Текст книги "Картограф (СИ)"

Автор книги: Роман Комаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Не так чтобы. В этом году. Честно, я не запомнил дату. Мне хотелось побыстрей его закопать и смыться.

– И что дальше было?

– Я вернулся к машине, сел. Еле завелась, внутри все промерзло – дверь-то открыта была. Пока ехал, так и сяк в голове вертел эту присказку дурацкую, про Додона. А потом понял, что забываю ее. То вместо «Момон» «Мормон» скажу, то «Грифон» не могу вспомнить. Остановился у обочины, дай, думаю, запишу. И представляешь, ни клочка бумаги, ничего. Открыл портсигар – пустой! Тогда вынул я из бардачка гвоздь и прямо на крышке нацарапал. Вот так это было. Не знаю я, кто такой Додон.

– Зато я знаю, – мрачно сказал Филя.

– И кто же?

– Мой демон.

Витя вздохнул и сел рядом с ним на кровать.

– Посещает, стало быть?

– Да. Только засыпаю, он уже тут. Он мне и сказал, как сделать для тебя карту.

– И что, много для нее надо? – живо заинтересовался Витя.

– Молоко черной козы, слизь лягушки, вроде все. Еще пергамен. Тот-то мы истратили, надо новый добыть.

– Так, молоко козы не проблема. У соседки как раз такая. Только она безрогая, это ничего, сойдет?

– Про рога Додон не сказал. Видно, большой разницы нет.

– Ага, а с лягушки мы слизь соберем, это минутное дело. Вот только за пергаменом придется ехать.

– Куда?

– К молоканам или в Пятницкий монастырь. Ладно, я спрошу у наших, где с охраной пожиже, туда и рванем. Завтра отдыхаем, там выходные, а в понедельник давай попробуем.

– А если нас поймают? – спросил Филя. – Что тогда?

– Не поймают, – сказал Витя, и на лице его развернулась, как гармошка, знакомая белозубая улыбка. – Я же Витязь, все будет шито-крыто. Добудем тебе пергамена на сто лет вперед.

– Так много я не проживу.

– Проживешь! Картографов никакая зараза не берет. Они и от стрелы заговоренные, и от сглаза. Только вот что я тебе скажу: берегись баб. Верка к тебе уже приходила. Выспросила, небось, все, вражина? Охмурила тебя?

Филя замялся. Скажешь «да» – бог весть что подумает. И опять слово «бог» впилось ему в язык, как иголка. От неожиданности он вскрикнул.

– Ты чего испугался? Я не затем спрашиваю, чтоб тебя бить. Хочешь с Веркой путаться, дело твое. Не возражаю. Только стерва она еще та. Смотри, как бы она чего не сообразила!

– Не буду путаться, – пообещал Филя. – Мне теперь не до этого.

– Пойдем ужинать. Мать, небось, заждалась.

И они пошли в общую комнату, где их ждали пустая каша, кисловатый хлеб и мутный овсяный кисель. Филя был голоден и съел все, а Витя меланхолически гонял ложку в киселе, словно надеялся выловить в нем рыбу. Вера не явилась, не было за столом и старшей Витиной сестры Валентины. Она работала на ткацкой фабрике, ее смена заканчивалась в полночь. После ужина все разошлись по комнатам, на дом навалилась ватная тишина. Филя маялся у кровати, не желая ложиться и видеть сны, в которые так легко проникал демон Додон. Пробовал встать на молитву – заболели колени. Нет, не будет теперь покоя. Настенька, Настенька, что со мной? Кем я становлюсь? Как вернуть назад былое?

И все же он лег и уснул. Демон в эту ночь не приходил.

Лягушка

Филя так вымерз ночью, что за завтраком униженно запросился пожить в комнате у Вити. Тот согласился и даже сам перетаскал тюфяк и подушки, но по лицу было видно, что тесное соседство с картографом ему не по душе. На улице лютовала стужа, в трубе урчало, выло, поминутно взметывалось и опадало. Кот будто прилип к печке, неохотно подходил к миске, поставленной в промерзшем углу. Валентина не появилась к завтраку: отсыпалась после смены. Вера, лохматая, ненакрашенная, в домашнем платье, мрачно пила пустой чай. Варвара Михайловна суетилась возле самовара, отирала его медные бока суконкой, туда-сюда двигала сахарницу. Так уличный шулер орудует наперстком, думал Филя. Намекает, мол, сахара много не ешь, не для того куплен.

Набравшись храбрости, Филя подошел к ней, когда она убирала вымытую посуду в шкаф, и сказал:

– Я бы хотел заплатить за постой. У вас расходы, а я...

– Что вы, что вы! – замахала руками Варвара Михайловна. Покраснела ужасно, взор потупила, ртом этакую омегу изобразила. – Ничего не нужно.

Филя упрямо продолжал:

– У меня немного денег, не успел заработать, но скоро будет достаточно. Давайте я на первое время красненькую оставлю – вот здесь, на комоде, под салфеткой – а дальше видно будет.

Варвара Михайловна смущенно вытирала сухие руки полотенцем.

– Благодарю, голубчик, – тихо сказала она. – Только сыну не говорите, что я взяла. Сердиться будет.

– Не скажу, – пообещал Филя и со спокойной душой принялся заталкивать красненькую под салфетку. За этим занятием его застала Вера.

– А, подачки суем!

Филя вздрогнул, как гальванизированный головастик.

– Не густо, – усмехнулась Вера, извлекая денежку и рассматривая ее на свету. – А сам на что жить будешь?

– У меня все есть! – поспешил заверить ее Филя. – А чего нет, то будет.

– Это верно, – сказала она, прищуриваясь. – Ты вот что, сходи в магазин, купи лакейскую одежду. Да смотри, не самую дешевую бери.

– А зачем?

– Поедем с тобой в субботу в бани. Мне девки шепнули, твой краб очень париться любит. Без приглашения туда не пускают, там только для членов клоба. А вот лакея с собой привести можно. Понесешь мой несессер и Пруньку.

– Пруньку? – переспросил Филя. На какой-то миг ему показалось, что речь идет о чем-то крайне непристойном.

– Собачку, – бесстрастно сказала русалка, скручивая волосы в блестящий жгут. – Только в бане чтоб без глупостей. К крабу не кидаться, шум не поднимать. Наша задача узнать как можно больше. Если все получится, доберемся до его дома, а дальше ты уж сам. Как там принято у вас, у героев? Взлом, кавалерийский наскок, убивство?

– Я не герой, я картограф, – тихо сказал Филя. – На месте разберемся. Буду ждать.

Русалка загадочно улыбнулась и вышла. Глядя ей в спину, Филя не мог не дивиться тому, как красиво она плывет по комнате, едва касаясь легкими ногами затоптанного домотканого ковра. В такую бы влюбиться! Но эта пава не для него, и вообще не для кого. Она охотница на мужчин, грабительница кошельков, мудрая летучая мышь, приученная пить густую кровь своих дремлющих парнокопытных жертв. Нет, не для Фили она родилась. Да и он ей не пара.

В комнате у Вити было душно, от буржуйки волнами расходилось тепло. На столе в коробочке вились черви и опарыши. От их вида Филю чуть не вырвало, и он спрятал нос в рукав. Витя усердно кормил лягушку. Она сидела у него на колене и послушно открывала рот, как только он подносил к нему очередного червя.

– Умная попалась, – сказал Витя сдобным тоном и любовно огладил лягушку. – Кушает хорошо, только бы не разжирела.

Не зная, что на это сказать, Филя отвернулся к окну и спросил:

– Когда за пергаменом поедем?

– Не торопись, еще только утро. Надо все как следует подготовить. Я тут подумал, монастырь грабить грешно, и поймают нас быстро. Поедем к молоканам. Те, конечно, крепкие ребята, ну, мы потихоньку – ужиком, ужиком, глядишь, и получится. Ты замки вскрывать умеешь?

– Нет! Не пробовал никогда. А как это делают?

– Я только слышал, сам тоже не делал. Берешь шпильку – я уже у Верки одну увел – сгибаешь этаким зигзагом и в замке подцепляешь язычок. Давай, потренируйся!

И Витя подал ему шпильку. Филя принялся за труды. Дело оказалось несложным: за час он вскрыл все двери, сундук с выходными нарядами, Верин несессер (где, к слову, оказались жемчуга и белый порошок), нижний ящик горки и даже сломанный уже давно ларь для картофеля.

– Да у тебя талант! – сказал Витя и жахнул кулаком по столу. От неожиданности лягушка на его коленях испуганно квакнула. – Тебе и карты рисовать не обязательно, так заработаем.

Филя посмотрел на него с укором:

– Воровством заниматься не буду.

– Милый друг, а как же ты книги божественные добудешь? Сами по воздуху прилетят? Демону на Новый год закажешь? Нет, без воровства никак.

– Один раз украдем, и будет!

– Ладно, ладно! – весело сказал Витя и подмигнул. – Как скажешь. Вот какого гостя я в дом привел! Хо-хо!

Филя едва удержался, чтобы не сплюнуть. Витя вдруг стал ему противен. Лягушка тем временем запрыгнула на стол и угощалась червями прямо из коробки. Она открывала широкий, как карман, рот и выстреливала оттуда длинным липким языком. Филя ощутил на себе ее взгляд – неожиданно осмысленный, человечий. И еще у лягушки были густые ресницы, которыми она кокетливо похлопала, заметив, что Филя на нее тоже смотрит.

После обеда, наевшись щей, Филя и Витя отправились на машине в город.

– Я покажу тебе Бург! – торжественно сказал Витя. Он картинно оторвал руки от баранки и взмахнул ими, как будто собирался воспарить в неожиданно синее пятничное небо.

Филя приободрился. Это именно то, чего он больше всего бы хотел, если бы не краб, не Настенька, не арест и не вся эта кутерьма с картами и демоном Додоном. Рассматривая отцовские фотоальбомы у себя дома, в Гнильцах, он уносился мечтами в Бург и гулял по его мощеным улицам, гранитным набережным, многолюдным паркам. Он рвался сюда всю свою жизнь, он хотел стать своим для каждого, кому посчастливилось здесь родиться. Что может быть лучше, чем разделить судьбу с буржцами, известными чистотой нравов и помыслов?

«А так ли уж они чисты? – зашептал голос внутри Филиной головы. – Кого ты почитал, чем восхищался? Уж не придумал ли ты все это себе, дурень? Фантазер, жалкий мечтатель в чесучевых брюках. Езжай, смотри свой Бург, наслаждайся».

Не в силах заткнуть этому голосу глотку, Филя сжал бугорок под большим пальцем. Он не хотел сейчас думать ни о чем, и голос со змеиным шипением отступил в глубины сознания. Гул мотора убаюкивал, Витя насвистывал польку, задвинув шапку на затылок.

Они выехали к набережной Великой реки Нави. Филя вне себя от восхищения попросил Витю остановиться. Они вышли. Огромная гладь воды разделялась на несколько рукавов, по берегам высились дворцы – нежно зеленые, розовые, желтые, с колоннами и без. Вдали вспыхивал на солнце шпиль Военного корпуса, из-за спин домов грузно поднимался Сорочинский собор, седой от вчерашнего снега. Навь блаженно текла меж пологих берегов, над ней кудрявились мосты.

– Как тебе? – самодовольно спросил Витя, как будто он лично за ночь выстроил это великолепие.

– Красота! – выдохнул Филя и почувствовал, как грудь его наполняется новым воздухом, ядреным, терпким, разгоняющим стылую провинциальную кровь. Ради этого стоило жить! Дышать и никогда не надышаться этим городом!

Не жалея времени, они пешком обошли стрелку Петроострова, трепетно коснулись Царского камня, перебрали ногами камни мостовых, заглянули в Императорский сад, где об эту пору было безлюдно. Дивные греческие статуи были заколочены в короба, по узким тропинкам жилками простреливал лед.

– На императорский дворец желаете-с посмотреть? – гнусавым голосом спросил Витя, отвешивая шутовской поклон.

– С превеликим удовольствием! – в тон ему ответил Филя, и они прошагали по Речному проспекту до Триумфальной арки, за которой высилась громада дворца. Парадные двери, увитые золотыми лозами, были плотно закрыты, перед ними стояли навытяжку два гвардейца в медвежьих тулупах.

– А что это у них в руках? – поинтересовался Филя.

Витя замялся:

– Эта... ну, сестра говорила, белиберда какая-то.

– Может, алебарда?

– Точно, она! Чего ж ты спрашиваешь, если сам знаешь?

Императорский дворец, мощный, великодержавный, подавлял Филю. Он не тянулся к небу, а будто наваливался водосточными трубами, выступами, огромными и оттого грубыми эркерами. Филя подумал, что императору, должно быть, тяжко жить в этой крепости, которая сминает хрупкого человека в своих беспощадных челюстях.

Последним пунктом в экскурсионном маршруте стало посещение знаменитых грифонов, выставленных на берегу Воронки, речки-спутницы.

– Из Египта привезли, – по-хозяйски пояснил Витя, поглаживая грифону золотые крылышки.

– Из Сирии, – машинально поправил Филя. Он с любопытством заглянул грифону в пасть и неожиданно обнаружил там монетку – медную полушку.

– Не трожь! – предупредил Витя. – Это на память кладут, чтобы вернуться.

– Давай и я положу, – и Филя полез за кошельком. От щедрот он кинул грифону на язык гривенник. Витя недовольно фыркнул.

– Все, хорош, поехали домой.

– Постой, мне Вера наказала съездить в магазин.

– Вера наказала? – удивился Витя. – Ты чего ее слушаешь? Наказала она, ишь ты! Знакомы без году неделя, а ты уже у нее, как рыбка, на посылках?

– Она помочь хочет. Где у вас тут лакейскую одежду продают?

– Лакейскую?! Кем себя эта шалава возомнила, царицей? – бушевал Витя всю дорогу. Он резко кинул машину на обочину, обдав проходившую мимо старушку грязным снегом. Та заругалась и с неожиданной силой стукнула по капоту костылем.

Филя опрометью кинулся в магазин, не желая больше слушать, как Витя поливает сестру отборной бранью. Долго примерял то одну ливрею, то другую, копался в ящике с перчатками, подробно расспрашивал продавца, какие штаны лучше брать – со штрипками или без, пока в магазин не ввалился заждавшийся злой Витя.

– Чего так долго? – спросил он. – Закругляйся, домой пора.

Филя расплатился, подхватил сверток с покупками, и они покатили в Малярово. Пока они прохлаждались, Витина лягушка выбралась из дома и ускакала в сарай, где ее с трудом нашли в прошлогоднем сене.

– Ты зачем это сделала? – причитал Витя, отирая лягушачью спинку от сенной трухи. – Я с ног сбился, тебя разыскивая!

Лягушка склонила голову на бок и с любопытством посмотрела на него. Филе показалось, что она самодовольно ухмыляется. Витя бросился обратно домой. Он стиснул лягушку в кулаке, натянул сверху рукав и натужно дул туда, образуя тепловой кокон. А Филя решил внимательно осмотреть сарай: что-то говорило ему, что лягушка неспроста туда подалась. С виду все было обычным: вот клетка с курами, рядом поросячий хлев – вонь, хрюканье, запах похлебки, в углу лежит старый, уже давно ненужный хомут, под ним вожжи и седелка, в другом углу навалено сено. Оно слежалось, сопрело, выцвело до седины, почти перегнило. И все же лягушка в него закопалась – вот видна ямка. И как она ухитрилась, не имея ни когтей, ни зубов, пробиться сквозь эту толщу? Филя полез в сено, жесткие травинки царапали кожу. И вдруг он наткнулся на что-то твердое. Вытащил – стрела! Точнее, не вся стрела, а только наконечник. Он хорошо сохранился, не проржавел, острие сходилось в иголку. Филя вертел его так и сяк. По краю шла красивая вязь – изящная и немного неуместная.

«Вязь, вязь, вязь, – бессмысленно повторял Филя, катая слово во рту. – Вязь... зязь... Витязь».

Сомнений не было. Это была стрела для Вити. Лягушка полезла за ней в сено, но вытащить не успела. До чего разумное животное!

Филя вернулся в дом, где Витя пристроил лягушку на блюдечке возле чайника и ворковал над ней, как мать над младенцем.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал Филя и протянул ему стрелу.

– Где ты это взял?

– В сене. Там, где сидела лягушка.

Пораженный, Витя молча рассматривал стрелу.

– Это она, – пробормотал он. – Заговоренная стрела! Осталась только карта, и все...

– Что все?

– Все, – тупо повторил Витя. Больше за вечер он не сказал ни слова. Со стрелой он не расстался и на ночь. Филя помыкался-помыкался и лег на тюфяк спать, где незамедлительно уснул, усталый и впервые за эти дни довольный собой.

Буквоед

– Ты чего нервный? – спросил Витя, когда Филя опрокинул вторую по счету чашку с кофием. На белоснежной скатерти расплылось пятно. Варвара Михайловна с тихим вздохом присыпала его крупной солью и начала потихоньку убирать посуду со стола.

– Почему они молчат? – в тоске заломил руки Филя.

– Кто?

– Полиция. Как ты думаешь, они ищут Настеньку?

Витя раздумчиво повертел в руках кусок сахара и ловко бросил его в рот.

– Ищут-то они ищут, только вот едва ли найдут. Знаешь, сколько в Бурге народу живет? Миллион, а то и больше! А если считать села, типа нашего, так и все пять миллионов будет.

– Но ее же кто-то должен был видеть! Дворники, соседи. Опросить нищих, попрошаек всяких, они целый день на улице.

– Тебе бы в сыщики пойти, – усмехнулся Витя. – Может, этот твой краб в бегах, скрывается? Окопался где-нибудь и ищи-свищи ветра в поле. А если он совсем краб, как ты говоришь, так мог и в заливе укрыться. Отковырнул льдину и бултых!

– О нет! – вскричал Филя, живо представляя, как исчезает в темной пучине Настенькина голова. Нет, нельзя в это верить, иначе случится! Надо быть стойким, сестра хотела бы видеть его таким.

– Да шучу я, шучу, – сказал Витя. – Ты, брат, поезжай в участок, пни их как следует, а то они разведут тягомотину, не дождешься.

– Точно! – воскликнул Филя. – Поеду. Подвезешь?

– Без проблем.

И они поехали в участок. Уже сидя в Витином автомобиле, Филя вспомнил, что дал стряпчему неверный адрес. Он-то думал, что будет жить у тетки, на Пушкина, а вышло так, что заселился в Малярово. Кто бы его там разыскал? Дурья башка, надо было раньше сообщить! Как это он не догадался? Все нервы, суета, губ дрожанье.

За пару кварталов до участка Витя остановился и сказал:

– Вылезай, дальше не поеду.

– Боишься? – спросил Филя, безнадежно пытаясь натянуть на уши картуз.

– Ничего я не боюсь. Просто у меня дела в другой стороне. Ну, вылезай скорее, чего расселся!

Филя улыбнулся и выскочил на мороз.

В участке, как и в день приезда, яблоку было негде упасть. Пара дворников волокла по коридору обросшего вшивого бродягу, который горланил запьянцовскую песню. Порхали стряпчие с кипами бумаг. Треск телефонов, неумолкаемый гомон, стоны, доносящиеся из подвала, – все это сливалось в симфонию благодатного полицейского делопроизводства. Филя присел на стульчик и принялся ждать, когда на него обратят внимание. Он сидел долго, не меньше двадцати минут, пока его не окликнули.

– Филимон! Что ты здесь делаешь?

– Ромэн Аристархович, – обрадовался Филя. – Сколько лет, сколько зим!

Ромэн Авдеев, немолодой, лысеющий следователь, задушевно обнял Филю.

– Ты давно ли приехал? – спросил Авдеев, вертя Филю, как тряпичную куклу. – Какой стал, не узнать! Похудел, возмужал. Как Настенька?

Филя поник:

– Именно поэтому я и здесь. Ромэн Аристархович, беда случилась. Настеньку похитили.

– Как?! Кто? Пойдем ко мне в кабинет, расскажешь. Будет тебе, не плачь, ты же парень! Вот, возьми мой платок, он чистый.

Филя всхлипнул и принял платок.

Управа занимала нижний этаж огромного особняка старинной постройки. Главный коридор ветвился на несколько побочных, двери кабинетов то и дело хлопали, как уши слона, грозя сбить проходящих мимо.

– Не отставай, – сказал Авдеев, видя, что Филя заглядывает с надеждой в кабинеты. – Кого-то ищешь?

– Городового, который меня сюда привел.

– Как его зовут?

– Не знаю. Не спросил. Он большой, толстый, лет сорока.

– Они все такие, других не держим. Да на кой черт тебе городовой? Я быстрее разберусь.

Только они повернули за угол, на Авдеева напал узкий, как глист, стряпчий и принялся лопотать:

– Стойте, Ромэн Аристархович. Битый час вас ловлю. Вот бумаги по делу Денисова, взглянете? Что, торопитесь? Ах, как это некстати! Меня Сам послал, говорит, срочно. Ищи, дескать, Авдеева, из-под земли добудь, а чтоб подписано было.

– Давай сюда, – буркнул Авдеев и не глядя подмахнул документ протянутым пером. Когда стряпчий скрылся в двери, он усмехнулся. – Развелось дармоедов. Раньше все следователи заполняли, а теперь решили, что бумажная работа не для нас, наняли всякий сброд. Бегают, прохода не дают.

– Так вы же сами говорили, что не любите бумажную работу! – заметил Филя.

– Не люблю. А еще меньше люблю, когда жалованье уменьшают. Я уж лучше заполню сто формуляров, и на бутерброд не голодную слезу намажу, а маслице. Поверишь, нет, у нас стало столько бумажек, что они изо всех щелей хлыщут, как вода. Страшно шкаф открыть – погребет.

Они дошли до кабинета с надписью «Следственный отдел», и Авдеев распахнул дверь, приглашая Филю войти. Комната была почти пуста, если не считать седовласого следователя, изогнувшегося над столом. Он методично перекладывал мелочи из одного ящика в другой.

– Это Евлампий Лукич, не обращай на него внимания. Спятил лет шесть тому назад: бандиты пытали его раскаленной кочергой. На пенсию нельзя – герой участка. Вот и сидит этаким памятником служебному подвигу.

Филя с жалостью посмотрел на Евлампия Лукича и подумал, что со стороны Авдеева было довольно бестактно обсуждать его в третьем лице, да еще и таким тоном. Но старик совершенно не обратил на них внимания, он подслеповато щурил глаза, разглядывая невесть откуда взявшийся камешек.

– Сердолик, – промямлил он, нежно беря камешек трясущимися пальцами. – Полежи здесь, родной, придет и твой черед.

Филе захотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда, чтобы не видеть эту душераздирающую картину. Авдеев тем временем налил две кружки чаю и плюхнулся на стул.

– Теперь рассказывай, что произошло.

И Филя принялся перечислять свои горести, умолчав, однако, про чертовщину и Додона. Авдеев слушал внимательно, иногда записывал что-то в небольшой блокнот и супил бровь.

– Да, дела... – сказал он, когда Филя закончил. – Небось, покаялся, что из Гнильцов уехал?

– Покаялся, – подтвердил Филя. – Но что мне было сделать? Батюшка умер, как вас перевели, по весне. Матушка прошлым летом преставилась. Я хотел в иконописцы пойти, а Настеньку в пансион устроить. Не вышло ничего.

Авдеев, казалось, не слушал и думал о чем-то своем.

– Говоришь, натуральный краб?

– Да, с клешнями. Громадный, ходит, как человек.

– Чудеса! – сказал Авдеев и откинулся на спинку стула. – Пей чай, а то остынет.

– Пуговка, – шептал Евлампий Лукич. – Ты откуда здесь, моя хорошая? Закатилась за журнальчик и лежишь. Вот я тебя на видное место положу. Хочешь?

– Работу уже нашел? – спросил Авдеев.

– Нет, собираюсь. Я здесь только пару дней. Меня тетка из дома выгнала, я у приятеля живу.

– Живи у меня! Я один, места много.

– А Яков Львович как же?

– Уехал, – мрачно сказал Авдеев. – Не спрашивай, видеть его не желаю. Так что, ждать тебя?

– Спасибо, но нет. Не хочу быть вам обузой.

– А этот твой приятель – кто-то из Гнильцов?

– Нет, местный, таксист Витя Зязин.

– Знаю, знаю, – усмехнулся Авдеев. – Тот еще фрукт! Ладно, как надоест у него столоваться, милости просим.

– А Настенька? Мы найдем ее?

– Ничего обещать не могу. С одной стороны, краб этот – приметная фигура, не затеряется. С другой стороны, я никогда о таком не слышал. Говоришь, продавщица на него ноль внимания?

Филя энергично кивнул.

– Странно, странно. Я бы перепугался. Вот что, я поспрашиваю у наших, может, кто работал с подобными личностями, подниму архив. Это займет какое-то время, дней шесть – семь. Да, мой дорогой, только дурное дело нехитрое, а на хорошее годы уходят! Постараюсь не затягивать. Сам сюда не мотайся, только огорчение одно, я приеду к тебе, как выясню что-то. Наберись терпения. Если Настенька жива, она найдется. А если нет, так ничего не поделаешь. Допивай, и я тебя провожу.

Чай был горячим, Филя подавился им и обжег язык. Авдеев встал, подошел к окну, открыл форточку и закурил. Евлампий Лукич недовольно завозился и еще сильнее согнулся над столом, стараясь спрятаться от неприятного запаха.

– Вот что! – вдруг сказал Авдеев, выбрасывая недокуренную сигарету. – Чего медлить? Сейчас же пойдем к Буквоеду!

– К кому?!

– Увидишь.

Они вышли в коридор, где было по-обеденному пусто. Из кабинетов доносился звон посуды и мирный говор стряпчих. Пахло кофе и лимоном. Авдеев остановился перед кабинетом с надписью «Архив» и повернулся к Филе:

– Как войдем, молчи. Он не любит посторонних. Прикинься пеньком.

– Хорошо, – сказал Филя. – Я не подведу. Пеньком у меня всегда хорошо получалось.

Они вошли. Вокруг были стеллажи, до верха набитые бумагами, коробками, папками всех цветов и мастей.

– Вот бы спичку сюда горящую! – хулигански подмигнул Филе Авдеев. – Раз-два, и готово!

– Я вам дам спичку, – раздался скрипучий голос. – Баловать вздумал, Ромэн? Начальству доложу, живо выгонят на мороз. С волчьим билетиком-с.

– Не ворчи, я пошутил.

За последним рядом стеллажей стоял журнальный столик, возле которого в покойном кресле восседал толстомясый господин в замызганной тужурке поверх рубахи. Все его тридцать подбородков болтались, как тряпье, при каждом вздохе. На коленях у господина лежала ветхая книга, готовая развалиться от малейшего чиха. И тут Филе нестерпимо захотелось чихнуть. Он свел ноздри вместе и что есть мочи крепился, стараясь держаться у Авдеева за спиной.

– Чего притащился? – недовольно спросил Буквоед. – Опять по мою душу?

– Угадал! – весело сказал Авдеев. – Без тебя никуда. Мне вот что нужно. Не слышал ли ты раньше о некоем крабе по имени Григорий Антонович?

– Крабе? – переспросил Буквоед. – А не об осьминоге?

– Что, и такой есть? – поинтересовался Авдеев.

– Есть и осьминог, и лангуст. По одному делу проходило трое раков.

– Нет, раки не интересуют. Нам бы краба.

– Сейчас взгляну. Где-то было, – и грузный Буквоед с кряхтеньем поднялся с кресла. Он прошлепал мимо них и скрылся за стеллажами. Было слышно, как он бормочет.

– Нет, не здесь. А это как тут оказалось? Непорядок! А все этот чертов Степка, путаница от него одна. Пихает, как попало, сукин сын... Вот, нашлось!

Буквоед вернулся к ним с огромной картонной папкой в руках. Из нее высовывалась стопка пожелтевшей бумаги. Буквоед сел, распахнул папку и склонился над ней. И тут произошло нечто такое, от чего у Фили занялся дух. Буквоед сделал глубокий вдох и коснулся губами бумаг. Буквы полетели к нему прямо в рот! Гурьбой, как льдинки в мартовском ручейке, они поднимались со страниц, задевая друг за друга засечками. Буквоед сладострастно прикрыл глаза, будто пил амброзию. Авдеев невозмутимо взирал на это и изредка посматривал на часы. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем Буквоед насытился. Он отер губы, смачно рыгнул. Изо рта у него вылетела буква «Ю». Она описала в воздухе несколько кругов и приземлилась на ковер. Авдеев тут же раздавил ее каблуком.

– Готово? – спросил он нетерпеливо. – Нашел?

– Да, был такой. Проходил как свидетель по делу Петровского.

– Как найти? Где живет?

– Информация засекречена.

– Слушай, давай без этого, – сказал Авдеев. – Мне нужно знать.

Буквоед развел руками:

– Ромэн, ничего поделать не могу! В документах адреса нет, написано – «засекречено» и точка. Краб был информатором, не хотел светиться. Понять его можно, Петровский тот еще тип. Выйдет из тюрьмы через пару лет и прирежет. Кому нужны проблемы?

– Хорошо, но какая-то информация о нем быть должна!

– Пожалуйста. На момент расследования ему было тридцать семь лет. Холост, детей нет. Занимается коллекционированием старинных вещей, преимущественно скифских погребальных урн. Меценат. Отчислял средства женскому работному дому в Кузьминках. По другим делам не привлекался.

– И это все?

– А ты чего хотел? Полную биографию с фото?

– Было бы неплохо, – сказал в сторону Авдеев. – То есть никаких контактов – ни телефона, ни абонентского ящика?

Буквоед отрицательно покачал головой, взбаламутив свои подбородки.

– Ладно, и на том спасибо!

– Спасибо в карман не сунешь, – заметил Буквоед.

– Свои люди – сочтемся, – и с этими словами Авдеев потащил Филю на выход.

Когда за ними закрылась дверь архива, Авдеев с грустью сказал:

– Негусто. Но теперь мы хоть знаем, что он из богатых. В трущобах можно не искать.

Филя тяжело вздохнул.

– Это и так было понятно. И что теперь?

– Будем работать, – неопределенно махнул рукой Авдеев. – По амбарам пометем, по сусекам поскребем. Уж если Буквоед ничего не нашел, значит, твой краб – мастер играть в прятки.

– А откуда он, этот Буквоед? Что он такое?

– Не что, а кто. Человек как человек, у всех свои странности. Ладно, не смотри на меня так. Я тоже, когда его увидел, чуть со страха в штаны не наложил. Потом привык. Он безобидный, только газеты каждый день требует. Куда их девает, непонятно.

– Он всегда такой был?

– Похоже, что нет. Лукич рассказывал, что был наш Буквоед служкой в церкви. Не хотелось ему, родители отдали. У них было двенадцать человек детей, Буквоед шестой или пятый, да еще и шалопай порядочный. Его отдали попу на воспитание, думали, человеком сделает. А Буквоед принялся в святых книгах каракули выводить! Изрисовал Писание, взялся за Псалтырь. Поп его драл, конечно, как сидорову козу, но не помогло. Сказал: дорисуешься, тут погибель твоя!

– А что Буквоед?

– Не внял. И вот однажды добрался он в шкафу до какой-то особо святой книги, древней, как прах. И нарисовал там себя. Даже подписался: отрок Никодим. Домой пришел довольный, лег спать. Поутру проснулся в горячке и пить просит. Родители ему несут воду, а она назад идет, не принимает организм. День не пьет, два не пьет, иссох. Помирает парнишка. Жалко, хоть и шестой. Врач руками развел: ничего, говорит, сделать не могу, медицина бессильна. Позвали попа, тот пришел, сердитый – видно, обнаружил свежий рисунок-то. Достал Требник, открыл, а Буквоед как вцепится и давай буквы в себя тянуть! В минуту все листы очистил. Еще, говорит, хочу, несите самую большую книгу. Ему принесли толковый словарь в восьми томах. Хватило на неделю.

– Ромэн Аристархович, вы шутите?

– И в мыслях не было! Я, как ты понимаешь, этого не видел. А Лукич, пока не спятил, был тот еще говорун. Короче, посадили Буквоеда в сани и отправили в ближайшую избу-читальню. Через год он перебрался в Бург, жил при библиотеке, числился там уборщиком. И пошел о нем потихоньку слушок: дескать, что ни спроси, все знает. Тут-то его и взяли у нас в управе на карандаш. Сначала так к нему ездили, а потом переманили к себе, в архив. Прижился, уважением пользуется.

Филя усмехнулся, поняв, что он почти поверил в эту невероятную историю. На краткий миг мрак, сгустившийся у сердца, расступился. Ах, Ромэн Аристархович, спасибо, отвлекли! Вот бы Настеньке рассказать, она бы посмеялась! Она так любила небылицы. Неужели он теперь всегда будет говорить о ней в прошедшем времени: была, любила... жила? Филино лицо вновь стало угрюмым.

– Бог с ним, с Буквоедом! Не горюй, это только начало. Поезжай домой и жди вестей. Не вешай нос! Ты меня знаешь, я черта из-под земли выну.

Филя промолчал. Когда Ромэн Аристархович был прислан в Гнильцы для расследования смерти урядника, он так и не нашел убийцу, хотя поднял на уши всех, вплоть до грудных младенцев. Филя в то лето ходил за ним хвостом, восхищался каждым его словом и жестом и мечтал, что однажды будет ему полезен. Никакой пользы не получилось, вред один. Опять искать, опять надеяться втуне.

Они направились к выходу, Филя еле волочил ноги от огорчения.

– Уныние – смертный грех, – добродушно заметил Авдеев. – Тебе надо развеяться. Сходи в синема, на концерт. Куплетисты приехали – братья Фуфлянчики. Наши были, говорят, умора. Чего, не хочешь?