Текст книги "Константинополь. Последняя осада. 1453"

Автор книги: Роджер Кроули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Когда те, кто находился на наших кораблях, увидели фусты, то, несомненно, очень испугались, поскольку были уверены – ночью они атакуют наш флот, объединившись с вражеским флотом, находившимся у Диколона. Наш флот располагался на пространстве, огражденном цепью, турецкий – по обе стороны цепи, и, уже исходя из этого, можно судить, сколь велика была опасность. И кроме того, нас также весьма беспокоил огонь: они могли подойти и зажечь корабли, стоящие близ цепи, и в силу обстоятельств мы были вынуждены держать свои силы на море в боевой готовности день и ночь, охваченные великим страхом перед турками.

Защитникам стало ясно – попытка уничтожить находящийся внутри цепи флот является насущной необходимостью и должна быть предпринята немедленно. На следующий день в венецианской церкви Святой Марии собрался военный совет, созванный венецианским бальи и императором. Была поставлена четкая цель – «сжечь вражеский флот». На встрече присутствовало всего двенадцать человек. Они собрались тайно. Помимо Константина, большинство составляли венецианские командиры сухопутных войск и флота. Из посторонних был лишь один, с кем считались венецианцы, – генуэзец Джованни Джустиниани, «человек, сведущий во всем», чье мнение пользовалось всеобщим уважением. Последовал долгий и ожесточенный спор, в ходе которого участники с жаром выдвигали соперничавшие друг с другом идеи. Некоторые хотели предпринять полномасштабную атаку при свете дня с участием всего флота, что подразумевало и помощь генуэзских судов. Предложение отклонили: договориться с Галатой будет сложно, а действовать следовало быстро. Другие хотели использовать сухопутные войска, чтобы уничтожить пушки, защищавшие вражеский флот, а затем сжечь корабли. Такой вариант сочли слишком рискованным, учитывая малое количество имевшихся в распоряжении солдат. В конце концов Джакомо Коко, капитан галеры, прибывшей из Трапезунда, «человек дела, а не слов», веско высказался в пользу третьего мнения: предпринять небольшую морскую экспедицию ночью, дабы попытаться захватить турецкий флот врасплох и сжечь его. Готовить ее надлежало в строгой тайне, не советуясь с генуэзцами. Замысел предполагалось исполнить немедленно – время играло главную роль. Коко вызвался лично руководить попыткой. Предложение поставили на голосование, и оно одержало победу.

24 апреля Коко приступил к осуществлению своего плана. Он выбрал два торговых корабля, прочных, с высокими бортами, и укрепил по бортам мешки с шерстью и хлопком для защиты от каменных ядер османских пушек. Две большие галеры поставили сопровождать торговые суда и отражать любые контратаки. Наиболее же серьезный ущерб врагу должны были нанести две легкие, быстроходные фусты, на каждой из которых находилось по семьдесят два гребца. Их наполнили «греческим огнем» и другими горючими материалами, с помощью которых предполагалось поджечь вражеский флот. План выглядел простым: «вооруженные» парусники будут защищать более быстрые суда от пушек, пока те не приблизятся к врагу. Затем они внезапно появятся из-за «защитного экрана» и попытаются поджечь тесно скопившиеся османские корабли. Судам предстояло собраться через час после захода солнца – атаку назначили на полночь. Все было готово. Командующие собрались на галере Алевиза Дьедо, командующего в гавани, для последнего краткого совещания, когда исполнение плана неожиданно застопорилось. Генуэзцы, находившиеся в Городе, каким-то образом проведали об этом и захотели участвовать в нападении.

Они упорно настаивали на отсрочке, дабы подготовить свои корабли. Венецианцы с неохотой согласились. Атаку отложили.

Генуэзцам потребовалось четыре дня на подготовку кораблей. Обстрел стен, окружающих Город с суши, продолжался. Венецианцы ждали. «Мы медлили с 24 по 28 число этого месяца», – писал Барбаро. «28 апреля, во имя Господа нашего Иисуса Христа, решили совершить попытку сжечь флот коварных турок». Состав атакующей эскадры слегка изменили, дабы удовлетворить чувствительных, обидчивых генуэзцев: венецианцы и генуэзцы предоставили по одному обитому [хлопком] торговому судну; имелись также две венецианские галеры под командованием Габриэля Тревизано и Захарии Гриони, три быстроходных фусты с горючими материалами (их вел Коко) и несколько меньших судов с дополнительными запасами смолы, хвороста и пороха.

За два часа до наступления рассвета 28 апреля атакующие бесшумно выплыли из-за прикрывавших их стен Галаты на северо-восточной стороне Золотого Рога и двинулись, огибая кривую скрывавшегося в темноте берега, по направлению к Долине источников – расстояние было менее мили. Торговые суда – на генуэзском корабле находился Джустиниани – плыли первыми. Корабли, предназначенные для непосредственного участия в атаке, шли под прикрытием других судов. Ничто не двигалось в спокойных водах. Единственным признаком жизни оставался свет, часто вспыхивавший на вершине башни в генуэзской Галате. Пока суда плыли к османскому флоту, не слышалось ни звука.

Большие парусники могли идти на веслах куда медленнее, нежели быстрые многовесельные фусты, которые им предназначено было защищать. Неизвестно, чем был вызван поступок Джакомо Коко: то ли тревогой, возникшей в его сердце во время долгого пути в тишине, то ли сдерживаемым разочарованием, охватившим его из-за отсрочки нападения, то ли желанием «снискать мирскую славу». Однако он внезапно отказался от им же тщательно разработанного плана. По собственной инициативе он приказал своему судну возглавить эскадру, а затем велел грести изо всех сил к стоящему на якорях флоту, дабы начать атаку. Мгновение стояла тишина. Затем из темноты прогремел залп: пушки ударили по незащищенному судну. Первый выстрел едва не попал в цель. Второй поразил фусту в самую середину: ее пробило насквозь. «И прежде чем вы десять раз успели бы прочитать «Отче наш», эта фуста пошла ко дну», – писал Барбаро. В мгновение ока вооруженные солдаты и гребцы попадали в ночное море и исчезли.

В темноте люди на судах, шедших следом, не видели, что произошло: корабли продолжали двигаться вперед. При приближении обнаружилось, что у турок имеется немало орудий. «От пищалей и пушек было столько дыма, что ничего не было видно; с обеих сторон неслись неистовые крики». По мере продвижения судов большая галера Тревизано вышла на линию огня. В нее немедленно попали два пушечных ядра, пробивших корпус насквозь. Вода начала проникать в судно, однако двое раненых, лежавших под палубой, действуя с большим хладнокровием, сумели уберечь галеру от затопления. Заткнув дыры запасными плащами, они сумели сдержать напор воды. Поломанная галера, хотя и наполовину затопленная, как-то удерживалась на воде. Матросы с величайшим трудом гребли назад, к безопасному месту. Другие корабли старались довершить атаку, но мощный обстрел камнями, пушечными ядрами и прочими снарядами, а также вид поврежденной галеры принудили их отступить.

Начинался рассвет, однако в суматохе два больших торговых корабля удерживались на якорях, заняв оборонительную позицию, не зная об отходе прочих сил. Увидев неожиданно оказавшиеся изолированными корабли, османский флот снялся с якоря, рассчитывая окружить и захватить их. «Разыгралась ужасная и жестокая битва… казалось, мы видим ад воочию; не было числа снарядам и пулям; то и дело раздавался гром пушек и прочих орудий». Моряки-мусульмане выкрикивали имя Аллаха, в то время как их семьдесят небольших судов роем двинулись в схватку с врагом. Однако два транспорта, обитые [хлопком], высокобортные, с опытными командами, могли не подпустить их к себе. Рукопашный бой кипел в течение полутора часов, и нельзя было сказать, на чьей стороне перевес, пока те [османы] не вышли из сражения и не возвратились к месту стоянки. Османы потеряли одну фусту, однако было очевидно, кто одержал победу. «В турецком лагере царило великое торжество, ибо они отправили фусту капитана Джакомо Коко на дно, – вспоминал Барбаро, – а мы в страхе рыдали из-за того, что турецкий флот вырвал у нас победу». Итальянцы подсчитали свои потери: одна фуста затонула, имея на борту команду и еще немало людей – всего около девяноста искусных моряков и солдат, – другая получила серьезные повреждения, итальянцы утратили превосходство на море. Имена из длинного списка убитых хорошо знали их оставшиеся в живых товарищи: «Джакомо Коко, капитан; Антонио де Корфу, компаньон; Андреа Стеко, помощник капитана; Жуан Мараньон, арбалетчик; Троило де Грези, арбалетчик…» и так далее. «Все пошли ко дну вместе с фустой и захлебнулись, да смилостивится над ними Господь».

Однако с наступлением утра 29 апреля оказалось – дело обстоит еще хуже. Обнаружилось, что не все пропавшие утонули. Около сорока человек спаслось с затонувшего судна, и под покровом темноты, в неразберихе, возникшей в ходе битвы, они выбрались на турецкий берег. Их взяли в плен. Теперь Мехмед велел посадить их на кол на виду у жителей города – как наказание и предупреждение. Выжившие в ужасе следили со стен за приготовлениями. То, что они увидели, живо описал Якопо де Кампи, генуэзский купец (к тому моменту он двадцать пять лет вел торговлю в османской империи):

Великий Турок [приказывает] людям, которых он желает подвергнуть казни, лечь на землю; острый длинный кол помещают в выход прямой кишки; держа обеими руками большую колотушку, палач забивает ее со всей силы, так что кол, именуемый пало, вонзается в тело человека, и в зависимости от того, на какую длину он вошел, человек кончается в муках или умирает мгновенно; затем палач поднимает кол и втыкает его в землю; и так несчастного оставляют при последнем издыхании; он более не живет.

Итак, «колья были вкопаны, и они [казненные] были оставлены умирать на виду у тех, кто охранял стены».

Европейские писатели того времени многократно изображали этот способ казни, причем считали, что его применяют одни лишь турки. Сажание на кол, особенно в качестве средства деморализовать защитников осажденных городов, являлось очень распространенной «шоковой тактикой», которой османы научились на христианских Балканах. Впоследствии они сами стали жертвами одного из самых печально знаменитых проявлений жестокости в таком роде: сообщают, что двадцать пять тысяч турок погибли, посаженные на кол Владом Дракулой на дунайских равнинах в 1461 году. Даже Мехмед ужаснулся, услышав рассказы очевидцев. Его преследовало видение «бесчисленных кольев, вкопанных в землю, отягощенных не плодами, но трупами». В центре «композиции» на самом высоком колу (дабы отметить статус казненного) торчало тело Хамзы-бея, бывшего некогда адмиралом Мехмеда, в так и не снятых с него пурпурных одеждах, приличествовавших его должности.

Днем 28 апреля вид посаженных на кол итальянских моряков, хорошо различимых со стены, возымел желанный эффект: «скорбь о юношах, охватившая Город, не поддается описанию», – сообщал Мелиссин. Однако от горя горожане быстро перешли к ярости. Пытаясь облегчить боль утраты и разочарование из-за неудачной атаки, они ответили жестокостью на жестокость. С начала осады в Городе содержалось примерно двести шестьдесят плененных турок. На следующий день, вероятно, по распоряжению Константина, защитники Города отомстили осаждающим. «Наших людей охватил гнев, и они жестоко умертвили турок, которых содержали в тюрьме, на виду у их товарищей». Одного за другим их выводили на бастионы и вешали «по нескольку человек» перед лицом наблюдавшей за происходящим османской армии. «Таким образом, – с сожалением писал архиепископ Леонард, – из-за смеси нечестия и бесчеловечности война стала еще более ожесточенной».

Трупы повешенных узников и посаженных на кол моряков скалились друг на друга через линию фронта, однако по завершении цикла насилий стало очевидно – инициатива вновь перешла к осаждающим. Османский флот по-прежнему стоял в бухте, и защитники понимали: в основном контроль над Золотым Рогом ими потерян. Провалившаяся ночная атака сильно уменьшила шансы оборонявшихся. По размышлении причины неудачи стали ясны. На головы виновных посыпались проклятия, причем особенно негодовали сами же итальянцы. Конечно же, отсрочка предложенной Коко атаки оказалась роковой. Каким-то образом врагу удалось узнать планы осажденных, и он устроил засаду: Мехмед передвинул дополнительные пушки к внутренней части гавани, подготовившись к вылазке противника, а свет с башни в Галате стал сигналом, поданным кем-то из генуэзской колонии. Между группировками итальянцев готова была вспыхнуть ссора.

Глава 11
Ужасные машины
28 апреля – 25 мая 1453 года

Для ведения осады нужны машины: различные виды «черепах»… деревянные башни, которые можно перенести с места на место… лестницы разных видов… различные инструменты для того, чтобы прорыть стены разных видов… машины, дабы забираться на стены без помощи лестниц.

Руководство по ведению осады (X в.)

Осадная башня атакует замок.

Увы, о всеблагой Отец, какая страшная катастрофа! О, почему ярость Нептуна в один миг отправила их на дно!» Взаимные обвинения после неудачной ночной атаки, причем весьма резкие, зазвучали немедленно. В этой катастрофе венецианцы потеряли от восьмидесяти до девяноста своих близких товарищей, и виновники, как они считали, были им известны: «Предательство совершили генуэзцы из Перы, восставшие на веру христианскую, – заявлял Николо Барбаро, – дабы выказать свое дружественное отношение к турецкому султану». Венецианцы утверждали – кто-то из Галаты отправился в лагерь султана и сообщил о плане. Они называли имена: или самого подеста, отправившего своих людей к султану, или человека по имени Фаузо. Генуэзцы обвиняли в поражении венецианцев: Коко был «столь жаден до почестей и славы», что проигнорировал инструкции, и в результате экспедиция потерпела неудачу. Более того, они упрекали венецианских моряков, будто те тайно нагружают свои корабли и готовятся к бегству из Города.

Разразился грандиозный скандал: «каждая из сторон обвиняла другую в намерении бежать». На поверхность всплыла вражда между итальянцами, уходившая корнями в глубокое прошлое. Венецианцы вновь разгрузили корабли по приказу императора и предложили генуэзцам тоже «отнести рули и паруса в Константинополь в безопасное место». Генуэзцы отвечали, что у них нет намерения покидать Город: дескать, в отличие от пришельцев из Венеции у них в Галате есть жены, семьи и имущество, «и они намерены защищать их до последней капли крови» – и отказались передать «свой славный город, украшение Генуи, во власть» венецианцев. Весьма двусмысленный характер позиции генуэзцев, живущих в Галате, давал и осажденным, и осаждающим повод для обвинения в обмане и предательстве. Они торговали с теми и с другими, однако их симпатии, естественно, были на стороне братьев-христиан, и они скомпрометировали свой внешний нейтралитет, позволив прикрепить цепь к своим стенам.

Вероятно, Константину пришлось самому вмешаться в ссору между подозрительными итальянцами, однако Золотой Рог оставался зоной, вызывавшей неослабное напряжение. Моряки-христиане, боявшиеся ночных нападений, а также быть взятыми в клещи двумя частями османского флота (одна находилась внутри бухты, близ Долины источников, другая – за ее пределами, у Диколона), не могли вздохнуть спокойно. День и ночь они пребывали в состоянии боевой готовности, напрягая слух и ожидая приближения брандера. У Долины источников заряженные османские пушки оставались направлены на предполагаемый сектор атаки, однако турецкие корабли не двигались. Потеряв Коко, венецианцы провели реорганизацию. На его галеру назначили другого капитана – Дольфина Дольфина. Высказывались также новые соображения о том, как уничтожить османские корабли в бухте. Очевидно, после неудачи 28 апреля атаковать с судов сочли слишком рискованным делом, и было принято решение использовать долгосрочные средства, дабы доставить противнику неудобства.

3 мая обороняющиеся поместили две довольно большие пушки близ водяных ворот, выходивших к Золотому Рогу прямо напротив османского флота, на расстоянии примерно семисот ярдов от него, и стали стрелять по кораблям. Многообещающее начало: несколько фуст затонуло, и «многие из их людей были убиты в результате нашего обстрела», как писал Барбаро. Однако османы быстро приняли ответные меры. Они отвели корабли за пределы досягаемости, а затем дали ответный залп из трех больших пушек, «причинив [врагу] значительный ущерб». Десять суток подряд две батареи день и ночь стреляли через пролив, однако ни те ни другие не могли подбить вражеское орудие, «поскольку наши пушки находились за стенами, а их были защищены прочной насыпью, притом что обстрел велся на расстоянии полумили». Таким образом, в ходе противостояния возникла патовая ситуация. Напряженность в бухте продолжала сохраняться, и 5 мая Мехмед нанес артиллерийский удар по собственной инициативе.

Некоторое время он непрерывно раздумывал над тем, как бомбардировать корабли у заграждения, учитывая, что стены Галаты будут находиться в секторе обстрела. Мехмед решил – необходимо создать пушку с более изогнутой траекторией полета ядра, способную стрелять из-за генуэзского поселения. Он приказал своим пушкарям создать примитивную мортиру, «которая могла бы посылать снаряды очень высоко, так что когда камень упадет, он поразит судно прямо посредине и потопит его». В должный срок мастера отлили новую пушку. Ее поместили на холме за Галатой, и обстрел начался. Траектория усложнялась за счет того, что стены городка находились в секторе обстрела, но это, несомненно, было выгодно Мехмеду: таким образом он получал возможность оказывать психологическое давление на генуэзцев, вызывавших у него подозрения. Когда первые выстрелы из мортиры прогремели над крышами, жители города, несомненно, ощутили, как османская петля все туже стягивает их анклав. Но вот «с вершины холма прогрохотал» третий выстрел за день. Ядро поразило не вражеское судно, а палубу нейтрального генуэзского купеческого корабля водоизмещением «в триста бочек, нагруженного шелком, воском и другими товарами стоимостью двенадцать тысяч дукатов. Он немедленно пошел ко дну, так что ни верхушку мачты, ни корпуса было уже не видать, и немало людей, находившихся на нем, утонуло». Тут же все суда, охранявшие заграждение, двинулись под защиту стен Галаты. Обстрел продолжался. Дальность его понемногу уменьшалась, и ядра начали поражать стены и дома самого городка. Люди на галерах и кораблях гибли от ударов каменных снарядов. «Некоторые выстрелы убивали по четыре человека», однако стены служили надежной защитой для кораблей, и ни одно судно больше не затонуло. Генуэзцы впервые очутились непосредственно под огнем, и хотя погибла только одна жительница города – «женщина безупречной репутации, стоявшая посреди группы из тридцати человек», декларация о намерениях османов прозвучала недвусмысленно.

Выразить недовольство этим нападением из городка в лагерь султана отправилась депутация. Визирь и бровью не повел. Он заявил, что турки полагали, будто корабль принадлежит врагу, и вежливо заверил: «все, что следует, будет выплачено», когда Город наконец падет. «Сие враждебное действие – вот истинная плата турок за дружбу, явленную им генуэзцами», – саркастически высказался Дука, намекая на информацию, благодаря которой атака Коко была сведена на нет. Тем временем каменные ядра по-прежнему проносились по изогнутой траектории над Золотым Рогом. К 14 мая, согласно сведениям Барбаро, османы произвели выстрелы «двумя сотнями и двенадцатью каменными ядрами; каждое из них весило самое меньшее двести фунтов». Флот христиан невозможно было использовать – его в буквальном смысле приперли к стене. Задолго до наступления этого дня стало ясно – христиане потеряли возможность эффективно контролировать Золотой Рог, а насущная нужда в людях и материалах на стенах, ограждавших Город с суши, еще более усиливала разногласия между моряками. Теперь, когда напряжение уменьшилось, Мехмед приказал построить понтонный мост через бухту выше Города, неподалеку от стен, намереваясь сократить линии сообщения и получить возможность перемещать людей и орудия, как ему будет угодно.

* * *

Мехмед также усилил нажим и со стороны стен, ограждавших Город с суши. Он начал использовать тактику изматывания и все увеличивавшегося психологического давления. Теперь, когда защитникам пришлось еще больше растянуть свои силы, он решил изнурить их, ведя непрерывный обстрел из пушек. В конце апреля он передвинул некоторые из больших орудий к центральному участку стены близ ворот Святого Романа, «ибо в том месте стена городская была и ниже и обветшала», хотя по-прежнему яростно атаковалась одиночная стена в районе дворца. Пушки стреляли день и ночь. То и дело через нерегулярные промежутки времени организовывались небольшие стычки, дабы проверить, насколько ослабела защита. Иногда обстрел прекращался на несколько дней, чтобы усыпить внимание обороняющихся и вызвать у них обманчивое ощущение безопасности.

Ближе к концу апреля мощный обстрел уничтожил верхнюю часть стены высотой около тридцати футов. Однажды после наступления темноты люди Джустиниани в очередной раз принялись за работу, заделывая брешь земляной насыпью. На следующее утро пушки возобновили атаку. Однако к полудню пороховая камера одной из них треснула (вероятно, причиной послужила трещина в стволе, хотя русский хронист Нестор Искандер заявляет – орудие разрушил выстрел из пушки защитников Города). Мехмед пришел в ярость и тут же отдал приказ идти на приступ. Начавшееся нападение застало защитников врасплох. Завязалась отчаянная схватка. В Городе зазвонили колокола, и люди кинулись на бастионы. «От стука оружия и сверкания его казалось, будто весь Город содрогается до основания». Атакующие османские войска были сброшены вниз; их затоптали те, кто следовал за ними, в неистовстве спеша достичь стен. Отвратительное зрелище, по словам Нестора Искандера: «И наполнились рвы доверху трупами человеческими, так что через них карабкались турки, как по ступеням, и сражались, мертвецы же были для них как бы мост и лестница к стенам городским». В конце концов атаку с громадным трудом удалось отразить, хотя продолжалась она до наступления ночи. Трупы грудами лежали в канавах, «наполнившихся кровью». Обессиленные солдаты и горожане отправились спать, оставив раненых стонать за стенами. На следующий день монахи вновь взялись за свой скорбный труд: они хоронили погибших христиан и подсчитывали число павших врагов. Константина, переутомленного изнурительной борьбой, конечно же, удручали серьезные потери.

Действительно, усталость, голод и отчаяние начали оказывать пагубное действие на защитников Города. К началу мая поставки стали стремительно сокращаться. Теперь торговать с генуэзцами в Галате сделалось труднее, а отправляться в Золотой Рог на рыбную ловлю – опаснее. Во время затишья солдаты на стенах начали покидать свои посты в поисках пропитания для своих семей. Османы узнали об этом и стали предпринимать неожиданные набеги. Крючьями на палках они стаскивали с бастионов бочки, наполненные землей; случалось, что турки открыто приближались к стенам и доставали сетями пушечные ядра. Вновь зазвучали взаимные обвинения. Генуэзский архиепископ Леонард упрекнул греков, покидавших свои посты, в трусости. Те отвечали: «Что нам до обороны, если наши семьи пребывают в нужде?» Другие, полагал он, «были объяты ненавистью к латинянам». Раздавались обвинения в сокрытии продовольствия, трусости, спекуляции и обструкциях. Национальность, язык и вера дали поводы для разногласий. Джустиниани и Нотарас ссорились из-за людских резервов и материалов, необходимых для ведения войны. Леонард порицал поведение «иных людей, которые – о кровопийцы! – прятали запасы пищи или поднимали цену на нее». В тяжелых условиях осады хрупкий союз между христианами начал распадаться. Леонард проклинал Константина за неспособность контролировать ситуацию: «Императору не хватает строгости, и те, кто не подчинится ему, не будут наказаны ни словом, ни мечом». Вести о размолвках, вероятно, просачивались за крепостные стены и доходили до Мехмеда. «Начался раздор между силами, оборонявшими город», – писал о тех днях османский хронист Турсун-бей.

Стремясь сделать так, чтобы люди не пренебрегали охраной стен, отправляясь на поиски пищи, Константин приказал ежевечерне выдавать продовольствие семьям солдат. Положение было столь серьезным, что, посоветовавшись с министрами, император начал реквизировать церковную утварь, дабы переплавить ее в монеты и платить солдатам, а те смогли купить любую имевшуюся в наличии пищу. Ход, пожалуй, сомнительный, вряд ли снискавший ему симпатии благочестивых сторонников православия, воспринимавших страдания, которые выпали на долю горожан, как следствие грехов и заблуждений.

Дискуссии между командующими продолжались. Присутствие неприятельского флота в бухте Золотой Рог весьма затрудняло ведение обороны. Защитникам пришлось провести соответствующую перегруппировку войск. Наблюдатели не сводили с моря глаз буквально двадцать четыре часа в сутки, однако ничто не двигалось на западном горизонте. Вероятно, 3 мая был созван большой совет, включавший командующих, высших чиновников и иерархов, для обсуждения ситуации. Орудия все так же били по стенам, боевой дух слабел. Все понимали – приближается решающая атака. В атмосфере [дурных] предчувствий участники собрания попытались убедить Константина покинуть Город и отправиться на Пелопоннес, где он смог бы провести перегруппировку, собрать свежие силы и нанести новый удар. Джустиниани предложил свои галеры для бегства императора.

Хронисты приводят эмоциональное описание того, как ответил Константин. Он «долго молчал, обливаясь слезами, и так им ответил: «Хвалю и ценю совет ваш и знаю, что дан он мне на мое же благо, ибо может все так и случиться. Но как я могу совершить подобное и покинуть священство, и церкви Божии, и империю и всех людей? И что обо мне скажет весь мир, молю нас – ответьте мне? Нет, господа мои, нет, но да умру здесь с вами». И, пав, поклонился, горько плача. Патриарх же и все находившиеся тут люди умолкли и заплакали».

Придя в себя, Константин внес практическое предложение: венецианцы должны сейчас же отправить корабль в восточную Эгеиду на поиски идущего на выручку флота. Двенадцать человек вызвалось исполнить труднейшую задачу – прорвать османскую блокаду. Для осуществления плана подготовили бригантину. Ближе к полуночи в ночь на 3 мая матросы, одетые турками, взошли на борт маленького судна, привязанного к заграждению. Подняв османский флаг, они распустили парус. Судно незаметно проскользнуло между вражескими патрулями и устремилось на восток по Мраморному морю под покровом темноты.

Мехмед продолжал вести обстрел стен, невзирая на технические неполадки с большими пушками. 6 мая он решил, что момент для решающего удара наступил: «он отдал приказ всей своей армии еще раз двинуться маршем на Город и сражаться целый день». Новости, пришедшие из Города, вероятно, убедили его, что дух обороняющихся сломлен; возможно, он также получил предупреждение, что итальянцы понемногу собирают силы для освобождения Города. Мехмед почувствовал – ненадежность центрального участка стены в настоящий момент может сыграть в происходящем решающую роль и решил предпринять еще одну мощную атаку.

Большие орудия начали стрельбу 6 мая. Их поддержали пушки меньшего размера (подобный способ используется и в наши дни). Все это сопровождалось «криками и стуком кастаньет, дабы напугать население Города». Вскоре обрушился еще один кусок стены. Защитники дождались ночи, чтобы провести ремонт, но на этот раз одна из пушек не прекратила стрелять и в темноте. Починить брешь оказалось невозможно. На следующее утро орудие, находившееся недалеко от подножия стены, продолжило усиленную стрельбу и вновь уничтожило значительный ее участок. Османы не прекращали огня весь день. Примерно в семь часов вечера начался мощный штурм: нападающие ринулись в брешь, как всегда, производя ужасный шум. Вдали, в гавани, христиане услышали дикие крики и схватились за оружие, опасаясь атаки османского флота. Тысячи воинов пересекли ров и бросились к пролому. Однако численное превосходство не сыграло на руку атакующим в условиях ограниченного пространства. Нападающие опрокидывали друг друга, изо всех сил стараясь проложить путь в Город. Джустиниани устремился навстречу незваным гостям, и в проломе завязался отчаянный рукопашный бой.

Во время первой волны атаки штурм возглавил янычар по имени Мурад. Он устремился к Джустиниани, желая зарубить его. Генуэзца спасло от смерти только то, что со стены спрыгнул грек и отрубил нападающему ноги топором. Вторую волну возглавил некий Омар Бей, знаменосец Европейской армии. Его встретил значительный отряд греков под командованием офицера по имени Рангави. В суматохе боя, где люди рубили и кромсали друг друга, предводители приготовились сразиться один на один на глазах у своих солдат. Омар «обнажил меч и напал на него [на Рангави], и оба ожесточенно рубились. Ракхавей [23]23
  Так Нестор Искандер именует греческого воина.


[Закрыть][Рангави] же, встав на камень и взяв меч обеими руками, ударил противника по плечу и рассек его надвое, ибо имел в руках великую силу». Придя в ярость при виде гибели своего командира, османские войска окружили Рангави и поразили его насмерть. Обе стороны продолжали сражаться за его тело, что напоминало сцену из «Илиады». Греки отчаянно дрались, стремясь заполучить павшего; они выбежали из ворот толпой, «но не смогли [отбить тело], и многие из них пали». Османы изрубили на куски изувеченный труп и оттеснили греческих солдат назад, в Город. Битва свирепствовала три часа, однако защитники успешно держались. Когда бой утих, османы вновь начали стрелять из пушки, не давая защитникам заделать брешь, и предприняли второй диверсионный рейд – они хотели поджечь ворота близ дворца. Их попытка также провалилась. В темноте Джустиниани и измотанные защитники трудились, восстанавливая временные укрепления. Так как по стене велась стрельба, им пришлось построить защитный барьер из земли и древесины немного ближе, чем прежде. Стена держалась – но едва-едва. А в Городе «зарыдали греки и пришли в отчаяние от гибели Ракхавея, ибо был он доблестный и мужественный воин и любим цесарем».

Для защитников Города повторяющиеся циклы – бомбардировка, атака, ремонт – начали сливаться в одно целое. Подобно дневникам участников позиционной войны, отчеты хронистов становятся монотонными: авторы начинают повторяться. «Одиннадцатого мая, – записывает Барбаро. – В тот день ничего не произошло ни на суше, ни на море, за исключением мощного обстрела стен со стороны берега, а более ничего такого, что заслуживает упоминания… тринадцатого мая под стены пришли турки, и завязалась перестрелка, однако ни днем, ни ночью не произошло ничего значительного, за исключением продолжительного обстрела и без того находящихся в плачевном состоянии стен». Нестор Искандер начинает терять нить времени. Нарушается последовательность событий, они сливаются и повторяются. И солдаты, и горожане все сильнее уставали от сражений, от необходимости проводить ремонт, закапывать трупы и подсчитывать убитых врагов. Османы, с их скрупулезным отношением к гигиене в лагере, выносили мертвецов прочь и ежедневно сжигали их, но рвы по-прежнему оставались забитыми гниющими трупами. Тела погибших создавали угрозу заражения запасов воды: «Кровь же, оставшаяся во рвах и потоках, разлагаясь, издавала великий смрад». В Городе все больше людей устремлялись в церкви, надеясь на чудотворную силу икон. Они были поглощены мыслями о грехе и теологическими истолкованиями событий. «И было видно повсюду в Городе, как все мужчины и женщины устремились к Божьим церквам, со слезами славя и благодаря Бога и пречистую Богоматерь». В лагере османов смену дневных часов отмечали призывы к молитве. Среди войск бродили дервиши, приказывавшие верным держаться стойко и помнить о пророчествах Хадиса: «В джихаде против Константинополя треть мусульман потерпит поражение, и Аллах не простит им этого; треть будет убита в бою – они станут святыми мучениками; треть же одержит победу».