Текст книги "На сем стою"

Автор книги: Роланд Бейнтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

Такова была точка зрения мистиков. Штаупиц принадлежал к их числу. Хотя мистики и не отвергали систему епитимий, они предлагали в значительной степени иной путь спасения, который был обращен к человеку в целом. Поскольку человек слаб, он должен прекратить борьбу; позвольте ему сдаться перед бытием и любовью Божьей.

Новая жизнь, по их словам, требует подготовительного периода, который заключается в преодолении всех требований своего "я", всякого высокомерия, гордыни, эгоистических стремлений – всего, что имеет отношение к таким понятиям, как "я", "мне" и "мое".

Каждая попытка Лютера заслужить Божье благоволение была выражением его эгоистических устремлений. Вместо того чтобы бороться, ему надлежало смириться и раствориться в Боге. Вершина мистического пути – поглощение твари в Творце, капли в океане, пламени свечи в солнечном сиянии. Отказавшись от борьбы, человек преодолевает беспокойство, перестает метаться, предает себя Вечному и в бездне Сущего обретает покой.

Лютер испробовал этот путь. Временами он ощущал такую приподнятость, будто он уже пребывает среди сонмов ангелов, но чувство отчужденности возвращалось вновь. Мистики знали и это. Они называли такое состояние темной ночью души, иссушением, угасанием огня под горшком, пока вода в нем не перестает кипеть. Мистики советовали ждать, пока не вернется ощущение возвышенности. К Лютеру оно так и не вернулось, поскольку слишком велика была пропасть отчуждения, разделявшая Бога и человека. При всем своем бессилии человек – бунтовщик, восставший против своего Творца.

Глубина охватившей Лютера тревоги объяснялась тем, что он ощущал одновременно все проблемы, окружавшие человека. Будь он в состоянии заняться каждой из них поочередно, эту тревогу легче можно было бы смягчить. Тем, кого беспокоят отдельные грехи, Церковь предлагает прощение через систему наказаний, но амнистия доступна на недостижимых, как выяснил Лютер, условиях. Для тех, кто слишком слаб для того, чтобы пройти эти испытания, существует мистический путь отказа от борьбы и растворения в Божестве. Но Лютер оказался не в состоянии представить Бога как бездну, гостеприимно принимающую полного скверны человека. Бог – святый, величественный, Он сокрушает и уничтожает.

"Ведомо ли вам, что Бог пребывает в недостижимом свете? Мы, твари слабые и невежественные, желаем исследовать и уяснить непостижимое величие недоступного света чуда Божьего. Мы же подступаем; мы готовим себя к тому, чтобы подступать. Удивительно ли, в таком случае, что Его величие сокрушает и потрясает нас?!"

Столь глубока была охватившая Лютера тревога, что самые испытанные средства, предлагаемые религией, не могли ему помочь. Даже молитва не приносила желанного успокоения; ибо когда он стоял на коленях, искуситель подкрадывался и шептал: "Милейший, за что ты молишься? Посмотри, какой покой вокруг тебя! Неужели ты думаешь, что Бог слышит твою молитву и обращает на нее внимание?"

Штаупиц стремился убедить Лютера в том, что он чрезмерно усложняет религию. Требуется, в сущности, лишь одно – любить Бога. Это было еще одно излюбленное наставление мистиков, но слово, предназначенное нести утешение, ранило, словно стрела. Как можно любить Бога, Который подобен всепоглощающему пламени? Псалом призывает: "Служите Господу со страхом". Кто же, в таком случае, способен любить Бога гневного, осуждающего и проклинающего? Один лишь вид распятия для Лютера был подобен удару молнии. И тогда он готов был бежать от гневного Сына к милостивой Матери. Он взывал к святым – к двадцати одному, избранным им в качестве своих покровителей, по три на каждый из дней недели. Но все было тщетно, ибо какая польза от любого заступничества, если Бог пребывает во гневе?

Последнее и наиболее сокрушительное из всех сомнений обрушилось на молодого человека. А может быть, несправедлив Сам Бог? Это опасение возникало в форме двух умозаключений, в зависимости от точки зрения на Господа и Его поступки. Оба взгляда основывались на том, что к Богу как Абсолюту не приложимы мерки человеческой справедливости. Поздние схоласты, среди которых Лютер получил образование, полагали, что Бог до такой степени необусловлен, что Он не может быть связан правилами иными, кроме тех, которые Им же и установлены. Он никоим образом не обязан вознаграждать человека за его достижения, сколь бы похвальными они ни были. Вполне естественно ожидать награды от Бога, но нельзя быть в ней уверенным. Для Лютера это означало, что Бог капризен и судьба человеческая непредсказуема. Второе умозаключение было еще более смущающим, поскольку, согласно этой точке зрения, судьба человека уже определена, возможно, не в его пользу. Бог абсолютен до такой степени, что для непредвиденного не остается места. Судьба человека определена со времени основания мира. В значительной степени уже установлен и характер человека. Подобная точка зрения представлялась для Лютера тем более убедительной, что ее разделял покровитель братства, к которому он принадлежал, – св. Августин. Следуя за Павлом, он полагал, что Бог уже избрал одни сосуды -для чести, а другие – для бесчестья, независимо от их достоинств. Погибшие погибли, что бы они ни делали; спасенные спасены, независимо от их деяний. Для тех, кто полагал себя спасенными, это было невыразимым утешением; но для тех же, кто считал себя погибшими, подобная мысль становилась источником жесточайших мучений.

Лютер восклицал:

"Разве не противоречит всяческому здравому рассуждению, что Бог из одной лишь прихоти оставляет людей, ожесточает и проклинает их, как бы обретая удовольствие в их прегрешениях и в тех муках, на кои обречены эти падшие навеки, – Он, Который, как полагают, столь милосерден и благ? Это представляется чудовищным, жестоким и нетерпимым в Боге, Которым столь многие были осуждены за прошедшие века. Да и кто бы мог избегнуть сего? И сам я неоднократно был подводим к самому краю бездны отчаяния, страстно сожалея о том, что был сотворен. Любить Бога? Я ненавидел Его".

Богохульное слово прозвучало. А богохульство есть наитягчайший из всех грехов, поскольку это оскорбление наивысшего из всех существ – Бога Всемогущего. Лютер поведал об этом Штаупицу, на что тот ответил: "Ich verstehe es nicht!" – "Я этого не понимаю!" В таком случае не был ли Лютер единственным в мире, кто испытывал подобные страдания? Неужели сам Штаупиц никогда не подвергался такому испытанию? "Нет, – ответил тот, – но я полагаю, что вы упиваетесь им". Он совершенно определенно подозревал, что находит удовлетворение в своих сомнениях. Ободрить его Штаупиц мог лишь напоминанием о том, что кровь Христова была пролита во оставление грехов. Но Лютер был слишком поглощен картиной Христа-Отмстителя, чтобы утешиться мыслью о Христе-Искупителе.

Штаупиц попытался найти какое-то действенное средство, способное исцелить этот пребывающий в сомнениях дух. Он распознал в Лютере человека, в котором сочетались нравственная честность, тонкое ощущение религиозных проблем и необычайная одаренность. Невозможно было понять, почему столь неотвязно и остро он мучается сомнениями. Ни обычная логика, ни утешения не помогали. Однажды, беседуя под грушевым деревом в саду августинского монастыря (Лютер всегда с теплотой вспоминал эту грушу), викарий сообщил брату Мартину о том, что ему следует учиться для получения докторской степени, что он должен проповедовать и возглавить кафедру библейских исследований в университете. Потрясенный Лютер привел пятнадцать доводов в пользу того, что он не может на это согласиться. Все вместе эти доводы говорили, что он просто не выдержит такого объема работы. "Ничего, – сказал Штаупиц, – у Бога много работы для умного человека на небесах".

Потрясение Лютера было вполне понятным, поскольку сделанное Штаупицем предложение казалось не просто смелым, но безрассудным. Назначить молодого, находящегося на грани нервного срыва под тяжестью неразрешенных религиозных проблем человека преподавателем, проповедником и наставником для больных душ! Штаупиц фактически говорил: "Врач, исцели себя, исцеляя других". Должно быть, он почувствовал в Лютере здоровую основу. Будучи ответственным за исцеление душ, Лютер вынужден будет ради их блага от угроз обратиться к обетованиям, и благодать, которую он станет призывать на других, распространится также и на него.

Штаупиц также знал, что Лютеру поможет и предмет, который ему предстоит изучить. Предложенную ему кафедру библейских исследований ранее возглавлял сам Штаупиц. Есть искушение представить дело так, будто он ушел в отставку, чтобы ненавязчиво побудить своего пребывающего в смятении брата к исследованию основной Книги его религии. Можно лишь удивляться тому, почему эта мысль не пришла в голову самому Лютеру. Причина же этого не в недоступности Библии, но в том, что Лютер изучал тот курс, который был ему предписан, а Библия не воспринималась как вершина богословского образования.

Тем не менее всякий, кто стремится раскрыть тайну христианства, неизбежно приходит к Библии, поскольку христианство основано на том, что происходило в прошлом,– на воплощении Бога во Христе в определенный момент в истории. Это событие отражает Библия.

Соприкосновение с Евангелием

Лютер погрузился в изучение и толкование Писания. 1 августа 1513 года он приступил к чтению лекций по Псалтири. Осенью 1515 года Лютер читал курс по Посланию Павла к Римлянам. Послание к Галатам стало предметом исследования в 1516 – 1517-е годы. Эти исследования оказались для Лютера его дорогой в Дамаск. Третий важнейший религиозный кризис, который избавил его от сомнений, был подобен тихому, слабому голосу по сравнению с землетрясением первого кризиса, случившегося во время грозы под Штоттернгеймом, и пламенем второго потрясения, которое охватило Лютера, когда он служил свою первую мессу. No coup de foudre – третий кризис не был вызван ни небесными явлениями, ни религиозной церемонией. И произошло это третье потрясение не в страшную бурю на пустынной дороге и даже не перед святым алтарем, но в одной из келий башни августинского монастыря. Проблемы Лютера оказались решены во время исполнения повседневных обязанностей.

Библия Лютера

Первые свои лекции он прочел по Псалтири. Здесь уместно упомянуть о его методе подхода к Псалтири и к Ветхому Завету в целом. Для Лютера и для его времени это была христианская книга, предвозвещавшая жизнь и смерть Искупителя.

Вне всяких сомнений, речь шла о Христе, когда, читая 21-й псалом, во втором его стихе Лютер увидел слова, произнесенные умиравшим на кресте Христом: "Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил Меня?" Что это должно означать? Совершенно очевидно, что Христос ощущал Себя оставленным, покинутым Богом, забытым. Христос также был Anfechtungen – искушаем. Сам Христос испытал полную оставленность, которую, по словам Лютера, невозможно было вынести и десятую долю часа и не погибнуть при этом. Отвергнутый людьми. Он был отвергнут также и Богом. Насколько же больнее осознание этого ранило Его, чем плети, шипы и гвозди! В Гефсимании кровавый пот выступил на теле Христа, чего не случилось даже на кресте. Нисхождение Христа в преисподнюю было не чем иным, как ощущением отчужденности от Бога. Христос перенес те же страдания, что и Лютер, или, точнее, Лютер пережил страдания, через которые прошел Христос. Подобное пережил и Альбрехт Дюрер, изобразивший себя в образе Мужа Скорбей.

Но отчего Христу надлежало познать такое отчаяние? Лютер хорошо знал, по какой причине отчаяние охватывало его: он был слаб в присутствии Всемогущего; он был запятнан в присутствии Святого; он оскорбил своим богохульством Бога-Вседержителя. Но Христос не был слаб; Христос не был запятнан; Христос не богохульствовал. Тогда почему такое отчаяние должно было страшной тяжестью обрушиться на Него? И единственный ответ мог заключаться в том, что Христос взял на Себя все наши беззакония. Безгрешный "ради нас стал грехом" и до такой степени отождествил Себя с нами, что разделил и наше отчуждение. Бывший воистину Человеком, Он так полно ощущал Свою общность с человечеством, что вместе с людьми ощутил отделенность от Всесвятого. Сколь иным представал теперь Христос! 1де же, в таком случае. Судия, Который, восседая на радуге, готовится судить грешников? Он – воистину Судия. Он должен судить – подобно тому, как истина судит заблуждение и как свет судит тьму, – но в Своем суде Христос страдает вместе с теми, кого Ему предстоит осудить, поэтому Он ощущает и Себя объектом осуждения. Судия на радуге предстал Отверженным на кресте.

Из этого и возникала иная картина Бога. Бесстрашный является также и Всемилостивейшим. Гнев и любовь соединились на кресте. Злодеяния греха нельзя ни отвергнуть, ни простить; но Бог, желающий не погибели грешника, но чтобы тот обратился и жил, обрел примирение в муках горькой смерти. Суть не в том, будто Сын Своей жертвой умилостивил гневного Отца; и не в том, что Господь Своей самоотверженной благостью возместил нашу несостоятельность. Главное же, что неким непостижимым образом в полном одиночестве оставленного Христа Бог смог примирить мир с Собой. Это вовсе не означает, что тайна разрешилась. И сейчас густая мгла временами окутывает Бога. Возникает ощущение, будто существует два Бога: непостижимый Бог, пути Которого неведомы; и Бог, Который раскрыл нам Себя во Христе. Он и сейчас всепоглощающий огонь, но цель Его горения состоит в том, чтобы очищать, исправлять и исцелять. Перед нами не Бог праздных капризов, поскольку крест еще не последнее слово. Тот, Кто отдал Сына Своего на смерть, также и воскресил Его. Он воскресит вместе с Сыном и нас, если мы вместе с Ним умрем во грехе, чтобы иметь возможность восстать к новой жизни.

Кто способен это постигнуть? Философии тут недостаточно. Лишь верою можно проникнуть в столь высокую тайну. В кресте есть неразумность, скрытая от премудрых и рассудительных. Оставьте разум. Он не способен уяснить, что "Бог скрывает силу Свою в слабости, мудрость Свою в неразумности, благость Свою в суровости, справедливость Свою во грехе, милость Свою во гневе".

Сколь изумительно, что Бог все это сделал во Христе; что Всевышний, Всесвятый есть одновременно и Вселюбящий; что непостижимый Вседержитель снизошел до того, что облекся в нашу плоть, обретя способность испытывать голод и холод, смерть и отчаяние! Мы видим, как Он лежит в хлеву в яслях для домашних животных, как Он работает в столярной мастерской, как Он умирает отверженным за грехи мира. Евангелие – это не столько чудо, сколько диво, и каждая его строка вызывает благоговейное изумление.

То, что Бог изначально сделал во Христе, Он должен сделать также и в нас. Если Безвинный был оставлен на кресте, то мы, воистину отчужденные от Бога, должны испытывать глубокое страдание. Мы не должны укорять Его за это, ибо это боль и страдание исцеления.

"Покаяние, исполненное успокаивающими мыслями, есть лицемерие. В нем должны присутствовать огромная искренность и глубокая боль, если старому человеку надлежит исчезнуть. Когда молния поражает дерево либо человека, она вызывает одновременно двоякий результат – она раскалывает дерево или мгновенно умерщвляет человека. Но она при этом поворачивает лик умершего и сломанные ветви самого дерева к небесам... Мы стремимся к спасению, и Бог, дабы иметь возможность спасти, осуждает... Именно осужденные бегут от осуждения, ибо Христос был наиболее осужденным и оставленным из всех святых".

Размышления о кресте убедили Лютера в том, что Бог не злобный и не капризный. Если, подобно самарянину. Бог должен первоначально излить на рану вино, которое вызывает острое жжение, то лишь затем, чтобы потом использовать масло, снимающее боль. Но остается еще проблема правосудия Божьего. Гнев может преобразиться в милость, и Бог все в большей степени предстает христианским Богом; но если правосудие преображается в терпимость, то как может Он быть именно тем справедливым Богом, о Котором повествует Писание? Размышления апостола Павла оказались неизмеримой ценностью для Лютера, одновременно воздвигнув перед ним последний камень преткновения, поскольку Павел однозначно говорит о правосудии Божьем. Уже одно это слово повергало Лютера в трепет. И все же он упорно боролся с Павлом, который явно занимался решением именно этой проблемы и нашел ее решение. В конце концов сквозь исследование точных оттенков значения греческих слов пробился луч света. Понятно, почему Лютер не соглашался с теми, кто отвергал человеческие средства познания. В греческом оригинале посланий Павла слово "правосудие" имеет двойное значение, и его можно перевести и как "правосудие", и как "оправдание". Первое значение подразумевает строгое исполнение закона, когда судья выносит тот приговор, который заслужил обвиняемый. Оправдание же есть некий процесс, который иногда происходит, если судья приостанавливает исполнение приговора, отпускает осужденного на поруки, выражает веру в него и свою личную заинтересованность в его судьбе, принимая тем самым такое решение, согласно которому и человек не погиб, и справедливость восторжествовала более полно, нежели при буквальном следовании закону. Подобным же образом нравственное совершенствование, проистекающее из христианского опыта нового рождения, может рассматриваться в качестве исполнения правосудия Божьего, даже при том, что оно далеко от совершенства.

Но, начиная с этого момента, все человеческие аналогии оказываются несостоятельными. Бог не обусловливает Свое прощение выполнением нами каких-либо обязательств. И человек не может достичь примирения с Богом с помощью каких бы то ни было своих дел, настоящих или предполагаемых. В распоряжении человека есть лишь вера – то есть убежденность в том, что Бог во Христе стремится спасти его; доверие к обетованиям Божьим и готовность посвятить себя выполнению Его воли, готовность следовать Его путем. Вера не может рассматриваться как достижение. Она – дар. Но при этом вера приходит через слушание и изучение Слова Божьего. В этом отношении опыт Лютера очень показателен. Для обозначения всего процесса обновления человека Лютер заимствовал из терминологии Павла понятие "оправдание верою".

Вот собственные слова Лютера:

"Я жаждал уяснить Послание Павла к Римлянам, и ничто не мешало мне на моем пути, помимо одного выражения – "правосудие Божие", ибо я понимал его как правосудие, каковым Бог являет Свою справедливость и вершит справедливый суд над неправедными. Положение мое было таково, что я, хотя и безупречный монах, стоял пред Богом грешником со смятенной совестью, и не имел я уверенности, что заслуг моих будет достаточно для того, чтобы умилостивить Его. Поэтому я не любил справедливого и гневного Бога, нет, скорее я ненавидел Его и возмущался Им. Но при этом я усердно держался Павла и изо всех сил стремился уяснить для себя смысл его слов.

Денно и нощно усердно трудился я, доколе не узрел связи между правосудием Божьим и словами о том, что "праведник верою жив будет". И понял я тогда, что правосудие Божье есть такая правда, которой, благодатью и по одной лишь милости, Бог оправдывает нас через веру. Уяснив это, осознал я себя родившимся вновь, как бы прошел я раскрытыми вратами рая. Все Священное Писание обрело для меня новый смысл, и "правосудие Божие", наполнявшее меня ранее ненавистью, приобрело теперь невыразимую сладость в величайшей любви. Сии слова Павла стали для меня вратами в рай...

Если есть в вас истинная вера в то, что Христос ваш Спаситель, то вы обрели милостивого Бога, ибо вера ведет вас и открывает пред вами сердце Божье и Его волю, дабы вы могли узреть чистую благодать и преизобилующую любовь. Для того чтобы постигнуть

Бога в вере, вам следует заглянуть в Его отцовское, благорасположенное сердце, в котором нет ни гнева, ни черствости. Перед глазами того, кто видит Бога гневным, – неверная картина, он упирается взглядом в завесу, как если бы мрачное облако заслоняло Его лик".

Лютер пришел к новому пониманию Христа и новому пониманию Бога. Он постиг ту любовь, которая была явлена страдающим Искупителем и Богом на Голгофе. Но достаточно ли в Нем силы для того, чтобы избавить его от воинства ада? Крест разрешил конфликт между гневом и милостью Божьими, а Павел помог ему примирить непоследовательность между правосудием Господа и Его прощением, но как быть с конфликтом между Богом и дьяволом? Является ли Бог господином всего или Он Сам вынужден обороняться от бесчисленных демонов? Всего несколько лет назад подобные вопросы показались бы современному человеку рудиментами средневековья, а страх перед бесами рассеивался простым отрицанием их существования. Сегодня нас окружает столько страха, что мы уже готовы допустить наличие сил зла в сферах небесных. Всем познавшим муки психического расстройства хорошо понятен образ простирающихся к человеку дьявольских рук, готовых утащить его в бездну. Лютер решил этот вопрос не с научной, но с религиозной точки зрения. Он рассеял бесов, но не тем, что направил на них яркий луч света, нет, для Лютера они были обращены в бегство давным-давно, когда разодралась завеса в храме, и земля заколебалась, и тьма опустилась на лик земли. Христос в Своих жестоких муках принял на Себя гнев и милосердие Божьи, повергнув в бегство все сатанинские полчища.

Глава четвертая

УДАР

Новые взгляды Лютера составили основу его зрелого богословия. Выдающиеся идеи были высказаны им на лекциях по Псалтири и Посланию к Римлянам, которые читались с 1513 по 1516 гг. После этого Лютер лишь комментировал их и отшлифовывал, чтобы избежать неверного понимания. Сердцевиной его богословия, вокруг которой располагались все остальные лепестки, было признание того, что грехи прощаются нам по благодати Божьей, совершенно нами не заслуженной. Это стало возможно благодаря кресту Христову, который примирил гнев и милосердие, поверг в бегство воинство ада, одержал победу над грехом и смертью и возвестил посредством воскресения Христова о той силе, которая дарует человеку способность умереть для греха и восстать для новой жизни. Это, безусловно, была теология Павла, возвышенная, отточенная и проясненная. Далее этих кардинальных выводов Лютер не продвинулся. Созидателтная сторона его дальнейшего развития проявлялась в разработке практических наставлений для своей теории таинств и Церкви; а разрушительная – в раскрытии тех положений, в которых современный ему католицизм отклонялся от учения Библии. Изначально Лютер намечал реформу лишь богословского образования, считая необходимым основное внимание уделить Библии, но не постановлениям Церкви и схоластике. И дело вовсе не в его равнодушии к тому дурному, что происходило в Церкви! В своих конспектах лекций по Посланию к Римлянам он неоднократно гневно выступал против роскоши, ненасытности, невежественности и алчности церковнослужителей, и откровенно порицал сутяжничество воинственного папы Юлия П. Однако сомнительно, чтобы эти мысли действительно высказывались им в лекциях, поскольку в студенческих конспектах мы не находим никакого упоминания о них. Фактически протест против творившихся в Церкви безнравственных злоупотреблений звучал в сердце Лютера гораздо тише, чем в сердцах некоторых его современников.

Одна из причин заключалась в том, что он был слишком занят. В октябре 1516 года Лютер писал своему другу:

"У меня нашлась бы работа для двух секретарей. Весь день я только и делаю, что пишу письма. Я выступаю в роли обыкновенного проповедника, трапезного чтеца, приходского священника, профессора, настоятеля одиннадцати монастырей, надзирающего над прудами в Лицкау, мирского судьи в Торгау, лектора о Павле, я собираю материал для комментария к Псалтири и, помимо того, как я уже упоминал, перегружен письмами. Редко могу я в полной мере посвятить себя уставным часам церковных молитв или служению обедни, не упоминая уже о моих собственных искушениях миром, плотью и дьяволом. Ты видишь, в какой лености я живу".

Но именно из таких трудов и родилась его деятельность реформатора.

Будучи приходским священником деревенской церкви, Лютер нес ответственность за духовное благоденствие своего стада. Его прихожане запасались индульгенциями точно так же, как некогда делал он сам. Рим был. не единственным местом, где подобная милость являлась доступной, поскольку папа наделил многие церкви привилегией выдачи индульгенций. Замковая церковь в Витгенберге обладала очень редким правом выдавать полное отпущение всех грехов. Для этой церемонии было избрано первое ноября – День всех святых, заслуги которых создавали основу для индульгенций. В этот же день выставлялись на обозрение их мощи. Фридрих Мудрый, курфюрст Саксонии, князь Лютера, был человеком простой и искренней набожности, посвятившим всю свою жизнь тому, чтобы Виттенберг стал германским Римом, коллекция святых реликвий которого могла бы сравниться с Вечным городом. Он объездил всю Европу, проводя дипломатические переговоры по обмену святыми реликвиями. Датский король, например, направил ему мощи короля Кнута и св. Бригитты.

Центром всей коллекции был настоящий шип из венца Христа, пронзивший – это официально удостоверялось – бровь Спасителя. Начав с этого наследованного им сокровища, Фридрих расширил свою коллекцию настолько, что каталог 1509 года, иллюстрированный Лукасом Кранахом, перечислял 5005 реликвий, на основании которых выдавались индульгенции, способные, как было подсчитано, сократить срок пребывания в чистилище на 1443 года. Коллекция включала в Фридрих Мудрый любуется Девой и Младенцем себя один зуб св. Иеронима; четыре части тела св. Иоанна Златоуста; шесть частей св. Бернарда; четыре – ев; Августина; четыре волоса Богородицы; три части ее одежды; четыре части ее пояса; семь частей ее покрывала, забрызганного кровью Христа. Из святых реликвий, относящихся непосредственно ко Христу, можно было назвать одну часть Его погребального пеленания, тринадцать частей яслей, в которых Он лежал; одну соломинку из них; одну частицу золота и три частицы мирры из даров, принесенных мудрецами; один волос из бороды Иисуса; один из гвоздей, вбитых в Его руки; один кусочек от хлебов Тайной вечери; один кусочек от камня, на котором стоял Иисус перед Своим вознесением на небеса, и одну ветвь неопалимой купины – куста, из которого Бог говорил с Моисеем. К 1520 году коллекция уже насчитывала около 19013 святых мощей. Те, кому удалось обозреть эти реликвии в назначенный день и кто внес установленное пожертвование, имел право на получение от папы индульгенций, сокращавших срок пребывания в чистилище либо для них самих, либо для других людей, вплоть до 1902202 лет и 270 дней. Таковы были сокровища, выставляемые на обозрение в День всех святых.

Во время своих проповедей, прочитанных в 1516 году, Лютер трижды критически отзывался об этих индульгенциях. Третий из этих случаев произошел в Халловеене в канун праздника всех святых. По всем пунктам Лютер говорил спокойно и без особой определенности. Но в одном он был совершенно уверен. Никто, заявил он, не может знать, является ли отпущение грехов полным, поскольку полное отпущение дается лишь тем, кто в достаточной степени покаялся и исповедался. Но никому не дано знать, какая степень покаяния и исповеди может считаться совершенно достаточной. Предположение о том, что папа способен освобождать души из чистилища, есть высокомерие. Если папа на это способен, тогда с его стороны жестоко не освободить всех. Но если он обладает такой способностью, тогда для умерших он может сделать больше, нежели для живущих. В любом случае приобретение индульгенций представляется в высшей степени опасным делом и вполне способно привести к самодовольству. Индульгенции могут отпускать лишь те личные прегрешения, которые упоминаются Церковью, и легко допустить, что они вступят в противоречие с внутренним покаянием, которое заключается в истинном раскаянии, истинной исповеди и истинном удовлетворении в духе.

Лютер вспоминает, что эта проповедь была воспринята курфюрстом с неудовольствием. Что ж, это вполне объяснимо, поскольку индульгенции служили не просто инструментом для передачи достоинств святых, но также и средством для пополнения казны. Индульгенции были азартной игрой XVI века. Начало этой практике положено крестоносцами. Первоначально индульгенции выдавались тем, кто пожертвовал или рисковал своей жизнью в войне против безбожников. Затем они стали выдаваться также и людям, которые не могли отправиться в Святую землю, но поддерживали это предприятие своими средствами. Изобретение оказалось столь доходным, что очень быстро распространилось также и на тех, кто жертвовал на строительство церквей, монастырей и больниц. Таким образом финансировалось строительство готических соборов. Фридрих Мудрый использовал индульгенции для сбора средств на ремонт моста через Эльбу. Следует, однако, отметить, что выдача индульгенций никогда не опускалась до простой торговли ими. Искренне расположенные проповедники стремились пробудить чувство греха, и можно предположить, что индульгенции выдавались лишь тем, кто явил подтверждение своего раскаяния. Сегодня, однако, Церковь с готовностью допускает, что торговля индульгенциями была практикой, распространенной настолько, что проповедник того времени указывал на три необходимых для ее получения условия: раскаяние, исповедь, денежное пожертвование.

Карикатура Гольбейна особо подчеркивает, что момент выдачи бумаги с отпущением грехов не должен был опережать опускание денег в сундук. На карикатуре мы видим зал с восседающим на троне папой. Это, возможно, Лев X, поскольку на стенах красуется герб Медичи. Папа вручает индульгенцию коленопреклоненному Доминиану. По обе стороны от папы на хорах мы видим многочисленных представителей знати. Один из них возложил руку на голову стоящего на коленях молодого человека, тростью указывая на большой обитый железом сундук, в который женщина опускает свои скромные гроши. Слева несколько монахов-доминиканцев готовят и выдают индульгенции. Один из них отталкивает нищего, которому нечем заплатить; другой же внимательно пересчитывает деньги, придерживая индульгенцию у себя до тех пор, пока не получит необходимой суммы. Для контраста на другой стороне карикатурист изобразил истинное покаяние Давида, Манассии и знаменитого грешника. Все они обращаются только к Богу.

Выдаваемые в Виттенберге индульгенции служили средством для содержания Замковой церкви и университета. Высказанные Лютером резкие слова ударили, таким образом, по его же учебному заведению. Этот первый удар, безусловно, еще не был восстанием эксплуатируемого немца против того обмана, при помощи которого алчное папство грабило его страну. Сколь ни сильны были эти мотивы у сторонников Лютера в последующие годы, не ими он руководствовался, нанося папству свой первый удар. Лютер был священником, ответственным за вечное благоденствие своих прихожан. Он должен предостеречь их от духовной западни, чем бы это ни грозило Замковой церкви и университету.