Текст книги "На сем стою"

Автор книги: Роланд Бейнтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

Наиболее радикальной из всех его работ в глазах современников Лютера был посвященный таинствам трактат, озаглавленный "Вавилонское пленение Церкви". Речь в нем шла о порабощении таинств Церковью. Это выступление против католического учения своей резкостью превосходило все; написанное им ранее. Прочитав трактат, Эразм воскликнул: "Это непримиримая ссора!" Дело в том, что притязания Римско-католической церкви основаны на вероучении о таинствах как единственном средстве обретения благодати и исключительных прерогативах священства, которое одно лишь обладает правом совершения таинств. Если будет подорвано вероучение о таинствах, это неизбежно приведет к крушению доктрины священства. Одним росчерком пера Лютер сократил число таинств с семи до двух. Из их числа он исключил конфирмацию, брак, рукоположение, исповедь и соборование. Были оставлены лишь Вечеря Господня и крещение. Такое сокращение основывалось на следующем принципе: таинство должно быть непосредственно введено Христом и носить четко выраженный христианский характер.

Исключение из числа таинств конфирмации и соборования не имело принципиального характера, это лишь ослабляло контроль Церкви над молодежью и умершими. Более серьезным было выведение из числа таинств исповеди, поскольку это обряд отпущения грехов. В данном случае Лютер не отметал его полностью. Из трех элементов исповеди он, безусловно, признавал необходимость раскаяния, а исповедь рассматривал как элемент полезный, хотя и не носящий характер таинства. Главным же был его взгляд на отпущение грехов, которое, по мнению Лютера, есть лишь произносимое человеком извещение о том, что Бог уже повелел на небесах, но никак не утверждение Богом того, что повелел человек на земле.

Отрицание рукоположения как таинства подрывало корни кастовой системы клерикализма, формируя при этом логическую основу для положения о священстве всех верующих, поскольку, согласно Лютеру, рукоположение является обычным церковным обрядом, посредством которого священнослужитель получает полномочия для исполнения определенных обязанностей. При этом он не обретает новые черты характера, не выводится из-под юрисдикции гражданского суда и не наделяется через рукоположение правом совершения остальных таинств. В этом отношении совершаемое священником может совершать любой христианин, если ему это поручено общиной, поскольку все христиане есть священники. Миф о рукоположении как о таинстве "был сочинен для того, чтобы разверзлась неодолимая пропасть, чтобы между духовенством и мирянами возникало различие большее, нежели между небесами и землей, чтобы сокрушить учение об обретаемой при крещении благодати и привести в смущение евангелическое братство. Он порождает отвратительный произвол, совершаемый над мирянами священниками, которые через внешнее помазание рук, тонзуру и особые одеяния не только возвышают себя над рядовыми, помазанными Святым Духом христианами, но и относятся к ним, как к псам, недостойным пребывать в одной Церкви с ними... На этом христианское братство завершается, а пастыри превращаются в волков. Все те, кто принял крещение, есть священники без какого бы то ни было различия. Те же, кого мы называем священниками, есть служители, избранные из нашего числа, дабы они совершали все от нашего имени, и в священстве их нет ничего, помимо служения. Таинство рукоположения, таким образом, не может восприниматься иначе, чем определенный ритуал избрания проповедника в Церкви".

Но даже отрицание Лютером пяти таинств можно было бы стерпеть, не произведи он решительной перемены в двух оставленных им таинствах. Его позиция о крещении неизбежно подрывала основу института монашества, поскольку постриг нельзя было более рассматривать как второе крещение и лишь один обет имеет силу – обет при совершении крещения.

Наиболее серьезным было сокращение Лютером таинства мессы до Вечери Господней. Месса занимает центральное место во всей системе католичества, поскольку, как полагается, она представляет собой повторение опыта воплощения и распятия. Во время пресуществления хлеба и вина Бог вновь становится плотью, а Христос вновь умирает на алтаре. Это чудо способны совершать лишь священники, наделенные такой силой посредством рукоположения. В силу того, что это получение благодати творится исключительно их руками, священники занимают совершенно особое место в Церкви, а поскольку Церковь есть хранитель тела Христова, она занимает совершенно особое место в обществе.

Выступая против мессы, Лютер не преследовал цели подорвать институт духовенства. Его заботили прежде всего проблемы религиозные и лишь опосредованно – экклезиологические или социальные. Он прежде всего настаивал на том, что таинство мессы должно быть не магическим, но мистическим – не совершением обряда, но опытом присутствия. Эта проблема среди других была темой спора Лютера с Кайэтаном. Кардинала удручало мнение Лютера, считавшего, что действенность таинства зависит от веры получающего его. Церковь же учит тому, что таинство не зависит от человеческих слабостей, будь то недостойность совершающего его или безразличие получающего. Таинство совершается посредством той силы, которую оно имеет в себе ex opere operato. С точки зрения Лютера, такая позиция делала таинство механическим и магическим. Равным же образом не был он склонен воспринимать его независимым от человеческих слабостей, не соглашаясь с тем, что именно к такому заключению подводит его позиция о необходимости иметь веру. Дело в том, что вера сама по себе является даром Божьим, но вера эта дается Богом всецело по Его воле и действенна она даже без совершения таинства; в то же время мы не можем утверждать обратное – что таинство действенно без веры. "Я могу заблуждаться в вопросе об индульгенциях, – провозгласил Лютер, – но скорее готов умереть, чем отступить в вопросе о необходимости веры в таинстве". Утверждение о необходимости веры для действенности таинств снижало роль священников, которые могли положить в рот просфору, но не в состоянии были вселить в сердце веру.

Далее Лютер утверждал, что священник не в силах совершать того, что, по утверждению Церкви, происходит во время мессы. Он не "творит Бога" и не "приносит в жертву Христа". Проще всего было бы выразить эту точку зрения, сказав, что Бог не присутствует в мессе, а Христос не приносится в жертву. Но Лютер был готов признать лишь последнее. Христос не приносится в жертву, поскольку Его жертва была совершена единожды и за всех на кресте, но Бог присутствует в хлебе и вине, поскольку Христос, будучи Богом, провозгласил: "Сие есть Тело Мое". Повторение этих слов священником, однако, не превращает хлеб и вино в тело и кровь Божьи, как учит католическая Церковь. Согласно учению о пресуществлении, хлеб и вино сохраняют свою форму, вкус, цвет и так далее, но утрачивают свою субстанцию, которая заменяется субстанцией Божьей. Отрицая это положение, Лютер в большей степени основывался на Писании, чем на логике. Перед ним как Эразм, так и Меланхтон указывали на то, что концепция субстанции основывается не на Библии, но выведена посредством схоластических умозаключений. По этой причине он вообще отказывался использовать ее, и его нельзя считать сторонником доктрины пресуществления. Для него таинство не было подобно падению тела Божьего с небес. Богу нет нужды низвергаться с небес, поскольку Он вездесущ и присутствует везде как поддерживающая и дарующая жизнь сила. Христос же, будучи Богом, также присутствует во всей Вселенной, но присутствие это скрыто от взора человеческого. По этой причине Бог избрал явить Себя человечеству на трех уровнях откровения. Первый из них – Христос, в Котором Слово стало плотью. Второй – Писание, где записано Слово произнесенное. Третье – таинство, в котором Слово являет Себя в еде и питье. Таинство не вызывает Бога подобно Аэндорской волшебнице, но являет Его там, где Он есть.

Прерогативы священника ограничивались в той же степени, в которой уменьшались и возможности, которыми он наделялся. Согласно католическому уложению, одно из различий между клиром и мирянами заключалось в том, что лишь священник причащается вином во время мессы. Ограничение это вызывалось опасением, что по своей неловкости мирянин может пролить Кровь Божью. Испытывая не меньшее благоговение по отношению к таинству, Лютер тем не менее не считал нужным оберегать его путем введения кастовой системы в Церкви. Несмотря на опасность, к чаше следовало допускать всех верующих. В его дни подобное заявление звучало весьма дерзко, поскольку требование допустить мирян к чаше причащения было кличем богемских гуситов. Обосновывали они его ссылкой на слова Христа, сказавшего: "Пейте из нее все". Католические истолкователи объясняли, что слова эти адресованы одним лишь апостолам, которые все были священниками. Лютер соглашался с этим, но одновременно язвительно указывал, что все верующие – священники.

Подобная точка зрения была чревата далеко идущими последствиями для доктрины о Церкви, и собственные взгляды Лютера на Церковь проистекали из его теории таинств. Выводы его в этой области не отличались, однако, ясностью, поскольку точка зрения Лютера на Вечерю Господню несколько противоречила его взглядам на крещение. Вот почему он мог быть одновременно в некотором смысле отцом конгрегационализма анабаптистов и территориальной церкви более поздних лютеран.

Его позиция по Вечере Господней вела к Церкви, состоящей из одних лишь убежденных верующих, поскольку он заявил, что действенность таинства зависит от веры получающего его. В таком случае оно должно быть в высшей степени индивидуально, поскольку индивидуальна вера. Всякая душа, настаивал Лютер, предстает обнаженной перед Творцом. Никто не может умереть вместо другого человека. Каждый должен пройти смертные муки в одиночку. "И тогда меня не будет с вами, а вас со мной. Каждый должен отвечать за себя". И сходное с этим высказывание: "Месса есть Божественное обетование, которое не может никому помочь, не применимо ни к кому, не может считаться ходатайством за кого-либо и никто, кроме самого верующего, не может воспринять его. Кто способен принять или применить к другому обетование Божье, предполагающее индивидуальную веру?"

Здесь мы подходим к самой сути лютеровского индивидуализма. Это не индивидуализм Возрождения, который стремится реализовать способности каждого; это не индивидуализм поздних схоластов, на метафизическом основании заявлявших, что реальность состоит лишь из индивидуумов и что такие сообщества, как Церковь или государство, следует рассматривать не как реалии, но лишь как сумму составляющих их компонентов. Лютер не расположен был философствовать по поводу структуры Церкви и государства. Он просто утверждал, что всякий человек отвечает сам за себя перед Богом. Именно в этом и заключалась суть его индивидуализма. Чтобы таинство оказалось действенным, необходима личная вера. Из такой теории вполне логично следовал вывод, что Церковь должна состоять лишь из людей, обладающих горячей личной верой; поскольку же число таких людей всегда невелико, то Церковь должна быть сравнительно небольшим собранием. Лютер неоднократно и совершенно недвусмысленно об этом говорил. Особенно в ранних своих лекциях он настойчиво подчеркивал, что Церковь должна быть остатком, поскольку избранных немного. Так должно быть, утверждал он, поскольку Слово Божье противоречит всем желаниям человека природного, смиряя гордыню, сокрушая высокомерие и превращая в прах все человеческие претензии. Подобный подход неприятен, и немногие готовы принять его. Тех же, кто пойдет на это, можно считать камнями, отвергнутыми строителями. Насмешки и гонения – вот их удел. Всякому Авелю суждено иметь своего Каина, а всякому Христу – своего Каиафу. Поэтому люди будут презирать и отвергать истинную Церковь, и ей предстоит пребывать в замкнутости посреди мира. Эти слова Лютера воспринимаются как попытка предложить разобщенному протестантскому сообществу что-то взамен католического монашества.

Но Лютер не желал идти этим путем, поскольку таинство крещения вело его в иную сторону. Лютер мог бы с достаточной легкостью приспособить свои взгляды на крещение к ранее высказанной позиции, пожелай он, как это сделали анабаптисты, рассматривать крещение в качестве внешнего знамения внутреннего опыта перерождения, который уместен лишь для взрослых, но никак не для младенцев. Но он не сделал этого. Лютер разделял точку зрения католицизма на крещение младенцев, которых необходимо сразу же после рождения вырвать из-под власти сатаны. Но что же в таком случае остается от его формулы, согласно которой действенность таинства зависит от веры получающего его? Он усиленно пытался примирить эти позиции, сочинив концепцию о скрытой в ребенке вере, которую можно сравнить с верой спящего человека. Но вновь Лютер от веры ребенка перешел к вере того попечителя, которому вверен младенец. Для него рождение не было столь же индивидуальным, как смерть. Умереть за другого невозможно, но можно в некотором смысле войти другим человеком в христианскую общину. По этой причине именно крещение, но не Вечеря Господня есть то таинство, которое образует связующее звено между Церковью и обществом. Это социальное таинство. Для средневекового общества всякий младенец вне гетто был по рождению гражданином и по крещению христианином. Независимо от своих личных убеждений одни и те же люди составляли как государство, так и Церковь. Связь двух институтов была поэтому естественной. Это была основа христианского общества. Величие и трагедия Лютера заключались в том, что ему так и не удалось отказаться ни от индивидуализма чаши причастия, ни от собирательного единства купели для крещения. В век спокойствия он был бы мятежным духом.

Гонения возобновляются

Но его время никак нельзя было назвать веком спокойствия. Рим не забыл о нем. Прекращение нападок на него оказалось лишь временной передышкой. К тому времени, когда всехристианнейший император должен был вернуться из Испании в Германию, папство готовилось возобновить гонения. Еще до публикации его работ с критикой системы таинств, делавших, по мнению Эразма, примирение невозможным, Лютер сказал достаточно много для того, чтобы побудить Рим к решительным действиям. За его высказываниями, положившими начало противоборству по проблеме индульгенций, последовали во время лейпцигского диспута более опасные нападки на божественность происхождения и правления папства. Брошенный им вызов был столь очевиден, что один из членов римской курии энергично возражал против необходимости дождаться возвращения императора. Затем в Рим вернулся Экк, вооруженный не только записями лейпцигского диспута, но и осуждавшими Лютера решениями университетов Кельна и Левена. Когда Эрфурт отказался, а Париж не смог представить свое мнение по диспуту между Лютером и Экком, эти два университета добровольно вступили в борьбу. Решение Кельнского университета, где преобладали доминиканцы, было более суровым. Левен в определенной степени находился под влиянием взглядов Эразма. Оба университета единодушно осудили взгляды Лютера на испорченность человеческой природы, исповедь, чистилище и индульгенции. Левен не комментировал нападки Лютера на папство, Кельн же охарактеризовал как еретические высказывания Лютера по поводу примата папства и ограничения его власти.

– Лютер отвечал, что, возражая ему, ни один университет не привел каких-либо доказательств из Писания, которые подтверждали бы ошибочность его взглядов.

"Отчего бы нам не отменить Евангелие и вместо него прислушаться к их [университетов] мнению? Странно, что ремесленники высказывают суждения более здравые, нежели богословы! Насколько серьезно следует воспринимать тех, кто осудил Рейхлина? Если они сожгут мои книги, я повторю сказанное мною. Столь тверд я в своих убеждениях, что ради них пойду и на смерть. Если Христос был исполнен негодования по отношению к фарисеям, а Павел был оскорблен слепотой афинян, как же, спрашиваю я вас, должно поступать мне?"

Мы не знаем о каких-либо новых гонениях вплоть до марта, когда была предпринята попытка незаметно разделаться с Лютером руками августинского братства. Глава ордена писал Штаупицу:

"Братство, никогда ранее не подозревавшееся в ереси, приобретает одиозную репутацию. Мы с любовью обращаемся к вам с просьбой удержать Лютера от высказываний против Святой Римской Церкви и ее индульгенций. Уговорите его прекратить писать. Попросите его спасти наше братство от бесчестья".

Штаупиц решил для себя этот вопрос, удалившись от обязанностей приходского священника.

Следующая попытка была предпринята через Фридриха Мудрого. Кардинал Риарио, позднее замешанный в покушении на жизнь папы и помилованный, писал Фридриху:

"Светлейший и благороднейший князь и брат, вспоминая великолепие вашего дома и благоговение, проявляемое как вашими подданными, так и вами к Святейшему престолу, я счел своей дружеской обязанностью написать вам ради общего блага христианского мира и поддержания вашей чести. Я уверен, что вы не пребываете в неведении относительно злобности, презрения и распущенности, с которыми Мартин Лютер выступает против папы римского и всей курии. Вследствии этого я увещеваю вас призвать этого человека отказаться от своих заблуждений. Вы можете это сделать, если пожелаете, ведь одним лишь камешком крохотный Давид сразил могущественного Голиафа".

Фридрих отвечал, что дело передано его ближайшему другу, архиепископу Трирскому, курфюрсту Священной Римской империи, Рихарду Грейффенклаусскому.

В мае дипломатическим маневрам пришел конец. 21, 23, 26 мая и 1 июня состоялись четыре заседания церковного суда. Вечером двадцать второго папа удалился в свои охотничьи угодья в Маглиане – a soliti piaceri. Кардиналы, канонисты и богословы продолжали заседать. Всего в работе суда принимало участие около сорока человек. Экк был единственным немцем. Были представлены три крупнейших монашеских ордена – доминиканцы, францисканцы и августинцы. Распри между монахами были позабыты. Там был и глава ордена, к которому принадлежал и Лютер, не говоря уже о его противниках – Приериасе и Кайэтане. Надлежало решить три вопроса: что делать с учением Лютера, что делать с его книгами и что делать с ним самим. Высказывались самые различные мнения. На первом заседании кое-кто оспаривал целесообразность издания буллы, опасаясь всеобщего протеста в Германии. Богословы выступали за то, чтобы самым суровым образом осудить Лютера. Канонисты уговаривали разрешить высказаться, подобно Адаму, поскольку, хотя Бог и знает о его виновности. Он дал ему возможность защитить себя, воззвав: "Где ты?" Было принято компромиссное решение. Слушаний не будет, но Лютеру представят шестьдесят дней на то, чтобы отречься от своих взглядов.

Были споры и относительно его учения, хотя нам остается лишь догадываться, кто спорил и по каким вопросам. Полученные через вторые и третьи руки отчеты свидетельствуют о разногласиях в церковном суде. Говорят, что итальянский кардинал Аккольти назвал

Тецеля porcaccio и обрушился на Приериаса за то, что тот составил ответ Лютеру за три дня, в то время как лучше было бы затратить на его составление три месяца. Говорят, что, узнав о прибытии Экка в Рим, Кайэтан негодующе фыркнул: "Кто впустил это животное?" Говорят, что член церковного суда испанский кардинал Карвахал энергично выступал против принятия каких-либо мер против Лютера. В конце концов было достигнуто единодушие по вопросу об осуждении сорока одного положения его учения. Ранее высказанные Кельнским и Левенским университетами мнения были объединены и упрощены.

Булла "Exsurge"

Всякий, кому известна зрелая позиция Лютера, увидит, насколько поверхностным было его осуждение буллой. Взгляды Лютера на мессу осуждались лишь в том, что касается допущения мирян к чаше причастия. Из семи таинств упомянуто лишь таинство исповеди. Ничего не сказано о монашеском обете, лишь осуждено желание Лютера, чтобы князья и прелаты положили конец паразитическому образу жизни нищенствующих монахов. Ничего в булле не сказано о священстве всех верующих. Все внимание сосредоточено на умалении Лютером способностей человека даже после крещения, власти папы налагать наказание и отпускать грехи, власти папы и церковных соборов провозглашать положения вероучения, а также примата папы и Римской церкви. В одном пункте осуждение Лютера противоречило недавнему заявлению папы по вопросу об индульгенциях. Лютер осуждался за то, что лишь за Богом он оставлял способность прощать наказания, наложенные Божественным судом, в то время как папа только что сам заявил, что в подобных случаях хранилищница заслуг может быть применена лишь посредством ходатайства, но не для судебного решения. Лютер прямо обвинялся в богемской ереси, поскольку в булле утверждалось, что он распространяет определенные взгляды Яна Гуса. Были сурово осуждены два принципа, носившие явный отпечаток воззрений Эразма, – что сожжение еретиков противоречит воле Духа и что война против турок есть противодействие вмешательству Божьему. Сорок одно положение учения Лютера не были однозначно названы еретическими. Их осудили как "еретические, или скандальные, или лживые, или оскорбительные для набожного уха, или смущающие простые умы, или противные католической истине, соответственно".

Кое-кто в то время полагал, что такая формула была принята вследствие того, что церковный суд не сумел однозначно определить, к какой категории те или иные пункты учения следует отнести, поэтому они поступили подобно триумвирам, объявлявшим вне закона врага каждого из них, хотя он вполне мог быть другом двух остальных. В этом, однако, можно усомниться, поскольку в булле была использована стандартная формула предания анафеме, которая уже прозвучала в отношении Яна Гуса.

Написанная булла была представлена папе для написания предисловия и послесловия. В соответствии с атмосферой своего охотничьего угодья в Маглиане он написал следующее:

"Восстань, о Господи, и защити дело Твое! Дикий вепрь ворвался в Твой виноградник. Восстань, о Петр, и защити дело Святой Римской Церкви, матери всех церквей, освященной кровию твоею. Восстань, о Павел, осветивший и озаряющий Церковь своим учением и смертью. Восстаньте, все святые, и вся вселенская Церковь, истолкование писания которой подвергнуто поруганию. Нет слов, чтобы выразить нашу скорбь по поводу возрождения в Германии древних ересей. Печаль наша усугубляется тем, что всегда она первой выступала против ереси. Наши пастырские обязанности не дозволяют более нам терпеть тлетворное зло, распространяемое нижеперечисленными сорока одной ересью. [Они перечисляются]. Мы не можем более в долготерпении нашем страдать от змеи, ползающей в винограднике Господнем. Книги Мартина Лютера, содержащие упомянутые ереси, должны быть исследованы и сожжены. Что же до самого Мартина, то, благий Боже, сколько же отеческой любви излили мы в стремлении отвратить его от заблуждений! Разве не предлагали мы дать ему охранную грамоту и деньги на путешествие? [Подобного предложения Лютер никогда не получал]. Он же в безрассудстве своем обратился к будущему собору, хотя предшественники наши, Пий П и Юлий II, установили за подобные обращения то же наказание, что и за ереси. Посему ныне мы даем Мартину шестьдесят дней на отречение от своих заблуждений, исчисляя их от времени издания сей буллы в его местности. На всякого, предполагающего посягнуть на наше отлучение от Церкви и анафему, обрушится гнев Бога Всевышнего и апостолов Петра и Павла.

Записано июня пятнадцатого дня 1520 года".

Булла эта известна по начальным словам, ее открывающим, – "Exsurge Domine".

Спустя несколько недель папа писал Фридриху Мудрому:

"Возлюбленный сын!

Радуемся мы, что никогда ты не выказывал благоволения сему сыну беззакония, Мартину Лютеру. Мы не знаем, отнести ли это за счет твоего благоразумия или набожности. Сей Лютер благоволит богемцам и туркам, скорбит о наказании еретиков, отвергает писания святых докторов, установления вселенских соборов и декреты епископов римских, придерживаясь мнений, никем, помимо него, не разделяемых, которых ранее не высказывал ни один еретик. Мы не можем более терпеть, чтобы одна паршивая овца портила все стадо. По таковой причине мы собрали совет из достойных братьев. Присутствовал и Дух Святой, ибо в подобных случаях Он не удаляется от Святейшего престола. Нами издана удостоверенная свинцовой печатью булла, в ней из бесчисленных заблуждений этого человека мы избрали те, которыми он извращает веру, соблазняет простые умы и ослабляет узы послушания, воздержания и смирения. Об оскорблениях, коими он осыпал Святейший престол, мы оставляем судить Богу. Мы увещеваем тебя побудить его вернуться к благоразумию и воспользоваться нашей милостью. Если же он будет упорствовать в своем безумии, заключите его под стражу.

Запечатано печатью перстня Фишермана июля восьмого 1520 года и в восьмой год нашего понтификата".

Булла ищет Лютера

Булла достигла Лютера лишь через три месяца, но с самого начала уже распространялись слухи о том, что она в пути. Гуттен писал ему 4 июля 1520 года:

"Говорят, что вас отлучили от Церкви. Сколь же вы могущественны, если это верно. В вас исполнились слова псалма: "Толпою устремляются они на душу праведника, и осуждают кровь неповинную. Но Господь... обратит на них беззаконие их, и злодейством их истребит их". Это наше упование; так уверуем же в него. Против меня также плетутся заговоры. Коли они применят силу, то будут силою же и встречены. Я желал бы, чтобы осудили меня. Стойте твердо, не колеблясь. Но зачем мне увещевать вас? Я буду рядом, что бы ни случилось. Встанем же за общую свободу! Освободим угнетенную родину! Бог будет на нашей стороне; а если Бог с нами, то кто же может быть против нас?"

В это же время вновь была предложена помощь от Зиккингена, а также от ста рыцарей. Эти предложения не оставили Лютера равнодушным, однако он не знал, следует ли ему полагаться на помощь человеческую или единственно лишь на Господа. В течение лета 1520 года, пока булла искала его по всей Германии, Лютер пребывал в духовном смятении, то воспламеняясь, то ввергаясь в апокалиптический ужас. Во время одной из неконтролируемых вспышек он призывал к насилию. Новые нападки со стороны Приериаса вызвали ярость Лютера. В распространенном через типографию ответе он возвещал:

"Мне представляется, что если приверженцы Римской Церкви столь безумны, то императору, царям и князьям остается лишь силою оружия обрушиться на это мировое зло и воевать с ними не словами, но сталью. Если мы наказываем воров ярмом, разбойников – мечом, а еретиков – огнем, то отчего бы нам не обратить оружие против этих ненасытных чудовищ, этих кардиналов, этих пап и всей этой своры римского Содома, развращающей молодежь и Церковь Божью? Отчего бы не обрушиться на них с оружием в руках, омыв руки в их крови?"

Позднее Лютер пояснял, что он вовсе не имел в виду тех последствий, которые подразумевали эти слова.

"Я писал: "Если мы сжигаем еретиков, то отчего бы нам вместо этого не напасть на папу с его сторонниками и не омыть свои руки в их крови?" Я не оправдываю ни сжигания еретиков, ни убийство хотя бы одного христианина, поскольку хорошо знаю, что это не согласуется с Евангелием, – просто я хотел показать, чего они заслуживают, если еретики заслуживают огня. Нет никакой необходимости использовать меч против вас".

Несмотря на такого рода пояснения, Лютеру не давали забыть его зажигательную вспышку ярости. Его слова цитировались как обвинение против него в постановлении Вормсского сейма.

Лютер вполне искренне открекался от ранее сказанных им слов. Преобладающие его настроения хорошо выражены в письме к священнику, которого побуждали покинуть свой приход. Лютер писал:

"Наша война не против плоти и крови, но против духовного нечестия в святых местах, против мироправителей сей тьмы. Так будем же тверды и вострубим в трубу Господню. Сатана борется не с нами, но с пребывающим в нас Христом. Мы ведем битву на стороне Господа. Укрепимся же в этом. Если Бог за нас, кто же может быть против нас?

Вас возмущает, что Экк издает столь жестокую буллу против Лютера, его книг и его сторонников. Что бы ни произошло, я пребываю в спокойствии, поскольку все происходящее может совершиться лишь по воле Восседающего на небесах и Повелевающего всем. Так не будем же тревожиться! Отцу известны ваши нужды еще до того, как вы попросите Его. Без Его ведома и лист не может пасть на землю. Сколь же невероятно, чтобы кто-то из нас мог пасть помимо Его воли!

Если в вас пребывает Дух, не оставляйте своего поста, ибо ваш венец достанется другому. Не страшно, если нам положено умереть с Господом, Который, пребывая в нашей плоти, жизнь Свою положил за нас. Мы восстанем в Нем и будем вечно пребывать с Ним. Поэтому смотрите, чтобы вам не пренебречь священным призывом. Он грядет, Он не замедлит – Тот, Кто избавит нас от всякого зла. Благоденствия вам в Господе Иисусе, утешающем и поддерживающем разум и дух. Аминь".

Глава девятая

ОБРАЩЕНИЕ К КЕСАРЮ

Лютеру было совершенно ясно одно: кто бы ни помогал и кто бы ни противодействовал ему – он должен свидетельствовать. "Мой жребий брошен. Я равным образом презираю как ярость Рима, так и милость его. Меня не примирить с ними, наступил конец смирению. Они проклинают меня и сжигают мои книги. Я всенародно сожгу весь канонический закон, если только меня не оттащат от огня".

Не пренебрегал Лютер и своей защитой. Тщетно он апеллировал к папе и тщетно – к собору. Оставалось лишь одно – обратиться за защитой к императору. В августе Лютер направил к Карлу V следующее послание:

"Нет высокомерия в том, что вознесшийся посредством евангельской истины до престола Всевышнего обратится к престолу земного князя, как нет ничего непристойного для земного князя, который пребывает в образе небесном, чтобы наклониться, дабы поднять нищего из грязи. По этой причине я, будучи недостойным и нищим, простираюсь перед Вашим императорским величеством. Я издал книги, которые возбудили вражду ко мне со стороны многих, но сделал я это по побуждению других, поскольку не желал бы ничего большего, как пребывать в неизвестности. Три года я тщетно искал мира. Ныне же у меня осталось лишь одно средство, и я обращаюсь к кесарю. Я не стану искать Вашей защиты, если буду признан безбожником или еретиком. Прошу лишь одного – чтобы истина либо заблуждение не подверглись бы осуждению, не будучи выслушанными и доказанными".