витя. – Вальку уродовать вздумала?

– Ничего я не вздумала! Виновата я, что ли, что ты слепой?

И они сцепились. Витя драл Верины волосы, за что был несколько раз укушен. Филя бросился между ними – насилу разнял. Витя потянулся ко второму портрету, намереваясь его разорвать, но не преуспел. Вера выхватила его и подняла над головой, с криком: «Не дам, не дам!»

– Вера, а пригласи сюда матушку! – попросил Филя. Закрадывалось нехорошее подозрение.

Варвара Михайловна явилась незамедлительно, вытирая руки о передник.

– Уделите мне, пожалуйста, пару минут. Мы тут рисуем портрет Валентины. Не могли бы вы описать ее?

– Валю? – растерянно спросила Варвара Михайловна. – А вам зачем?

– На полицию хочет работать, – сказал Витя. – Преступников будет рисовать, а пока тренируется на кошках.

– На кошках? А причем тут тогда Валя?

– Мама, это выражение такое. Темнота!

– Я ведь ничего не знаю, – пробормотала Варвара Михайловна. – Что вы от меня хотите?

– Просто опишите Валентину, – спокойно сказал Филя и поднял над листом карандаш, выражая полную боевую готовность. – Не бойтесь, говорите все, что придет в голову, я пойму.

Варвара Михайловна принялась путано излагать приметы, ее мысль скакала туда-сюда, как мячик по лестнице. То и дело она сбивалась на рассказ о детских шалостях Валентины, причитала, что на фабрике мало платят и дочь работает на износ. Филя кивал головой и мягко возвращал ее в нужное русло. Через четверть часа портрет был готов.

– Какой вы молодец! – сказала Варвара Михайловна, умиленно разглядывая работу. – Как фотографическая карточка, чудо! Можно я себе оставлю?

– Дай взглянуть, – грубо сказал Витя, подтягивая к себе портрет. – Филя, ты что, сбесился? Ты кого опять нарисовал? Кто тебя в полицию возьмет, если ты рисовать толком не умеешь? А еще картограф!

Девушка на третьем портрете была особенной. В ее чертах читался живой ум, чуть раскосые глаза горели нестерпимым огнем. Волосы, как нимб, обрамляли лицо. Об острые скулы можно было порезаться. Дело портила только заячья губа, безобразно исказившая рот.

– Ха! – сказала Вера, раскладывая на столе листы. – Все разные получились. Да, Филя, не судьба. Портреты – не твой жанр.

– Но я ведь нарисовал то, что вы описали! – возразил Филя. – Кто ж виноват, что так вышло?

– Ты хочешь сказать, мы не помним, как она выглядит? – с вызовом спросила Вера.

– Нет, но что-то тут не то.

– Вот почему я был против. Не надо было Вальку рисовать. Она этого не любит. Помните, мы фотографироваться пошли? Ты еще тогда в навозную кучу вляпалась, и мать тебя переодевала? Все получились – загляденье, одна Валька смазалась.

– А можно мне взглянуть на эту карточку? – спросил Филя.

– Не вопрос, – Витя достал с полки тяжелый альбом и бухнул его на стол. Взвилась пыль, и Вера отпрыгнула подальше. Дети на фотокарточке были тощие, но опрятно одетые. Мальчик в матроске и с корабликом в руке, младшая девочка в кружевном платье и чулочках, а вот вторую девочку было не разглядеть – всю ее фигуру закрывало слепое белое пятно.

– Фотограф сказал, дефект пленки. Переснимать не стали, денег не было, – Витя захлопнул альбом и поставил его на место. Филя озадаченно почесал в затылке.

– Как же она выглядит?

– А ты что, еще не видел ее? – поразилась Вера.

– Представь себе, нет! Вчера ночью застал ее в кухне, так было темно, и она быстро убежала.

– Она всегда была стеснительной, – сказала Варвара Михайловна. – Пряталась от людей. Только меня не боялась. Бывало, оставлю ее одну, она нашкодит – в опару ручками залезет или ополовник за печку уронит – так просит: только батюшке не говори. Очень боялась порки. Он приходит, она шмыг в сени и там сидит – холод ли, жара ли. Пока он не уйдет спать, не показывалась.

– Валька у нас с причудами, – резюмировал Витя.

– А как же она на фабрике работает? Там же кругом люди.

– Она в особом цеху, в золотошвейном, – сказал Витя. – Ткет полотно для царских нужд. Гобалины там всякие, габардины.

– Гобелены, придурок! – сказала Вера и сплюнула.

– Верочка, ты что творишь? Нельзя плеваться! – возмутилась Варвара Михайловна.

– Сил моих больше нет терпеть этого неуча, – и Вера вышла из комнаты, гордо задрав нос. Мать неодобрительно покачала головой, а Витя блаженно развалился на кровати, как будто его только что отпустила зубная боль.

Филя разложил портреты на столе и хорошенько всмотрелся. Сомнений не было, он изобразил три разных лица, между которыми не наблюдалось даже мимолетного сходства. Больше всего ему нравился Витин вариант: от него веяло ржаным теплом, как от краюхи только что испеченного хлеба. В этом была загадка, и Филя вознамерился ее разгадать. Под желудком защекотало, по ногам побежали мурашки – сегодня же, сегодня же ночью он все выяснит.

Настал вечер. Лягушка, утомленная тренировками, без сил спала на боку, подложив лапки под голову. Белое пузико ходило ходуном. Витя от нечего делать начищал стрелу – она уже и без того сияла зеркальным блеском, ослепнуть можно, а он не унимался, тер и тер шершавой тряпкой, поплевывал и снова тер.

– Представляешь, – вдруг сказал он, с улыбкой глядя на Филю. – Мне тут парни рассказали случай один, умора. Приехали на днях японокитайцы, целая куча, штук сто. Соспользиум.

– Симпозиум, – поправил Филя. Ох, не вовремя Витю повело на разговоры. Филя готовился выскочить в кухню, едва заслышит скрип входной двери, а тут пустая болтовня льется в уши.

– Ты прямо как Верка, – сердито сказал Витя. – Я все правильно сказал. Рассказывать дальше?

И выжидательно посмотрел на Филю.

– Эх, ну, давай.

– Приехали, значит, японокитайцы на... посовещаться хотели с нашими учеными. Дорогу будут строить – от нас к ним. А там же болота и лес, ничего не получится. Все потонет к черту, и дорого. Наши им и говорят: «А давайте мы вас к Дровосеку отвезем». Японокитайцы обеспокоились, мол, зачем, да кто еще это такой. Но поехали.

– Подожди, при чем тут дровосек?

– Ты слушай! Добрались до тайги, вышли из машин. Японокитайцы мерзнут: они в одних тапочках были и носках. Топчутся, ноги поджимают. Где, говорят, этот ваш дровосек? А он как раз из леса выходит. Они увидели его и к машинам – еле оттащили. Понятно, страшно, я б сам испугался.

– А чего пугаться? Их много – он один.

– Хо! Он ведь какой... Здоровенный, раза в три меня выше. Рожа в бороде, в руках топор. Он еще, как назло, дохлого лося за рога к помойной яме волочил, чтоб волкам не достался. Японокитайцы дрожат, в кучу сбились. Наши посмотрели на них и сами к Дровосеку подходят. Так и так, дорогу надо строить. Разрешение даешь? Тот вроде как согласился, но с условием. Там в тайге есть пустошь, на ней деревенька располагалась лет этак пятьдесят назад. Сейчас ничего, одни развалины. Вот через эту пустошь дорога проходить не должна, потому как там водится бескрылая саранча. Японокитайцы расстроились – через пустошь путь получается короче, но Дровосек уперся. Сказал, построите как попало, я вам все раскурочу.

– И все из-за саранчи? Она же вредитель!

– Это не простая саранча, – покачал головой Витя. – Крупная, с хорошего поросенка. Ладно, хоть крыльев нет, а то бы беда. Одна съест гектар картошки.

– Впервые о такой слышу, – с сомнением сказал Филя, прикидывая размер саранчи. – С поросенка, говоришь? Может, этот дровосек был пьяный?

– Пьяный? Ты шутишь? Ему же нельзя, он мусульманин. Их от водки рвет, хоть ведро подставляй. А саранча не просто там завелась. Был в начале века один известный картограф. К нему пришли грибники из той деревушки, где сейчас пустошь. Просили нарисовать грибные места. А он вместо этого изобразил их деревню, а в уголке пририсовал саранчу. Мужики утром просыпаются – деревьев нет, все пропали. Пеньков и то не осталось, а по полю саранча скачет, да так, что горшки с полок падают. Они к картографу, а тот засмеялся и сказал, что ничего исправить не может, все так и останется. Деревенька вымерла, а саранча нет. И ничего ее, суку, не берет – ни нож, ни стрела.

– Пулей не пробовали? – усмехнулся Филя.

– А то! Отскакивает пуля. Один раз рикошетом человека убила.

– Но почему дровосек эту тварь защищает? Рубанул бы разок, и дело с концом.

– А вот этого я, друг, не знаю, – Витя дыхнул на стрелу и протер ее рукавом. – Видишь, что? Ты давай поаккуратней рисуй. Без излишеств.

– Постараюсь, – сказал Филя. – А что японокитайцы?

– Что-что, домой поехали! Будут проект заново пересчитывать, у них смета не сошлась.

И тут дверь тихо скрипнула, как будто ее повело в сторону легким сквозняком.

– Я пойду водички попью, – фальшивым голосом сказал Филя. – А то от этой саранчи у меня засуха.

– Иди! И мне принеси. А я пока дров подброшу, прогорели.

Филя на цыпочках выбрался на кухню. На полу дрожало лунное пятно, похожее на лужу молока. Буквой «Добро» вырисовывалась горка, печь утопала во тьме. Филя что есть мочи напрягал слух, но все было тихо.

– Валентина, это вы? – спросил он.

Ничего. Он задержал дыхание и мысленно попросил сердце биться пореже. И тут робкая тень скользнула по стене, стремясь как можно быстрее пройти мимо него.

– Валентина! – прошептал Филя. – Постойте.

Он кинулся к выключателю, щелкнул, и кухню озарил яркий свет.

– А! – взвизгнул тонкий голосок, и что-то метнулось наискось, за печку. – Выключи, выключи!

Филя рыскал глазами по кухне: где она? Из-за печки с грохотом упал ухват. Он лежал на полу, как указующий знак.

– Не подходи, – взмолилась Валентина. – Что тебе нужно? Прошу, оставь меня в покое.

– Но я только хотел взглянуть на вас! – растерянно сказал Филя. – Что вы от меня прячетесь? Я не кусаюсь.

– Не надо, – рыдала она. – Ну, пожалуйста!

– Я не причиню вам вреда. Видите ли, мы сегодня рисовали ваш портрет. Получилось три разных. Я захотел посмотреть на вас. Можно?

И Филя шагнул к печи.

– Нет. Стой там, где стоишь. Не приближайся, или...

– Или что?

Валентина замолчала. Послышалось шуршание, и вдруг Филе в лицо полетел небольшой сверток. Он поймал его у самого носа, развернул, и оттуда выпал медальон. Внутри был портрет девушки – обычное лицо, в меру круглое, русые жидковатые волосы, серые глаза. До зубовного скрежета скучная внешность – пройдешь мимо, не оглянешься.

– Это я. Папа рисовал. Теперь уйдешь?

– Хорошо, – сказал Филя и положил медальон на лавку. – Идите, я больше не потревожу вас.

Он выключил свет и отправился в комнату, где Витя, стоя на коленках, раздувал в печи угольки. Филе было стыдно. Он прятал от Вити глаза, и, бесцельно побродив, улегся на свой тюфяк. Сон не шел, нестерпимо чесалось колено. Филя закатал кальсоны и с силой вонзил ногти в кожу. Что-то хрустнуло и отделилось от коленной чашечки. Филя поднес руку к глазам и увидел серебристую чешуйку. «Странно, – подумал он. – Откуда она здесь? На рыбью похожа. Прилипло, должно быть, когда мылся в бане». Он положил чешуйку под подушку с мыслью выкинуть ее поутру, и только тогда подступила дремота. Дом окутала тревожная полутишина. Лягушка причмокивала во сне. Тикали часики.

Чернокнижник

– Сегодня пойдем на дело! – таинственным шепотом сообщил Витя. Филя невольно вздрогнул: так скоро, а может, лучше потом? Но он знал, что чем дольше откладывает поход за пергаменом, тем сильнее будет становиться тянучая боль в жилах. Вот уже третий день он маялся по ночам, не находил себе места в горячей, как печной камень, кровати. Сначала просто покалывало пальцы, это чувство не было приятным, но казалось знакомым. Оно напомнило Филе те дни, когда к ним с Настенькой ходил домой учитель музыки. У него была своя метода: прежде чем пустить ученика за инструмент, он заставлял прорабатывать пьесу на крышке стола. Если какой-то из пальцев зазевывался или путал порядок, он хватал его и с силой вдавливал на место. Живодер, сатрап! А стоило податься вперед, к клавишам, бил между лопаток ребром ладони и кричал: «Не сутулься!» Филе музыкальная премудрость так и не далась, а Настя за год разучила десяток прехорошеньких вальсов и одну мазурку. Потом деньги кончились, и учитель больше не приходил.

Зуд в пальцах усиливался при движении, постепенно растекаясь дальше, переходил в ладонь, предплечье, на второй день охватил шею и грудь. Стало трудно дышать, накатила боль, и вот уже Филя едва сдерживал стоны, боясь разбудить Витю и напугать домочадцев. Вскоре ему начало казаться, что все сосуды в теле вспыхнули беспощадным огнем, их жег изнутри кислый яд. «Карта, – мучительно думал он, кусая губы. – Я должен нарисовать карту. Нечем. Не на чем. О, о!»

И все же ехать и грабить молокан было для него хуже пытки. Никогда раньше ему не приходилось идти на преступление. Омар не в счет: тут он был в своем праве, хоть и произошла досадная ошибка. Но грабеж – это же так подло, так низко! Кто он будет после этого? Уголовник, презренный вор?

Следя за приготовлениями Вити, который преисполнился нездорового энтузиазма и передвигался исключительно прыжками, Филя искал способ, как избежать поездки. Может, Витя справится один? Или попробовать сторговаться: вдруг молокане продадут книгу, и не придется прибегать к насилию? Но в глубине души он знал: только грабеж, по-другому никак.

– Как ты думаешь, брать или не брать лягушку? – спросил Витя.

– А? – рассеянно откликнулся Филя. – Не знаю, а зачем нам она?

– Ты прав, нетренированная еще. Не дай бог убьют, – от слова «бог» Филина сонная артерия вспыхнула, как от огня. Он скривился.

– Да не бойся ты, дурашка, – улыбнулся Витя, не правильно его поняв. – Нас не тронут. Разве чуть-чуть. Зуб выбьют или руку высадят, тебе жалко, что ли? Уйдем живыми.

– Я не боюсь. Просто мне... не по себе.

– Заболел?

– Вроде того. Тошно, ломает.

– Э, брат, – досадливо сказал Витя. – У тебя трясуница!

– Чего?

– Погоди, сейчас принесу, – и Витя исчез на кухне. Он вернулся с большой кружкой, полной запаренного овса. – На, жуй.

– Ты уверен, что это поможет? – с сомнением спросил Филя, заглядывая в кружку. На мгновение ему почудилось, что зерна шевелятся и выпрастывают тонкие ножки.

– Уверен! Отец всегда так лечился.

Филя обмер:

– Твой отец картограф?

– Был. Чего ждешь, остывает! – нетерпеливо сказал Витя и тыкнул ему кружкой в нос. Филя неохотно заглотил овсяную распарку и вдумчиво ее прожевал. Жжение ушло, легкие расправились, кости больше не ныли.

– Так-то, – довольный Витя потирал руки, как муха, присевшая на портрет императора. – Если опять заломает, овес за печкой.

– А почему ты мне раньше не говорил, что твой отец картограф? – спросил Филя.

– Потому что это не твое дело! Был, и что с того?

– Вот откуда ты все про картографов знаешь!

– Слушай, умник, а не заткнуться ли тебе? – вдруг вспылил Витя. – Я с тобой об отце говорить не собираюсь, понял?

Бес внутри Фили тоже завелся и гнусно пел: «Узнай у него, узнай, спроси! Пусть расскажет».

– Хорошо, отца мы обсуждать не будем. Ты мне просто скажи, от него остался какой-то инструмент?

– Остался! В комоде лежит.

– Я возьму?

– Бери, можешь даже выкинуть. Мне он не нужен.

«Что же произошло? – думал Филя, копаясь в комоде. – Он их бросил? Ушел на промысел и не вернулся? Чего Витя так взбеленился? Спрошу-ка я Веру потихоньку».

– И не думай расспрашивать Верку! – крикнул Витя. – Узнаю – убью. Я не шучу. У меня в сапоге заточка. В один прекрасный день возьмешь и не проснешься, картограф.

Комод был полон старых тряпок, рваных женских чулок, заношенных до дыр платков, на дне лежал разрозненный маникюрный набор и вышитая гладью дамская сумочка, знававшая лучшие времена. Именно в ней Филя обнаружил стальной ланцет, на кончике которого было бурое пятно – след запекшейся крови. Витин отец не считал нужным содержать рабочий инструмент в чистоте. Помимо ланцета, Филя достал несколько полуистлевших очиненных гусиных перьев, маленький кусок пергамена, весь исполосованный и мятый, сложенную в три погибели промокашку и задубевшую губку. Он решил взять только ланцет, остальным побрезговал. Мало ли где шлялся этот картограф-отец?

Филя прокипятил ланцет в котелке, протер его чистой тряпочкой и долго любовался, как по резной ручке разбегаются световые блики. Металл поглощал тепло, словно жадный до крови зверек, при этом сам оставался холодным. Филя спрятал ланцет в карман: рано его кормить, он еще не готов к настоящей работе. Витя тем временем починял кольчугу: в последней драке с калмыками повредилась часть звеньев, и образовалась нехорошая дыра, в которую могли преспокойно попасть стрелой дикие молокане. «Не спасет кольчуга, – подумал Филя. – Если прижмут, ничто не спасет». Настроение час от часу становилось хуже, под коленками зарождалась дрожь.

Часы отсчитали девять ударов. На окна налипла густая ночь.

– Пора! – глухо сказал Витя. Он натянул кольчугу, вскинул на плечо котомку и пошагал к двери. Филя нехотя поплелся за ним, одеваясь на ходу. Они сели в автомобиль и молчали всю дорогу. Напряжение звенело в воздухе, как комариное облако в удушливый июльский день. По обочинам мелькали горбатые елки, на небо выкатилась луна. Минули поле, краем глаза Филя увидел, как по нему прострелил заяц. «Нехорошо. Ой, нехорошо! Повернуть бы назад!» Но Витя упрямо пер навстречу судьбе, втапливая педаль газа до упора. Вдали показалась деревня молокан.

Она была похожа на Малярово: такие же серые дома-завалюшки, однообразные некрашеные заборы, колодцы, занесенные дворы. Поднялся ветер. На крышах неистово завертелись кованые петушки. Витя погасил огни, сбросил скорость и весь сжался над рулем, как будто боялся, что его заметят.

– Вот оно! – наконец сказал он, притормаживая у обочины.

– Что?

– Молельная изба. Нам туда! – с этими словами он вышел из автомобиля. Филя проглотил ком в горле и последовал за ним. Деревня спала, лишь в редких домах мерцали огни, где-то далеко взлаивала собака. Молельный дом был заперт на амбарный замок. Над дверью моталась погасшая лампадка, под ногами хрустел коврик, насквозь пробитый льдом.

– Чего ждешь, отмычку доставай! – нервно зашептал Витя.

Филя полез в карман и достал Верину шпильку. В замке она потерялась, как карандаш в бочке.

– Не выйдет, – сказал он. – Замок слишком большой, тут ключ нужен.

– Ключ ему нужен! Работай, чем есть. Давай же, давай, нас сейчас заметят!

В соседнем доме закопошились. Кто-то хлопнул дверью, выплеснул на улицу помои. Витя и Филя распластались по двери. Они затаили дыхание и вслушивались в ночь – нет, никто не идет, все опять замерло. Витя вытащил из котомки топор и сказал:

– Раз не получается, будем все делать быстро. Я сорву замок, ты внутрь, хватай книги и деру. Пока они расчухаются, мы будем уже далеко.

Филя кивнул и приготовился к броску. Короткий взмах топора, и замок с лязгом упал на коврик. Филя толкнул дверь плечом, влетел внутрь. Где книги? Вслепую он зашарил по стенам, сбивая лавки, ведра. Сзади метался Витя, создавая еще больше шума. Снаружи взбесилась пурга, порог лизали белые языки.

– Свет! Нам нужен свет! – крикнул в панике Филя.

– Тихо ты! – раздался из угла недовольный Витин голос. – Я, кажется, нашел.

И тут вся изба осветилась. В избе был человек. Бородатый, страшный старик. Это он включил свет! Бежать! Наугад Филя рванул к двери, наткнулся на Витю, сбил его, и они кубарем покатились к порогу, крича от испуга. С пыхтеньем они расцепились, и тут дверь захлопнулась от резкого порыва ветра. Сама собой упала ржавая задвижка. Попались, они попались!

Филя вскочил на ноги. За его спиной чертыхался Витя, который больно ушибся, упав на локоть.

– А вот и наши воришки! – произнес старик с ухмылкой. – Куда вы так спешите?

Филя отряхнулся, выпрямил спину и наилюбезнейшим тоном сказал:

– Добрый вечер! Мы, знаете ли, заблудились. Не подскажете, как проехать в Малярово?

Старик пожевал бороду:

– Отчего не подсказать, подскажу! Только мы с вами сначала молочка выпьем, куда нам торопиться?

– Нет-нет, спасибо, мы очень спешим, – сказал Филя. – Вы уж нас извините, мы пойдем.

Он дернул задвижку, но она будто приросла. Филя скрипнул зубами. Старик взял с полки глиняный кувшин и налил молока в щербатую кружку.

– Вот, сынок, пей!