Текст книги "Без обезьяны"

Автор книги: Роман Подольный

«ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО И ЧТО ТАКОЕ ПЛОХО»

Хороший человек, славный мальчик, приятный юноша, замечательная личность, герой, гений.:

Так человека хвалят.

А за что? И всюду ли за одно и то же?

И всюду ли, всегда ли за одно и то же ругают?

Конечно, нет. За примерами ходить недалеко. Каждый из нас пережил или переживёт явное изменение отношения окружающих к одним и тем же нашим поступкам. И собственное наше отношение к этим поступкам тоже изменится. Вот немного смешной, но вполне реальный пример.

В год ребёнка бурно хвалят за громогласное (а-а!) сообщение о том, что он хочет на горшок. В три года ему рекомендуют говорить об этом маме на ушко, чтобы никто не слышал. В десять лет (а то и в тридцать) многие не смеют даже показать, что им нужно в уборную, – стесняются. То, что было хорошо, стало восприниматься иначе.

Вот другой пример.

Семилетней девочке достаётся от учительницы и от мамы за некрасивый почерк, но уже через десять лет этот её почерк ни у кого не будет вызывать протеста – особенно если он хоть и некрасив, да разборчив. Может быть, не протестуют потому, что почерк уже установился и возмущаться им бесполезно. Но, скорее, оттого, что у каждого человеческого возраста свои задачи.

Мы удивляемся, если двухлетняя девочка ещё не умоет играть с куклами, и подсмеиваемся над нею же через десять лет, если она с ними ещё играет.

Некоторая драчливость довольно естественна у десятилетнего мальчишки. Но скоро начинает казаться смешной не только взрослым, но и самому подросшему парню. А если эта черта сохраняется до восемнадцати лет, её обладатель выглядит хулиганом и безобразником. Если до сорока – речь скорее всего идёт о психическом заболевании.

У человечества тоже были свои детство, отрочество, юность. От его «возраста» тоже зависело, что разрешалось, а что порицалось.

Вот, например, такая прекрасная вещь (на наш взгляд), как собственная инициатива – умение самому что-то интересно придумать, предложить, осуществить. Ты будешь гордиться, если это слово когда-нибудь поставит в твою характеристику комитет комсомола.

Инициативным людям доверяют более серьёзную работу, их ценят. Но это относится лишь к не очень длинному отрезку времени. И даже в этом отрезке времени существуют страны, где инициативный человек может встретиться с традиционным недоверием.

Вот что пишет, например, Всеволод Овчинников в статье «Ветка сакуры», опубликованной в журнале «Новый мир» (сакура – японская вишня).

«Не прогуливай, не опаздывай, не усердствуй» – гласит заповедь, которую слышит японский служащий, впервые переступая порог фирмы... Особую склонность избегать самостоятельных решений проявляют в японском деловом мире люди, только что повышенные в ранге... Японская мораль не стимулирует появления выдающихся личностей, она, словно молоток, тут же бьёт по гвоздю, шляпка которого слишком торчит из доски».

Надо сказать, что на Японии всё ещё сказывается её относительная молодость. Правда, возрасту государства могут позавидовать почти все державы мира. Даже одна императорская династия правит здесь, не меняясь, около Двух тысяч лет. Это своего рода рекорд (побитый только легендарной генеалогией императоров Эфиопии: правитель её Хайле-Селасие I происходит, как утверждают, по прямой линии от союза между библейским царём Соломоном и Царицей Савской, – его роду тридцать веков).

Но древняя империя стала современным государством всего сотню лет назад. До того её границы были практически закрыты для иностранцев да и для самих японцев, лишённых возможности ездить в чужие земли.

Стремительна создав у себя современнейшую промышленность, Япония сохранила в быту много пережитков феодализма и даже первобытно-родового строя. Это подавление инициативы, ограничение её чрезвычайно узкими рамками – бесспорно один из таких пережитков. Помните, что мы говорили о полной несвободе человека в родовом обществе? Инициатива – это же ведь и есть проявление свободы!

Но если законы, по которым человеку выставляется «оценка за поведение», и сегодня не везде одинаковы, то что же было раньше! Какой-нибудь воин с Борнео мог цениться окружающими прежде всего по количеству собранных в его хижине черепов убитых врагов. Индейцы, герои Купера, гордятся числом висящихна их поясе скальпов. Варварство... Но при дворе французских королей XVI века прославляются дуэлянты.

Один из героев повести Проспера Мериме «Хроника времён Карла IX» рассказывает другому:

«Заправский дуэлянт – это доведённый до совершенства светский человек, который дерётся на дуэли, если другой заденет его плащом, если в четырёх шагах от него плюнут или по всякому другому, столь же основательному поводу».

Конечно, для дуэли требуется мужество, и один советский поэт даже вздохнул как-то по «шпаге чести», с помощью которой можно помешать нахалу пролезть без очереди.

Но по сообщению того же Мериме: «По всей Франции, из конца в конец, чрезмерная чувствительность приводила к самым мрачным последствиям, и по среднему подсчёту за царствование Генриха III и Генриха IV дуэльное поветрие стоило жизни большему количеству знатных людей, чем десять лет гражданской войны».

Такая драчливость, если не считать последствий, очень напоминает нынешние отношения в каком-нибудь не очень дружном классе, где наибольшим авторитетом пользуется самый большой драчун.

С приходом капитализма всё важнее для окружающих становится богатство человека. Недаром именно в США, классической стране капитализма, о человеке говорят: «Он стоит столько-то долларов». И самый искренний комплимент девушке прозвучит так: «Вы выглядите на миллион долларов».

С капитализмом самые богатые приходят к власти. Даже если не сами они становятся министрами и президентами, то могут решать, кто будет президентом или министром.

С нашей точки зрения, во главе страны должны стоять самые умные, хорошие и знающие люди. При капитализме об этом хотя бы говорят – пусть чисто формально.

Феодализм считает, что право на власть определяется только происхождением человека. Сын короля становится королём, сын графа – графом, сын крепостного – крепостным.

И столько сот лет знатному происхождению приписывались всевозможные достоинства, что даже в нашем языке слово «благородство» – высокий комплимент, хотя к родословной человека оно не имеет уже никакого отношения.

В первобытном же обществе бывало по-всякому. Этнографы знают племена, где должность вождя уже наследственна, хотя до феодализма этим племенам ещё далеко. Знают и другие племена, где фактическим вождём становится лучший охотник или самый мудрый и опытный земледелец. У них есть чему поучиться, пусть они и руководят. Хорошо? Да. Кое-где вождём становится человек, лучше других знающий предания племени, колдун, просто хороший оратор, наконец. А в Африке известно племя, где вождями делали непременно далеко не самых умных людей – людей, лишённых инициативы. Здесь считали, что ум только повредит, поскольку задача вождя – лишь сохранять в племени старое. Разве такой подход не перекликается с японским отношением к инициативе?

И, наконец, были племена и даже государства, где убийца вождя (князя, царя) автоматически занимал его место.

Хорошие качества – храбрость, мужество, воля. Но разные народы и в разное время по-разному представляли себе доказательства воли и мужества.

Вот в испанских балладах о Сиде оскорблённый врагом старик связывает своим трём сыновьям руки и начинает издеваться над юношами. Двое просят милости, один (в будущем Сид, Сид – это прозвище) угрожает отцу. Отец восхищён третьим, ему доверяет он свою месть. Сид проявил в трудную минуту мужество?

Но в Китае и Японии сочли бы, что именно он оказался трусом, не выдержал испытания. Отцу следовало повиноваться без намёка на сопротивление.

В Европе – и на Руси – издавна поэтизируют сопротивление молодых людей браку по воле родителей. Юноша и девушка проявляют волю и мужество, сопротивляясь деспотизму матери и отца. Отважный Ромео, мужественная Джульетта – близкие и знакомые нам герои. Но даже во многих современных японских романах и фильмах истинно мужественный герой – тот, кто подчиняется в таком случае чужому желанию.

Всадница выпала из седла, застряла ногой в стремени, её волочит взбесившаяся лошадь. Хорошо или плохо оказать ей помощь?

Это совсем не смешной вопрос, потому что если дело происходит, например, в Испании в XVIII веке, а неудачливая всадница – королева, то спасти её – преступление.

Десятки присутствовавших при трагическом происшествии испанцев не сдвинулись с места. Зато два французских офицера отважно бросились на помощь и освободили королевскую ногу от стремени. А потом им пришлось срочно спасаться бегством. Бегство, собственно говоря, дозволили намеренно: не хотелось казнить отважных иностранцев и на дворе стоял просвещённый XVIII век. Буква же закона требовала смерти за прикосновение к ноге королевы.

А на острове Фиджи в прошлом веке по очень похожему поводу съели английского миссионера. К этому времени, собственно, фиджийцы успели почти отказаться от людоедства, и к миссионеру они относились совсем неплохо. Но невежественный англичанин вздумал из чистой любезности причесать своей гребёнкой местного вождя. Между тем волосы вождя были табу – запретны – для чьего бы то ни было прикосновения. Нарушитель табу подлежал смерти и съедению...

Плюнуть в лицо – смертельное оскорбление. Но есть (вернее, были) племена, у которых такой плевок служил приветствием. Вы оскорбите хозяина, не сняв шапку в московской комнате, но упаси вас аллах скинуть шапку в доме правоверного мусульманина.

На Борнео есть племя, в котором юноша раньше мог жениться только после того, как убьёт своего первого врага. А у племени тода в Индии, как мы видели, убийство – не просто страшный, несмываемый грех, но невероятное, немыслимое событие.

А вот примеры несравненно менее яркие, зато из жизни, нас окружающей. Хорошо ли подавать руку первым?

Девочка первой подаёт руку мальчику. Мальчик (юноша) должен ждать, пока руку ему подадут. Пустяк, конечно, а всё-таки и тут надо заранее знать, как поступить. Здравый смысл ничем не поможет.

У «хорошо» много форм: человек может поступить правильно, вежливо, деликатно, мудро, отважно, героически. У «плохо» – тоже. Можно сделать ошибку, допустить проступок, совершить преступление.

И в оценке всех поступков, дурных и хороших, мы, по существу, руководствуемся не столько собственным умом и собственным опытом, сколько умом и опытом сотен предшествовавших поколений. Этот опыт сконцентрирован в томах уголовных и гражданских кодексов, в правилах вежливости, в обычаях и привычках. Каждый из нас – тоже средоточие этого опыта, хотим мы этого или нет. И, может быть, совестью называется то, что следит внутри нас за нашим следованием этому многосотлетнему опыту.

МЕРА ГНЕВА

Есть на свете книга, которую чтил даже малопочтительный Остап Бендер. У неё красивое имя – «Уголовный кодекс». В этой книге есть статьи, какие даже самые дотошные историки не отыщут в старинных сводах законов. Потому что до появления на карте мира СССР нигде на планете не было, скажем, социалистической собственности. Но есть в Уголовном кодексе и дополняющих его других юридических установлениях пункты, от которых можно провести длинную-длинную линию в прошлое.

Чтобы далеко не ходить, вспомним наши законы о тунеядцах. Их отправляют подальше от крупных центров, привлекают к принудительному труду... Но ничуть не лучше поступали с тунеядцами во многих городах Древней Греции. Каждый год должны были граждане большинства древнегреческих полисов, городов-государств, сообщать, на какие доходы они живут. А если кто-то не мог дать убедительных объяснений, его изгоняли, лишали гражданских прав. Такого человека подозревали во всяческих преступлениях, его окружало презрение общества, проявлявшееся весьма ощутимо. Мало того, отъявленного бездельника – во всяком случае, так было записано в законе – не спасало от осуждения за лень даже богатство.

Конечно, Афины были рабовладельческим государством. И большая часть их полноправных граждан жила за счёт чудовищной эксплуатации бессловесных рабов. Но почти на каждом полноправном афинянине лежал ряд весьма ответственных общественных обязанностей. Их надлежало выполнять. Кроме того, ему надо было управлять собственным хозяйством и собственными рабами. Постоянно следовало тренироваться и учиться, чтобы быть готовым к войне. Словом, государство следило за тем, чтобы гражданин был занят делом. А если человека трижды уличали в праздности – пусть даже у него были средства к существованию, – то, по законам Солона, его клеймили позором (была у афинян такая любопытная церемония).

Был в древних Афинах ещё один закон, о котором недавно вспоминал советский поэт Борис Слуцкий:

 
Знаете, что делали в Афинах
С теми,
Кто в часы гражданских свар
Прятался в амбарах и овинах,
Не голосовал, не воевал?
Высылали этих воздержавшихся,
За сердце болезненно державшихся,
Говоривших «мы больны»,
Тотчас высылали из страны.
 

Поэт не совсем точен. Действительно, по афинским законам граждане были обязаны принимать участие в голосовании, а если в стране начиналась гражданская война – в прямой вооружённой борьбе за власть. Целью законов было лишить какую-нибудь кучку людей возможности захватить власть благодаря равнодушию большинства населения. Но «воздержавшихся» отнюдь не обязательно высылали. Как правило, их «только» лишали гражданских прав. Впрочем, в Афинах, при тамошнем развитии общественной жизни, это тоже было весьма суровым наказанием.

В современном праве нашей страны, как и остальных государств мира, нет закона, аналогичного этому. Но место юридической нормы заняла норма моральная. Поэт продолжает:

 
И в двадцатом веке обывателю
Отойти в сторонку не дают.
Атомов
мельчайших
разбиватели Мелкоту людскую разобьют.
Как бы ни хватались вы за сердце,
Как ни отводили бы глаза,
По домам не выйдет отсидеться,
Воздержаться будет вам нельзя.
 

 Богиня Фемида с весами по-прежнему остаётся символом правосудия вот уже тысячи три с лишним лет. А когда мы говорим «пошёл по кривой дорожке», то, может быть, невольно вспоминаем ещё более древний символ правосудия. В Древнем Египте им служила мера длины – локоть. Отрезок прямой.

В нашем Уголовном кодексе есть разные меры наказания – смертная казнь, тюремное заключение, штраф. Те же меры и во всех цивилизованных странах. А которая из них древнее?

Конечно, самая древняя – смертная казнь. Её знают даже те народы, которые не знают никаких других наказаний (если не считать рядовых побоев). Австралиец, женившийся вопреки обычаю на женщине, принадлежащей к его же роду, был обречён, если, конечно, ему не удавалось убежать достаточно далеко.

В Перу, великом государстве инков, смерть полагалась за длиннейший ряд преступлений. В том числе – вору. Поджигателю. Человеку, который прорыл канал, чтобы отвести себе воду с чужого участка. Тунеядцу.

В Древнем Египте закон обрекал на смерть ещё и всякого, видевшего нападение убийц и не попытавшегося защитить их жертву. И, между прочим, всякого, кто не мог объяснить, на какие средства он живёт.

У множества народов Африки, Азии и Европы в далёком или недавнем прошлом воровство каралось смертью. А чем же было наказывать более опасные преступления – убийство, например? Но к ним отнюдь не относились как к более опасным! В одних странах наказанием была смерть. Но в других... В Бутане, например (княжество между Индией и Китаем), убийца рассматривался скорее как несчастный человек, чем как преступник. То же – у ряда африканских племён.

Основой общества успела стать частная собственность, её и оберегали всей своей мощью законы и обычаи.

Ну, а убийство? В худшем случае «несчастного» ждала месть родственников жертвы. В лучшем – ему давали откупиться. Папуасы объясняли столь мягкое отношение к Убийце тем, что смерть ведь вовсе не такое уж большое несчастье для человека. И шведский путешественник Эрик Лундквист меланхолически отмечает, что примерно так же относились к убийству его предки – норманны.

« Итак, убийство каралось штрафом, но не только оно, и по мере развития общества «выкуп вины» постепенно занимал место многих других наказаний. Общество, вступившее в период расцвета товарно-денежных отношений, почти всё готово было измерять золотом и серебром.

Сегодня мы – да и сами американцы – возмущаемся тем, что с помощью системы взяток (и угроз) гангстеры часто обходят в Соединённых Штатах весьма суровые на вид законы. Мы с презрением вспоминаем о судьях-взяточниках царской России. Но феодальный суд по самой своей природе был подкупен. Подкупен откровенно. Мало того, откупаться от правосудия было когда-то правом каждого.

Киплинг писал о старом феодальном афганском суде:

 
И чем длиннее твой кошель,
Тем дольше ты живёшь.
 

Может быть, он имел в виду его тайную подкупность, а может быть, подкупность официальную. Впрочем, сами термины «подкуп», «подкупность» здесь звучат не очень точно. Посудите сами.

В «Русскую Правду» входит длинный перечень «цен» на преступления. Вот пример:

«Если (кто) ударит мечом по руке и отвалится рука... то 20 гривен, а тому (то есть потерпевшему) за увечье 10 гривен...»

Страницы Салического закона франков и других Правд, по которым жили государства Европы, напоминают бесконечно длинный прейскурант ателье бытовых услуг. Вот в не слишком вольном изложении кусочки из этого прейскуранта.

Если кто схватит другого за волосы одной рукой – 2 золотых экю, двумя руками – 4 экю. Перелом кости в драке обходился виновному в 100 экю; столько же стоил выбитый глаз. Пальцы были далеко не в одной цене – повреждение большого требовало взноса в 50 экю, указательного – в 40, мизинец «тянул» всего на 10 золотых.

Нас сейчас не просто поражает, нам кажется бессмысленным кощунством торговля индульгенциями, организованная римскими папами в средние века. Нам трудно поверить, что люди могли всерьёз относиться к прейскуранту на райское блаженство, с точной оценкой полного обеления и прощения за любое преступление. Но ведь для людей того времени выкуп прегрешения против закона казался вполне естественным. Он был не подпольным, не крадущимся, а входил органической частью в нормальную жизнь общества, был закреплён самим законом.

И для того чтобы Лютер восстал против индульгенций, должно было пройти много времени. Должны были измениться земные законы и нормы морали, чтобы протестанты посмели восстать на «законы небесные». Когда после серьёзных преступлений нельзя стало откупаться от наказания – по крайней мере, в силу буквы изменившегося закона, – показалась дикой и мысль об уплате за местечко в раю. А в раннем средневековье расплатиться за убийство деньгами было так же естественно, как сегодня отдать рубль милиционеру за переход улицы в неположенном месте. И, может быть, само слово «расплатиться» в значении, не имеющем отношения к деньгам, стало употребляться, только когда древний закон устарел. Говоря, что «враги поплатятся», мы ведь сейчас меньше всего думаем о выкупе. Мало того. С нашей точки зрения, гораздо более моральной может показаться месть за убийство, чем согласие родных жертвы получить от убийцы «цену головы». Но это – с нашей.

Ещё одна любопытная деталь. Государство рано отняло у граждан право на самосуд. Стало нельзя самому убивать вора, хотя бы он подлежал смерти по закону. За одним исключением, которое оговаривают законы Древней Руси, германцев и англо-саксов, – вора, пришедшего в твой дом ночью, убить можно на месте. «Тать в нощи» подлежит самосуду. Это положение формально сохранилось в законах ряда стран.

Установленное законом право на самооборону, как и указания на допустимые пределы её, имеет корни в «Русской Правде», в кодексе Юстиниана, созданном в Византийской империи, даже в законах царя Хаммурапи.

Есть народы, законы которых кажутся на общем фоне более мягкими. Племя куки в Индии отказалось от смертной казни преступников. И за кражу и за убийство оно наказывало «всего лишь» обращением виновного в рабство. Впрочем, в последнем случае эта участь постигала не только убийцу, но и всю его семью.

В одном только случае даже гуманные куки отступали от своих принципов. Одно преступление и они наказывали смертью – это измену. И тут можно найти параллели совсем в недавнем времени. Большевики в своей революционной борьбе были противниками индивидуального террора. Они не кидали без крайней надобности бомбы под кареты генерал-губернаторов и не палили из револьверов в великих князей и полицмейстеров. Но изменников, но провокаторов убивали беспощадно.

Конечно, прямой преемственности тут не было. Однако ход мыслей один и тот же. Изменник не имеет права жить на свете.

Гонды в Южной Индии говорили о себе, что они могут убить, но не солгут. Древние евреи сделали «титулом» дьявола, вторым именем его «Отец лжи». В Библию вошла специальная заповедь: «Не приноси на ближнего своего свидетельства ложна».

В Древнем Риме клеветника подвергали тому наказанию, которому подвергся бы оклеветанный.

Давно уже штраф стал наказанием только за небольшое преступление. Но и сегодня в буржуазных государствах широко применяется практика, по которой обвиняемого до суда выпускают под денежный залог. Понятно, что это в гораздо большей степени доступно для богача. Свобода, хоть и временная, покупается (правда, при явке в суд залог возвращается).

Конечно, это явно норма, перешедшая к нам от времён, когда закон можно было задобрить деньгами.