Текст книги "Картограф (СИ)"

Автор книги: Роман Комаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Ошарашенный всем этим Филя сидел не жив не мертв. Вопросов не было, кружилась голова. Только сейчас он понял, что возврата к прежней жизни не будет. Он картограф навсегда, навечно, до гробовой доски, а может, и чуть дольше. Кто его знает, вдруг в Аду тоже художники нужны?

– Ты про благодетеля хотел спросить, – напомнил Витя.

Гомункул Аркадий Николаевич прищурился и посмотрел на Витю с укоризной:

– Что это вы, юноша, ему голову морочите? Зачем благодетель? Картограф – птица свободная, ему никто не указ.

– А как же эта... безопасность? – спросил Филя. – Что, если меня убьют?

– Сперва не убьют, потому что вы ничего еще не умеете, а потом не убьют, потому что не смогут, – резонно заметил Гомункул, расшвыривая угольки кочергой. – Не суйтесь только без надобности в дела сильных мира сего, и останетесь целы.

Филя сокрушенно вздохнул.

– Вижу, не верите старику. Хорошо, дам вам адресок, обратитесь, скажите, что от меня. Если примет Семен Семеныч вас под свое крыло, будете как за каменной стеной. Только плату он с вас возьмет непомерную. За качество, как говорится, три шкуры сдирают!

Гомункул достал из кармана жилетки крошечную записную книжку, в которую был вложен химический карандаш, и быстро начеркал записку к Семену Семенычу и его адрес. Филя протянул руку к бумаге, и словно ток прошел по пальцам и сгустился мучительным зудом в локте. Он ясно увидел небольшой бревенчатый дом, выкрашенный в синий цвет, палисадник, засыпанный снегом, молодую рябину близ дороги, наледь у колодца.

– Браво! – вскричал Гомункул. – Вот вы и прошли свое первое испытание.

Филя удивленно посмотрел на него:

– Какое испытание?

– Я же говорил вам. Проводник должен испытать картографа. Это своего рода традиция, ей много веков. Вы приходите, я даю вам адрес, скажем, булочной или табачной лавки, а вы мне должны описать место до деталей. Можете не трудиться, я видел картинку, которая была у вас в голове. Все очень точно, и даже наледь. Стало быть, Семен Семеныч ходил сегодня по воду. Поправился, болезный. Считайте, что я благословил вас на ремесло. Это, конечно, ничто по сравнению с истинным талантом, но для некоторых важно.

Филя, не в силах ничего сказать, просто хлопал глазами. Сидевший рядом Витя нетерпеливо возился: у него тоже были вопросы, но он не знал, когда с ними сунуться к Гомункулу. Помялся-помялся и решился.

– А он, – Витя кивнул на Филю – может помочь мне найти?.. Ну, вы понимаете...

Гомункул хмыкнул:

– Может, да вот только захочет ли? У вас, юноша, свой путь, вы картографа за штанину не держите. Повторяю, ваша встреча – чистая случайность, он не обязан делать за вас вашу работу.

– Но я должен знать, куда идти! Меня тянет, я истомился.

– Дело ваше. Чем больше помощи привлечете, тем меньше будет ваша доля. Не забудьте и мне гостинец прислать за труды, – Гомункул сделал неопределенный жест рукой, показывая размер гостинца.

Витя кивнул и затих.

– Так, и последнее, – сказал Гомункул. – На чем рисовать карты. Хорошо подходят старые, лучше даже рваные священные книги: Писание, Псалтырь. Берете лист, аккуратненько отделяете от корешка, ножиком зачищаете буквы. Некоторые отмачивают в лопуховом отваре, я необходимости не вижу.

– Я знал одного картографа. Тот брал божественные книги у молокан. Говорил, они самые хорошие, – заметил Витя с видом знатока.

– Можно и у молокан, – согласился Гомункул. – На вкус и цвет товарищей нет. Но учтите, по-хорошему с ними не получится, придется идти на разбой, а это риск.

– А сколько карт можно нарисовать на одном листе? – спросил Филя, разглядывая зажатую в руке у Вити тряпицу. Он припомнил, как сидя в машине, чуть не исказил ее видением теткиного дома.

– По инструкции, один лист – одна карта. Сейчас дерзко экономят, стирают пергамен и снова используют. От этого бывают значительные погрешности. Скажем, в доме семь комнат, а картограф рисует шесть или восемь. Приходит на место и разобраться не может. Так что решайте сами, юноша, я тут вам не советчик. А теперь пойдемте в Караван-сарай. Яблочко-то надо устранить.

Гомункул поднялся и поспешил к выходу. Витя и Филя едва поспевали за ним – он удивительно резво ковылял на своих коротких ножках. Они вышли на улицу. Пуржило. В переулке вихрилась снежная пыль, поземка лизала тротуар. У Караван-сарая по-прежнему не было ни души. Гомункул подошел к стене, нащупал пальцами бугорок, и перед ними открылась тайная дверь, узкая, как бойница. Они с трудом протиснулись в нее. Витя не успел втянуть живот, шкрябнул о стены кольчугой и чуть не застрял.

Внутренний двор был занесен снегом, и потому красное яблоко, нагло свисавшее с ближайшей яблони, выделялось вдвойне. Оно качалось на самой высокой ветке, и даже Витиного роста не хватило бы, чтобы до нее дотянуться.

– Подсадите, – деловито сказал Гомункул и жестом велел Вите присесть.

Тот подчинился, и Гомункул с ловкостью обезьяны забрался ему на плечи. Сорванное яблоко упало на землю и покатилось к стене.

– Лови! – завизжал Гомункул, Филя прыгнул и накрыл фрукт собственным телом. Тот бился под пальто, как живой.

– Вот что бывает, юноша, от излишней прыти! Какое яблочко нарисовал! – сердито сказал Гомункул, помогая Филе подняться и стряхивая с него снег. Яблоко дергалось в его руке, пока не исчезло в одном из карманов. – Все, пора по домам. Навестите меня через месяцок, расскажете об успехах.

Витя и Филя сели в машину. Она успела выстудиться, сиденья неприятно холодили зад.

– Куда поедем? – спросил Витя.

– Не знаю. Мне некуда податься. Где здесь дешевые нумера?

– Зачем тебе жить у чужих? Поехали ко мне! Мать будет рада, давно я гостей не приводил.

Филю одолели сомнения: это знакомство даже шапочным не назовешь, одалживаться не хотелось. Но все же выбор был невелик. Надолго его денег не хватит. Сколько он проживет в гостинице – неделю, полторы, месяц? А дальше крах и нищенское существование в бесплатной ночлежке для бездомных. Лучше уж к Вите. Если Гомункул Аркадий Николаевич сказал правду, Филя расплатится сполна за эту услугу.

– Спасибо, Витя! Буду рад у тебя побывать.

И они помчались в Малярово.

Русалка

Филя молча смотрел в окно, перебирая в голове впечатления. Вот приехали к Гомункулу, вот Витя похитил лягушку, вот вошли в комнату и уселись к камину. Уже спустя несколько минут в реальность произошедшего верилось с трудом. Филя стал подумывать, что все это затянувшийся предутренний сон, навеянный осенней тоской и душным одеялом, но нет, сколько бы он ни щипал кожу руки, проснуться не удавалось. Да что там щипки – он ножом себя резал, и не помогло! Только хуже стало, карту нарисовал. А если бы удержался и не послушал искусителя, может, и не сбылось бы предназначение. Эх, что уж теперь, все кончено и кончено!

Витя тоже молчал. Он перестал оглядываться и только иногда тоненько вздыхал. Кольчуга бряцала под курткой при каждом движении. Филя взглянул на карман его брюк, откуда торчал саркофаг с лягушкой и спросил:

– Зачем тебе эта тварь?

– Я же сказал – тренировать буду, – откликнулся Витя и лихо заложил вираж. Машина вильнула задом, как падшая женщина, но тут же выровнялась и загудела тоном ниже, довольная тем, что не слетела в кювет.

– Что-то я никогда не слышал, чтобы лягушек тренировали.

– И не услышишь! Этим только герои занимаются, и то не все.

– А почему так? – поинтересовался Филя. Он силился поддержать разговор, сидеть в гробовой тишине было неуютно. Ему казалось, что он обязан развлекать Витю разговором, ведь тот везет его в гости. А гостю полагается быть словоохотливым, балагурить и зубоскалить. С этим у Фили были вечные проблемы, улыбка, насильно натянутая на лицо, неизбежно и быстро сползала.

– Как тебе объяснить? Лягушек обычно тренируют младшие сыновья, если им довелось быть героями.

– А, я понял! – сказал Филя. – Иван-дурак и все такое. Помню, читал.

– Ничего ты не понял, – отрезал Витя. – Глупости говоришь. Это тебе не детская сказка, а... а...

Он не подобрал слово и махнул рукой – дескать, чего объяснять. Но Филя не отставал. Теперь, когда разговор завязался, продолжать его было не так уж затруднительно:

– И как тренируют лягушек?

Витя искоса взглянул на него, как бы оценивая, можно ли ему доверить столь серьезную информацию. Филя убедительно моргал глазами – я свой, я тебя не сдам. Витя поколебался с минуту и нехотя сказал:

– Это несложно, мне объяснили. Берешь лягушку, если она спит, как эта, – будишь. Сначала просто надо откормить, червями, улитками, мухами. Недели через две идешь в полночь в лес и ломаешь осину. Дома вырезаешь стрелы, наконечник лучше сделать мягкий. Лягушку моешь, вытираешь тряпочкой и на забор. Стреляешь в нее, она стрелы ловит. Вот и вся тренировка.

– А если ты убьешь ее стрелой? – поинтересовался Филя.

– Надо аккуратно стрелять, без спешки. Вообще хорошую, ловкую лягушку убить трудно, а другая и ни к чему.

– Вот ты натренировал ее, дальше что?

– Берешь везде с собой, особенно, если идешь на дело. Работа опасная, умирать не хочется. Пока возишься, бывает, шальная стрела в спину прилетит. А ты заранее лягушку вытащишь, и все, спокоен. Руки свободны.

– То есть это что-то вроде собаки? – разочарованно сказал Филя, ожидавший уж черт знает чего, только не ловли стрел.

– Не совсем, – уклончиво сказал Витя. – Лягушка много что может. Если с нее содрать кожу, на ней тоже можно нарисовать карту. И не простую, особенную. Немного погодя, когда я ее откормлю, поможешь мне с этим, ага?

– Я лягушку обдирать не буду! – решительно сказал Филя.

– Крови боишься? Ладно, я сам, ты только нарисуй.

– Нет и нет! Убивать животное!! Как ты можешь?

Витя рассмеялся:

– Вот глупый, у нее же новая кожа отрастет. На то она и лягушка!

– Не надо меня обманывать. У лягушек новая кожа не вырастает, только у змей.

– Считай, что это лягушка-змея, если тебе так проще. Да не умрет она, не бойся! Я сам видел. У меня... эээ, сосед такую держал. Из нее столько карт сделали, не перечесть!

– Ладно, но в любом случае, заниматься живодерством будешь без меня. Я пас. А что надо изобразить на карте?

– Этого я пока не знаю, – грустно сказал Витя. – В том-то и проблема. Герой должен искать и сражаться, с тем он рождается, с тем и умирает. И каждый свое дело знает: кому во снах видение дают, к кому калики перехожие приходят, все по-разному. А у меня не получилось. Я немного неправильный.

– В смысле?

– Обычно у героев есть старшие братья, а у меня сестры. Угораздило же их народиться, теперь ничего путью не будет, жизнь наперекосяк.

Филя озадаченно посмотрел на него. Вся эта история – лягушка, стрелы, братья – уж больно пахла выдумкой, литературщиной. Не разыгрывает ли его, часом, Витя? Только зачем?

Сам Витя немного повздыхал и принялся напевать унылый мотивчик, в припеве он подскуливал на манер одинокого щенка.

– Подожди, получается, ты ищешь и сам не знаешь что?

– Ага!

– Беда...

Оба замолчали. Дома вдоль дороги становились все мельче, низкорослей, словно город кто-то по окраинам прижимал к земле, накрыв ладонью, как майского жука. Избы стояли серые, некрашеные, некоторые были по старинке покрыты соломой. Из печных труб стекал дым. Он загибался вниз кошачьим хвостом и бесследно растворялся в морозной тишине. Людей на улицах было мало, только изредка мимо забора пробегала стайка ребятишек или шлепал старик в телогрейке и валенках с ведром в руке.

Через четверть часа они прибыли в Малярово, от которого за версту разило нищетой. Полуразвалившиеся сараи припадали друг к другу в последней попытке удержаться в вертикальном положении, окна домов были разбиты и заткнуты тряпками, в крышах зияли дыры.

– Ррродина, мать ее! – сказал Витя, сплевывая в открытое окно.

Они остановились у небольшого дома, который единственный на улице не выглядел как брошенный родственниками инвалид. Во дворе было чисто, из приоткрытой двери валил пар, слышалось довольное хрюканье свиней и гомон разбуженных кур. Витя деловито отер подошвы о дерюжку у порога, кучно потопал и вошел внутрь. Филя робко плелся следом.

Навстречу им вышла румяная женщина в ситцевом платке. Она улыбалась так мягко и умильно, что Филя тут же оттаял, напряжение в мышцах спало, и даже шарф сам собой развязался.

– Витенька! – кинулась она к сыну. – Заждалась, где был? И кто это с тобой?

Она хотела его поцеловать, но Витя не дался, стесняясь гостя.

– Мать, давай потом. Это товарищ мой, Филимон. У нас поживет пока, ладно?

– Как скажешь, – растерянно сказала мать. – Проходите, пожалуйста, Филимон.

– Можно просто Филя, – предложил тот.

– Варвара Михайловна, – коротко представилась женщина. – Пойдемте, негоже стоять на ветру.

До чего Филе было неловко! Вторгся в чужой дом, где его не ждали, сейчас еды предложат, а он ведь голоден, сожрет все, хоть фетровую шляпу, и будет еще стыдней.

Дверь в кухню была завешана старой простыней, чистой, но замохрившейся по бокам. Хозяева топили на совесть, хоть тащи ушат и мойся, и Филя едва сдерживался, чтобы не оттянуть воротничок. Пока мать Вити накрывала стол и ставила на плитку уже остывший чайник, Филя разглядывал обстановку гостиной. Точнее, это была не гостиная, а общая комната, где обитатели дома проводили большую часть своего времени. Что и говорить, жили Зязины небогато. Единственным предметом роскоши было накрытое ажурной салфеткой радио, стоящее на трехногом столике. С дальней стены на Филю игриво посматривала с портрета девушка, собирающая виноград. Дешевая репродукция, засиженная мухами, смотрелась в этой комнате почти гармонично. Однако в ней был скрытый вызов: вы думаете, мы утопаем в грязи? Нет, мы ценим искусство, нежное и романтическое, и все нам нипочем.

Оконца, окутанные тюлью, давали мало света. Замызганные зеленые обои, сиротливо проглядывавшие в прогалах между коврами и мебелью, делали комнату еще темнее. Привыкший и сам жить небогато, Филя все же чувствовал себя, как исполин, приглашенный мышью в нору. Он подумал, что Вите стоило бы меньше разъезжать на автомобиле в погоне за ненужными пергаменами, а больше таксовать. Разве можно мариновать родных в этих застенках, по сравнению с которыми дешевая привокзальная меблирашка – шамаханский дворец?! И откуда у Вити взялся автомобиль? Неужели угнал?

Пока Филя предавался этим негостевым размышлениям, в комнату вошла Варвара Михайловна с подносом, на котором стояли две плошки с кашей, небольшой заварной чайник, пара неброских чашек и сахарница. Позади шел Витя, он пер, отдуваясь, блестящий медный самовар. Филя кинулся на помощь, но его попросили не беспокоиться. Почти в полном молчании прошел этот поздний завтрак. Филе было мало одной плошки с кашей, а попросить добавки он не решился. «Как бы им денег предложить за постой? – думал он. – Сунуть под салфетку или просто отдать? А если не возьмут или, что хуже, обидятся?»

Витя положил себе в чай семь ложек сахару и задумчиво смотрел в скатерть. На его лбу собрались морщины, которым было там настолько непривычно, что они то и дело сползали на брови, и Витя взмаргивал, забрасывая их обратно наверх. Филя надулся чаем, чтобы хоть как-то заглушить голод, и теперь нетерпеливо жевал губами в ожидании момента, когда можно будет заговорить о деньгах. Варвара Михайловна гремела в кухне кастрюлями и беседовала с кем-то вполголоса.

Раздались легкие шаги, дверь в комнату отворилась и на пороге появилась русалка. Филя обомлел. Она была хороша, как первый поцелуй. Серебристые волосы, гладкие и свежие, ниспадали на плечи, в темных глазах плясали чертики, брови чуть насмешливо и гневно гнулись к тонкому носу, а губы... На них Филя решил попросту не смотреть.

– Чего уставился? – сказала русалка, заправляя прядку за ушко. – Девушек не видел?

– Ррусал... то есть девушек видел, – пробормотал Филя и опустил очи долу. Слова не шли, в лицо предательски бросилась краска.

– Вот значит как, русалка? – усмехнулась девушка. – Так меня еще никто не называл.

– Тебе чего надо? – сердито спросил Витя. – Не видишь, мы заняты!

Русалка нетерпеливо дернула плечом.

– Да больно вы мне нужны. Я за шитьем пришла.

И она прошла к комоду, где принялась энергично копаться, выкидывая вещи на пол.

– Эй, ты что делаешь? – закричал Витя, подскакивая к ней. – Это мое, не трогай!

Он начал кидать вещи обратно, а русалка со смехом продолжала их выбрасывать. Филя под шумок приоткрыл сахарницу и стащил оттуда несколько кусков рафинада. Во рту стало сладко, желудок чуть утих. Тем временем борьба продолжалась. В конце концов, Витя не выдержал, отпихнул русалку от комода и с силой задвинул ящик. Для надежности подпер его спиной.

– Иди отсюда! – замахал он на русалку руками. Та цыкнула на него и двинулась в сторону Фили, пристально глядя ему в глаза, как матерая хищница. Без тени сомнения она села к нему на колени, обвела пальчиком рот и медово спросила:

– А ты кто такой будешь, птенчик?

Филя ловил воздух ртом, как вытащенный на берег карась. И даже не золотистый карась, гордящийся своей яркой чешуей и нарядными плавниками, а простой, серый, глупый, еще недавно рывшийся в вонючей тине.

– Слезь с него! – Витя подскочил и принялся тянуть русалку за руку. – Оставь его в покое, блудница!

– Ах вот ты как заговорил? – возмутилась русалка. – Ну-ну, за денежками на бензин ты ко мне еще придешь, тогда и сочтемся.

Она встала с Филиных колен, отряхнулась и вышла из комнаты.

– Шалава, – прошипел ей вслед Витя.

– Что это было? – пролепетал Филя. В животе порхал мотылек, потные ладони накрепко прилипли к брюкам.

– Не обращая внимания. Сестра моя, Верка. Непутевая бабенка.

– Ты хочешь сказать, что она... что у нее желтый билет?

Витя, противу ожидания, ничуть не оскорбился.

– Да лучше б так, проще бы было. Нет, она себя за честную держит. Знакомится с богатыми, ездит с ними по ресторанам-театрам, подарки с них клянчит, а потом исчезает. Дескать, она гетра.

– Не гетра, а гетера, болван! – крикнула русалка из соседней комнаты.

– Слышь, ты, гетера, чтоб больше к моему другу не приставала! Понятно тебе?

Филя закусил губу. Вот откуда у Вити автомобиль! Господи, какой же позор! Пихнул сестру на панель и пользуется. О, свинцовые мерзости жизни! Брат, торгующий сестрой. Тренер лягушек. Витязь.

Увидев выражение Филиного лица, Витя сказал:

– Я ее к этому не принуждал! Ей самой нравится. Сто раз могла бросить, уговаривали, ни в какую. Ты думаешь, она ради меня в проститутки подалась?

– Я не проститутка! – донеслось из соседней комнаты. – Хам!

Не обращая на это внимания, Витя продолжал:

– Деньги были, отец... эээ, то есть дядя еще был жив, он на заводе работал. Завод, правда, на ладан дышал, но хватало. Я пошел туда помощником мастера, к инструменту привыкал. А она возьми да скажи: хочу роскошной, понимаешь, жизни. Надоело жрать огрызки! Не должна моя писаная красота прозябать в вашей грязи. И все – спуталась с каким-то кобелем, и понеслось. Сидит, весь день на себя любуется, марафеты наводит, а вечером – фью! Мать все глаза выплакала. Ночь-полночь, ждет ее, срамницу, у окна. Припрется, духами от нее, вином разит, дышать нечем. Брякнется спать, а наутро все по новой. Что вот с ней делать? В сарае запирать? На цепь сажать? Скажи мне, праведник, давай!

– Я не знаю, – растерянно пробормотал Филя. – Но ведь есть же способы. Реабилитация.

– Работация! – передразнил Витя. – Для такой-то и вдруг работация. Нет, брат, ничего не выйдет. Упорная блядь. Замуж, разве, ее выдать? Хочешь, за тебя, а? Бери, мне не жалко.

Филя вконец оробел и только моргал глазами.

– Испугался? То-то же. Ладно, пойдем, я тебе в веранде постелю, отдохнешь. А мне кое-куда съездить надо. И для лягушки корма купить.

В веранде было зубодробительно холодно. На окнах и подоконнике искрился иней, занавески плясали от сквозняка, одеяло хрустело. Филя сел на кровати и долго смотрел на рассохшиеся половицы, пытаясь там отыскать ответы на тысячи вопросов, что роем носились у него в голове. Жизнь рассыпалась, и ее предстояло собрать заново. Так однажды он разорвал по неосторожности Настенькин браслет и долго ползал по ковру, выискивая крохотные бисеринки. Попытался нанизать их обратно на леску, да куда там! Вышло все не так, как было. Сестренка, конечно, расстроилась, плакала, не разговаривала с ним два дня. Так то был бисер, а сейчас, сейчас что?! И Филя неожиданно для себя заплакал. Горько, как ребенок, с всхлипываниями, которые не удавалось подавить.

На цыпочках к нему вошла русалка, села рядом и погладила по голове.

– Такой большой мальчик и плачет! – сказала она, прижимаясь к Филе теплым боком. – Ты чего? Витька тебя достал?

– Нет, – выдавил из себя Филя, захлебываясь слезой. – Я сестру потерял. Нет, не потерял – украли! Украли! А потом тетка из дома выгнала.

– Вот бы по мне так плакали! – сказала русалка с тоской в голосе. – А то увезут, и никто не вспомнит. Тшшш, не плачь, найдется твоя сестра. Я тебе помогу, у меня связи.

Она достала надушенный платочек и промокнула им Филин нос. «Так же вот Катя вытирала морду богомерзкого краба, – подумал Филя. – А пошла бы русалка ко мне в ассистентки?»

Он рассказал ей все: как жил с семьей в Гнильцах, о чем мечтал, почему решился приехать в Бург. Рассказал о крабе и о томительных часах в камере, о цыганке и ее пророчестве, только умолчал, что оно сбылось, но русалка и без того все поняла. Она слушала очень внимательно, иногда нежно вздыхала и принималась гладить его по голове. Филя захлебывался словами, боясь, что она уйдет, не дослушает, и тогда он опять останется один на один со своим неизбывным горем. Она была нужна ему, он молил: «Прошу, не уходи, побудь еще минутку, две». И она не уходила.

Когда слова иссякли, и гортань охватила каменная сушь, они долго сидели на кровати молча, обнявшись, как друзья, не видевшиеся много лет. От русалки пахло дорогими духами, в которых Филя различал ноты полевых цветов, липового меда, первого июньского зноя, когда еще не верится, что лето пришло. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату ворвался Витя.

– Ага! – вскричал он. – Блудишь уже тут, стерва? Не успел я выйти, как ты к нему в койку прыгнула?

Объятья развалились, как карточный домик. Русалка вскочила на ноги, да так, что в ветхом полу остались метки от ее каблучков.

– Тебя сюда звали? – гневно спросила она, отдувая с лица прядку. – Не звали? Пшел вон!

Она схватила Витю за шиворот и поволокла к двери. К удивлению Фили, тот обмяк и почти не сопротивлялся.

– Вот что я тебе скажу, мой дорогой, – русалка обернулась к Филе на пороге, и ее теплая улыбка вновь согрела его. – Найти краба не мудрено. Я знаю, где собираются такие, как он. Я тебя проведу. Но скажет ли он, куда увез твою сестру?

– Скажет! Я его... я его к стене и в зубы, в зубы!

Русалка усмехнулась:

– Попробуй, только не получится ничего. Если решился на увоз и полиции не боится, значит, сам черт ему не брат. Нет, надо по-хорошему.

– Он людей крадет, а я по-хорошему?! – Филя вскочил с кровати и махнул в воздухе рукой, как будто наносил удар крабу в мягкое брюшко.

– Ты сестру хочешь получить целиком или кусочками? – разозлилась русалка. – Я к выходным разузнаю. Будь готов. Слушайся меня во всем, на рожон не лезь, и тогда вернем сестру, вот увидишь!

– Спасибо, – сказал Филя. – Спасибо!

– Рано благодаришь, картограф! Придет время – сочтемся. Ты думаешь, я такая добрая-благородная? У меня свой интерес. Жди вестей.

И с этими словами русалка вышла. Только дверь за ней закрылась, Филя без сил рухнул на кровать. Перед глазами рябило, в висках натужно бухала кровь. Он спрятал лицо в ладонях, ловя собственное дыхание, считая каждый удар сердца. Мало-помалу биение замедлялось, и на несколько часов Филя провалился в сон. Он стоял посреди пустой комнаты, обитой бумазейной тканью в мерзкий салатовый горошек. Под потолком болталась на проводе одинокая мигающая лампочка, похожая на светляка-висельника. Свет, который она выплевывала, был пронзительным, стоять с открытыми глазами – пытка. Но Филя держался из последних сил. Он знал, что нельзя закрывать глаза, потому что тогда он уснет, а спать опасно.

– Опасно? – удивленно спросил голос из ниоткуда. – А чего ты боишься, дитя? Уж не меня ли?

– Тебя! – вымолвил Филя. Губы его дрожали, и сам себе он казался жалок.

– Но я же хочу тебе помочь! – уговаривал голос. Филя явственно различил нотки мягкой, почти материнской укоризны. Надо сопротивляться, оттолкнуть змею от груди, не дать ей свить гнездо.

– Я не хочу, оставь меня в покое. Прочь из моей головы!

– Ты подумай, сколько пользы можешь принести, – обидчиво сказал голос. – Под моим чутким руководством ты станешь лучшим! Я давно тебя жду. Ты ведь знаешь, что бывает с теми, кто отказался?

– Нет! Что?

– Это хуже, чем смерть, хуже, чем крестная мука. Ты превратишься в ничто, сгниешь заживо изнутри и никто, никто не спасет. Ты приползешь, будешь умолять помочь, но я останусь глух.

– Угрожаете?

– Угрожаю, – подтвердил голос, порадовавшись Филиной понятливости. – Угрожаю и заманиваю. Потому что ты все равно не минешь своей судьбы, теперь-то уж поздно. Так что слушай, что скажу, мой мальчик, запоминай. Когда луна пойдет на ущерб, дождись ясной погоды. Смотри на календарь! Это не должен быть четверг или понедельник. В эти дни не рисуй и старайся поменьше есть, особенно мучное.

– Почему? – поинтересовался Филя. Мучное он любил.

– Не перебивай! – рявкнул голос. – Сейчас придет твой дружок, и ты проснешься, а мне надо ввести тебя в курс дела. Добудь пергамен, сам подумай, как и где. Подготовь его, как следует – вымочи в молоке черной козы, натри лягушачьей слизью. После высуши на березе, я видал, здесь близко растет одна подходящая. Только вешай с подветренной стороны, иначе потрескается. Ночью не молись, и вообще брось это дело, зови меня, и мы вместе нарисуем карту. Отдашь ее своему витязю, чтобы тот отстал, иначе замучит просьбами, а тебе учиться надо. И да, последнее. Спи всегда в одежде. Можно даже в пальто. Все понял?

– Я... – начал Филя, и тут раздался громкий стук в дверь. Комната поплыла у него перед глазами, сон истлевал, сквозь него просачивалась явь.

– Кто ты? – крикнул Филя вдогонку. – Как тебя звать?

– Зови Додон. До встречи, юный картограф!

И Филя очнулся. Он весь дрожал, по лбу катился холодный пот, правая рука затекла.

– Ты в порядке? – раздался встревоженный голос Вити. – Эй, картограф! Да что с тобой такое? Вставай!

– Не тряси, – попросил Филя, вяло приподнимаясь и протирая глаза. – Который час?

– Уже восемь, матушка ужинать зовет. Пойдешь?

Филя кивнул. Он зажмурился покрепче и проговорил про себя: молоко черной козы, лягушачья слизь, береза. Вроде, запомнил. Постой-ка, как он сказал, его зовут? Додон? Это имя показалось Филе знакомым, но он никак не мог припомнить, где оно ему встретилось. Ах, точно, Витин портсигар! От неожиданности он чуть не вскрикнул: слишком уж толстой оказалась та нить, которая связала его со случайно остановившимся таксистом в кольчуге. Судьба, злой рок, предназначение?

– Витя, а можно я на твой портсигар взгляну?

– Да пожалуйста, мне не жалко. А тебе зачем?

– Так, – неопределенно сказал Филя, стараясь не выдавать своего волнения.

Витя полез в карман рубахи, достал портсигар и осторожно подал Филе, как будто боялся, что тот укусит его за палец. Мелькнули выцарапанные слова «Грифон Момон Додон».

– А что значит эта надпись? – спросил Филя, машинально поглаживая маленькую букву «Добро» мизинцем.

Витя изобразил на лице совершеннейшее безразличие и сказал:

– Не бери в голову, какая-то ерунда.

– Зачем врешь?

Витя от удивления раскрыл рот, беспорядочно и кособоко перекрестился:

– Вот те крест... вот те крест...

– Не надо мне креста! Рассказывай, что знаешь. Ты ведь сам это написал?

– Сам. Любопытный какой! Все-то тебе расскажи да покажи. Секрет это, понял?

Филя неожиданно увидел себя со стороны. На лицо наползала, как дождевая туча, нехорошая улыбочка. Вид бравый, почти демонический.

– Теперь у нас нет друг от друга секретов. Не забывай, только я могу дать тебе то, что ты ищешь. Мне был сон. Я изготовлю для тебя карту. Но сперва ты мне расскажешь, кто такой Додон.

– Да не знаю я, что ты пристал! – закричал Витя, отскакивая к двери и убирая портсигар поглубже. – С месяц назад я таксовал на Утином острове. Сели двое, сразу пачку денег сунули. Толстую, я даже считать не стал, так обрадовался. Покатили мы на Марьин пустырь. Они все молчали, один что-то жевал, другой гудел себе под нос. Я не спал две ночи, чинил мотор, чую, глаза закрываются. Бью себя по ляжке локтем, головой трясу – ничего не помогает, прямо морок какой-то. Очнулся – машина на обочине, сам лежу рядом с ней, справа лес, слева кладбище.

– Кладбище? – переспросил Филя, невольно вздрагивая. Витина история с каждым словом нравилась ему все меньше и меньше.

– Да, обычное такое кладбище, только незнакомое. Смотрю – на ограде сидит ворона. Жирная, голову на бок склонила и на меня уставилась. Вроде как заклевать хочет. Я ей говорю: «Кыш, кыш!» А она не улетает, с ноги на ногу переваливается. Приподнимаюсь, чтобы ее спугнуть, и тут вижу, как те двое, что ко мне в машину сели, выходят из кладбищенских ворот. Несут в холстине что-то тяжелое. Я опять бухнулся на землю, вроде как до сих пор в себя не пришел. Тут один другому говорит: «Что, растолкаем его?» А тот: «Да не надо, отсюда недалеко. Ты только не вынимай ее, а то замерзнет». И тут у первого из-под пальто что-то как квакнет! А потом еще раз и еще раз. Я приоткрыл глаз, но ничего не увидел.

– Это была лягушка? – спросил Филя.

– Наверно. А что же еще? Второй, смотрю, на коленки опустился, развернул холстину, а там труп самый натуральный! Я чуть от страха не завопил. Все, думаю, могилу раскопали. Может, и мне не жить. А они давай над трупом бормотать: «Грифон Момон Додон». И так раз сто, я со счета сбился. Потом, видать, устали или в горле у них пересохло, затихли. Я опять глаз приоткрыл, а они у трупа изо рта палочку какую-то достали, а на конце у ней волоски такие, как у белки на ушах. Труп обратно завернули и так на обочине и оставили, прямо около меня, а сами вперед по дороге пошли. Даже не оглянулись.

– Витя, это кисточка была, – тихо сказал Филя.

– Какая еще кисточка? А может, и кисточка, мне это не интересно. Я еще полчасика полежал, спину начало морозить, все ж не июль. Встал, потащил труп обратно. Нашел могилу, кинул его туда, как смог, землей забросал. Без лопаты не сподручно было, весь перемазался, как чухан.

– А что на гробовой плите было написано? Ты прочел?

– Сейчас, погоди вспомню. Мясоедов Александр, а отчество... нет, вылетело из головы. Простое какое-то – Иванович или Сергеевич.

– Ладно, бог с ним с отчеством, – дернул головой Филя. Слово «бог» больно обожгло ему язык, и он, чтобы перебить боль, прикусил щеку зубами. – А когда умер, давно?