Текст книги "Константинополь. Последняя осада. 1453"

Автор книги: Роджер Кроули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Психологически артиллерийский обстрел воздействовал на обороняющихся поначалу даже сильнее, чем материальный ущерб. Шум и вибрация, производимые крупными ядрами, облака дыма, сильные удары одних камней о другие пугали видавших виды защитников Города. Мирные жители решили – наступает конец света и грядет воздаяние за грехи. «Звук был такой, – писал османский хронист, – словно загремели трубы Страшного суда». Люди выбегали из домов, били себя в грудь, крестились и восклицали: «Кирие элейсон! [18]18
  «Кирие элейсон» – «Господи помилуй» (греч.).


[Закрыть]Что же теперь будет?» Женщины падали в обморок. Люди, заполнившие церкви, «и молитвы и мольбы возносили, плача, и рыдая, и возглашая: «Господи, Господи! Мы… далеко от тебя отступили. Все, что навел Ты на нас и на Град Твой святой, праведным и истинным судом Твоим сотворил Ты за грехи наши». При мерцающем свете перед наиболее почитаемыми иконами их уста шептали ту же самую бесконечную молитву: «Не предай же нас навеки врагам Твоим, и не разори достояния Твоего, и не лиши нас милости Твоей, и пощади нас в час этот».

Константин немало делал для поддержания морального духа защитников Города как в практическом, так и в религиозном отношении. Он ежечасно появлялся на стенах, укрепляя дух командиров и солдат. Церковные колокола звонили непрерывно, и император убеждал «всех людей не терять надежды, не ослаблять сопротивления врагу, но уповать на Господа Вседержителя».

Обороняющиеся по-разному старались ослабить ущерб от артиллерийского обстрела. Раствор мела и кирпича выливали на внешнюю стену как средство, повышающее ее прочность. В других местах для защиты от ядер использовались кипы шерсти, прикрепленные к деревянным брускам, крупным кускам кожи и дорогим гобеленам. Все это вывешивалось на стенах. Но такие меры мало помогали против сокрушительной силы артиллерийского огня. Обороняющиеся сделали все возможное, пытаясь вывести из строя гигантские орудия турок, стреляя по ним из собственных немногочисленных пушек. Но они испытывали недостаток в селитре, да и пушки турок прикрывались палисадом. Хуже всего было то, что стены и башни оказались совершенно непригодными в качестве платформ для пушек. Они не имели достаточной ширины и не могли дать место орудиям, когда те откатывались после стрельбы мощными зарядами. Им также не хватало прочности, чтобы выдерживать вибрацию, «от которой дрожали стены, в результате чего [укрепления] терпели больший ущерб, чем враг». Самая мощная пушка греков быстро взорвалась. Защитники, придя в ярость, хотели предать смерти пушечного мастера, по их мнению, продавшегося султану. «Но поскольку не нашлось бесспорных доказательств того, что мастер заслуживает такой участи, его отпустили на свободу». Вскоре стало ясно – конструкция стен Феодосия не соответствует требованиям новой эпохи в истории войн.

Греческие хронисты старались передать то, что они видели, или даже найти соответствующие термины для описания пушек. «Не существует старинного названия для этого устройства, – заявляет классически образованный Критовул. – Разве что некоторые говорят об этом как о наносящем сильнейшие удары таране или движителе. Но вообще теперь все называют его аппаратом [apparatus]». Встречаются и другие названия: бомбарды, скевы, гелеполы – «покорители городов», торменты и телеболы. Под воздействием окружающих условий язык изменялся в соответствии с новой устрашающей реальностью – ужасным опытом артиллерийской бомбардировки.

Стратегия Мехмеда, направленная на изматывание противника, в то же время обнаруживала нетерпение султана. Он решил день и ночь разрушать стены артиллерийским огнем и устраивать неожиданные нападения, рассчитывая истощить силы защитников и расширить брешь накануне решающего приступа. «Обстрел продолжался день и ночь, не было покоя от ударов и взрывов, и камни и ядра беспрерывно били в стены, – рассказывает Мелиссин, – поскольку султан надеялся таким путем облегчить себе овладение Городом (ведь нас было мало против столь многих), доведя нас до истощения и смерти, и он не давал нам возможности отдыхать от атак». Бомбардировка и борьба за ров продолжались с неослабевающим напряжением с 12 по 18 апреля.

Конечно, первоначально обстрел произвел психологический эффект, но управление гигантской пушкой было нелегким делом. Чтобы зарядить и навести ее, требовалось столько труда, что «Базилика» могла стрелять лишь семь раз в день, причем предварительный залп производился перед рассветом – он предупреждал о начале дневной бомбардировки. Иногда орудия вели себя непредсказуемо и капризно, а то и представляли опасность для обслуги. Под весенним дождем их трудно было установить на позиции, ибо они откатывались, грохоча, словно атакующий носорог, а посему часто соскальзывали из своих люлек в грязь. Опасность быть задавленными для артиллеристов еще усиливалась риском быть разорванными на куски осколками пушечного ствола, в случае если тот расколется на части. Очень скоро «Базилика» потребовала от Урбана новых забот. Сильное нагревание от разрывов начало расширять трещинки в некачественном металле – очевидно, отливка орудия такого размера оказалось делом чрезвычайно трудным. Греческий хронист Дука, живо интересовавшийся техническими вопросами, вспоминал: для решения проблемы в ствол пушки заливали горячее масло сразу после того, как вылетело ядро, чтобы попытаться предотвратить проникновение туда холодного воздуха и расширение трещин.

Однако опасность того, что ствол расколется, как стекло, продолжала беспокоить Урбана, и возмездие, согласно легенде, вскоре настигло наемника-христианина. Пристальный осмотр показал: трещины были действительно серьезными. Урбан захотел убрать пушку в тыл и переплавить ее. Мехмед же, постоянно бывший рядом, чтобы видеть, как действуют его мощные орудия и с нетерпением ожидавший успеха, приказал продолжить огонь. Взвесив, что опаснее – неисправность пушки или гнев султана, – Урбан перезарядил ее и попросил Мехмеда отойти подальше. При вспышке порохового заряда «Базилика» «треснула сразу же после выстрела и раскололась на множество кусков, убив и ранив стоявших рядом» – в том числе и самого Урбана. Есть, однако, надежные свидетельства в пользу того, что Урбан, чья смерть являлась столь желанной для христианских хронистов, расстался с жизнью иначе. Очевидно одно: его гигантское орудие рано прекратило участвовать в осаде. Его быстро укрепили железными обручами и опять пустили в дело, но оно вновь раскололось, еще больше разъярив Мехмеда. Огромную пушку изготовили с нарушением допустимых в тогдашней металлургии отклонений. Она обеспечивала скорее психологический эффект. Ее придали группе менее крупных, но все равно достаточно внушительных орудий для нанесения ущерба неприятелю.

Необходимость скорейшего взятия Города стала для Мехмеда еще более очевидной после прибытия посольства от Яноша Хуньяди из Венгрии. Целью политики Мехмеда было разделить противников. Он подписал трехлетний мир с Хуньяди, в то время регентом Венгрии, рассчитывая избежать во время попыток овладеть Константинополем удара с Запада. Посольство Хуньяди прибыло к османскому двору, дабы объявить: поскольку их повелитель слагает с себя регентство и передает власть находившемуся прежде под его опекой королю Владиславу, он более не связан договором, поэтому желает возвратить грамоту с соглашением о перемирии и получить обратно свой экземпляр. Коварный венгр задумал такой ход, дабы пригрозить туркам помешать им осуществить их планы. Вероятно, вдохновителями подобных замыслов являлись агенты Ватикана. Возник призрак венгерской армии, переправляющейся через Дунай для снятия осады с Константинополя. Поэтому весь лагерь объяло чувство неуверенности. Вместе с тем новости укрепили волю оборонявшихся.

К несчастью, визит посольства Венгрии дал повод для необоснованных слухов о том, будто члены делегации оказали серьезную помощь делу турок. Один из послов с интересом наблюдал в лагере за тем, как ведет огонь гигантская пушка. Когда он увидел, что после выстрела в определенное место артиллеристы стали готовить орудие к новому залпу в ту же точку, профессиональный интерес взял в нем верх, и венгр стал открыто смеяться над наивностью турок. Он посоветовал им навести теперь пушку «на тридцать – тридцать шесть футов в сторону от первого выстрела, но на той же самой высоте», а когда будут стрелять третий раз, пусть целятся так, «чтобы попадания образовали треугольник. Тогда вы увидите, как данная часть стены развалится». В результате применения такой методики стены начали разрушаться гораздо быстрее. Через короткое время «медведь и детеныши» стали действовать как слаженная команда. Меньшие орудия должны были обеспечивать два нижних попадания, а затем одна из больших пушек Урбана наносила удар по вершине треугольника ослабленного теперь участка стены: «Заряд действовал с такой дьявольской силой и непреодолимой мощью, что причиняемый им ущерб оказывался невосполним». Хронисты дают причудливое объяснение столь полезному для османов совету: сербский предсказатель объявил – несчастья христиан не прекратятся, пока Константинополь не попадет под власть турок. В истории венгерского посольства слились воедино предрассудки христиан: уверенность в том, что османы могут добиваться успеха лишь благодаря более сведущим в технике европейцам, что причина падения Константинополя – закат христианства, и, наконец, вера в религиозное пророчество.

Несмотря на трудности, связанные с наведением орудий и их низкой скорострельностью, бомбардировка непрерывно продолжалась начиная с 12 апреля шесть дней подряд. Теперь наиболее мощный огонь сосредоточился на долине Лика и воротах Романа. По Городу производилось примерно сто двадцать выстрелов в день. Стена начала неуклонно разрушаться. В течение недели превратились в обломки участок внешней стены, а также две башни и турель внутренней стены за ней. Однако после того страха, который поначалу нагнала бомбардировка, защитники вновь собрались с духом: «Познав мощь султанских орудий, наши воины привыкли к ним и не выказывали более ни страха, ни трусости». Джустиниани непрерывно занимался восстановительными работами и вскоре придумал эффективный в данном случае способ поправить дело после разрушения внешней стены. Временной заменой явилась конструкция из кольев. На эту опору защитники стали класть любой материал, какой только попадался под руку. Камни, дерево, хворост, кусты, комья земли – все бросалось в пролом. Куски кожи и шкуры натягивались поверх внешнего деревянного частокола в качестве защиты от зажженных стрел. Когда новая оборонительная насыпь достигла достаточной высоты, сверху положили бочки с землей на одинаковом расстоянии друг от друга. Они обеспечили позиции «зубцов», прикрывавших защитников от стрел и ядер, которыми турки осыпали укрепления. Все эти усилия потребовали огромных трудов. После наступления темноты мужчины и женщины со всего Города работали ночь напролет, таская дерево, камни и землю, чтобы восстановить укрепления там, где они пострадали днем. Непрерывный ночной труд забирал немало сил у измученного населения, но земляные работы приносили свои плоды, обеспечив неожиданно эффективное решение проблемы ликвидации последствий разрушительного действия ядер. Подобно камням, брошенным в грязь, ядра теряли ударную силу и тем нейтрализовывались: они «зарывались в мягкую и податливую землю и не могли сделать пролом в твердом и неподатливом материале».

Тем временем продолжалась упорная борьба за ров. Днем османские войска пытались наполнить его разным подручным материалом: они тащили землю, дерево, булыжники, и даже, как утверждают источники, свои собственные палатки на нейтральную полосу под прикрытием огня и бросали в траншею. Ночью защитники устраивали вылазки из калиток, стремясь вновь очистить ров и восстановить его прежнюю глубину. Стычки по всей линии стен становились ожесточенными, доходило до рукопашной. Иногда атакующие использовали сети, пытаясь вытащить столь необходимые ядра, скатившиеся в ров. Остальные солдаты продвигались вперед, «прощупывая» уязвимые участки стены и не давая отдыха измученным защитникам Города. Имея при себе палки с крюками на конце, они пытались зацепить лежавшие наверху наполненные землей бочки.

В ближнем бою перевес обычно имели обороняющиеся, ибо они были лучше вооружены и защищены, но даже на очевидцев из числа греков и итальянцев произвела впечатление храбрость неприятеля под огнем. «Турки отважно сражались в рукопашной схватке, – вспоминал Леонард, – поэтому все они погибли». Их осыпали со стен градом пуль и стрел из больших луков, арбалетов и аркебуз. Бойня была ужасной. Сочтя свои пушки бесполезными для стрельбы тяжелыми ядрами, защитники Города стали использовать их как большие дробовики. Пушка могла вместить пять или десять свинцовых ядер размером с грецкий орех. Выстрел такими зарядами в упор давал устрашающий эффект: они обладали «огромной пробивной и проникающей силой, так что если они попадали в воина, облаченного в доспехи, его щит и тело оказывались пронзенными насквозь, затем та же участь постигала того, кто стоял в следующем ряду, и того, кто шел за ним – до тех пор, пока сила пороха не иссякала. Одним выстрелом могли быть убиты на месте два или три человека».

Османы понесли ужасающие потери от убийственного огня, а когда они захотели забрать своих убитых, обороняющиеся вновь подвергли их обстрелу. Венецианского хирурга Николо Барбаро поразило увиденное:

И когда один или двое из них были убиты, тотчас же явились другие и унесли павших, взвалив их себе на плечи, словно свиней, не беспокоясь о том, насколько близко от городской стены они находятся. Но наши люди, находившиеся на валу, стали стрелять в них из ружей и арбалетов, целясь в турка, несшего убитого товарища, и оба они пали на землю мертвыми, и затем пришли другие турки и понесли их прочь, нимало не боясь смерти, но предпочитая скорее потерять десять человек убитыми, чем претерпеть поношение за то, что оставили тело хотя бы одного турка перед городской стеной.

Несмотря на все усилия обороняющихся, безжалостная бомбардировка обеспечила достаточное прикрытие для участке рва в долине Лика для его заполнения. 18 апреля Мехмед решил: ущерб, причиненный стене, настолько велик, а обороняющиеся измотаны так сильно, что теперь можно нанести по Городу мощный удар. То был прекрасный весенний день; когда наступил вечер, в османском лагере, как обычно, словно не существовало никакой войны, зазвучал призыв к молитве, а православные внутри стен отправились в церкви, чтобы отстоять ночную службу, зажечь свечи и помолиться Богородице. Через два часа после заката при мягком свете весенней луны Мехмед приказал наступать крупному отряду своих ударных сил. Под глухой ритмичный стук барабанов, обтянутых верблюжьей кожей, пронзительные звуки дудок и громыхание кимвалов (все средства психологической войны из арсенала османов), чей эффект усиливался благодаря вспышкам, крикам и возгласам, Мехмед начал выдвигать вперед «тяжелую пехоту, лучников, дротометателей и всю пешую гвардию». Он бросил их на штурм уязвимого участка укреплений в долине Лика, где развалилась часть стены. Защитников Города охватила паника, когда они услышали уже знакомый им страшный шум – османы двинулись на приступ. «Я не могу описать те вопли, с которыми они полезли на стены», – с дрожью вспоминал позднее Барбаро.

Константин сильно встревожился. Император опасался общего штурма по всей линии стен и знал – его войска к этому не подготовлены. Он приказал звонить в колокола церквей. Испуганные люди побежали по улицам, солдаты пробирались на свои места. Невзирая на мощный обстрел из ружей, пушек и луков, турки стали преодолевать ров. Смертоносные залпы не давали возможности стоять на импровизированных земляных укреплениях, так что янычары могли добраться до стен с лестницами и таранами. Они старались сорвать прикрывавшие защитников зубцы и затем обрушить на обороняющихся лавину огня. Одновременно делались попытки поджечь деревянный частокол, но они оказались неудачными, а недостаточная ширина проломов в стене и болотистый характер местности препятствовали продвижению атакующих. В темноте разверзлась преисподняя, звуки, по словам Нестора Искандера, слились в сплошной гул:

От грохота пушек и пищалей, и звона колокольного, и воплей и криков с обеих сторон, и треска доспехов – словно молния, блистало оружие сражавшихся, – а также от плача и рыдания горожан, и женщин, и детей казалось, будто небо смешалось с землею, и оба они содрогаются, и не слышно было, что один человек говорит другому: слились вопли, и крики, и плач, и рыдания людей, и грохот пищалей, и звон колокольный в единый гул, словно гром великий. И тогда от множества огней и пальбы пушечной и пищальной с обеих сторон клубы дыма густого покрыли Город и все войско так, что не видели сражающиеся, кто с кем бьется.

Поскольку воины рубили и кололи друг друга на узком пространстве при свете луны, преимущество оставалось на стороне оборонявшихся, имели лучшее вооружение и сражавшиеся под командованием храброго Джустиниани. Постепенно натиск атакующих ослабел: «они истощили свои силы в бою на стенах, и их изрубили в куски» [19]19
  Явное недоразумение: у Нестора Искандера, на которого ссылается автор, сказано: «И так сечахуся, имаяся за руки на всех стенах», т. е. так они бились, сражаясь врукопашную на всех стенах (см.: Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV века. М., 1982. С. 226).


[Закрыть]. Через четыре часа на укреплениях неожиданно наступила тишина, прерываемая лишь стонами умиравших во рву. Турки возвратились в лагерь, «забыв даже об убитых своих», а защитники после шести дней непрерывных боев «попадали от усталости, словно мертвые».

При холодном свете утра Константин и его свита отправились посмотреть на результаты побоища. Все рвы были «завалены трупами, а иные [лежали] в воде и по берегам». Осадные машины стояли брошенные у стен, и в утреннем воздухе догорали пожары. Константин не смог добудиться ни воинов, ни измученных горожан, дабы предать погребению павших христиан, и эту работу пришлось поручить монахам. Как всегда, число жертв в источниках сильно разнится; Нестор Искандер приводит цифру восемнадцать тысяч убитых турок, Барбаро пишет о двухстах, что более правдоподобно [20]20
  При этом, однако, Нестор Искандер исчисляет потери оборонявшихся в тысячу семьсот сорок греков и семьсот итальянцев и армян, тогда как Барбаро пишет, что из них не погиб ни один.


[Закрыть]. Константин приказал не мешать неприятелям собирать тела своих убитых, но осадные машины велел поджечь. Затем он проследовал в храм Святой Софии с представителями клира и знати «воздать благодарение всесильному Богу и Пречистой Богоматери, ибо надеялись все, что отступит безбожный [Мехмед], увидев, сколько воинов его перебито». То был момент передышки для Города. Ответом Мехмеда стало усиление бомбардировки Константинополя.

Глава 9
Ветер, посланный богом
1-20 апреля 1453 года

Битвы на море более опасны и жестоки, нежели на суше, ибо на море нельзя ни отступить, ни бежать. Нет иного пути, кроме как сражаться, положившись на судьбу, и каждый показывает, чего он стоит.

Жан Фруассар, французский хронист XIV в.

Корабль, плывущий ввиду стен, окружающих Город со стороны моря.

13 начале апреля, в то время как большие пушки разрушали стены, защищавшие Город со стороны суши, Мехмед впервые начал использовать флот – другое свое новое оружие. Он быстро осознал факт, очевидный всем, кто собирался осаждать Константинополь, начиная от арабов и далее – без надежного контроля над морем попытка взять Город будет скорее всего обречена на неудачу. Его отец Мурад приступил к осаде в 1422 году, не имея возможности перекрыть морские пути Византии: османский флот захватили врасплох и уничтожили венецианцы при Галлиполи шестью годами ранее. Пока Босфор и Дарданеллы не перекрыли, Константинополь легко мог получать снабжение от греческих городов на Черном море или от своих сторонников-христиан Средиземноморья. Именно с учетом этого обстоятельства в 1452 году выстроили замок «Перерезанное горло», оснащенный мощными пушками. Отныне ни один корабль не мог бесконтрольно проплыть вверх или вниз в Черное море но Босфору.

В то же время султан начал восстановление и усиление флота. Зимой 1452 года была осуществлена масштабная программа по строительству кораблей на базе османского флота в Галлиполи, а также, вероятно, в Синопе на Черном море и на других верфях на Эгейском побережье. Согласно Критовулу, Мехмед «полагал, что флоту придется сражаться в первую очередь и он окажет большее влияние на ход осады, нежели армия», поэтому он лично уделял существенное внимание этим работам. У имперских властей появилась возможность использовать большое количество опытных плотников, матросов и кормчих как греческого, так и итальянского происхождения (империя расширила свои владения за счет черноморского и средиземноморского побережий), и квалифицированную рабочую силу можно было задействовать в реконструкции флота. Мехмед также получил доступ к важнейшим природным ресурсам, необходимым для осуществления его попытки: дереву и пеньке, ткани для парусов, чугуну для изготовления якорей и гвоздей, смоле и салу (для отделки и обмазывания корпуса кораблей). Все материалы получали в большом количестве как с территории империи, так и из-за границы. В умении сконцентрировать ресурсы для ведения войны проявился талант Мехмеда-логистика.

Как и в случае с пушками, османы быстро научились строить такие же суда, как у их врагов-христиан. Основным типом боевого корабля в Средиземноморье в Средние века являлась галера, происходившая от римских и греческих галер античной эпохи. Данный вид судов, изменявшийся с течением времени, господствовал на Средиземном море с начала бронзового века до XVII столетия, и кораблям этой модели, чей вид сохранился на минойских печатях, египетских папирусах и вазах классической Греции, суждено было сыграть на протяжении длительного исторического времени такую же важную роль в событиях, связанных с морем, как виноградной лозе и оливковому дереву. К концу Средневековья типичная военная галера была длинной, быстроходной и очень узкой – как правило, около ста футов в длину при двенадцати футах в ширину – с поднятым носом или выступом в передней части, игравшим роль боевой палубы или трапа для перехода на вражеские корабли. Тактика морского боя чрезвычайно отличалась от тактики сражения на суше. Галеры укомплектовывались воинскими командами, которым после первоначального залпа или удара предстояло попытаться атаковать судно противника в жестокой рукопашной схватке.

Сама галера сидела в воде удивительно низко. Для максимального использования преимуществ весельной конструкции борта нагруженной военной галеры должны были возвышаться над водой на два фута. Она могла быть оснащена парусами, однако именно весла обеспечивали ей подвижность и эффективность в битве. Гребцы сидели в один ряд, причем находились выше уровня палубы, что создавало для них в битве ужасную опасность. На каждой скамье обычно помещалось по два-три человека. Каждый работал собственным веслом, чья длина зависела от места гребца на скамье, в довольно стеснительных условиях: при гребле на галере веслом приходилось действовать на пространстве не большем, чем место пассажира современного воздушного лайнера. Поэтому основное движение, когда боковое пространство играет важную роль, осуществлялось так: гребец толкал весло прямо вперед. При этом он, прижав локти, вскакивал со скамьи, а затем вновь падал на нее. Тогда понятно, почему для гребли на галерах требовались опытные команды, умевшие соблюдать ритм. Также следовало обладать большой силой, чтобы действовать веслом, достигавшим тридцати футов в длину и весившим около ста фунтов. Военная галера ценилась за быстроту и маневренность в бою. Судно с хорошо смазанным килем могло при рывке сохранять скорость в семь с половиной узлов в течение двадцати минут, используя только людскую силу. Требовать от команды быстро грести больше часа означало утомить ее.

Наряду со всеми преимуществами, которыми обладала галера в спокойном море, она также отличалась исключительными недостатками. Низкий надводный борт служил причиной того, что она совершенно не годилась для плавания даже во время небольшой зыби, свойственной Средиземному морю. Поэтому плавание на галерах, как правило, ограничивалось летними месяцами и диктовало требование держаться берега, а не совершать длинные рейсы по открытому морю. Флоты, состоявшие из галер, нередко тонули в результате несезонных штормов. Паруса можно было ставить, лишь когда ветер дул точно в корму, и сами весла были бесполезны при сколь-либо сильном встречном ветре. Вдобавок требование скорости приводило к тому, что корпус корабля был хрупок и сидел в воде очень глубоко – серьезный недостаток при нападении на судно с высокими бортами, такое как купеческий парусник или одна из больших венецианских галер, которые были гораздо выше. Сильным и слабым сторонам галер пришлось выдержать жестокую проверку в ходе борьбы за Город.

Мехмед собрал большой флот. Он починил и вновь осмолил старые суда и построил некоторое количество новых трирем – галер с веслами, расположенными по три, а также исполненных в уменьшенном масштабе галер для совершения рейдов, «длинных кораблей, быстрых и с полностью крытой палубой, вмещавших от тридцати до пятидесяти гребцов» – европейцы называли их фустами. По-видимому, он контролировал большую часть работ самостоятельно, выбирая «искусных моряков на всех побережьях Азии и Европы – особенно умелых гребцов, палубных матросов, кормчих, капитанов трирем, командующих и адмиралов, и всех прочих, кто нужен был в корабельных командах». Некоторая часть султанского флота находилась в Босфоре уже в марте, переправляя войска через пролив, однако основные силы не могли собраться в Галлиполи ранее начала апреля. Командующим назначили адмирала Балтоглу, «великого человека, опытного адмирала, искусного в деле войны на море». В первый раз за семь осад османы привели к Городу флот, тем самым сыграв чрезвычайно важную роль в ходе военных действий.

Галлиполи, «отечество защитников веры», являлся городом-талисманом для турок и удачным местом для начала похода. (Именно здесь османы захватили свой первый в Европе плацдарм после неожиданного землетрясения.) Моряки были охвачены желанием начать священную войну и осуществить завоевание. Флот вышел из Дарданелл и двинулся вверх по Мраморному морю. Очевидно, команды отправились в путь «с радостными возгласами; гребцы распевали песни; все подбадривали друг друга криками», но на деле энтузиазм мог быть и не столь бурным: многие гребцы, по всей вероятности, христиане, трудились лишь по принуждению. Согласно позднейшему хронисту, «ветер, посланный Богом, гнал суда вперед», но в действительности все могло быть иначе. К этому времени преобладающим стал северный ветер, так что плыть по Мраморному морю приходилось против ветра и течения. Сто двадцать миль до Константинополя представляли собой нелегкий труд для гребцов.

Новость о продвижении галер распространялась по побережью, обгоняя их. Изумление смешалось с паникой. Как и в случае с армией, Мехмед осознал, какой психологической ценностью обладают крупные соединения. Именно вид моря, покрытого веслами и мачтами, повергал в ужас жителей греческих деревень на побережье. Наиболее заслуживающие доверия подсчеты численности османского флота сделали опытные моряки-христиане, такие, как Джакомо Тетальди и Николо Барбаро (их цифры куда достовернее, нежели те, что называли весьма впечатлительные неспециалисты в морском деле). По их оценкам, численность колебалась от двенадцати до восемнадцати полностью укомплектованных военных галер – сюда входили и биремы, и триремы, затем от семидесяти до восьмидесяти фуст меньшего размера, около двадцати пяти парандарий – тяжелых транспортных барж, и некоторое количество легких бригантин и других посыльных палубных судов, что в целом составляло сто сорок единиц. Появившись на западной линии горизонта, они представляли собой поистине устрашающее зрелище.

Весть о том, что Мехмед усиленно занялся реконструкцией флота, достигла Города задолго до появления его кораблей, и у защитников было время тщательно продумать собственные планы относительно войны на море. 2 апреля они перекрыли Золотой Рог гигантской цепью, надеясь создать безопасную гавань для своих судов и уберечь от нападения ненадежные стены, ограждавшие Город с моря. Такая мера неоднократно применялась в истории Города. Еще в 717 году цепь была натянута через пролив, пытаясь помешать движению кораблей осаждающих мусульман. 2 апреля, согласно Барбаро, «мы приготовили к бою три галеры из Таны и две узкие галеры», а затем их команды проследовали вдоль стены, ограждавшей Город с суши, дабы продемонстрировать свою военную мощь. 9 апреля все плавательные средства, доступные защитникам в гавани, объединили и привели в готовность, получив пеструю смесь судов, очутившихся здесь вместе по разным причинам. Тут были корабли из итальянских городов-государств и их колоний – Венеции, Генуи, Анконы и Крита, а также из Каталонии, один – из Прованса и десять византийских судов. В бухте находились галеры разных размеров, в том числе три «больших» (эти сухогрузы использовались итальянцами в морской торговле) – они обладали меньшей скоростью, нежели типичные военные галеры, но были массивнее их и с более высокими бортами, а также две «узкие галеры» с непрочным корпусом и низкой осадкой. В большинстве своем суда, стоявшие на якоре в бухте Золотой Рог в начале апреля 1453 года, являлись купеческими парусными кораблями (так называемые «круглые корабли» с высокими бортами, двигавшиеся за счет силы ветра – каракки с высоким полуютом и кормой, построенные из прочного дерева и оборудованные мачтами). Теоретически ни один из них не был боевым, однако в опасных водах Средиземноморья, где существовала угроза нападения пиратов, их отличия [от военных судов] могли сослужить хорошую службу. Их высота, а также выигрышное положение палуб и «вороньих гнезд» (марсовых площадок) давали им естественное преимущество над низкими военными галерами (если, конечно, их обеспечить оружием и укомплектовать опытными воинами). В тот конкретный момент истории военно-морского дела парусный корабль часто мог самостоятельно выдержать самую сильную атаку. Идея оснастки галер пушками находилась в зачаточном состоянии: подобные орудия, слишком малые и помещавшиеся чересчур низко, не могли создавать угрозу для каракки. Потребовалось еще пятьдесят лет для того, чтобы венецианцы изобрели эффективно действовавшую против кораблей пушку, которую можно было установить на галере. Более того, моряки из Венеции, а особенно из Генуи, чье выживание и благополучие целиком зависело от доблести, проявленной на море, чувствовали себя вполне компетентными, когда речь заходила о морском деле. Вместе они составили план.