Текст книги "Константинополь. Последняя осада. 1453"

Автор книги: Роджер Кроули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Место – уникальное, ведь располагалось оно на перекрестке торговых путей и маршрутах передвижения войск. За годы существования поселений, находившихся здесь в былые времена, возле них не раз звучали топот ног и плеск весел. Ясон и аргонавты проплывали мимо, желая получить бараньи шкуры у тех, кто промывал золото в устье Днепра [3]3
  Странное утверждение. Античные авторы считали, что аргонавты приплыли в Колхиду, где никакого Днепра, естественно, нет. В древнегреческом мифе об аргонавтах речь идет о реке Фазис (современная Риони).


[Закрыть]; персидский царь Дарий провел по мосту из лодок семьсот тысяч человек, дабы сразиться со скифами; римский поэт Овидий с тоской взирал на «громадный порог двух морей», следуя к местам своего изгнания на берегах Черного моря. Построенному близ этого перекрестка христианскому городу суждено было держать под контролем богатство обширных районов, расположенных в глубине от прибрежной полосы. С востока через Босфор проникали богатства Центральной Азии, оседая в главном городе империи: золото варваров, мех и рабы из России, икра с Черного моря, воск и соль, пряности, слоновая кость, янтарь и жемчуг из отдаленных районов Востока. На юге сухопутные дороги вели к городам Ближнего Востока – Дамаску, Алеппо и Багдаду; на западе же морские маршруты через Дарданеллы открывают дорогу ко всему Средиземноморью: пути к Египту и дельте Нила, богатым островам – Сицилии и Криту, Апеннинскому полуострову и всему, что находится за Гибралтарским проливом. Под рукой были строевой лес, известняк и мрамор для возведения громадного города и все необходимое для обеспечения его существования. Удивительные течения Босфора приносили богатый сезонный улов рыбы, тогда как поля европейской Фракии и плодородные долины Анатолийского плато в изобилии давали оливковое масло, зерно и вино.

Процветающий город, выросший здесь, стал олицетворением величия империи, которой управлял римский император и где обитало грекоязычное население. Константин спланировал сеть улиц с колоннадами, по краям которых расположились общественные здания с портиками, а также большие площади, сады, обелиски и триумфальные арки, языческие и христианские. Здесь находились статуи и монументы, сохранившиеся еще от классической эпохи (включая знаменитых коней, сделанных, возможно, скульптором Лисиппом для Александра Великого, ныне символ Венеции), Ипподром, способный соперничать с римским, императорские дворцы и церкви, «которых здесь больше, чем дней в году». Население Константинополя, города из мрамора и порфира, чеканного золота и великолепных мозаик, в лучшие времена насчитывало пятьсот тысяч человек. Он поражал приезжих, прибывающих сюда по торговым делам или для того, чтобы выразить почтение владыкам Восточной Римской империи. Варвары из невежественной Европы, раскрыв рты, смотрели на «Город – предмет вожделений всего мира». Реакция Фульхерия Шартрского, побывавшего в Константинополе в XI веке, типична для многих, чьи свидетельства дошли до нас через столетия: «О блистательный город, сколь он величествен, сколь прекрасен, как много в нем монастырей, как много дворцов, возведенных великими трудами, на его улицах, как много произведений искусства, поражающих тех, кто их созерцает. Трудно описать, сколь велико тут изобилие прекрасных вещей, золота и серебра, одежд разнообразного покроя и столь почитаемых святых реликвий. Корабли в любое время заходят в порт, так что нет ничего такого, чего пожелал бы человек и что не привозилось бы сюда».

Византия являлась не только последней преемницей Римской империи, но и первой христианской страной. С самого основания ее главный город воспринимался как подобие небес, воплощение триумфа Христа, а византийский император рассматривался как наместник Бога на земле. Признаки христианского культа можно было видеть повсюду: вздымающиеся купола церквей, звон колоколов и деревянных гонгов, огромное число монахов и монахинь, монастыри, бесконечные процессии с иконами на улицах и стенах, непрерывные богослужения и христианские церемонии, в которых проводили время набожные горожане и их император. Посты, праздничные дни и всенощные бдения заменяли собой календарь: по ним велся отсчет времени; они составляли основу распорядка жизни. Город сделался сокровищницей реликвий христианства, собранных в Святой земле. Западные христиане с завистью взирали на них. Здесь находились голова Иоанна Крестителя, терновый венец с головы Христа, гвозди из его креста, камень из гробницы Спасителя, реликвии апостолов и тысячи других чудотворных раритетов, помещенных в золотых раках и усыпанных драгоценными камнями. Православная религия оказывала могучее воздействие на человеческие эмоции благодаря ярким цветам мозаики и икон, таинственной красоте своих литургий, когда звуки возносятся и замирают во мраке церкви при мерцании лампад, курящемуся ладану и тщательно разработанному церемониалу, в рамках которого существовали церковь и император. Сама сложная система великолепного ритуала создавала у людей впечатление, будто они вознеслись на небеса. Русский гость, присутствовавший при коронации императора в 1391 году, пораженный зрелищностью и роскошью мероприятия, писал:

Певцы пели пречудно и странно, уму непостижимо. И шествовал царь так медленно и тихо от передних дверей до чертога. По обе стороны царя шли двенадцать вооруженных воинов, одетых с головы до ног в железную броню. А перед ними шли два знаменосца, волосы их черные, а знамена их, одежды и шапки красные. А перед этими двумя знаменосцами шли приставы (подвойские), посохи их серебром и золотом окованы… Когда царь дошел до чертога и вошел в пресветлый чертог, облачился в царскую багряницу и диадему царскую… Тогда началась божественная литургия. Кто может описать всю эту красоту? [4]4
  Описание принадлежит Митрополиту Киевскому и всея Руси Пимену.


[Закрыть]

Собор Святой Софии.

В центре Города, подобно бросившему якорь громадному кораблю, находился огромный собор Святой Софии, построенный Юстинианом всего за шесть лет и освященный в 537 году, – самое необычное сооружение позднеантичного времени, строение, с необъятностью которого могло соперничать только его великолепие. Огромный, устремленный ввысь купол собора являл собой непостижимое чудо для тех, кто его созерцал. «Кажется, – писал Прокопий, – будто он не опирается на мощные каменные стены, но покрывает пространство под собою, свешиваясь с небес». Под куполом находилось такое огромное пространство, что видевшие его в первый раз в буквальном смысле лишались дара речи. Своды, украшенные четырьмя акрами золотой мозаики, были столь великолепны, что, по словам Павла Силенциария, «золотой поток лучей проливается вниз и поражает взор человека, так что трудно смотреть на него», в то время как красота цветного мрамора ввергала зрителя в поэтический транс. Мраморные плиты выглядели так, словно были «усыпаны звездами… как если бы молоко расплескалось по черной сияющей поверхности… или как море, или как изумруд, или, опять же, как синие васильки в траве, там и сям присыпанные снегом». Именно красота литургии в соборе Святой Софии побудила русских принять православие после того, как в X веке миссия из Киева, посетив церковную службу, сообщила следующее: «И не знали, на небе или на земле мы, ибо нет на земле такого зрелища и такой красоты, и не знаем, как и рассказать об этом, – знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми». Великолепию православия, выражавшемуся даже в мелочах, противостояла скромность ислама. Он предлагал отвлеченную простоту пустынного горизонта, несложное богослужение, которое мог исполнять всякий, лишь бы было видно солнце, прямой контакт с Богом, другие образы, краски и музыку, и восхитительные метафоры божественной тайны, призванной вознести дух на небеса. И православные, и мусульмане были полны решимости заставить мир принять их собственное видение Бога.

Духовная жизнь в Византии отличалась такой интенсивностью, какую трудно отыскать еще в истории христианства. Стабильности империи временами угрожали группы военных командиров, удалявшиеся в монастырь; вредило ей и обсуждение теологических вопросов прямо на улицах, протекавшее с такой страстью, что это приводило к мятежам. «Весь Город полон трудового люда и рабов, и все они богословы», – с раздражением сообщал один из путешественников, посетивший Константинополь. «Если вы попросите человека обменять деньги, он расскажет вам, чем Бог Сын отличается от Бога Отца. Если вы спросите о ценах на хлеб, он начнет доказывать, что Сын меньше Отца. Если вы поинтересуетесь, готова ли ванна, вам сообщат, что Сын был создан из ничего». Один Христос или их несколько? Исходит ли Святой Дух только от Отца или от Отца и Сына? Являются иконы идолами или святынями? Это были не праздные вопросы: от ответа на них зависели спасение или гибель души. Проблемы православия и ереси в жизни империи играли такую же взрывоопасную роль, как и гражданские войны, и столь же серьезно угрожали ее единству.

Мир византийского христианства был также до странности фаталистичен. Считалось, что все предопределено Богом, и любое несчастье, от потери кошелька до величайшей осады, рассматривалось как возмездие за личный или общий грех. Император занимал свое положение по Божьей воле, но если его свергали в результате дворцового переворота, разрубали на части заговорщики, нападали на него в ванной, душили, волочили привязанным к коням по улицам или просто ослепляли и отправляли в изгнание (ибо императоры часто становились жертвами превратностей судьбы) – это также считалось проявлением Божьей воли и указывало на какие-то неизвестные грехи. И поскольку, как считалось, участь человека предопределена, то византийцев мучили суеверия, связанные с пророчествами. Обычно сомневавшиеся в прочности своего положения императоры открывали Библию наугад и читали, надеясь узнать собственную судьбу. Всеобщее пристрастие к предсказаниям вызывало озабоченность у церкви, часто поносившей его, но оно слишком глубоко укоренилась в душах греков, чтобы можно его было исторгнуть. Это иногда принимало причудливые формы. Араб, посетивший Константинополь в IX веке, наблюдал забавный обычай узнавать с помощью лошадей о ходе военной операции, протекавшей в далеких краях: «Их вводят в церковь, где подвешены уздечки. Если лошадь берет уздечку ртом, люди говорят: «Мы одержали победу в краю ислама». [Иногда] лошадь подходит, нюхает уздечку, возвращается назад и больше не приближается к ней». Тогда люди, по-видимому, уходили мрачные, охваченные предчувствием поражения».

Опасности, связанные с высоким положением: императора Романа Августа Аргира топят в ванне, 1034 г.

В течение многих столетий образ Византии и ее главного города, блистательного, как солнце, оказывал сильнейшее влияние на соседние с ней страны. От нее исходил ослепительный блеск богатства; казалось, она неподвластна времени. Ее валюта, безант, украшенный изображением императора, являлся золотым стандартом Ближнего Востока. На Византию падал отсвет славы Римской империи. В мусульманском мире ее знали просто как «Рум», Рим, и так же, как и Рим, она представляла собой предмет вожделений и зависти кочевых полуварварских народов за ее пределами. Скитающиеся племена с Балкан и венгерских равнин, из русских лесов и азиатских степей буйными волнами обрушивались на ее рубежи: гунны и готы, славяне и гепиды, авары, тюрки-болгары и дикие печенеги – все они проходили по землям Византии.

В лучшие свои времена империя охватывала все Средиземноморье, от Италии до Туниса, но она расширялась и сжималась подобно огромной карте, то и дело сворачивающейся по краям. Год за годом имперские армии и флоты покидали большие гавани на побережье Мраморного моря с развевающимися знаменами и под пение труб, стремясь вернуть утерянные провинции или защитить границы. Византия всегда оставалась воюющей империей, а Константинополь в силу своего положения на пересечении путей постоянно подвергался давлению со стороны как Европы, так и Азии. Из длинной череды завоевателей, являвшихся под стены Города в первые пять веков его существования, наибольшее упорство проявляли арабы. Персы и авары приходили в 626 году, болгары подступали в VIII, IX и X веках, русский князь Игорь – в 941 году. Осада являлась обычным состоянием для греческого народа и темой его древнейшего мифа: помимо Библии, люди знали также гомеровскую легенду о Трое. Это делало их практичными и суеверными одновременно. Поддержание в должном состоянии городских стен было постоянной заботой горожан. Они следили, чтобы амбары было полны зерна, цистерны – воды. Но первоочередное значение с точки зрения православной религии придавалось духовной защите. Иконы Богородицы, покровительницы города, выставлялись на стенах во время кризисных ситуаций. Они пользовались у византийцев таким же доверием, как и Коран у мусульман. Считалось, именно иконы Богородицы спасли Город во время осады в 717 году.

Ни одной из армий, разбивавших лагеря под стенами Константинополя, не удавалось преодолеть эту духовную и психологическую защиту. Методы штурма укреплений, меры по блокированию Города с моря, попытки уморить осажденных голодом так и не принесли победы никому из осаждающих. Хотя нередко слабость империи и доходила до критического уровня, Византия демонстрировала удивительную устойчивость. Инфраструктура Города, прочность институтов империи и наличие выдающихся лидеров в кризисные моменты создавали впечатление как у византийцев, так и у их врагов, что Восточная Римская империя будет существовать вечно.

Однако опыт арабских осад произвел глубокое впечатление на жителей Константинополя. Люди признали в исламе серьезную силу; мусульмане качественно отличались от других врагов. Собственные пророчества византийцев о сарацинах, под чьим именем были известны арабы у христиан, выражали предчувствия о будущем мира. Один из писателей объявил их четвертым зверем из Апокалипсиса, чье «царствие будет четвертым на земле, оно окажется самым ужасным из всех царств и превратит всю землю в пустыню». А в конце XI века ислам нанес Византии второй удар. Все случилось так неожиданно, что никто в то время не смог оценить его значение.

Глава 2
Мечты о Стамбуле
1071-1422 годы

Я видел, как Бог заставил солнце власти светить над Домом тюрок и окружил его небесными сферами, как Он дал им имя «тюрки», даровал им господство, сделал их царями века сего и предал правивших в те времена народами владык в их руки.

Аль-Кашгари

Столкновение ислама и христианства: мусульмане и крестоносцы.

Именно с возвышением тюрок дремавший дух джихада пробудился вновь. Впервые тюрки попали в поле зрения византийцев еще в VI веке, когда они прислали послов в Константинополь просить о союзе против Персидской империи. Для византийцев они являлись участниками бесконечных перемещений племен, пробивавших себе дорогу к великому Городу. Их родина лежала за Черным морем и простиралась до самого Китая. Тюрки – язычники-степняки, обитатели холмистых пастбищ Центральной Азии. Время от времени оттуда выплескивались и разоряли соседние народы сокрушительные волны нашествий кочевников. Они оставили нам слово ordu – орда – как память о тех событиях, подобно слабому отпечатку копыта на песке.

Византия не раз претерпевала нападения кочевников-тюрок еще задолго до того, как узнала их имя. Первыми тюрками, напавшими на поселенцев, говоривших по-гречески, следует считать, вероятно, гуннов, чьи племена волнами прокатились через христианский мир в IV веке. За ними последовали болгары, и каждая следующая волна была неостановима, точно нашествие саранчи, опустошающей землю. Византийцы считали нашествия наказанием Господним за грехи христиан. Подобно своим «родичам»-монголам, тюркские народы вели жизнь в седле меж великой землей и еще более великим небом. Они почитали и то и другое, а посредниками им служили шаманы. Их подвижные племена, кочуя без устали, пасли стада и нападали на соседей – тем они и жили. Грабеж был смыслом их существования, города – их врагами. Использование составного лука и мобильной тактики конницы давало им военное превосходство над оседлыми народами, которое арабский историк Ибн Хальдун считал главной составляющей исторического процесса. «Оседлые народы обленились и привыкли к легкой жизни, – писал он. – Они полностью уверены в собственной безопасности, находясь за стенами, которые их окружают, и укреплениями, которые их защищают. У бедуинов нет ворот и стен. Они носят оружие, не снимая его. В пути они зорко смотрят во все четыре стороны. Они забываются кратким сном… лишь когда находятся в седле. Они не оставляют без внимания ни далекий лай, ни шорох. Стойкость стала их характерной чертой, а храбрость – их сущностью». Этой теме суждено было вскоре отозваться как в христианском, так и мусульманском мире.

Регулярные потрясения в сердце Азии продолжали выбрасывать тюркские племена на запад. К IX веку они вошли в соприкосновение с мусульманским населением Ирана и Ирака. Халиф Багдадский оценил их боевые качества и включил в собственные войска как своего рода военных рабов. К концу X века ислам окончательно утвердился среди тюрок в приграничных областях, и все же они не ассимилировались, сохранив национальное своеобразие и язык. Вскоре им предстояло захватить власть над хозяевами. К середине XI века тюркская династия – сельджуки – заняла султанский трон в Багдаде, а к концу столетия мусульманским миром, от Азии до Египта, по большей части правили тюрки.

Быстрота, с которой они возвысились в мусульманском мире, при том что их нередко воспринимали враждебно, широко воспринималась как чудо, предопределенное свыше, совершенное Господом, «желающим вдохнуть в ислам новую жизнь и восстановить единство мусульман». Возвышение тюрок совпало с правлением шиитской династии в Египте, придерживавшейся неортодоксальных воззрений, так что турки-сельджуки, избранные для поддержки ортодоксальной традиции суннитов, смогли получить легитимный статус как истинные гази – воины за веру, ведущие джихад против неверных и мусульман, впавших в ересь. Воинственный дух ислама весьма соответствовал воинственному нраву тюрок; желание грабить узаконивалось благочестивым служением Аллаху. Под влиянием тюрок у мусульман возродилось рвение, присущее ранним арабским завоеваниям. Вновь в большом масштабе началась война против врагов-христиан. Хотя сам Саладин был курдом, он и его последователи повели в бой армии по преимуществу тюркские. «Хвала Господу, – писал аль-Ревенди в XIII веке, – у мусульманской веры надежная опора… На земли арабские, персидские, византийские и русские турки приходят с мечом, и страх перед ними живет глубоко в людских сердцах».

Он написал так незадолго до того, как война между христианами и мусульманами, медленно тлевшая в течение столетий на южных границах Анатолии, опять разгорелась в результате нового натиска. Сельджуков в Багдаде потревожили непокорные племена кочевников – туркмены, чье желание грабить было неуместно в сердце мусульманских земель. Они воодушевили эти драчливые племена обратить свою энергию на запад, на Византию – на царство Рум. К середине XI века хищные воители-«гази» нападали на христианскую Анатолию «во имя священной войны» столь часто, что император Константинополя оказался перед необходимостью предпринять решительные действия.

В марте 1071 года император Роман IV Диоген самолично отправился на восток, намереваясь исправить ситуацию. В августе он оказался лицом к лицу с армией – но не туркмен, а сельджуков, во главе которой стоял блистательный полководец султан Алп-Арслан, «лев и герой», – близ Манцикерта в восточной Анатолии. Произошло нечто любопытное. Султан не желал драться. Его главной целью была не война против христиан, а низложение ненавистного шиитского режима в Египте. Он предложил перемирие, от которого император отказался. В последовавшей битве мусульмане одержали решительную победу, причем решающую роль сыграла классическая тактика кочевников – засады. Византийские наемные войска дезертировали. Ромей спас себе жизнь, поцеловав землю перед султаном-завоевателем, а тот поставил ему ногу на склоненную шею – символическое зрелище триумфа и поражения. Происшедшее ознаменовало переломный момент мировой истории – и катастрофу для Константинополя.

Для византийцев битва при Манцикерте стала «Днем Ужаса» – поражением, чьи результаты напоминали по масштабам последствия землетрясения, и это видение часто преследовало их в грядущем. Итог явился ужасающим, хотя сами жители Константинополя осознали это далеко не сразу. Туркмены хлынули в Анатолию, не встречая сопротивления. Если прежде они приходили и вновь отступали, то теперь оставались, продвигаясь все дальше и дальше по анатолийской территории, напоминающей своей формой львиную голову. После жарких пустынь Ирана и Ирака высокое ровное плато пришлось по душе кочевникам из Центральной Азии с их юртами и двугорбыми верблюдами. Они принесли с собой ортодоксальную религию суннитов с ее четкой структурой, но с ними шли и более радикально настроенные последователи ислама: суфии, дервиши, бродячие «святые люди», проповедовавшие как джихад, так и мистическое почитание святых, импонировавшее христианским народам. За двадцать лет, прошедших после Манцикерта, тюрки достигли побережья Средиземного моря. В основном они не встречали сопротивления со стороны смешанного христианского населения: часть его перешла в ислам, в то время как остальные были только рады освободиться от налогов и преследований со стороны Константинополя. Мусульмане считали христиан «Народом Книги», поэтому предоставляли им защиту закона и свободу вероисповедания. Схизматические христианские секты даже приветствовали установление турецкого правления: «Памятуя о справедливости и доброте тех, кто правил ими, они предпочитали жить под их властью, – писал Михаил Сириец. – У турок отсутствуют представления о святых тайнах… и потому они не имеют привычки вникать в вопросы веры или преследовать кого бы то ни было по своему усмотрению в отличие от греков, – продолжает он, – народа злодеев и еретиков». Внутренние раздоры в Византийском государстве воодушевили тюрок. Вскоре их пригласили принять участие в гражданских войнах, дробивших Византию на части. Завоевание Малой Азии произошло с такой легкостью и встретило столь малое сопротивление, что к тому моменту, когда другая византийская армия потерпела поражение в 1176 году [5]5
  Имеется в виду сражение при Мириокефале 17 сентября 1176 года, когда турки-сельджуки во главе с Килич-Арсланом разгромили армию императора Мануила I Комнина.


[Закрыть], возможность изгнать пришельцев была утрачена навсегда. Поражение при Манцикерте имело необратимые последствия. К 1220-м годам западные писатели уже именовали Анатолию Турцией. Византия лишилась своего источника продовольствия и живой силы навсегда. И почти в тот же самый момент Константинополь потрясла катастрофа, сравнимая по силе с описанной выше. Она пришла оттуда, откуда ее не ожидали – с христианского Запада.

Задачей крестоносцев считалась попытка остановить военную экспансию турок-мусульман. Именно сельджуков, «ненавистную расу, всецело отвратившуюся от Бога», имел в виду папа Урбан II в своей судьбоносной речи в Клермоне в 1095 году, когда призвал «изгнать эту подлую расу из наших земель» и положил начало крестовым походам, продолжавшимся в течение трехсот пятидесяти лет. Несмотря на поддержку братьев-христиан на Западе, этому предприятию суждено было стать длительным источником беспокойства для византийцев. С 1096 года и далее их посещали шедшие волна за волной рыцари-грабители, ощупью пробиравшиеся через империю к Иерусалиму и ожидавшие поддержки, питания и благодарности от своих православных собратьев. Общение вызвало взаимное непонимание и подозрения. Каждая из сторон имела возможность с близкого расстояния наблюдать различия в обычаях и формах религиозного культа другой стороны. В итоге греки пришли к выводу, что их западные братья, носившие тяжелое вооружение, – немногим лучше, чем неотесанные варвары, ищущие приключений; их миссия – лишь лицемерное прикрытие имперских амбиций, скрывавшихся за мнимым благочестием. «Они отличаются необузданной гордыней, жестоким характером… и вдохновляются глубоко укоренившейся ненавистью к [нашей] Империи», – сожалел Никита Хониат. В действительности византийцы часто отдавали предпочтение живущим с ними бок о бок соседям-мусульманам: близость эта привела к возникновению своего рода знакомства и уважения, которыми сопровождались отношения обеих сторон в течение столетий, прошедших с того момента, как разразилась священная война. «Мы должны жить вместе как братья, хотя наши обычаи, манеры и религия различны», – написал однажды патриарх Константинополя багдадскому халифу. Крестоносцы, со своей стороны, увидели в византийцах развращенных еретиков, чьи взгляды, с их точки зрения, имели восточный характер и потому не внушали доверия. Сельджукские и турецкие солдаты регулярно сражались за византийцев. Крестоносцы ужаснулись и тому, что в Городе, чьей покровительницей считалась Пресвятая Дева, стояла мечеть. «Константинополь надменен в своем богатстве, предатель в делах, и вера его испорчена», – заявил крестоносец Одо де Девиль. Еще более дурным знаком стало изумление, которое испытали крестоносцы, увидев богатства Константинополя и его знаменитое собрание усыпанных драгоценными камнями реликвий. Завистливые интонации проскальзывают в сообщениях, отправлявшихся назад в маленькие города Нормандии и на Рейн: «С тех пор как мир стоит, – писал маршал Шампани [6]6
  Жоффруа де Виллардуэн, автор интересной хроники о Четвертом крестовом походе, где отражается точка зрения его руководителей (см. Виллардуэн Ж. де. Завоевание Константинополя. М., 1993). О нем идет речь ниже.


[Закрыть], – никогда не случалось, чтобы столько богатств было собрано в одном городе». То было несомненное искушение.

Запад оказывал военное, политическое и коммерческое давление на Византийскую империю уже давно, однако к концу XII века оно приняло весьма отчетливые формы. В Городе существовала большая итальянская торговая община – венецианцы и генуэзцы. Им предоставлялись специальные привилегии, и соответственно казна получала от них доход. Приземленные итальянцы, любители наживы, не пользовались популярностью: генуэзцы имели свою колонию в Галате, окруженном стенами городе на другом берегу бухты Золотой Рог. Про обитателей венецианской колонии говорили: они, «богатые и процветающие, ведут себя столь нагло, будто исполнены презрения к власти империи». Волны ксенофобии время от времени захлестывали чернь. В 1171 году Галата подверглась нападению со стороны греков и была уничтожена. В 1183 году итальянскую общину полностью вырезали при попустительстве византийского полководца Андроника Грозного.

В 1204 году проблема взаимного недоверия и насилия вновь возникла, и Константинополь был ввергнут в катастрофу, которую греки так никогда и не простили католическому Западу. В ходе одного из наиболее причудливых событий в истории христианства, Четвертого крестового похода, воины, погрузившиеся на венецианские корабли и номинально отправлявшиеся в Египет, были посланы на атаку Города. Замысел операции принадлежал Энрико Дандоло, полностью ослепшему восьмидесятилетнему венецианскому дожу, человеку бесконечного вероломства, самолично возглавившему экспедицию. Прихватив с собой подходящего претендента на императорский престол, огромный флот вошел в Мраморное море в июне 1203 года. Вероятно, крестоносцы и сами удивились, когда по левому борту показался Константинополь – город, имевший столь важное значение для христиан, – а не берега Египта. Прорвав цепь, защищавшую Золотой Рог, венецианские корабли с ходу въехали на берег, собираясь пробить стены у моря. Когда натиск атакующих ослабел, восьмидесятилетний слепец дож спрыгнул на берег с флагом Святого Марка в руке и призвал венецианцев показать, на что они способны [7]7
  Крестоносцев попросили о помощи свергнутый в результате переворота император Исаак II Ангел и его сын Алексей. Крестоносцы, с которых венецианцы потребовали непомерную сумму за перевозку морем, под нажимом последних согласились отправиться в Константинополь; по дороге они по требованию венецианцев захватили в Далмации в 1202 году христианский город Задар.


[Закрыть]. Стены взяли штурмом, и претендента Алексея с подобающими церемониями возвели на престол.

Вслед за тем в апреле (в течение всей зимы велись сомнительные тайные происки, и крестоносцы становились все более своенравны) Константинополь был полностью разгромлен [8]8
  После свержения крестоносцами узурпатора Алексея III на престол вступил сын Исаака II Алексей IV. Он обещал крестоносцам за их «услуги» огромные суммы, выплата которых вызвала сильное недовольство жителей Константинополя, и без того ненавидевшего латинян. В результате вспыхнуло восстание. Алексей IV был свергнут, и власть захватил Алексей V Мурзуфл, отказавшийся платить крестоносцам. Те, возмущенные невыполнением своих «справедливых» требований, 13 апреля 1204 года взяли Константинополь штурмом (к слову сказать, лишь со второго раза, ибо первый приступ оказался неудачным), благо наемники Алексея V, которому мечем было им заплатить, должного сопротивления не оказали.


[Закрыть]. Началась ужасная резня, целые районы пожал огонь: «Сгорело больше зданий, чем можно насчитать в трех величайших городах французского королевства», – утверждал французский рыцарь Жоффруаде Виллардуэн. Произведения искусства, хранившиеся в Городе, были уничтожены, а храм Святой Софии осквернен и разграблен. «Они ввели лошадей и мулов в храм, – писал хронист Никита Хониат, – чтобы удобнее было выносить оттуда священные сосуды и золотые и серебряные изображения, которые они срывали с престола и кафедры; когда же некоторые из этих животных поскользнулись и упали, они стали подгонять их мечами, оскверняя церковь их кровью и нечистотами». Венецианцы убрались прочь, увозя с собой великие сокровища: статуи, реликвии и красивейшие предметы, – намереваясь украсить ими собственный храм Святого Марка (в их числе находились и четыре бронзовых коня, стоявших на Ипподроме со времен Константина Великого). Они оставили Константинополь лежащим в дымящихся руинах. «О Город, Город, око всех городов, – стенал хронист Никита Хониат, – ты испил до дна чашу гнева Божия». Типичная для византийцев реакция! Однако последствия не зависели от того, кто являлся виновником катастрофы – Бог или человек: от Константинополя осталась лишь тень былого величия. Почти на шестьдесят лет Город стал столицей Латинской империи. Им правили граф Фландрский и его наследники. Византию расчленили на ряд франкских государств и итальянских колоний, в то время как большая часть населения бежала в Грецию. Ромеи основали царство в изгнании (в Никее, в Анатолии) и сравнительно успешно препятствовали дальнейшему наступлению турок. Когда они в 1261 году вернули себе Константинополь, то обнаружили: инфраструктура Города близка к уничтожению, а его владения сократились до нескольких разрозненных территорий. И пока византийцы пытались восстановить свои богатства и противостоять новым опасностям с Запада, они вновь перестали обращать внимание на мусульманскую Анатолию – и заплатили за это еще большую цену.

Анатолию продолжали потрясать своего рода сейсмические сдвиги – переселение народов в сторону Запада. Через два года после разграбления Константинополя племенной вождь Темучин преуспел в объединении враждующих кочевников внутренней Монголии в организованную военную силу и принял титул Чингисхана – Верховного правителя. Длинноволосые монголы, поклонявшиеся небу, обрушились на мусульманский мир с ужасающей яростью. Когда хаос охватил Персию, множество переселенцев подобно приливной волне устремилось на запад, в Анатолию. Материк превратился в тигель, где творились судьбы наций: греков, турок, иранцев, армян, афганцев, грузин. Когда монголы нанесли поражение наиболее сильному из тамошних государств – сельджукам Рума – в 1243 году, Анатолия превратилась в мозаику из маленьких царств. Кочевым тюркским племенам более было некуда мигрировать: соседей-неверных, которых можно было покорять, встав под знамена ислама, больше не осталось. Когда они достигли моря, некоторые из них построили флоты и начали нападать на прибрежные византийские территории; другие же дрались между собой. Анатолия представляла собой хаос. Она была раздроблена, и находиться здесь было опасно: то был «дикий запад», наводненный мародерами, грабителями и прорицателями, воодушевленными горючей смесью из мистического суфизма и ортодоксального суннизма. Туркмены по-прежнему появлялись на линии горизонта, разъезжая в своих богато украшенных седлах в поисках возможности грабежа и вечно перемещаясь с места на место, как требовала традиция гази. Однако теперь лишь одно царство Османа, не игравшее значительной роли, по-прежнему граничило с «землями неверных» – Византией – в северо-западной Анатолии.