Текст книги "На сем стою"
Автор книги: Роланд Бейнтон
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
Во-первых, он пришел к заключению, что бурные потрясения духа необходимы, поскольку именно они позволяют найти истинное решение важнейших религиозных проблем. Эмоциональные взрывы могут быть чрезмерны, поскольку дьявол всегда делает из мухи слона. Однако путь человека к Богу не может быть спокойным.
"Если мне доведется еще пожить, я напишу книгу об искушениях, ибо без них человек не способен понять Писания, веры, страха Божьего или &о любви. Сущность надежды неведома тому, кто не испытал искушений.
Давида, наверное, осаждал очень страшный бес. Он не мог достигнуть таких глубин понимания, не испытав великих потрясений".
Из подобных высказываний напрашивался вывод о том, что чрезмерная эмоциональная "чувствительность является способом получения откровения. Тогда у предрасположенных к депрессиям, а также и легко впадающих в экстаз людей может проявиться способность воспринимать реальность под иным углом, нежели у людей обычных. Это, однако, верная точка зрения; и когда проблема или религиозное явление будут единожды рассмотрены таким образом, другие люди, не обладающие подобной чувствительностью, смогут воспринять их с новой точки зрения и засвидетельствовать, что она верна.
Депрессии
Лютер воспринимал свои депрессии как неизбежность. В то же время они были ужасны, и их следовало любым путем избегать и преодолевать. Вся жизнь Лютера была борьбой с депрессиями, битвой за веру. Этот ее аспект представляет особый интерес для нас, поскольку и мы испытываем периоды духовного уныния и также желаем знать, как преодолевать свои депрессивные состояния. Лютер использовал для этого два метода: первый из них заключался в лобовой атаке, второй же представлял собой обходный путь. Иногда он шел на прямое столкновение с сатаной. Подобная мизансцена может насмешить современного читателя, побуждая его не принимать Лютера всерьез. Следует, однако, заметить, что все, о чем дьявол говорил Лютеру, является лишь внутренним диалогом, который вел Лютер сам с собой в процессе самоанализа, и – что самое существенное – только незначительные свои проблемы он объяснял кознями дьявола. Во всех же серьезных столкновениях противником его был Сам Бог. Дьявол был чем-то вроде подставной фигуры. Лютер персонифицировал своего врага, представляя его существом, на которое он может обрушиться, не подвергаясь опасности впасть в богохульство. Некоторые эти схватки он описывает весьма ярко:
"Дьявол всегда поджидает меня, когда я ложусь спать. Когда он начинает меня терзать, я ответствую так: "Дьявол, я должен спать. Богом повелено: "Трудись днем. Спи ночью". Если это не помогает и он разворачивает передо мною перечень моих грехов, я говорю: "Да, приятель, все это мне ведомо. Я знаю и еще кое-что, упущенное тобой. Вот еще несколько прегрешений. Можешь записать и эти". Если и этого ему недостаточно и он наступает на меня, обвиняя, как грешника, я, насмехаясь, говорю: "Св. сатана, помолись за меня. Ты, конечно же, ничего дурного в своей жизни не сделал. Один лишь ты свят, а посему отправляйся к Богу и пусть Он тебя похвалит. Если ты хочешь, чтоб я исправился, я говорю тебе: "Врач, исцелись сам"".
Иногда Лютер дерзал вступать в спор с Самим Богом. "Я много спорю с Богом, проявляя большое нетерпение, – говорил он, – и указываю Ему на Его обетования". История хананеянки не переставала служить для Лютера источником удивления и утешения, поскольку она осмелилась спорить с Христом. Когда она попросила Его пойти и исцелить ее дочь, Иисус отвечал, что послан к заблудшим овцам одного
лишь Израиля и что Он не может забрать хлеб у детей и отдать его собакам. Женщина не оспорила Его утверждения. Она лишь попросила у Христа того, что вполне приличествует собакам, – подобрать крохи, упавшие со стола детей. Она противостояла Христу Его собственными словами. И Он затем обращался к ней не как к собаке, но как к дочери Израиля.
"Это написано для нашего утешения, дабы мы видели, сколь глубоко скрывает Иисус Свой лик, и руководствовались бы не своими чувствованиями, но одним лишь Его Словом. Он не назвал ее собакой. Он не сказал "нет". Все Его ответы, однако, были скорее "нет", чем "да". Это показывает состояние нашего сердца, пребывающего в унынии. Оно во всем видит одно лишь "нет". Посему необходимо обратить сердце к тому "да", которое глубоко скрыто под "нет", и держаться твердой веры во Слово Божье".
Обходной путь
Временами, однако, Лютер не советовал предпринимать каких-либо попыток решать проблему, идя напролом. "Не спорьте с дьяволом, – говорил он. – У него пятитысячелетний опыт. Он уже испробовал все свои уловки на Адаме, Аврааме и Давиде и в точности знает все ваши слабые места". И дьявол настойчив. Если ему не удается одолеть вас с первой попытки, он попытается взять вас измором, осаждая до тех пор, пока вы не сдадитесь от одного лишь изнеможения. Попытайтесь объявить запретной саму эту тему. Поищите себе подходящую компанию и обсудите какой-нибудь совершенно не связанный с вашей проблемой вопрос, например, как обстоят сейчас дела в Венеции. Избегайте одиночества. "Беды Евы начались с того, что она пошла прогуляться в саду одна. Наихудшие из искушений я испытал, будучи в одиночестве". Попробуйте найти христианского брата, мудрого наставника. Препояшьтесь церковным братством. Ищите также веселой компании, женского общества, пируйте, танцуйте, шутите и пойте. Заставьте себя есть и пить, пусть даже пища вам кажется совершенно безвкусной. Пост представляется наименее разумным вариантом. Однажды Лютер сформулировал три правила, касающиеся того, как бороться с депрессией: во-первых, верить во Христа; во-вторых, необходимо искренне разгневаться; в-третьих, нужно влюбиться. Особенно горячо рекомендуется музыка. Дьявол ненавидит ее, поскольку не выносит веселья. Врач Лютера вспоминает, как однажды он с друзьями пришел на музыкальный вечер и увидел Лютера, пребывающего в состоянии оцепенения. Но стоило лишь остальным запеть, как вскоре и он присоединился к общему пению. Успокаивает и отвлекает домашняя жизнь. То же действие оказывало на Лютера и присутствие жены в те периоды, когда дьявол осаждал его бессонными ночами. "Тогда я поворачивался к Кати и говорил:
"Запрети мне эти искушения и избавь меня от пустых тревог"".
Отвлекает и физический труд. По уверению Лютера, очень хороший способ изгнать дьявола – запрячь лошадь и отправиться разбрасывать навоз в поле. Во всех этих советах о том, как избежать прямого столкновения с дьяволом, Лютер, можно сказать, предписывал веру в качестве лекарства от нехватки веры. Отказ от спора сам по себе является актом веры, который можно уподобить Gelassenheit мистиков – выражению уверенности в спасительной силе Бога, Который работает в сфере подсознания в то время, пока человек занимается совсем другими делами.
Это объясняет, отчего Лютер так любил наблюдать за теми, кто живет беззаботно, например, за птицами и детьми. Наблюдая, как Кати кормит грудью малыша Мартина, Лютер заметил: "Дитя! Против тебя папа, епископы, герцог Георг, Фердинанд и дьявол. А ты, ничуть не тревожась, посасываешь молоко".
Четырехлетней Анастасии, рассуждавшей о Христе, ангелах и небесах, Лютер сказал: "Дитя мое, если бы мы только могли твердо держаться этой веры!"
"А что, батюшка, – отвечала она, – вы разве не верите в это?"
Лютер объяснял:
"Христос сделал детей нашими учителями. Меня огорчает, что, будучи доктором столь много лет, я вынужден ходить в одну и ту же школу вместе с Гансом и Магдаленой, ибо кто из всех людей способен в полной мере уяснить себе сии слова Божьи: "Отче наш, сущий на небесах"? Всякий, кто искренне верует в эти слова, нет-нет, да и говорит себе: "Я – господин неба, и земли, и всего, что на ней есть. Архангел Гавриил – мой слуга, Рафаил – мой страж, ангелы же есть духи, служащие мне во всякой нужде. Отец мой небесный повелел им заботиться обо мне, дабы я не преткнулся о камень". И в то время, как я пребываю в таком убеждении, Отец мой дозволяет, чтобы меня бросили в застенок, утопили или обезглавили. И тут происходит крушение веры, и я вопию: "Кто же знает, где истина?"
Борьба с ангелом
Одни лишь наблюдения за детьми не могли дать ответа на этот вопрос. Вновь необходимо было пойти напрямую. Если Лютера тревожило состояние мира и состояние Церкви, он мог обрести уверенность, лишь признав, что фактически дела не так уж плохи. Несмотря на многочисленные пессимистические суждения последних лет своей жизни, Лютер мог сказать: "Передо мною встает картина не прискорбного состояния нашей Церкви, но Церкви процветающей благодаря чистому и неиспорченному вероучению и взрастающей день ото дня силами прекрасных ее служителей".
Иногда депрессия побуждала Лютера к самоуничижению. Один из современников Лютера вспоминает, как, будучи в Вартбурге, он попеременно считал себя то смельчаком, то трусом. Сам Лютер никак не мог упрекать в чем-либо Бога, поскольку тогда перед ним навечно вставал вопрос – воистину ли Бог благ? Что же делать человеку, когда его осаждают подобные сомненья? Лютер, бывало, говорил, что никто не знает пути, но куда-то идти надо. Бесполезно искать, откуда берет свое начало богословие Лютера. Оттуда, откуда может. Сам Христос представляется изменчивым. Иногда Он предстает добрым Пастырем, иногда же – отмщающим Судией. Если Христос казался ему враждебным, Лютер обращался к Богу, вспоминая первую заповедь: "Я Господь, Бог твой". Это провозвещение было одновременно и обетованием, а Бог должен сдерживать Свои обещания.
"В подобных случаях мы должны сказать: "Все, во что веровал я, рухнуло. Господи, Ты один даруешь помощь и утешение. Ты сказал, что поможешь мне. Я верю слову Твоему. Боже мой, Господь! Я слышал от Тебя слово радостное и утешительное. Я верю ему. Знаю, что Ты не обманешь меня. Каким бы Ты ни предстал передо мною, Ты сделаешь то, что обещал, именно это, и ничто иное"".
С другой стороны, Бог скрывает Себя в грозовых тучах, которые нависают над вершиной Синайской, а затем собираются над яслями, взирая на лежащего на коленях у матери младенца Иисуса и зная, что здесь надежда мира. Или же, коли и Христос, и Бог представляются вам равным образом недостижимыми, взгляните на твердь небесную и подивитесь делам Бога, Который поддерживает ее без помощи столпов. Или возьмите самый незатейливый цветок, и вы увидите в крошечном лепестке дивное творение Божье.
Следует поощрять все те внешние факторы, которые способствуют укреплению религиозной веры. Большое значение придавал Лютер крещению. Когда дьявол подступал к нему, Лютер отвечал:
"Я крещеный". В конфликтах с католиками и радикалами Лютера также укрепляло наличие докторской степени. Она наделяла его авторитетом и правом говорить.
Скала Писания
Но всегда и превыше всего остального первой помощью для Лютера было Священное Писание, поскольку оно есть письменное свидетельство откровения Божьего, данного во Христе. "Истинный христианин предпринимает паломничество не в Рим и не в Компостелу, но к пророкам, Псалтири и Евангелиям". Писание играло для Лютера первостепенную важность и прежде всего не как книга, позволявшая ему вести антипапскую полемику, но как основа для уверенности. Он отвергал авторитет пап и соборов. Не мог Лютер, подобно пророкам внутреннего слова, и отталкиваться от своего внутреннего мира. Суть его ссоры с ними заключалась в том, что в моменты депрессии он видел внутри себя одну лишь непроглядную мглу. Он утрачивал всякие ориентиры, если не мог обрести точки опоры. И такую точку опоры Лютер находил в Писании.
На наш взгляд, он подходил к нему некритично, но при этом и без легковерия. Ничто так не изумляло Лютера в Библии, как вера ее персонажей: то, что Мария поверила возвещению ангела Гавриила; что Иосиф поверил сну, который утешил его в несчастьях; что пастухи поверили ангельской песне, которую услышали из разверзшихся небес; что волхвы готовы были идти в Вифлеем, едва услышали слово пророка. В рождении Христа было три чуда: Бог стал человеком, дева зачала, и Мария поверила. И величайшее из этих чудес – последнее. Когда волхвы, полагаясь на свое суждение, отправились прямо в Иерусалим, не спросив звезду. Бог удалил ее с небес. Изумленные волхвы, поведали об этом Ироду, он созвал своих мудрецов, и те принялись изучать Писание. Так следует поступать и нам, когда мы теряем свою звезду из вида.
Но именно здесь Лютер перестает нас направлять. Указав нам путь, он оставляет нас. Должны ли мы, подобно Вергилию в чистилище, забыть его и искать в ком-то другом ту Беатриче, которая могла бы вывести нас к раю? Возможно, что в конце концов слово Лютера окажется для нас полезным, поскольку он возвестил, что Евангелие не столько чудо, сколько диво, – поп miracula sed mirabilia. Нет лучшего способа ощутить свою причастность к чудесному, чем взять в проводники Лютера. Пусть он, использовав всю свою силу и резкость, изобразит все духовные кризисы, которые испытали библейские персонажи, указав нам тот путь, идя которым они находили руку Господа.
Мы уже видели пример этого в лютеровском исследовании Книги Ионы. Теперь давайте посмотрим, как он изображал принесение Исаака в жертву Авраамом. Помимо исходной предпосылки, что Бог повелел совершить эту жертву и что ангел вмешался, все остальное повествование отражает внутреннюю борьбу, которую нетрудно истолковать как повествование об обретении видения или об открывающемся откровении. Давайте послушаем лютеровское истолкование этой истории.
Бог сказал Аврааму, что тот должен принести в жертву своего сына, рожденного Авраамом в преклонных годах, – его семя, которому предстояло сделать Авраама отцом царей и родоначальником великого народа. Авраам побледнел. Он не только потеряет своего сына, но и Бог оказался лжецом. Он сказал: "В Исааке будет семя твое" – теперь же велит: "Убей Исаака". Как не возненавидеть Бога – столь жестокого и непостоянного? Как необходим был Аврааму чей-нибудь совет! Но он знал, что, объясни он суть дела хоть одному человеку, и его отговорят и не дадут ему исполнить повеление. Назначенная местом жертвоприношения гора Мориа находилась достаточно далеко. "Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из своих отроков и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения"... Авраам не поручил оседлать осла кому-то другому. Он сам возложил на животное дрова для всесожжения. Все это время он размышлял о том, что их пламя поглотит его сына, его надежду на продолжение рода. Юноша сгорит в огне того хвороста, который он сам собирал. Неужели в столь ужасающих обстоятельствах Авраам не мог остановиться и все обдумать? Неужели не мог он поведать обо всем Сарре? Какие внутренние рыдания сотрясали его? Авраам взнуздал осла, едва понимая, что делает, столь глубоко был он погружен в свои мысли.
Авраам взял с собой двух слуг и сына своего, Исаака. В этот момент все для него умерло – Сарра, его семья, дом, Исаак. Вот что значит – посыпать голову пеплом. Если бы он знал, что это всего лишь испытание, оно не было бы ему послано. Такова природа наших испытаний, что доколе они не заканчиваются, мы не можем знать конца. "На третий день Авраам возвел очи свои и увидел то место издалека". Какая борьба происходила в нем эти три дня! Там Авраам оставил слуг и осла, возложил дрова на Исаака, а сам взял в руки факел и нож для совершения жертвоприношения. Все это время он думал: "Исаак, если бы ты знал, если бы твоя мать знала, что ты будешь принесен в жертву!" "И пошли далее оба вместе". Никто в целом мире не ведает, что там происходило. Двое пошли вместе. Кто? Отец и любимый его сын – один, не ведая, что его ждет, но готовый повиноваться, другой же в уверенности, что должен обратить своего сына в пепел. Затем Исаак промолвил: "Отец мой". И тот сказал: "Вот я, сын мой". И Исаак сказал: "Отец, вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения?" Он назвал Авраама отцом и тревожился, не забыл ли тот чего-нибудь, и Авраам сказал: "Бог усмотрит Себе агнца, сын мой".
Когда они взошли на гору, Авраам устроил жертвенник и разложил дрова, а затем настало время рассказать обо всем Исааку. Изумленный мальчик, должно быть, протестовал: "Не забыл ли ты, что я твой сын, рожденный чудом Саррой в ее возрасте; что я был обетован и что через меня ты должен стать отцом великого народа?" И Авраам, должно быть, отвечал, что Бог исполнит Свое обетование, пусть даже из пепла. Затем Авраам связал его и положил на дрова. Отец поднял нож. Юноша обнажил горло. Промедли Бог хотя одно мгновенье – и юноша бы погиб. Я не смог бы смотреть на это зрелище. Даже в мыслях своих не могу я это себе представить. Юноша уподобился агнцу, принесенному на закланье. Никогда в истории мир не видел такого послушания, разве что во Христе. Но Бог наблюдал за происходящим, наблюдали и все ангелы. Отец занес нож. Мальчик не моргнул и глазом. Ангел воскликнул: "Авраам! Авраам!" Вы видите теперь, как Бог являет Свое могущество в час казалось бы неминуемой смерти. Мы говорим: "Посреди жизни мы умираем". И Бог ответствует: "Нет, посреди смерти мы живем".
Однажды Лютер прочитал эту историю во время семейного богослужения. Когда он закончил, Кати сказала: "Я не верю этому. Бог не поступил бы так со Своим сыном".
"Но, Кати, – ответил Лютер, – Он сделал это".
Послушайте также, как Лютер описывает страсти Христовы. Он словно рассказывает обычную житейскую историю. Лютер напоминает нам о том, что смерть Христа оказалась тем более ужасна, что это была казнь. Казнь означает смерть в момент, известный тому, кто полностью осознает, как все будет происходить. В престарелом возрасте ангел смерти зачастую приглушает шум своих крыльев, позволяя нам мирно отойти во сне. Иисус шел на смерть, совершенно ясно сознавая все. Он страдал даже больше, чем преступники. Разбойника просто распяли, не издеваясь при этом. Христос же слышал насмешливые слова: "Если Ты Сын Божий, сойди вниз". Они словно говорили: "Бог справедлив. Он не потерпел бы, чтобы невинный умер на кресте". Христос в эти минуты был просто человеком, и для Него это звучало, как если бы дьявол приблизился ко мне со словами: "Ты мой". После поношения Христа солнце потемнело и земля заколебалась. Из груди Христа вырвался крик отчаяния: "Элои, Элои! Лама савахфани?", что значит: "Боже мой. Боже мой! Для чего Ты Меня оставил?" Но обратите внимание на то, что молитва оставленности начинается словами: "Мой Бог". Вопль отчаяния был исповеданием веры.
Что же удивительного в том, что в год глубочайшей своей депрессии Лютер сочинил такие строки:
Крепость могучая – наш Бог,
Доблестный страж и оружье,
Он помогает нам очиститься от всякого жезла,
Коим нас теперь поражают.
Наш древний враг
Все так же помышляет нанести удар.
Могущественно и коварно оружье его,
Доспехи его вызывают страх,
Нет на земле равных ему,
Своею силою не победить нам,
Наш ждет неминуемое крушенье.
И за нас вступает в бой Защитник,
Которого Бог поименовал нашим Господом.
Ведомо ли вам Его имя?
Иисус Христос зовут Его,
Господь Саваоф Он.
Не может быть Бога иного.
Победа – за Ним!
Текст "Могучей крепости", написанный рукой Лютера
И хотя со всех сторон бесы
Грозили нас пожрать,
Стоим мы твердо на своем.
Они не могут нас одолеть.
Князь мира сего может яриться:
Что бы ни делал он -
Не принести ему зла.
Истина Божья преизобилует,
Одно слово малое сокрушит его.
Слово это невозможно извратить,
Как бы они ни старались,
Ибо в битве этой Сам Бог,
И все остальное неважно.
И пусть отнимут у нас жизнь,
Имущество, честь, детей, жену, -
Мы все отдадим;
Они не одолеют нас,
Ибо победа в битве за Богом.
Глава двадцать вторая
МЕРА ЧЕЛОВЕКА
Последние шестнадцать лет жизни Лютера – со времени принятия Аугсбургского исповедания в 1530-м и до его смерти в 1546 году – обычно рассматриваются его биографами более поверхностно, чем предшествующий период, если не опускаются вообще. Подобное пренебрежение может быть оправдано тем, что последние годы жизни Лютера не определяли характер его идей, не имели решающего значения для того, что было достигнуто им. Его собственный вердикт, вынесенный в 1531 году, звучал не просто мрачной шуткой: "Если бы паписты помогли мне лишиться этой грешной оболочки, пожирая, кусая меня и раздирая на куски, и если бы Господь на сей раз не пожелал избавить меня, как Он делал столь часто, я восславил и возблагодарил бы Его. Я прожил достаточно долго. Лишь после смерти моей люди поймут все значение Лютера". Лютер был прав – его идеи реализовались; его Церковь утвердилась; его сподвижники могли самостоятельно продолжать начатое им дело, что, в сущности, в сфере общественной они и вынуждены были делать на протяжении всех оставшихся лет жизни Лютера, поскольку он был отлучен как от Церкви, так и от государства.
Двоеженство ландграфа
Подобное изгнание с общественной сцены тем более раздражало Лютера, что конфликты и труды драматических лет подорвали его здоровье и раньше времени превратили в раздражительного старика – вздорного, сварливого, несдержанного, а временами просто грубого. Несомненно, это еще одна причина того, что биографы предпочитают не задерживаться на данном периоде его жизни. Было несколько эпизодов, о которых лучше бы не распространяться, но именно из-за того, что они слишком часто используются для дискредитации Лютера, о них нельзя умолчать. Наиболее известным из этих происшествий можно считать реакцию Лютера на двоеженство ландграфа Филиппа Гессенского. Этого князя в девятнадцатилетнем возрасте женили – не спросив его желания, то есть из чисто политических соображений – на дочери герцога Георга. Филипп, не сумев соединить воедино жажду любви и свое положение женатого человека, нашел утешение в случайных связях на стороне. Став лютеранином, князь испытывал столь глубокие угрызения совести, что не осмеливался принимать участие в Вечере Господней. Филипп полагал, что будь у него спутница жизни, к которой он испытывал бы искреннюю привязанность, это помогло бы ему удержаться в рамках семейных уз. Существовало несколько возможных выходов из его затруднительного положения. Останься он католиком, можно . было бы добиться аннулирования брака, изыскав какие-то причины, позволяющие признать его женитьбу несостоятельной. Но после того как он перешёл в лютеранство, ландграф не мог рассчитывать на помощь со стороны папы. Равным же образом не мог и Лютер позволить ему прибегнуть к католической уловке. Вторым решением был развод и повторный брак. В большинстве современных протестантских деноминации подобное решение не встретило бы возражения, тем более что Филиппа женили в юности на девушке, к которой он не испытывал никаких чувств. Но в этом вопросе Лютер истолковывал Евангелия жестко, придерживаясь записанных Матфеем слов Христа о том, что единственным оправданием развода является прелюбодеяние. В то же время Лютер соглашался с тем, что выход найти необходимо. И он нашел его, вернувшись к обычаям ветхозаветных патриархов, которые имели по две жены или даже больше, не ощущая при этом никаких проявлений недовольства со стороны Бога. Филипп получил заверение в том, что он может спокойно взять вторую жену. Однако поскольку такой поступок противоречил бы местным законам, он должен держать этот союз в тайне. Мать новой невесты князя, однако, поступить таким образом отказалась. И тогда Лютер порекомендовал солгать, основываясь на том, что он дал свой совет как бы в исповедальне, а для сохранения тайны исповеди ложь считается оправданной. Однако тайна вышла наружу, и дать обратный ход этому делу было уже невозможно. В конечном счете Лютер заявил, что если после этого кто-либо решится на двоеженство, то пусть его отмывает дьявол в преисподней.
Эта история имела катастрофические политические последствия для протестантского движения, поскольку Филипп, желая получить прощение от императора, был вынужден выйти из военного союза с протестантами. Была горькая ирония в том, что Филипп униженно искал милости его императорского высочества, поскольку Карл оставлял незаконнорожденных детей по всей Европе, а затем папа заботился о будущем этих детей, чтобы они имели возможность занять высокие государственные должности. Решение Лютера в этой истории можно назвать жалкой хитростью. Ему первоначально следовало бы выступить против существующей порочной системы, низводившей брак до уровня маневра в политической игре, и тогда он мог бы с полным основанием разрешить развод, как это позднее сделали протестанты.
Отношение к анабаптистам
Вторым примечательным событием последних лет жизни Лютера было ужесточение его позиции по отношению к сектантам, особенно к анабаптистам. Рост их численности представлял очень серьезную проблему для территориальной церкви. Дело в том, что, несмотря на смертный приговор, вынесенный им на Шпейерском сейме в 1529 году по согласованию с реформатами, неустрашимость мучеников и их безупречное поведение приводили к столь массовому притоку людей в это движение, что утвердившиеся церкви рисковали остаться без прихожан. Филипп 1ессенский отмечал, что сектанты живут более чистой жизнью, чем лютеране, а писавший об анабаптистах лютеранский служитель свидетельствовал, что они много времени проводят среди бедных, одеваются очень просто, усердно молятся, читают Евангелие, в беседах особое внимание уделяют внешней жизни и добрым делам, говорят о необходимости помогать своему ближнему, давать просящему, совместно пользоваться имуществом, ни над кем не властвовать и относиться ко всем людям, как к братьям и сестрам. Вот какими были те, кого казнил в Саксонии курфюрст Иоганн. Но вновь кровь мучеников оказалась живительной влагой для церкви.
Эта проблема очень беспокоила Лютера. В 1527 году он писал об анабаптистах:
"С ними поступают несправедливо, и меня глубоко тревожит, что этих бедных людей столь безжалостно убивают, сжигают и жестоко уничтожают. Пусть всякий верует по своему разумению. Если он заблуждается, он будет достаточно наказан адским пламенем. Если они не подстрекают к бунту, им должно противодействовать Писанием и Словом Божьим. Огнем вы не добьетесь ничего".
Анабаптистский проповедник
Это, однако, никоим образом не означало, что для Лютера все вероисповедания были одинаково хороши. Он решительно подчеркивал, что неправильная вера приводит к адскому огню и что, хотя истинную веру невозможно утвердить через принуждение, чинимые на ее пути препятствия необходимо устранять. Гражданская власть, безусловно, не должна терпеть богохульства. В. 1530 году Лютер заявил, что есть два вида преступлений, за которые необходимо карать вплоть до смертной казни, а именно – подстрекательство к мятежу и богохульство. То есть наказывать следовало не за религиозные заблуждения как таковые, но за их публичное проповедование словом и делом. Свобода, однако, от этого ничуть не выигрывала, так как отказ занимать гражданские должности и идти на военную службу Лютер воспринимал как подстрекательство к бунту, а неприятие положений Апостольского символа веры – как богохульство.
В меморандуме 1531 года, составленном Меланхтоном и подписанном Лютером, отказ от поста священнослужителя рассматривался как нетерпимое богохульство, а стремление расчленить Церковь – как подстрекательство к мятежу против церковных устоев. В меморандуме 1536 года, также написанном Меланхтоном и скрепленном подписью Лютера, уже не проводилось различия между мирными и воинствующими анабаптистами. Филипп Гессенский обратился к ряду городов и университетов с просьбой высказать свое мнение о том, как ему следует поступить с тридцатью анабаптистами, находившимися в его тюрьме. Он упорно отказывался предать их смерти, полагая, что изгнания будет вполне достаточно. Такая мера, однако, оказывалась недейственной, поскольку анабаптисты утверждали, что земля принадлежит Господу, и отказывались оставаться в изгнании. Из всех ответивших Филиппу наибольшую жестокость проявили лютеране. На сей раз Меланхтон утверждал, что пассивное сопротивление анабаптистов, которые отказывались признавать правительство, присягу, право частной собственности и гражданский брак, уже само по себе подрывало гражданскую власть, а поэтому должно рассматриваться как подстрекательство к мятежу. Протест анабаптистов против наказания за богохульство рассматривался как богохульство. Отказ от крещения во младенчестве приведет к появлению языческого общества и отделению от Церкви, а образование сект – преступление против Бога.
Вряд ли Лютер подписывал эти меморандумы с энтузиазмом. Как бы то ни было, к каждому из них он прилагал постскриптум. В первом из них Лютер писал: "Я согласен. Хотя представляется жестоким наказывать их мечом, еще более жестоким будет позволять им поносить служение Божье и, не располагая истинным вероучением, выступать против истины, стремясь, таким образом, подорвать гражданский порядок". В постскриптуме ко второму меморандуму Лютер призывал сочетать суровость с милосердием. В "Застольных речах" сообщается, что в 1540 году Лютер вернулся к точке зрения Филиппа Гессенского, а именно – казнить следует только тех анабаптистов, которые призывают к мятежу; остальных же можно просто изгонять. Но Лютер упустил множество возможностей обратиться к тем, кто с радостью отдавал себя на закланье, подобно овцам. Можно было бы ожидать, что его не оставит равнодушным дело Фрица Эрбе, который умер в Вартбурге, проведя в застенках шестнадцать лет. Что же до эффективности подобной жестокости, то, наверное, Лютер усомнился бы в ней, доведись ему узнать о том, что стойкость Эрбе обратила в анабаптизм половину жителей Эйзенаха.
Чтобы понять позицию Лютера, следует иметь в виду, что не всегда анабаптисты оказывались безвредными с социальной точки зрения. Тот год, когда Лютер подписал меморандум, рекомендовавший смертную казнь даже для мирных анабаптистов, стал годом, когда часть из них перестала быть мирной. Ожесточенные десятью годами непрерывных гонений группы фанатиков в 1534 году якобы получили откровение от Господа о том, что теперь им надлежит быть не овцами, ведомыми на закланье, но ангелом с серпом, пожинающим поле. Фанатики-анабаптисты силой взяли город Мюнстер в Вестфалии и ввели там правление святых, о котором мечтал Томас Мюнцер. Католики и протестанты объединились для того, чтобы дать отпор правлению новых Даниилов и Илий. В целом эта история нанесла огромный вред репутации анабаптистов, которые и до того и после были мирным народом. Однако одна-единственная бунтарская вспышка породила опасение, что под овечьими шкурами скрываются волки, а посему лучше принять против них меры до того, как они явят себя в своем истинном обличье. Говоря о Лютере, нужно также помнить и о том, что предводителем анабаптистов в Тюрингии был Мелхиор Ринк, который вместе с Томасом Мюнцером участвовал в битве при Франкенхаузене. Однако даже принимая во внимание все эти соображения, нельзя забывать о том, что меморандум Меланхтона оправдывал истребление мирных людей – не за то, что они были скрывающими свое истинное обличье бунтовщиками, но исходя из убеждения, что даже пассивное отрицание государства само по себе является подстрекательством к бунту.