Текст книги "Картограф (СИ)"

Автор книги: Роман Комаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Филя вслушивался в темноту. Что за стук? Сердце колотится: ту-тумс, ту-тумс, ту-тумс. Сколько людей из-за него уже пострадало и сколько еще пострадает! Завтра кто-то умрет – или он, или Витя. Жизнь закончилась в Гнильцах, в Бурге началась судьба.

Чухонка

Ему не спалось. Подушка стала горяча с обеих сторон, простынь сбилась в ком. Филя смотрел в потолок и считал невидимых овец, но ему это быстро надоело. Он встал, потихоньку оделся и вышел в сени. Пойти поморозить нос? Пожалуй, это мысль! Малярово замерло до рассвета, никого не удивит одинокий ходок. Нет соглядатаев, путь чист.

Филя снял с крючка старый Витин тулуп. Он беспощадно пах козлятиной и терял клоки шерсти, когда рукав при ходьбе терся о боковину. Филя брел по улице, линяя. Так, должно быть, картограф-медведь Василий Зязин скидывал излишки меха по весне. Терся кудлатой спиной о дуб, царапал зудящую кожу. В какой момент он потерял себя? Почему не остановился, продолжил рисовать до потери облика?

Филе стало тоскливо, и он едва не присоединился к горестному вою собак. А вокруг было так красиво, будто мир и не подозревал, что тут может кто-то страдать. Снег скрипел под ногами, и если бы не серые глыбы домов, звездное небо и мерцающие сугробы слились бы в единое драгоценное полотно. Малярово украсилось светом, как храм, стало шире и выше, и на этом просторе Филя казался себе соринкой, случайно залетевшей в щелку. Может, завтра его уже не будет на этом свете? А звезды останутся. И этот колодец тоже останется. И забор, повалившийся в огород, и рябинка, и Трезор. Вот он влез на будку и оттуда с наслаждением лает. Не любит ночных прохожих. Лай, лай! Гляди, не охрипни!

Интересно, умирать больно? И что потом – Царствие Небесное, пекло, пустота? Переселение души в иное тело? Стать бы беззаботной птицей или муравьем каким. Нет, муравьем не надо – растопчут. У птиц тоже жизнь не сахар: осенью улети, весной прилети, гнездо свей. На яйцах, опять же, надо сидеть – наверняка, скукотища смертная! Кем же тогда? Барсуком, стрекозой, пескариком? Филя перебрал известных ему зверей и пришел к выводу, что лучше податься в неживую природу. Слишком уж тяжела доля живых. Одни едят других, и никому нет радости и спасения.

Избы стояли сонные, темные. Филя равнодушно скользил взглядом по обшарпанным стенам, гнилым крышам, косым сараям. И вдруг что-то насторожило его – там, где дорога резко уходила влево, под елью застыл человек. От неожиданности Филя вздрогнул. Кто это? Припозднившийся гуляка? Пьяница, которого жена вышвырнула во двор? Разбойник, бандит? Призрак? Что он там делает? Не движется, молчит, знаков не подает. Филя испугался не на шутку и уже поворотился, чтобы дать стрекача, как вдруг услышал:

– Иди сюда! Не бойся.

Голос женский. Филя немного расслабился. Конечно, в наши дни и женщины разные попадаются, бывают такие, что трех мужиков запросто в косичку скрутят. В газетах писали, одна дама научилась разгибать подковы, и ее взяли в цирк – возят теперь по городам, полные залы собирают. Филя вгляделся: женщина под елью была высока ростом, но ни кряжистой, ни особо опасной не выглядела. Лицо разглядеть не удалось, его почти полностью закрывал серый пуховый платок. Стоит, не шелохнется, только глазами сверкает. Прямо сова или какая другая ночная хищница!

– Иди! – опять позвала она. – Давай быстрее, замерзаю.

Филя приблизился к ней.

– Что вам нужно? – спросил он нелюбезным тоном.

– Мне? – рассмеялась женщина. – Это тебе нужно, раз бродишь по ночам.

И тут до Фили дошло.

– Нет, спасибо. Я этим не интересуюсь. Да у меня и денег нет.

Женщина посмотрела на него с осуждением.

– Ты за кого меня принял? Я не такая! Я тебя жду!

– Меня? А кто вам сказал, что я приду сюда?

– Сердце, – задушевно сказала женщина.

– Пожалуй, мне пора, – досадливо поморщился Филя, шаря рукой по пустому карману тулупа. – И вы ступайте домой, не мерзните тут!

Женщина ничего не ответила, властно взяла его под локоток и повела к своей домушке, засыпанной снегом. Изумленный, Филя шел за ней, надеясь сам не зная на что. Только собрался пропадать ни за грош, как жизнь преподнесла прощальный подарок, словно розу в гроб бросила. Что ж, теперь и умирать будет не так обидно: все познал – и сладость, и горечь мира. Хорошо бы только Додон отлетел куда-нибудь подальше и не подглядывал. Он хоть и демон, а все же при нем неловко.

«Я отвернусь», – пообещал Додон.

Филя чуть слышно застонал.

Они вошли в дом. В сенях вповалку лежали валенки – крошечные и очень много. Сороконожка в них, что ли, обувается? В горнице пахло супом и травами, кровать у стены была расстелена, из-под одеяла высовывала ухо толстая подушка. Фикус в кадке покачивал листьями, выражая полное одобрение происходящему.

– Я... – Филя растерял все слова и стыдливо переступал с ноги на ногу.

Женщина подмигнула ему и сняла платок. У нее были светлые волосы, но не пепельные, как у Веры, а молочно-желтые, чуть волнистые, собранные на затылке в пучок. Ресницы белесые, бровей считай, что нет – из-за этого лицо казалось плоским. На таком в солнечный день блинов напечешь!

«Чухонка, – заключил Филя. – А что, и чухонцы тоже люди!»

Женщина повесила шубу на гвоздик, скинула кофту и осталась в пестром шерстяном платье. Филя напряженно ждал продолжения.

– Что стоишь, садись!

– Мы сидя будем?!

Женщина рассмеялась. У нее был удивительный смех, похожий то ли на клекот, то ли на кудахтанье.

– Глупый маленький картограф! О чем ты, баловник, подумал? Как нехорошо!

Филя залился краской. Вот так конфуз! Да разве его вина?! Подстерегла, заманила – вот он и ошибся в своих догадках. До чего коварны женщины! Недаром учитель геометрии говаривал, что они сосуд диавольский. Еще какой сосуд!

– Как вы узнали, что я картограф? – пробормотал Филя, пряча глаза.

– О, это очень просто! Прищурься и смотри вбок. Над картографом всегда вроде черной тучки вьется, сразу отличишь.

– Чего же вы от меня хотите?

– Одинокая я, скучно мне, вот и решила с тобой поболтать. Легла в постель, верчусь, не сплю. Ага, думаю, кому-то тошно. Накинула шубняк – и во двор. А тут ты идешь, голову повесил. Я тебя под белы рученьки и к себе, на чай!

– Не вижу чая, – пробурчал Филя.

– Сейчас будет.

Чухонка вернулась через пару минут с чайником и двумя фарфоровыми чашками. Филя нехотя отхлебнул глоток, и вдруг по всему его телу разлилась нега. Стало так хорошо, так легко, словно заботы сами собой исчезли, а впереди его ждало вечное блаженство и щебетанье соловьев.

– Что за зелье вы мне дали? – спросил он, борясь с райской одурью.

– Травки, – ласково сказала чухонка. – Душица, пустырник, мята. Сама собирала. Пей, пей!

«Отравительница, – в ужасе думал Филя. – Вот так же Веру соблазнили. Один раз попробуешь – и рабство. Надо уходить».

– Отдохни, ты измучился, – певуче тянула чухонка. – Закрой глаза! Я с тобой, тебя никто не тронет. Засыпай!

«Зачем она это делает? – билась мысль в расслабленном Филином теле. – Ограбить хочет? Я же сказал ей – нет ни гроша. На Витин тулуп позарилась? Хорошо хоть с него клочки летели, меня найдут. Только будет поздно! Нет, я ей не поддамся. Прочь от меня, ведьма!»

Он усилием воли напряг мышцы, покрепче сел на стуле и посмотрел чухонке прямо в глаза.

– Меня этим не взять! Уберите свое пойло.

– Жаль, не получилось, – бесстрастно сказала чухонка. – Видно, теряю хватку.

– Зачем вы это сделали?

– Исключительно из любви к искусству.

– Обобрать меня собирались?

Чухонка улыбнулась.

– Птенчик мой, кому нужны твои деньги? Тем более у тебя их нет. Я поиграть хотела, да вот не вышло.

– Я в полицию на вас заявлю, – решительно сказал Филя и вскочил.

– Постой! Обиделся, что ли? Я не со зла. Прости грешницу. Садись, упорхнуть ты всегда успеешь. Видишь, я чай убрала.

– Откуда мне знать, вдруг вы еще что-нибудь припасли? Отвернусь, а вы по голове тюкнете!

– И в мыслях не было!

Чухонка для убедительности подняла обе руки и повертела ими. Филя сел обратно.

– И что теперь? – спросил он с вызовом.

– Поговорим, – предложила чухонка.

– О чем же?

– Обо всем.

– Знаете что, хватит с меня шарад. Уже почти полночь, я пойду домой. Прощайте!

– Ты ведь ездил сегодня к Аркашке? – неожиданно спросила чухонка.

Филя обомлел.

– Да! Как вы узнали?

– Сорока на хвосте принесла! Явился к нему, а там никого, да? Сбежал Аркашка, три дня у меня в подвале жил. Вылезать не хотел, еду прямо туда спускала. Потом пришел в себя, сказал: Бог с ним, с хозяйством, уеду за границу. Вид у него был хмурый, наверно, не скоро вернется. Загорает теперь в Парижах!

Чухонка мечтательно закатила глаза.

– В Париже тоже сейчас зима, – поспешил разочаровать ее Филя. – Вы знаете, кто на него напал?

– Он сказал, их было трое. Убивать не хотели, так, припугнули. Искали тебя, между прочим. Аркашка не воин. Сколько его помню, всегда был осторожный. Как его угораздило им дверь открыть? А парни попались серьезные, их сам Санек Московский послал, известный бандит. Эти головорезы церемониться не будут, чуть что – сразу режут-убивают. Аркашка думал им зубы заговорить, а они его к стене приперли. Но, видно, некрепко держали, он под рукой скользнул и в окно. Один выстрелить успел. Как в куропатку – дробью! Ко мне Аркашка прибежал весь в крови. Порог изляпал, еле отскребла!

– А мне сказали, он в тень ушел.

Чухонка внимательно посмотрела на Филю.

– Я и не говорила, что он по улице бежал.

– Что значит «уйти в тень»? Я смогу?

– Милый мой, я бы научила тебя, да не получится. Ты земной, плотненький, хоть по виду и заморыш. Чтобы уйти в тень, надо воздух в себе содержать.

– И где же у Гомункула воздух? – язвительно поинтересовался Филя.

– Он и есть воздух.

Филя понял, что от чухонки правды не добиться.

– Я ведь у него хотел узнать, как мне сестру вернуть.

– Меня спроси, – предложила чухонка.

– А вы в этом понимаете? Аркадий Николаевич был проводник.

– Ха, проводник! И куда он тебя провел? Далеко ли?

Филя вынужден был согласиться, что не далеко.

– Эка невидаль, проводник! Их, как собак нерезаных. Они только для того и нужны, чтоб желторотикам, вроде тебя, пыль в глаза пускать. Стоит перышку на заду проклюнуться, как к тебе проводники летят – дай расскажу, дай объясню. А сами только воду мутят.

– Вам тоже с проводником не повезло? – спросил Филя.

– Не повезло – это мягко сказано! Когда ты молода и юна и перед тобой открывается дивный новый мир, любому прохвосту веришь. Он тебе говорит: ты одна такая, необычная. Приходи за советом в любой час, бесплатно помогу! Ты идешь, а он тебя хватает и продает какому-нибудь уроду.

– Так что же Аркадий Николаевич не продал меня этому бандиту?

– Саньку? Тот торговаться не стал, хотел тебя бесплатно взять. А бесплатно и птички не поют!

«Вот жадность-то! – подумал Филя. – Лучше дать себя подстрелить, чем потерять копейку».

– Зачем же тогда нужен проводник, если от него один вред?

– Не все так просто. Ты, когда стучишься, дверь сама перед тобой открывается? Нет, ее тебе хозяин открывает, или привратник, если хозяин в отлучке. Без проводника не войдешь.

– А выйти-то можно?

– Можно. Но, как говорится, плата за вход – грош, а за выход – тысяча.

– У меня нет тысячи, – грустно сказал Филя. – И даже гроша нет.

– Ничего, это дело наживное. Будет время, и увидишь выход.

– Мне не для себя надо. Мою сестру похитил краб, и теперь она тоже крабом стала. Скажите, как ее вернуть?

Чухонка замолчала, в смущении терзая подол. Филя с замиранием сердца ждал, что она ответит.

– Я не знаю, – тихо сказала она. – Прости, тут я тебе не помощник.

Филя сглотнул горькую слюну.

– За что мне это все, за что? Почему я наказан?

– А вот на это есть ответ. Родители живы?

– Нет, прошлым годом преставились.

– Они тебя ни о чем не просили перед смертью?

И тут Филя вспомнил. Когда умирал отец, мать увела Настеньку к соседям, чтобы она не слышала его жутких хрипов. Филя остался с ним один – подносил воду, промокал лоб салфеткой, читал газеты. Отец не слушал, но он все равно читал. Ему было страшно сидеть в тишине. Казалось, звук голоса отгоняет смерть. Она не может войти туда, где шумно. И вот на краткий миг сознание вернулось к отцу, он схватил Филю за руку и прохрипел:

– Не езди туда!

– Куда, батюшка? На охоту?

Филя собирался с соседом на тетерева.

– Нет, – выдохнул отец. – Нельзя. Я был там. Давно. Играл, все деньги спустил. Не на что вернуться. Он подошел. Предложил поставить. Мне нечего. Тогда он говорит: отдай, чего дома не знаешь. Я посмеялся. Дурак. Приехал. А дома ты.

Филя обеспокоился:

– Тише, тише! Не волнуйся. Никуда я не поеду, здесь останусь подле тебя.

А сам потянулся пощупать отцовский лоб – никак, опять горячка. Но лоб был холодный и влажный. Отец взглянул на Филю и тихо сказал:

– Прости, сынок.

И забылся. На другой день он умер.

Теперь все стало на свои места. Вот почему отец так ненавидел Бург и никогда туда не ездил! И Филе запрещал – даже к тетке на каникулы, даже в гости к другу. Отец твердил, что в Бурге разврат и геенна огненная. Карты дома запретил: матери не давал пасьянса разложить, Филину личную колоду выбросил в окно. Он казался Филе почти святым, а сам проиграл его в карты демону. Возможно, Додону!

«Так уж и мне, – пробурчал Додон. – Будто других в мире нет! Что ни случись, Додон крайний!»

Филя не стал его слушать. Ему хотелось закричать во всю силу легких. Какая несправедливость, какая чертова подлость! Почему он забыл об этом разговоре? Собирался в Бург, лелеял крылатые надежды. Нельзя было, нельзя! Надо было остаться в Гнильцах, тогда бы Настенька спаслась. Она пострадала из-за него. О, горе!

Чухонка внимательно следила за выражением его лица.

– Не бейся, птенчик, судьбу не изменить.

– Я не знал, я забыл! – лепетал Филя помертвелыми губами.

– Выпей-ка чаю. Он заберет боль.

Помирать, так с музыкой! Филя глотнул остывшего чая, и тоска, сжавшая сердце, отступила. Не все еще потеряно. Завтра он одолеет судьбу, прижмет ее к ногтю! Держитесь, демоны Ада, когда я к вам сойду, вам мало не покажется!

– Вот так, щечки зарумянились, – ворковала чухонка. – А то побледнел, смотреть тошно. Налить еще?

– Нет, довольно!

– Как скажешь, милый.

Они сидели и смотрели друг на друга, как дальняя родня на свадьбе. Главное сказано, а об остальном и речь вести не стоит. Филя хотел было уйти, но его что-то держало.

– Вы знакомы с Чернокнижником? – неожиданно для себя спросил он.

– Знакома, – неохотно откликнулась чухонка. – А что, он тебе нужен? Вот уж не советую, неприятный тип. Необразованный, грубый мужлан. Ты знаешь, что он у себя в селе всех кур перерезал? Сорные, говорит, птицы! Изверг!!

– Он дал мне книгу, чтобы я рисовал карты.

– Он дал тебе книгу, чтобы ты побыстрее себя погубил. Тоже мне, нашел благотворителя! Когда этот гад по доброй воле хорошие дела делал? Только и знает, что книги вымарывает. Такая библиотека была! Все, все перечернил. Ни строчки не осталось.

– Он тоже проводник?

– Нет, хранитель.

– Кто это?

– Вроде картограф, а вопросы странные задаешь. Ты на картах никаких зверей не рисовал?

– Было, – смущенно сказал Филя, припоминая крота. – Так это для красоты.

– Не для красоты. Они стерегут место, чужим не дают войти, а своим – сбежать. Запирают двери.

– И этого Чернокнижника тоже какой-то картограф нарисовал?

Чухонка пожала плечами.

– Видно, да. И кого только угораздило? Лучше бы елочку или жука, пользы было бы больше.

– А зачем он книги портит?

– Книга – это дверь.

Филя ничего не понял, но расспрашивать не стал, уж больно у чухонки был строгий вид. Так на него смотрела мать, когда он не мог справиться с заданием по арифметике. «Неужели не понятно? Переносишь за скобку и умножаешь. Ну?» Филя старался, переносил, менял местами, и все равно получалась какая-то ахинея. Мать злилась и лишала его конфет.

Задумавшись, Филя возил ладонью по столу. Чухонка внимательно следила за каждым его движением.

– А вот руки ты зря не моешь! – сказала она. – Карты грязи не терпят, портятся.

«Я стал совсем как Витя. Надо хоть кровь из-под ногтей убрать. А впрочем, кто она такая, чтобы меня отчитывать? Грязь ей, видите ли, не нравится. Нежности какие!»

– Мне не до помывов, – нахмурился Филя. – Я уже две карты нарисовал, и ничего, стерпели.

– Ты что, пальцами их рисовал? – поразилась чухонка.

– Чем же еще?

– Кисточкой!

Филя вспомнил Витин рассказ о поездке на кладбище и задумался. И правда, кисточкой рисовать было бы сподручней. У него в Гнильцах лежали целые наборы: и тонкие беличьи, и потолще, и клеевые – всякие. Пропали вместе с чемоданом, он о них и не вспоминал.

– Но кисточка же от крови склеится! Не успею ничего изобразить.

– Особая нужна, – наставительно сказала чухонка. – Кисточка от отца к сыну переходит.

– А если отец не картограф? А если сына нет?

– Тогда картограф перед смертью ее глотает, и дело с концом.

«А потом мародеры вытаскивают ее из трупа, – подумал Филя. – По могилам я не пойду шарить. Ни за что на свете!»

– Где же мне взять кисточку?

– Сам сделай! – предложила чухонка. – Только не любой волос подойдет. Нужен с заговоренного зверя.

– С какого?

– Встретишь – поймешь. Рви прямо с темени. А ручку лучше вырезать из осины.

– Что мне даст эта кисточка? Я и пальцами неплохо справляюсь.

– Халтурщик ты, – сказала чухонка. – Дикари и те пальцами не рисуют – скорлупками, листиками стараются. Не каменный же век на дворе! Без кисти много не нарисуешь. Посадишь кляксу, все насмарку!

– И так сойдет, – отмахнулся Филя.

Часы мелодично звякнули, отсчитав один удар.

– Заболтался я с вами. Мне завтра в дорогу.

– Не завтра, а сегодня. Ступай, воробушек! Заходи в гости, как будет минутка. И друга своего приводи, только пусть он не матерится. Не люблю грубых мальчиков.

Филя кивнул ей на прощанье и направился к выходу. Случайно его взгляд упал на небольшую картину, висевшую на стене. Это была миниатюра, выполненная в технике древних парсун. Сквозь темную дымку пробивалась желтовато-коричневая фигура Сирина. Или Алконоста – Филя всегда их путал. Художник сосредоточился на лице и груди, а перья прорисовать поленился, просто навел пестроту случайными мазками. Сирин уверенно стоял на толстых ногах, игриво поворотив хорошенькую головку. Грудь была оголена, но выглядела прилично – убористо и непошло. Только вот в глазах у бестии таилось такое лукавство, что Филя с радостью повернул бы миниатюру лицом к стене. Этот Сирин введет во грех в мгновение ока, дернуться не успеешь.

– Чей портрет? – спросил Филя. Недавно стало модным изображать людей в костюмах под старину. Что-то вроде заочного маскарада.

Чухонка хитро улыбнулась и отвела глаза.

– Так... одной знакомой. Двоюродной тети.

Тети? Что ж, ладно. Смутное ощущение узнавания не оставляло Филю, но он так вымотался, что предпочел отогнать эту мысль подальше. Он повернулся к чухонке. Та стояла посреди комнаты, скрестив руки.

– Спасибо вам за все и... Почему ж я вас раньше не встретил?

– Потому что я ждущая у поворота, – сказал она.

Уставший от загадок, Филя вздохнул и вышел вон.

Момон

Он вернулся домой и сразу лег, а встать пришлось с третьими петухами. Филя с трудом продрал глаза, в голове гудело. Умылся ледяной водой – и сознание чуть прояснилось. Соберись, сказал он себе, не время для слабости. Что такое единственный недосып перед лицом вечного сна?

Филя помог Вите вползти в кольчугу, чтобы та не бренчала. Оружия решили много не брать, а вот едой запаслись – завернули в кулек остатки ужина. Лягушка сама прыгнула Вите в карман и заворочалась там, устраиваясь поудобнее. Филя посадил крабика в стеклянный саркофаг.

– На кой хрен он тебе там? – спросил Витя. – Раздавим еще.

– А если она без нас тут в человека превратится? Пока доеду, с ней всякое может случиться. Нет, только с собой.

Витя махнул рукой – мол, делай, что хочешь. Сходил на цыпочках в чулан и вынес оттуда ватник.

– Держи, а то околеешь по дороге.

«Все-таки хороший человек Витя, – подумал Филя. – Хоть и непутевый».

Ехать пришлось долго. Унылый предрассветный пейзаж навевал тоску: поля, застеленные снегом, тянулись до горизонта. Изредка их перерезала лесополоса. У дороги копилась серая грязь, оголенные комья смерзшейся земли подпирали верстовые столбики.

– Глянь-ка, заяц побежал! – закричал Витя.

Филя резко дернул голову влево, но зайца не увидел. Дурное предчувствие зашевелилось в желудке, как прокисшее молоко. Как в тот раз, когда ехали за книгой! «Все будет хорошо, – убеждал себя Филя. – Ну, заяц, что с того? Глупая животина, выскочил и исчез. Это ничего не значит. Подумаешь, выдумали, что заяц не к добру! А кто у леса живет, у тех вообще зайцы по огороду стаями. Они все неудачники, что ли? Нет, ерунда».

Он почти убедил себя не волноваться, когда еще один заяц перебежал им дорогу, едва увернувшись от колес. Витя вдарил по тормозам и схватился за сердце.

– Напугал! Думал, задавлю.

– И задавил бы! Не жалко.

Витя отдышался, и они снова поехали.

– Что с ними такое? Бегают, как тараканы.

Третий заяц им попался, когда над линией горизонта показались первые лучи. Зверь энергично прыгал от одного кустика к другому, прокладывая себе путь по снежной целине. Волнение отпустило Филю. Один заяц, положим, к беде, но три зайца уже не примета, а так, зоопарк, наблюдение за живой природой.

– Далеко до Полесья?

– Верст шестьдесят, а то и побольше. За час доедем.

– А дальше куда?

– Там видно будет. Местных спросим.

Филя разложил карту и вгляделся в рисунок. Первым делом надо искать реку – домик на сваях стоит у излучины. Возле порога дома были нанесены какие-то крапинки, но они смазались. Что же это такое? «Твердо»? Схематичное изображение гриба?

Крабик метался в саркофаге, скреб стенки ножкой, просился наружу.

«Мы на прогулке, – ласково шепнул Филя. – Не бойся, я с тобой!»

Полесье оказалось небольшой деревушкой в двадцать домов. Крашеные избы смотрелись нарядно, колодец-журавль высоко задирал длинную шею. В утренний час на улице было пусто, но в окнах горел свет, а над трубами курился слабый дымок.

– Вот и приехали. Куда дальше? – занервничал Филя.

– Возьмем языка.

Они проехали Полесье насквозь и убедились, что языка им не взять.

– Сиди здесь, я сейчас к кому-нибудь постучу, – сказал Витя и вылез из машины. Он направился к небольшому дому, украшенному деревянной резьбой. На чердачной дверце плотник искусно изобразил черви и пики.

Витя постучал – ему не открыли. Тогда он подошел к окну и нагло крикнул:

– Эй, хозяева! Есть кто дома?

В окне показался бородатый мужик.

– Тебе чего?

– Дорогу спросить хочу. Где тут у вас хижина на сваях?

– Чего?! Пшел отсюда, не знаю никакой хижины!

– Тогда где река поворачивает?

– Где-где, везде! Езжай к ней, да узнаешь.

– А куда ехать-то?

– За поселком поверни направо. Только там все завалило, дороги нет... Вот скотина, ребенка разбудил! Иди отсюда, пока цел.

Витя вернулся весьма довольный.

– Чему радуешься? – спросил Филя. – Ничего не узнали.

– Узнали. Ехать направо.

– Считаешь, этого достаточно?

Витя потянулся, зевнул и ощупал куртку в поисках сигарет.

– Мне – да. А главное, они про домик и слыхом не слыхивали.

– Странно, – сказал Филя. – Он что, невидимый?

Витя пожал плечами.

– Говорят, есть такие места, в лесу или у реки. Придет местный  – только кочки видит. Или травку ковыль. Не всякому оно открывается.

– Что – оно?

– Диво, – со значением произнес Витя.

За деревней дорога поворачивала и уходила вниз, под горку. Колея углубилась, стала рыхлой и наконец совсем прервалась. Машина уперлась в снежный тупик.

– Дальше на своих двоих? – спросил Филя. Впереди лежала снежная равнина, пышная и ноздреватая, как свежий творог. В такой утопнешь по колено, а то и по пузо провалишься.

– Вон, видишь, черная точка, верстах в двух? Нам туда.

– Ты уверен.

– Ага! Чую. Пошли.

Идти было тяжело, приходилось высоко поднимать ноги. Дыхание сбилось, между лопаток потекла горячая струя. Филя опустил голову вниз и брел наугад, почти зажмурившись. Мысли покинули его, осталось только натяжение мышц и связок, да сырость в ботинках. Когда он решился оглянуться, деревня была чуть видна. Она темнела над холмом, как старый гребень с обломанными зубьями. Филя вздохнул и отвернулся.

И тут что-то ударило его прямо в лоб. Он отскочил, потерял равновесие и сел в снег. Рядом повалился Витя.

– Что это было?

– Не знаю! Стрела?

Филя встал и протянул руку. Воздух возле кончиков пальцев вибрировал, колыхался. Так бывает в сильную жару, когда даль искажается и пляшет, то выгнутая, то вогнутая.

– Здесь стена! – сказал Филя. – Смотри, отталкивает.

Витя тоже потянулся и ощутил сопротивление.

– Мы на верном пути. Отсюда начинается карта.

Они осмотрелись. Русло реки опушали кустики, укутанные по макушку снегом. Домик на сваях стоял в низине, темный, нежилой, ко всему безучастный.

– И крот здесь? – спросил Витя.

– Спать должен, зима.

– А что же нам делать? Как пройти?

– Протискиваться, – сказал Филя и врезался в невидимую стену плечом. В ушах зажужжало, тело стиснуло. Он толкался и толкался вперед, прорываясь с каждым шагом не более чем на вершок. Голову ломило и плющило, будто великан сжал ее в своих ладонях и пытался раздавить. Рядом боролся Витя. Он выставил вперед локоть, пытаясь прорезать путь. Дышать стало трудно, каждый глоток приходилось отвоевывать.

– Больше не могу, больно! – сказал Филя и остановился. Давление усилилось, пришлось расставить конечности, чтобы ослабить эти тиски.

– Не стой, сомнет! Немного осталось.

Филя двинулся, преодолевая боль. Шаг, еще шаг. Продышаться. Грудная клетка еще не треснула? Как там Настенька? Ощупал саркофаг – цел. На душе стало полегче, и появились силы, чтобы сделать три шага подряд. Витя пыхтел, лицо красное, глаза навыкате, на лбу взбухла синяя жила. Еле живой. А домик еще далеко. Вот что значит смазать карту! Кровь наполнила воздух, жмет, давит, не дает идти. И вдруг он понял, что нужно сделать. Он достал скальпель и чиркнул по карте наудачу. Медвежьи объятья разомкнулись. Локти бросило в сторону, плечам стало свободно. Филя принялся расчищать путь. Кровь не желала сходить, приходилось аккуратно срезать верхний слой. Образовалась узкая тропинка. По бокам воздух гудел от напряжения, но прорваться и затопить прореху не мог.

– Ух, отпустило! Ты что-то сделал? – спросил Витя, поворачивая к нему голову. – А, вот оно что. Прекрати портить карту. Не то что-нибудь сотрешь, и хана. Провалимся к чертям собачьим.

– Там нам и место, – сказал Филя угрюмо. Учить вздумал! Конечно, править карту на ходу было не лучшей идеей. Кто знает, может, он исказил пространство, и теперь где-нибудь под снегом их ожидает ров? Царапнешь поглубже – и он тут как тут.

Они гуськом, осторожно пошли по тропинке. Сугробы мельчали, впереди до самой реки тянулся припорошенный вчерашней метелью наст. Ботинок пробивал его с хрустом. Домик был уже совсем рядом. Крохотный, похожий на заброшенную часовню. Сваи погрязли в снегу, и под брюхом у дома было не больше аршина пустоты. Один подсадит другого, так и взберутся.

Вдруг раздался резкий звук, как будто пискнула зажатая в углу мышь.

– Ложись! – закричал Витя, и Филя бросился ничком. Стрела! И еще, еще – туча стрел. Они вонзались тут и там, уходя носом глубоко в снег. Скрыться негде – ни кочки, ни пригорка.

– Лягушка! Лягушку вынимай.

Но Витя и сам уже сообразил. Он вытащил лягушку и бросил ее перед собой. Прыжок – и стрела у нее во рту! Филя быстро-быстро греб руками и соорудил небольшой снежный бруствер, за которым укрылся. Он потянул Витю за штанину.

– Ползи сюда!

– Но она же там. Я...

– Справится. Смотри – ловит.

Из десятка стрел, летевших в их сторону, лягушка перехватывала пять. Они кучкой лежали в стороне, посверкивая стальными наконечниками. На другом конце висели обтрепанные рыжие перья, по всей видимости, куриные. Филя завороженно наблюдал, как лягушка отталкивалась от корки наста, поднималась в воздух и захлопывала пасть на очередном древке. Раз от разу ее движения становились все медленнее, как будто она впала в легкую меланхолию.

– Замерзает! – сказал Витя растерянно. – Скоро уснет. Что тогда?

– Надо ползти назад. Не пробьемся.

– Ты что, спятил? Уйдем – дороги обратно не будет.

– Домик исчезнет?

– Да! Или нет. Не получится, короче. Идти, так сейчас.

Лягушка пропустила стрелу, и она чиркнула Филю по уху, сбив шапку. От страха спину и ноги сковало, он приник к брустверу, как мертвый, вслушиваясь в грозный свист и хруст прорванного стрелами наста. Рядом застыл Витя: он вдавился животом в снег и прикрывал голову. На секунду Филе стало очень смешно, хотелось кататься от хохота, выхаркивать его в лицо врагу, но ничего не получилось – спазм охватил глотку. Он закашлялся, и его немного отпустило.

– Откуда стреляют? – спросил Филя шепотом, словно невидимые бойцы подслушивали их.

– Из домика, – раздраженно ответил Витя, на секундочку приподнимаясь, чтобы проверить лягушку. Она распласталась на снегу, пробитая стрелой. Задняя лапка слабо дергалась в последней конвульсии. Витя вскрикнул и бросился к ней, но Филя навалился сверху и придавил его всем телом.

– Пусти! – надрывно кричал Витя. – Пусти меня, слышишь! Она там... одна.

Филя молча держал его. Витя хрипел и рвался.

– Соберись, – процедил Филя. – Или нас убьют. Где точка обстрела?

Витя не ответил. Он бил ненадежный бруствер, их единственную защиту, кусал снег.

– Витя! Витя, хватит!

Филя перевернул его на спину и отвесил пару пощечин. Витя беспомощно моргнул и сощурился в серое небо, которое по низкой дуге обходило тусклое волчье солнце. Филя оставил его и приподнялся над бруствером. Большинство стрел летело мимо них – вправо. Было не похоже, что стрелял кто-то умелый, давно владеющий луком. Стрелы сыпались, как попало, кучно и бестолково. Филя присмотрелся: над дверью избушки была прорезана бойница. Вот в ней показался носик стрелы – жжих! И она летит к ним и впивается в наст в сажени от бруствера. Выкатывается следующая стрела.

– Самострелы, – прошептал Филя. – Дураки мы, надо было в обход.

– Что? – спросил Витя, вытирая красное лицо снежком.

– Ползи за мной. Давай, шевелись!

И они принялись выбираться из зоны поражения. Внезапно чувство азарта охватило Филю, он хотел вскочить и в полный рост пойти навстречу домику. Экая удаль прорезалась! Разве это он герой, разве он витязь? Он усилием воли пригнул голову и быстрей пополз к линии, за которой стрелы их не достанут.

– Поднимайся, – сказал Филя, когда они достигли цели. – Здесь безопасно.

Витя послушно встал.

– Ты еще помнишь, зачем мы пришли?

Витя кивнул.

– Тогда вперед.

Сбоку тоже была дверца, только маленькая, для ребенка или крупной собаки. В железных петлях висел навесной замок. Филя вставил в него ключ, и замок открылся. Так просто! Ах, Гомункул, спасибо тебе, щедрый дар сделал напоследок.