Текст книги "Картограф (СИ)"

Автор книги: Роман Комаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Вставай! – шептал он. – Рисуй!

– Как же я буду рисовать? – спросил Филя. – Ведь темно. Свеча потухла.

– А ты подуй на нее, она и загорится.

Филя сел, в руке его, как у покойника, была зажата свеча. Он дунул на нее легонько – почти не выдохнул ничего, так, поцеловал воздух, и вспыхнуло пламя. Оно было ярким и праздничным. Сердце, окаменевшее от невыплаканной слезы, медленно оттаивало. Оно билось так громко и настойчиво, что у Фили зазвенело в ушах.

– А что теперь? – спросил Филя. – У меня ведь ни бумаги, ни чернил нет.

– Как это нет? – удивился голос. – В кармане посмотри!

Филя вынул тряпицу, которую дал ему Витя. Только сейчас он понял, что это был кусок старого пергамена, выдранный из церковной книги. Буквы были впопыхах соскоблены, текст различался, но прочесть его Филя почему-то не мог, перед глазами плыло.

– А чернила? – спросил он.

– Кровушка-то тебе на что? Ножик под кроватью, режь!

Филя наклонился и нащупал нож. Это была суровая финка с металлической ручкой, на которой выпукло блестел корявой чешуей завитый в три кольца дракон. Филя долго думал, что резать: палец кольнуть или сразу жилу.

– Пальчик! Пальчика будет достаточно, – шепнул голос ласково. Он напоминал заботливого дядюшку, который уговаривает мальчика принять укол. Ведь не членовредительство это, а медицинская процедура.

Филя зажмурился и чиркнул по пальцу лезвием. Боль обожгла руку, и он закусил губу, чтобы не застонать.

– Чего ты ждешь? Рисуй, – потребовал голос.

Филя окунул в собственную кровь указательный палец, осмотрел его, будто видел впервые, и нанес на тряпицу несколько мазков наугад. Он вдруг понял, что рисовать с закрытыми глазами ему сподручнее – вид крови не так волновал и рука двигалась увереннее. Рана начинала затягиваться и подсыхать, а еще надо было сделать пару десятков мазков.

– Режь еще! – плотоядно сказал голос. – Не жалей, до свадьбы заживет.

«А будет ли она, эта свадьба?» – подумал Филя, расковыривая рану. Кровь хлынула с новой силой, покатилась по ладони, залилась в рукав. Наконец рисунок был закончен, и Филя в истоме опустился на кровать. Тряпица расположилась у него на животе.

– Отдыхай, картограф, и жди гонца! – шепнул голос напоследок и затих. Мышь пронзительно пискнула, заскреблась в агонии. Раздался неприятный хруст, кто-то пережевывал хлипкие кости, давясь шкуркой. И вот опять ночное беззвучие поглотило все кругом – и щетки, и рванину на полу, и скорченного в позе эмбриона Филю, и тряпицу, упавшую с его тела на доски кровати. Ничего не было, тьма и пустота воцарились в чулане, и не было им имени, ибо имена дают лишь живым и мертвым. Не было снов, и поэтому, когда мучительная зябь пробудила Филю, он чувствовал себя усталым, выпитым до дна. Хотелось к огню, к людям, но не было сил встать.

Дверь заскрипела, вошла старушка. Ей не пришлось нагибаться – видно, когда делали этот чулан, потолок вымеряли ей по росту.

– Ты, часом, не помер? – она потрепала его по щеке, почти нежно, почти по-матерински. – Вставай, уж полдень. Хозяйка злится, тебя к себе требует.

Филя сел и огляделся. Спросонок он не мог понять, где же находится, вокруг все было незнакомое. И кто эта бабушка в шерстяном платке и домотканом платье?

– Батюшки! – вскричала старушка. – Чтой-то у тебя рука вся в крови?

Филя тупо посмотрел на руку. И правда, левая кисть была неприятно стянута корочкой запекшейся крови. «Сильно я зацепил, надо было пощадить палец», – подумал Филя, и взгляд его пал на тряпицу. Сон как рукой сняло. Он быстро схватил ее и спрятал. Никто, никто, кроме него, не должен этого видеть. Заметила ли старушка? Но она, казалось, оцепенела от вида крови и тихо подвывала от жалости, причитая и всплескивая по-беличьи худыми руками.

– Это... я тут в темноте на ножик напоролся, – брякнул Филя, смущенно оправляя ворот рубашки. – Ничего, уже зажило, мне совсем не больно.

– Какая ж темнота? – удивилась старушка. – Я почто тебе свечу дала?

– А она потухла, – простодушно сказал Филя. – Как я тут один остался, сразу же. Я полез спички искать, а там ножик. Вот он...

Ножа нигде не было. Финка с драконом, грозная, как зуб хищника, исчезла, видимо, завалившись куда-то под вонючее тряпье. Копаться в нем Филя побрезговал.

– Пойдем, мой сладенький, я тебя перевяжу, – сказала старушка, и Филя, согретый нежданной заботой, малым теленком поплелся за ней. Они добрались до кухни, где стоял пар от многочисленных кастрюль и сковородок. Старушка наполнила миску водой и погрузила туда раненую Филину руку. Палец неприятно защипало.

– Терпи! – сказала старушка, увидев, как Филя морщится. – Сейчас анисовой водкой протру.

Откуда-то из недр шкафа она вытащила штоф и откупорила его. Терпкий запах аниса ударил в ноздри, вспомнились пастилки от кашля, которыми мама любила потчевать Филю, когда у того болело горлышко. Плеснув водки на чистый кусок полотна, старушка нежно протерла ему каждый палец, мурлыча себе под нос.

У Фили кружилась голова. Ему было приятно, что есть в этом городе хоть одна живая душа, которой не все равно, что у него приключилось с рукой. И все же он хотел побыстрее остаться один, чтобы рассмотреть рисунок – тот, что он собственной кровью вывел на Витиной тряпице. Значит, это был не сон! Да не сошел ли он с ума? Говорят же, что сумасшедшие слышат голоса и повинуются им. Вот и его черед настал! Увезут в желтый дом, и тогда кто будет спасать Настеньку? Тетка? Эта бессердечная Горгона? О, злая сиротская доля!

– А поесть можно? – спросил Филя, когда старушка справилась с перевязкой. Запахи кухни душили его, и он сглатывал поминутно набегающую слюну.

– Вот, держи, только хозяйке не говори.

Старушка поставила перед ним полную миску дымящейся каши. Филя судорожно ел, обжигая язык и отфыркивая комки. Каша была масляной, сладкой, невыразимо вкусной, и он думал только об одном, можно ли попросить еще. Когда он закончил, старушка второй раз наполнила миску. Он уже ел медленнее, сосредоточенно и важно, как привык делать дома. Третью миску он опорожнил только наполовину, и остаток торопливо был унесен. Видно, за ним доест Полкан или плешивая хозяйская болонка. Внезапно Филя вспомнил, что украл из столовой колобки, но в карманах их не оказалось. Съел во сне? Догрызла мышь? Унес таинственный обладатель голоса?

Чертовщина творится, да и только. Филя встал, отряхнулся, поблагодарил старушку за завтрак, и они вместе двинулись в гостиную, где их поджидала хмурая и оттого казавшаяся еще более грузной Горгона. Она утопала в огромном плюшевом кресле с вычурными ручками, в ногах на бархатной подушке дремала та самая болонка, растопырившая лапки, как дохлая.

– Спать до обеда изволим, барин? – поинтересовалась Горгона. – Ты, да ты – она показала пальцем на Филю – пойди-ка сюда, поближе. Я тебе что сказала, утром выметайся. Времени уже час, а ты все здесь. Как это понимать?

– Не успел выместись, – сказал Филя.

– Ты мне не дерзи! – взвилась Горгона. – Молоко еще на губах не обсохло! В наше время молодежь стариков почитала, в пояс кланялась, шапки ломала. А он, видите ли, рассупонился тут и стоит фертом. Щенок!

«Опять распаляется, – подумал Филя, отступая к камину. – Сейчас еще ударит».

Но тетка лишь топнула ногой, разбудив при этом болонку, которая испуганно взвизгнула и вскочила – морда в липкой слюне, глаза в кучу. Собачка покрутилась, кусанула блох, резвившихся в чахлой шерсти и улеглась обратно как ни в чем не бывало. И захрапела, тварь такая! Филе ужасно захотелось спать, под веками будто перекатывался песок.

– Ну, я пойду тогда, – сказал он грустно. – Прощайте, тетя!

– Я тебя еще никуда не отпускала, – заявила Горгона. – В моем доме я решаю, кому когда уходить. Слушай меня, недостойный отпрыск семейства. Я приму тебя назад только с Настенькой, моей куколкой, а без нее можешь на порог не показываться. Ты меня понял, олух царя небесного?

Филя почувствовал, как гнев распирает ему ребра. Довольно оскорблений с него. Сжав покрепче кулаки, чтобы не вырвалась грубость, он коротко кивнул и направился к двери.

– И денег не дам, помни! Хоть с Настенькой, хоть без. Не дам! – неслось ему вслед.

«А мне и не надо, – злился он. – От вас я и медной полушки не возьму. С ваших денег грязь не сходит».

Старушка подсуетилась и ловко накинула ему на плечи пальто. Вне себя от глухой, едва сдерживаемой ярости, он вышел, не поблагодарив ее. Пуговицы застегнул только на улице, когда ветер забрался к нему за пазуху и принялся там баловаться. Все, теперь он остался совсем один – ни родственников, ни друзей, отрезанный ломоть. Что делать? Куда идти?

– Замерз, цуцик? – весело спросил знакомый голос.

Филя поднял глаза и увидел, что у обочины стоит автомобиль: окно приоткрыто, и из него высовывается розовощекое лицо Вити.

– Садись, – сказал Витя. – Долго же пришлось тебя ждать. Весь бензин сжег. Давай быстрее!

Филя оглянулся, бросил прощальный взгляд на теткин дом и сел в машину. Там было тепло, пахло табаком и семечками. Витя сиял улыбкой, как будто выиграл в лотерею миллион. Под правым глазом разлился могучий фингал, от уха вниз шла рваная царапина. Чисто кот! Драный, дворовый бандюга, расхититель воробьиных гнезд.

Филя улыбнулся в ответ.

– Как ты спасся? – спросил он.

– Не спрашивай, долгая история. Помяли маленько бока, но живой ушел. Они меня прижали к стене, я за камушки зацепился и вскарабкался. Один меня такой за ногу хвать, я ему по рылу галошей съездил. Перемахнул стену и ходу, а там темень, колючки со всех сторон. Вот, зацепило, – Витя показал на царапину и махнул рукой, дескать, это мелочи, забудь. – Догонять не стали, сами боятся. Я одной левой могу десятерых забороть.

Витя подумал немного, не слишком ли прихвастнул, и добавил с важностью:

– Ибо Витязь.

– Куда же мы поедем? – спросил Филя. – Я теперь официально бездомный.

– Ко мне, – сказал Витя, заводя мотор. Машина взревела, чихнула и окуталась густым паром. – Тряпочка, что я дал тебе, не потерялась?

В голосе Вити чуть слышно звенела тревога.

– Не потерялась, но я ее испортил.

– Как испортил? Порвал?!

– Нет, хуже, – и Филя протянул ему тряпицу рисунком вверх.

Гомункул

Они одновременно посмотрели на нее. Перед ними была карта, изящная и детальная. И не скажешь, что она нарисована человеческой кровью.

– Это же Караван-сарай! – закричал Витя, вырывая карту у Фили. – Едем туда.

Машина рванула с места, издав мощный рык.

– Что еще за Караван-сарай?

– Дом такой громадный, отсюда верст пять на восток. От него начинается Великий Степной Путь.

– И что мы там будем делать? – Филя задергался в кресле, как кролик в силках. Странное предчувствие охватило его.

– А ты посмотри, на карте все написано, – откликнулся Витя, зорко осматривая дорогу. Он опять ждал погони, и теперь Филя начал понимать, из-за чего весь сыр-бор. Вот из-за этой тряпицы! А теперь, когда он на ней нарисовал карту, им живым не уйти. Калмыки с них кожу сдерут – да не чулком, а кусочками, чтобы помучались подольше. Надо было заткнуть ночью уши и не обращать на искусителя никакого внимания. Поддался он, слабый, не уловки хитрой бестии, пустил в душу потоптаться! Как он смог в темноте вязкой кровью нанести такой тонкий рисунок? Да еще изобразить то, что никогда в жизни не видел! Нет, его рукой двигала нечистая сила, и теперь он расплатится сполна. А вдруг это не просто карта, а договор? Вдруг он обрек себя на вечное служение тьме, подписавшись кровью? Тьфу, тьфу, ужас-то какой!

Филю пожирал изнутри адский огонь, на лбу выступил пот, и обманчиво лениво, никуда не торопясь, по щеке потекла капля. Она пробиралась к шее и закатилась за воротник. Витя крутил руль, машину то и дело заносило. Карта лежала, распластанная, на приборной доске, и смотреть на нее было больно. И все же Филя не мог не заметить, что один из нарисованных кровью домов, окружавших Караван-сарай, подписан. Готическим шрифтом нам ним было выведено «Гомункул». Что это означало, Филя не знал, только понял, что ничего хорошего.

– Витя, а кто такой Гомункул? – осторожно спросил он.

– Почем я знаю? – огрызнулся Витя. – Не отвлекай. Быстрее доедем – целее будем.

– Как скажешь, – вздохнул Филя и взял карту в руки, чтобы рассмотреть.

Караван-сарай был огромным сооружением с внутренним двором, где росли плодовые деревья. Во всяком случае, на одном из них висело яблочко. Караван-сарай был не что иное как рынок, где можно купить диковины востока – сочную золотистую курагу, сладчайший мед, сморщенные, похожие на пальчики купающихся негритят, финики, кувшины ручной работы, золотые блюда, кинжалы дамасской стали, осликов в хозяйство, переливчатый, ласковый к рукам шелк, душистую мирру, драгоценный шафран, резные шкатулки, сделанные из цельного куска красного дерева. Филя повел носом и явственно учуял запахи рынка – пьянящие, экзотические, густые. Он вздрогнул от удивления – нет, ему не показалось. Карта источала запах. Но ведь она не может пахнуть ничем, кроме как кровью, да и та, засохнув, для человеческого носа вроде уже и не существует. Наваждение, чертовщина!

Чем дольше Филя смотрел на карту, тем сильнее росло в нем удивление. Дом с надписью «Гомункул» был самой прорисованной частью карты. На крыше виднелся цветочный рисунок, у порога лежал пушистый коврик с надписью «Открыто». Буквы были такие маленькие, будто он рисовал их не пальцем, а самым тонким пером. Сверху топорщилось изогнутыми лучами огромное солнце. Оно по-разбойничьи недобро кривило рот. По краям шла рамочка в виде виноградных листов и кистей. И все это он набросал почти в темноте, при свете одной лишь свечи, а то и вовсе без света, в слепоте телесной и душевной! Филя бы не поверил сам себе, если бы не узнавал в каждой черточке, в каждой детали свой стиль. Вот хвостик у буквы «Люди» точно такой, какой он обычно выводит, когда пишет свое имя. Яблочко и то вспомнилось: он рисовал его в качестве этюда, будучи приготовишкой. Это его рука, без сомнения! Но это не его карта, он была ему нашептана, напета демоном. И она – страшный грех, который навсегда закроет ему путь в иконописцы. Права была цыганка!

От этой мысли Филю напрочь сковало. Вот оно что, цыганка! Она знала о том, что произойдет этой ночью, а он ей не поверил. Испугался поначалу и забыл. Все гадалки – плутовки, так говорила покойная матушка. Цыганам веры нет, цыгане лжецы, бедовые ребята. Нельзя допытываться у судьбы, куда она захочет вильнуть, потому что она, коварная, обязательно повернется не так, как ты ожидаешь. Цыгане умеют наступить ей на хвост, но правды никогда не скажут: им ведь что, только денежки выманить! Застращать, наврать с три короба, наплести про недругов, порчу, сглаз, привороты, а под шумок обокрасть, кошелек там срезать или часы выудить. Другого интереса у них нет. Но эта цыганка не обманула! Она видела метку злого рока на его руке, предупредила, а он не внял. Олух, и правда олух! Только уже не царя небесного, а князя подземного. Но как он мог это остановить? Ведь демон застал его врасплох, спящего. Ему бы кинуться вот из чулана и не спать до утра, а он разнюнился, развалил тело на досках и попался в сеть. Ох, и дурак!

Витя тем временем чуть ослабил хватку на руле. Погони не было. Он засвистел развеселую мелодию, но покосился на мрачного Филю и затих.

– Не думай, я тебе ее не нарочно дал, – сказал Витя извиняющимся тоном. – Они пришли, надо было как-то спасать. Кто ж знал, что ты этот...

– Кто? – резко спросил Филя. – Кто?

– Ну, картограф. Я думал, фетюк, простофиля. Ты уж прости, не разглядел. Вашего брата на улице не встретишь. У тебя и вид-то не такой, как у них бывает.

– А какой у них бывает вид?

– Разный. Скажем, нос крючком до губы или глаза черные. У одного, говорят, на щеке была бородавка пупырчатая, из нее волос торчал.

– Стало быть, надо обзавестись бородавкой?

– Зачем же? Ты и так скоро себя не узнаешь. Вот, смотри, у тебя уже прядка седая появилась. За одну ночь всего, а сколько их еще будет!

Филя быстро опустил стекло и высунулся, чтобы рассмотреть себя в зеркале. Так и есть, над левым виском волосы словно обнесло инеем. Он дернулся к ним рукой, пригладил – нет, не краска. Поседели! Он обреченно вздохнул, закрыл окно и откинулся на сиденье.

– А кто они, эти картографы? – глухо спросил Филя. Голос едва вырывался из нутра, словно кто-то невидимый накинул леску-удавку и потихоньку затягивал ее, стараясь не пугать жертву сразу до обморока.

– Картографы-то? Я, вишь, немного знаю. Только если тебе что-то приспичило разыскать – вещь, человека или дом – это к картографу. У нас их все боятся.

– Почему?

– Говорят, они могут смерть нарисовать, и тогда труба! На другой день околеешь.

– Обещаю, твою смерть я рисовать не буду.

– Э, – сказал Витя и покачал пальцем. – Не зарекайся. Кто знает, как обернется дело. Может, и нарисуешь.

И тут Филю осенило. Если картограф может искать людей, рисуя карты, значит, и Настенька найдется. Он справится сам, без полиции, теперь у него есть силы, пусть и дурные, запретные. На мгновение глупое сердце окрылилось надеждой, воспарило и тут же рухнуло назад, в угрюмые глубины. Нет, нельзя этим заниматься. Погубить душу страшно, ведь дорога к дьяволу – она без возврата, от крови не отмоешься, Бог не примет. Должен быть способ вернуть сестру и самому при этом не загубиться. Может, Витя поможет, или полиция очнется и нагрянет к крабу с обыском. Он, Филя, не обязан лезть в пекло, даже если оно перед ним и разверзлось. И все же что-то сладко пело внутри: падай, падай, я жду. Я здесь, я жажду, приди!

Пытаясь заглушить манящий голос, Филя стал вспоминать комнату за комнатой дом тетки. Блуждание мыслью по дому всегда помогало ему освободиться от нагрянувшей тоски и отдохнуть. Он вычертил в голове план особняка, расставил предметы, долго думал, куда же положить грязную собачонку и оставил ее там, где первый раз встретил. Не забыл про ковры, безделушки, занавески и даже кости – их он выводил с особым смаком.

– Ты что делаешь? Прекрати! – ткнул его локтем Витя. Да пребольно!

Филя открыл глаза и ахнул. Карта будто поплыла: по тонкому рисунку шла рябь, искажая его от середины к краям. Контур теткиного дома проступал сквозь тряпицу, разрывая абрис Караван-сарая, давя яблочко, сминая виноградные гроздья. Филя тряхнул головой, и морок рассеялся.

– Ты, пока не приехали, карту не порть! – сурово сказал Витя. – Гомункулу она нужна.

– Значит, ты все-таки знаешь, кто такой Гомункул?

– Ну да, и что с того? Я не мастак объяснять. Приедем – сам увидишь.

– Давай начистоту. Это опасно?

Витя сморщился:

– Ты что, трус? Опасно, еще бы не опасно! Тебе теперь осторожней надо быть. Когда прознают, что ты картограф, от тебя не отстанут. Мой совет, сразу ищи благодетеля. Лучше самому выбрать, чем тебя захватят силой.

Филя побледнел. Он так и представил, что его, как барана, связывают огромной веревкой и волокут прочь от родного хлева.

– А ты не можешь быть моим благодетелем? – робко спросил Филя, косясь на Витину кольчугу.

– Рад бы, да никак. У меня другой талант, я герой. Раз уж мы встретились, давай держаться вместе. А про благодетеля Гомункула спросишь, он подскажет. Для того и нужен! И у меня к нему пара вопросиков есть.

Филя вздохнул и замолчал. Мимо неслись дома, покрытые снегом тополя, березы. Дорогу перебежала старая серая кошка, и Витя вдарил по тормозам.

– Вот сука! – плюнул он. – Теперь дороги не будет.

«Во всем знак беды, – с тоской думал Филя. – Крабы, Горгоны, Гомункулы... Витязь этот шальной. Кто же знал, что город так грозен? Настенька, где ты, маленькая, что с тобой делают? Думаешь ли ты обо мне в эту самую минутку?»

Незаметно мысли Фили вернулись к дому тетки, и до него вдруг дошло, что ни в одной из комнат он не заметил зеркал. Конечно, дамы, обитавшие там, не отличались неземной красотой, но им же надо было хоть как-то поддерживать пристойный внешний вид. «Горгона она и есть Горгона, – решил Филя. – Взглянет в зеркало – окаменеет. А туда ей, впрочем, и дорога». Чуть позже он устыдился этой мысли. Зла тетке он не желал, но то, как она с ним обошлась, – несправедливо, невеликодушно – ранило его навылет.

Вдали показалась крыша Караван-сарая, и Филя начал узнавать местность. Все это было изображено на его карте в миниатюре: вот небольшой особняк под черепичной крышей, рядом с ним колонка и кустики. Дальше почта и мясная лавка. Три безликих дома подряд, проулок, забитый мусором и снегом, пустырь и наконец резиденция Гомункула. Витя небрежно остановил машину на тротуаре и жестом приказал выходить. Филя запахнул пальто и нырнул в морозные объятья улицы. Караван-сарай стоял безмолвно. Нерабочий день?

Витя нес карту, как пойманного на краже цыплят хорька. Вошли в дом без стука, дверь была не заперта. Филя мелкими шажками крался за Витей. От страха он весь сжался, лодыжки свело вместе невидимым канатом. Внутри было темно и пахло лекарствами, особенно отчетливо бил в нос запах гвоздичной эссенции, от которого Филя безобразно расчихался.

– Тихо ты! – прошипел Витя. Филя смущенно пожал плечами.

Из коридора они попали в небольшую комнату, заставленную шкафами. В них находились колбы, флаконы, склянки всех сортов и фасонов: в одной, например, плавала заспиртованная змея. В небольшом аквариуме томились пиявки, в стеклянной коробке, похожей на гроб, белым животиком вверх лежала остромордая лягушка. В комнате никого не было. Витя тихо подошел к шкафу и ловко сунул коробку с лягушкой к себе в карман.

– Положи на место, ворюга! – закричал Филя, но тот закрыл ему рот.

– Тшш, не шуми. Пригодится.

– Да мало ли что... – сказал Филя, и тут появился Гомункул.

Собственно говоря, это был просто невысокий кургузый человек, почти гном. Он ковылял на кривых ногах, и голова – ушастая, неестественно круглая – покачивалась в такт шагам. Водянистые глаза неприятно слезились, и Филя почувствовал, как у него под веками копится ответная влага. Фу, омерзительно!

– Зря вы так, молодой человек, – произнес Гомункул, глядя на Филю. Звук «р» он выговаривал настолько необычно, что это нельзя было назвать картавостью. Гомункул выбулькивал его, словно пускал пузыри в стакан с густым соком через соломинку.

– Что зря? – спросил растерянно Филя. Он подумал, что именно его сейчас будут уличать в краже лягушки, и не знал, выдавать ему Витю или притвориться, что он ничего не видел и не знает.

– Вы, видно, считаете меня каким-то экзотическим уродом? Напротив, я совершенно обычный человек, а вот вы – вы да, урод.

– Я?! – возмутился Филя. – Да как вы смеете меня оскорблять?

Кровь зашумела у него в ушах. Витя, отошедший к двери, досадливо крякнул.

– Почему же оскорбляю? Привыкайте, это комплимент. Таким уж вы родились, оттого и урод. Игру слов понимаете? Ну, не обижайтесь. Вы так ослепительно молоды и пышете здоровьем, что мне захотелось сбить с вас спесь. Простите уж старика. Проходите в кабинет, там поговорим.

И Гомункул повел их внутрь дома. «Заманивает, слизень головобрюхий! – подумал Филя. – Вдруг там засада?»

– Эй, молодой человек, – лукаво протянул Гомункул. – Не забывайтесь, у меня тоже есть гордость.

«Мысли читает!» – мелькнуло в голове у Фили.

– Да, читаю, – сказал Гомункул. – И ничуть этого не стыжусь. А вам бы пора научиться прикрывать головушку, чтобы такие, как я, у вас там не рылись.

– Чем же? – спросил Филя.

– Да вот хоть чепчиком из фольги. Я вам попозже продам.

– Не покупай, – шепнул Витя. – У меня дома три штуки.

Филя посмотрел на него и покачал головой. Здесь, в Бурге, куда ни плюнь – чудовища и сумасшедшие, и еще неизвестно, кто он сам. Может, и то, и другое.

В кабинете у Гомункула было уютно. Горел камин, потрескивало березовое полешко. Рядом с очагом стояли три кресла, на одном из них лежала книга в кожаном переплете – Гомункул читал ее в ожидании прихода гостей. Стены были обиты отполированными деревянными плашками, отчего вся комната искрилась отблесками и была как живая, – шевелилась, дергала богатой шкурой. Шторы плотно закрывали окна, не давая солнечному свету пробиться внутрь.

«Как же он читает? Темно ведь», – невольно подумал Филя, позабыв, что для Гомункула его мысли – не секрет.

– А вот так! – сказал Гомункул, и глаза у него загорелись, как у ночного хищника, только ярче и пронзительней. Филя передернулся, до того гадливое чувство возникло у него в животе при виде этих огромных глаз, окаймленных болезненно красным, тонким веком без ресниц.

– Садитесь, потолкуем, – сказал Гомункул. Витя сразу же хлопнулся на ближайшее кресло, и Филе пришлось протискиваться между ним и огнем, чтобы сесть рядом с хозяином. Ах, как не хочется!

– Каюсь, что не поприветствовал вас, как подобает, господин картограф, – начал Гомункул. – Вообще по протоколу я должен был вас испытать еще при входе, но вы были так бледны и напуганы, что я не рискнул. Так что отложим пока, вы не против?

Филя замотал головой – нет, нет, что вы, никаких испытаний, дайте передохнуть, привыкнуть к обстановке.

– Стало быть, я правильно вас понял, – удовлетворенно сказал Гомункул. – Давайте представимся друг другу, а то что вы меня Гомункулом зовете? Может, так оно и есть, но неприятно. Поверьте, за столько лет я уже много раз пожалел... Впрочем, это к делу не относится. Меня зовут Аркадий Николаевич.

– Филимон, – тихо сказал Филя. – Фамилию надо?

– Обойдемся без формальностей, ужасно не люблю, – поморщился Гомункул. – Ну-с, а вы, голубчик?

– Витя Зязин, он же Витязь, – бодро отрапортовал Витя, вытягивая руки по швам. Это смотрелось глуповато, учитывая его сидячую позу.

– Ммм, вас я, конечно, не ждал, но раз уж мы все тут сошлись, значит, на то была чья-то воля, – задумчиво сказал Гомункул, поглаживая переплет книги тонкими костлявыми пальцами. – Да, интересный расклад. Проводник, герой и картограф в одной комнате, давненько не было такого!

– А вы проводник? – спросил Филя.

– Конечно, не герой же! Посмотрите на меня. Разве в мои годы потянет на подвиги? Дожить до лета и то свершение! Старею, угасаю, но вам еще пригожусь. Может, у вас уже есть вопросы?

– Да, – горячо сказал Филя и даже придвинулся поближе к собеседнику, хотя еще минуту назад не мог себе такого представить. – Почему вы все говорите, что я картограф?

Гомункул разочарованно цокнул языком:

– Я-то думал, у вас будут вопросы по существу, а вы... Ладно, начнем с азов. Вы свою первую карту уже нарисовали, так ведь? Иначе бы вы здесь никогда не оказались. Где я живу, может знать только истинный картограф. Ему открывается адрес в первом видении. Разрешите взглянуть на вашу карту?

Витя протянул ему тряпицу, и Гомункул принялся ее разглядывать.

– Недурно, недурно. Хороший стиль, твердая рука, кровь жидковата, но это у молодых бывает часто, потом пройдет. Разбавлять только слюной, слышите? Сейчас модно ацетоном, заклинаю вас этого не делать. Испоганите пергамен. Так, что еще? Детализация карты излишняя, зачем, к примеру, нарисовали яблоко? Удержу не знаете? Ведь ко мне теперь побегут, скажут, откуда у нас яблоко посреди зимы выросло. Вы такими вещами не балуйтесь, рисуйте только по делу, без лишних украшательств. Я понимаю, вы художник, вас на творчество тянет, но поймите, нельзя. Быть картографом – большая ответственность.

– Я больше не буду, – растерянно пролепетал Филя. – Не знал, никто не объяснил.

– Ну-ну, не расстраивайтесь. Я ведь подстраховался и всех из Караван-сарая загодя удалил. Мы попозже сходим туда и сорвем ваше яблочко. Может, никто и не заметит. Теперь о главном: больше трех карт в неделю не рисовать, а то хватит апоплексический удар. Да, в таком молодом возрасте, представьте себе! Третьего дня хоронили молодчика, принялся штамповать одну за одной, до денег был жадный. Нашли на полу, уже холодного. Из носа крови натекла целая лужа, кораблики пускать можно. И еще, когда рисуете, держите при себе стерильный инструмент. Грязным ножом пальцы тыкать не дело. Хотите, продам вам по знакомству великолепный набор?

Филя готов был уже кивнуть, но Витя пнул его под креслом. Филя отрицательно помотал головой.

– Не хотите как хотите, – сказал Гомункул чуть раздраженно. – Помните, отныне и вовеки веков вы себе не принадлежите.

– Скажите, а почему именно я стал картографом? – спросил Филя.

– На этот вопрос трудно ответить. Скорее всего, ваша матушка, будучи на сносях, лакомилась мясом черного петуха.

– Что?! Какого петуха?

– Глупо звучит, правда? Не менее глупо, чем ваш вопрос. Никто не знает, почему становятся картографами, проводниками или, скажем, посланниками. Так получается. Врожденный дефект, внутриутробная травма. И это, заметьте, на всю жизнь.

– Так значит, я не смогу писать иконы? – с тоской в голосе спросил Филя. Перед его мысленным взором с грохотом захлопнулась дверь мастерской.

– Писать-то сможете, да никто их не купит. Кому нужны оскверненные святые? Нет, теперь, когда вы нарисовали карту, другое ремесло вам не дастся. Забудьте прежние мечты, новая жизнь, в которую вы вступили, будет куда интересней.

Филе вдруг подумалось, что вступил он не в жизнь, в самое настоящее дерьмо. Поди теперь отмойся! Гомункул сочувственно покачал головой и ничего не сказал.

– Если у вас возникнет во мне необходимость, мой адрес вы знаете. Только больше никого с собой не привозите, я по-стариковски ценю тишину и уединение.

– Между прочим, пергамен ему дал я, – обиделся Витя. – Без меня бы он не нарисовал карту!

– Простая случайность! – сказал Гомункул, поворачивая к нему голову. – Нечего приписывать себе подвиги, которых не совершали. Эка невидаль передать мастеру инструмент. Вы еще себя, юноша, не нашли. Вот взяли вы у меня лягушку, вы хоть знаете, что с ней делать?

Витя покраснел и промямлил:

– Тренировать.

– Тренировать, – передразнил Гомункул. – Уморите животное, и ничего не получится. Ладно, считайте, что я вам ее продал. Давайте полтинник.

– У меня нет, – сказал Витя и беспомощно посмотрел на Филю. Тот вздохнул, вытащил кошелек и протянул купюру Гомункулу. Деньги мгновенно исчезли в бесчисленных кармашках его шерстяной жилетки.

– Стрелы сами сделаете, – напутственно сказал Гомункул Вите, который кивал, как китайский болванчик, все еще красный от смущения. – А вы, Филимон, не берите сразу заказы, сначала потренируйтесь. Лучше ночью, когда никто не отвлекает. Закройте глаза и представьте место, где никогда не были, скажем, дом собачника Ираклия Мордвина. И рисуйте, рисуйте, пока кровь не засохнет. Как закончите, ложитесь спать, карте надо отстояться. Сразу на поиски бежать глупо, да и силы восстановить не грех. Сперва может скверно получаться, не все разглядите, туману в уголки подпустите или клякса где проскочит. Переживать не стоит, ясновиденье придет с опытом. Вроде все ... Вопросы появились?