Текст книги "Миры Роджера Желязны. Том 13"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

3

Дни были, как листья у Шелли: желтые, красные, коричневые, бешено гонимые западным ветром. Они вихрем неслись мимо меня кадрами микропленки. Почти все книги были уже отсняты. Ученым понадобится не один год, чтобы изучить их и оценить по достоинству. Весь Марс лежал у меня в столе.

Екклезиаст, которого я раз десять бросал и к которому столько же раз возвращался, был почти готов заговорить на Священном Языке.

Я насвистывал, когда находился вне храма. Я накропал кучу виршей, которых раньше постыдился бы. Вечерами мы с Браксой бродили по дюнам или поднимались в горы. Иногда она танцевала для меня, а я читал что-нибудь длинное, написанное гекзаметром. Она по-прежнему думала, что я – Рильке, да я и сам почти поверил в это. Вот я в замке Дуино, пишу «Дуинские элегии».

«Разумеется, странно покинуть привычную Землю, обычаев не соблюдать, усвоенных нами едва ли. Розам и прочим предметам, сулящим нам нечто, значения не придавать и грядущего не искать в них…»

Никогда не пытайтесь искать грядущее в розах! Не надо. Нюхайте их (шмыг, Кейн), собирайте их, наслаждайтесь ими. Живите настоящим. Держитесь за него покрепче. И не просите богов объяснять. Листья, подвластные ветру, так быстро проносятся мимо… И никто не обращал на нас внимания. Или им было все равно?

Лора. Лора и Бракса. Вы знаете, они рифмуются, хотя немного и режет слух. Она была высокая, невозмутимая, белокурая (терпеть не могу блондинок). Папаша вывернул меня наизнанку, как карман, и я думал, что она сможет заполнить меня. Но большой бездельник, словоблуд с бородкой Иуды и собачьей преданностью в глазах… О да, он был прекрасным украшением вечеринок. Вот, собственно, и все.

Для нас наступили последние дни.

Пришел день, когда мы не увиделись с Браксой. И ночь.

И второй день. И третий.

Я был вне себя. Раньше я не осознавал, как близки мы стали, как много она для меня значит. С тупой уверенностью в ее постоянном присутствии я боролся против того, чтобы в розах искали грядущее.

Мне пришлось спрашивать. Я не хотел, но у меня не было выбора.

– Где она, М'Квийе? Где Бракса?

– Она ушла, – сказала М'Квийе.

– Куда?

– Не знаю.

Я смотрел ей в глаза. Мне хотелось выругаться.

– Мне необходимо это знать. Она глядела сквозь меня.

– Она покинула нас. Ушла. Может быть, в горы. Или в пустыню. Это не имеет значения. Ничто не имеет значения. Танец заканчивается. Храм скоро опустеет.

– Почему? Почему она ушла?

– Не знаю.

– Я должен ее увидеть. Через несколько дней мы улетаем.

– Мне очень жаль, Гэлинджер.

– Мне тоже, – я захлопнул книгу, не сказав при этом «м'нарра», и встал. – Я найду ее.

Я покинул храм. М'Квийе сидела, как статуя.

Весь день я носился вверх-вниз по дюнам. Команде я, наверное, казался самумом. В конце концов пришлось вернуться за горючим.

Ко мне вышел Эмори.

– Ну, что скажешь? Господи, грязный-то какой, ну прямо мусорщик. С чего вдруг такое родео?

– Да я тут кое-что потерял.

– Посреди пустыни? Наверное, какой-нибудь из своих сонетов? Из-за чего еще ты бы стал так надрываться?

– Нет, черт возьми. Это личное. Джордж наполнил бак. Я полез в джипстер.

– Погоди! Ты никуда не поедешь, пока не расскажешь, в чем дело.

Я, конечно, мог бы вырваться, но и он мог приказать, чтобы меня силком притащили обратно, а уж тащить охотники нашлись бы. Я сделал над собой усилие и тихо, спокойно сказал:

– Я просто потерял часы. Мне их подарила мать: это фамильная реликвия. Я хочу их найти, пока мы не улетели.

– Может, они у тебя в каюте или в Тиреллиане?

– Я уже проверял.

– А может, их кто-нибудь спрятал, чтобы тебе насолить? Ты же знаешь, любимцем публики тебя не назовешь.

Я помотал головой:

– Я об этом уже подумал. Но я всегда ношу их в правом кармане. Скорее всего они вывалились, когда я трясся по этим дюнам.

Он прищурился.

– Я, помнится, как-то прочел на обложке одной из твоих книг, что твоя мать умерла при родах.

– Верно, – сказал я, мысленно чертыхнувшись. – Часы принадлежали еще ее отцу, и она хотела, чтобы они перешли ко мне. Отец сохранил их для меня.

Он фыркнул:

– Странный способ искать часы – ездить взад-вперед на джипстере.

– Ну… так я, может, увижу, если свет от них отразится, – неуверенно предположил я.

– Ну что ж, уже темнеет, – заметил он. – Нет смысла продолжать сегодня поиски. Набрось на джипстер чехол, – приказал он механику.

Он потрепал меня по плечу.

– Иди прими душ и перекуси. Судя по твоему виду, и то, и другое тебе не повредит.

Тусклые глаза, редеющие волосы и ирландский нос, голос – на децибел громче, чем у кого бы то ни было… Единственное, что дает ему право руководить!

Я стоял и ненавидел его. Клавдий! О, если бы это был пятый акт!

Но внезапно мысль о горячем душе и пище проникла в мое сознание. Действительно, и то, и другое мне не повредит. А если я буду настаивать на немедленном продолжении поисков, это только усилит подозрения.

Я стряхнул песок с рукава.

– Да, вы правы, идея действительно неплохая.

– Пошли, поедим у меня в каюте.

Душ был благословением, чистая одежда – Божьей милостью, а еда пахла, как в раю.

– Отлично пахнет, – сказал я.

Мы молча кромсали свои бифштексы. Когда дело дошло до десерта и кофе, он предложил:

– Почему бы тебе вечерок не отдохнуть? Оставайся здесь, отоспишься.

Я покачал головой:

– Слишком занят. Мало времени осталось.

– Пару дней назад ты говорил, что почти закончил.

– Почти, но не совсем.

– Ты еще говорил, что сегодня в храме служба.

– Верно. Я буду работать у себя в комнате. Он пожал плечами и, помолчав, сказал:

– Гэлинджер!

Я поднял голову: моя фамилия всегда означает неприятности.

– Это, конечно, не мое дело, – сказал он, – но тем не менее. Бетти говорит, что у тебя там девушка.

В конце предложения не было вопросительного знака. Это было утверждение, и оно повисло в воздухе в ожидании ответа.

Ну и сука же ты, Бетти! Корова и сука. К тому же еще и ревнивая. Какого черта ты суешь нос в чужие дела! Лучше бы закрыла на все глаза. И рот.

– А что? – спросил я.

– А то, – ответил он, – что мой долг как начальника экспедиции – проследить, чтобы отношения с туземцами были дружелюбными и дипломатичными.

– Вы говорите о них так, будто они дикари. Да ничего подобного!

Я поднялся.

– Когда мои заметки опубликуют, на Земле узнают правду. Я расскажу им то, о чем доктор Мур и не догадывался. Когда я поведаю о трагедии обреченной расы, которая смиренно и безразлично ждет смерти, суровые ученые зальются слезами. Я напишу об этом, и мне опять будут присуждать премии, только мне будет безразлично. Господи! – воскликнул я. – Когда наши предки дубинками забивали саблезубых тигров и пытались добыть огонь, у них уже была высокоразвитая цивилизация.

– Так все-таки есть у тебя там девушка или нет?

– Да, – сказал я. – Да, Клавдий! Да, папочка! Да, Эмори! Есть! Но я вам открою одну тайну. Марсиане уже мертвы. Они бесплодны. Еще одно поколение – и их не станет.

Я помедлил и добавил:

– Кроме как в моих записях да на нескольких микрофильмах и магнитных пленках. И в стихах о девушке, у которой болела душа и которая только танцем могла пожаловаться на несправедливость всего этого.

– А-а, – протянул он. И добавил после паузы: – Ты и правда в последнее время стал сам на себя не похож. Знаешь, иногда просто-таки вежлив бывал. А я-то диву давался. Не думал, что для тебя что-нибудь может так много значить.

Я опустил голову.

– Это из-за нее ты носился по пустыне? Я кивнул.

– Почему?

– Потому что она где-то там. Не знаю, где и почему. И мне необходимо ее найти до отлета.

– А-а, – опять сказал он.

Выдвинув ящик письменного стола, он вынул из него что-то завернутое в полотенце и развернул его. На столе лежала женская фотография в рамке.

– Моя жена.

Миловидное лицо с большими миндалевидными глазами.

– Я вообще-то моряк, – начал он. – Когда-то был молодым офицером. Познакомился с ней в Японии. Там, откуда я родом, не принято жениться на людях другой расы, так что мы не венчались. Но все равно она была мне женой. Когда она умерла, я был на другом конце света. Моих детей забрали, и с тех пор я их не видел. Это было давно. Об этом мало кто знает.

– Я вам сочувствую, – сказал я.

– Не надо. Забудь об этом.

Он поерзал в кресле и посмотрел на меня.

– Хочешь взять ее с собой на Землю – возьми. С меня, конечно, голову снимут, но я все равно слишком стар, чтобы возглавить еще одну экспедицию. Так что давай.

Он залпом допил остывший кофе.

– Можешь взять джипстер. Он закрутил свое кресло.

Я дважды попытался сказать «спасибо», но так и не смог. Просто встал и вышел.

– Сайонара и все такое, – пробормотал он у меня за спиной.

– Вот она, Гэлинджер! – услышал я. Я оглянулся.

– Кейн!

На фоне люка вырисовывался только его силуэт, но я услышал, как он шмыгает носом. Я повернулся.

– Что «вот»?

– Твоя роза.

Он достал пластиковый контейнер, разделенный внутри на две части. Нижнюю часть заполняла какая-то жидкость. В нее был опущен стебель. В другой части пламенела большая свежераспустившаяся роза – бокал кларета в этой ужасной ночи.

– Спасибо, – сказал я, засовывая ее под куртку.

– Что, возвращаешься в Тиреллиан?

– Да.

– Я увидел, как ты приехал, и подготовил ее. Немного разминулся с тобой в каюте капитана. Он был занят. Прокричал из-за двери, чтобы я попробовал поймать тебя в гараже.

– Еще раз спасибо.

– Она обработана специальным составом. Будет цвести несколько недель.

Я кивнул. И ушел.

Теперь в горы. Дальше. Дальше. Небо было, как ведерко со льдом, и в нем плавали две луны. Дорога стала круче, и ослик запротестовал. Я подхлестнул его, выжав газ. Выше. Выше. Я увидел зеленую немигающую звезду и почувствовал комок в горле. Упакованная роза билась о мою грудь, как второе сердце. Ослик заревел, громко и протяжно, потом закашлялся. Я еще немного подхлестнул его, и он испустил дух.

Я поставил джипстер на аварийный тормоз, вылез из машины и зашагал.

Как холодно, как холодно становится. Здесь, наверху. Ночью.

Почему? Почему она это сделала? Зачем бежать от костра, когда наступает ночь?

Я излазил вдоль и поперек каждое ущелье и перевал, благо ноги у меня длинные, а двигаться здесь несравнимо легче, чем на Земле.

Осталось всего два дня, любовь моя, а ты меня покинула. Почему?

Я полз по склонам, перепрыгивал через гребни. Я ободрал колени, локоть, порвал куртку.

Маланн? Никакого ответа. Неужели ты и правда так ненавидишь свой народ? Тогда попробую обратиться к кому-нибудь другому. Вишну, ты же хранитель. Сохрани ее! Дай мне ее найти.

Иегова? Адонис? Осирис? Таммуз? Маниту? Легба? Где она?!

Я забрел далеко и высоко и поскользнулся.

Скрежет камней под ногами, и я повис на краю. Как замерзли пальцы! Трудно цепляться за скалу.

Я посмотрел вниз: футов двенадцать или около того. Разжал пальцы и упал. Покатился по склону.

И тут раздался ее крик.

Я лежал неподвижно и смотрел вверх. Откуда-то сверху, из ночи она позвала:

– Гэлинджер! Я не двигался.

– Гэлинджер! И она исчезла.

Я услышал стук катящихся камней и понял, что она спускается по какой-то тропинке справа от меня. Я вскочил и нырнул в тень валуна.

Она появилась из-за поворота и стала неуверенно пробираться между камнями.

– Гэлинджер!

Я вышел из-за своего укрытия и схватил ее за плечи.

– Бракса!

Она снова вскрикнула и заплакала, прижавшись ко мне. Я впервые увидел ее плачущей.

– Почему? – спросил я. – Почему?

Но она только крепче прижималась ко мне и всхлипывала.

Наконец:

– Я думала, ты разбился.

– Может, и разбился бы, – сказал я. – Почему ты ушла из Тиреллиана? А как же я?

– Неужели М'Квийе тебе не сказала? Неужели ты сам не догадался?

– Я не догадался, а М'Квийе сказала, что ничего не знает.

– Значит, она солгала. Она знает.

– Что? Что она знает?

Она содрогнулась всем телом и надолго замолчала. Я вдруг заметил, что на ней только легкий наряд танцовщицы.

– Великий Маланн! – воскликнул я. – Ты же замерзнешь!

Отстранив ее от себя, я снял куртку и набросил ей на плечи.

– Нет, – сказала она. – Не замерзну.

Я переложил контейнер с розой себе за пазуху.

– Что это? – спросила она.

– Роза, – ответил я. – В темноте ее плохо видно. Я когда-то сравнил тебя с розой. Помнишь?

– Да-а. Можно я ее понесу?

– Конечно.

Я сунул розу в карман куртки.

– Ну так что, я жду объяснений.

– Ты действительно ничего не знаешь? – спросила она.

– Нет!

– Когда пошли Дожди, – сказала она, – очевидно, были поражены только мужчины, и этого было достаточно… Потому что я… не была поражена… наверно…

– О-о-о! – сказал я. Мы стояли, и я думал.

– Хорошо, ну и почему ты убежала? Что плохого в том, что ты беременна? Тамур ошибался. Ваш народ может возродиться.

Она засмеялась – снова эта безумная скрипка, на которой играет спятивший Паганини. Я остановил ее, пока смех не перешел в истерику.

– Каким образом? – в конце концов спросила она, потирая щеку.

– Вы живете дольше, чем мы. Если у нас будет нормальный ребенок, значит, наши расы могут вступать в брак друг с другом. Наверняка у вас есть еще женщины, способные иметь детей. Почему бы и нет?

– Ты прочел Книгу Локара, – сказала она, – и после этого спрашиваешь? Смерть – дело решенное, все за это проголосовали. Но и задолго до этого последователи Локара давным-давно все решили. «Мы закончили все дела, – сказали они, – мы все увидели, все услышали и все почувствовали. Танец был хорош. Пришло время его закончить».

– Не может быть, чтобы ты в это верила.

– Во что я верю – совершенно неважно, – ответила она. – М'Квийе и Матери решили, что мы должны умереть. Сам их титул звучит теперь как насмешка, но решение будет выполнено. Осталось только одно пророчество, но оно ошибочно. Мы умрем.

– Нет, – сказал я.

– А что же?

– Летим со мной на Землю.

– Нет.

– Ладно, тогда идем.

– Куда?

– Обратно в Тиреллиан. Я хочу поговорить с Матерями.

– Нельзя! Сегодня служба! Я засмеялся:

– Служба, посвященная Богу, который сбивает тебя с ног, а потом добивает, лежачего?

– И все равно он – Маланн, – ответила она. – И мы его народ.

– Ты бы быстро нашла общий язык с моим отцом, – проворчал я. – Но все равно я пойду, и ты пойдешь со мной, даже если мне придется тащить тебя. Я сильнее.

– Но не сильнее Онтро.

– Это еще кто?

– Он тебя остановит, Гэлинджер. Он – рука Маланна.

4

Я резко затормозил джипстер перед единственным известным мне входом в храм. Бракса держала розу на руках, как нашего ребенка, и молчала. Лицо у нее было отрешенным и очень милым.

– Они сейчас в храме? – спросил я.

Лицо мадонны не изменило своего выражения. Я повторил вопрос. Она встрепенулась.

– Да, – сказала она откуда-то издалека. – Но тебе туда нельзя.

– Это мы еще посмотрим.

Я обошел джипстер и помог ей вылезти.

Держа меня за руку, она двигалась, словно в трансе. Луна отражалась в ее глазах. Глаза смотрели в никуда, как в тот день, когда я впервые увидел ее танец.

Я толкнул дверь и вошел, ведя ее за собой. В комнате царил полумрак.

Она закричала, в третий раз за этот вечер:

– Не трогай его, Онтро! Это Гэлинджер!

До сих пор мне не приходилось видеть марсианских мужчин, только женщин. И я не знал, то ли мужчины все такие, то ли он какое-то чудо природы. Хотя сильно подозревал, что именно последнее.

Я смотрел на него снизу вверх.

Его полуобнаженное тело было покрыто родимыми пятнами и шишками. Наверное, что-то с железами.

Мне казалось, что на этой планете я выше всех, но этот был футов семи ростом и весил соответственно. Теперь понятно, откуда у меня взялась такая огромная кровать.

– Уходи, – сказал он. – Ей можно войти. Тебе – нет.

– Мне нужно забрать свои книги и кое-какие вещи. Он поднял громадную левую руку. Я проводил ее взглядом. Мои пожитки были аккуратно сложены в углу.

– Мне необходимо войти. Я должен поговорить с М'Квийе и Матерями.

– Нельзя.

– От этого зависит жизнь вашего народа!

– Уйди! – прогремел он. – Возвращайся к своим, Гэлинджер! Оставь нас в покое!

В его устах мое имя звучало как-то странно, словно чужое. Интересно, сколько ему лет? Триста? Четыреста? Он что, всю жизнь охранял храм? Зачем? От кого тут его охранять? Мне не нравилось, как он двигался. Я и раньше встречал людей, которые так двигались.

– Уходи, – повторил он.

Если они развили свое искусство рукопашного боя до такой же степени, как и танец, или, хуже того, – если искусство борьбы было частью танца, то я здорово влип.

– Иди, – сказал я Браксе. Отдай розу М'Квийе. Скажи, что это от меня. Скажи, что я скоро приду.

– Я сделаю так, как ты просишь. Вспоминай меня на Земле, Гэлинджер. Прощай.

Я не ответил, и она, неся розу, прошла мимо Онтро в следующую комнату.

– Ну, теперь ты уйдешь? – спросил он. – Если хочешь, я ей расскажу, как мы дрались и ты меня чуть не победил, но я так тебя ударил, что ты потерял сознание, и я отнес тебя на корабль.

– Нет, – сказал я. – Либо я тебя обойду, либо перешагну через тебя, но так или иначе я пройду.

Он пригнулся и вытянул перед собой руки.

– Это грех – поднять руку на святого человека, – прогрохотал он, – но я остановлю тебя, Гэлинджер.

Моя память прояснилась, как запотевшее стекло на свежем воздухе. Я смотрел в прошлое шестилетней давности.

Я изучал восточные языки в токийском университете. Дважды в неделю по вечерам я отдыхал. В один из таких вечеров я стоял в тридцатифутовом круге в Кодохане, в кимоно, перетянутом коричневым поясом. Я был «иккиу», на ступеньку ниже низшего уровня мастера. Справа на груди у меня был коричневый ромб с надписью «джиу-джитсу» на японском. На самом деле это означало «атемиваса» из-за одного приема, который я сам разработал. Я обнаружил, что он просто невероятно подходит к моим габаритам, и с его помощью побеждал в состязаниях.

Но я никогда по-настоящему не применял его на человеке и лет пять вообще не тренировался. Я был не в форме и знал это, но все равно попытался войти в состояние «цуки но кокоро», чтобы, как пруд луну, отразить всего Онтро.

Голос откуда-то из прошлого сказал: «Хадзими, начнем».

Я принял «неко-аши-дачи», кошачью стойку, и у Онтро как-то странно загорелись глаза. Он торопливо попытался переменить позу – и вот тут-то я ему и врезал!

Мой коронный прием!

Моя длинная левая нога взлетела, как лопнувшая пружина. На высоте семи футов она встретилась с его челюстью как раз в тот момент, когда он попытался отскочить.

Голова Онтро резко откинулась назад, и он упал, тихо застонав.

«Вот и все, – подумал я, – извини, старик».

Когда я через него перешагивал, он каким-то образом умудрился подставить мне подножку, и я упал. Трудно было поверить, что после такого удара у него хватает сил оставаться в сознании, я уж не говорю – двигаться. Мне не хотелось опять его бить.

Но он добрался до моей шеи прежде, чем я успел сообразить, чего он хочет.

Нет! Не надо такого конца!

Как будто железный прут давил мне на горло, на сонную артерию. Тут я понял, что он без сознания, а это действует рефлекс, рожденный бессчетными годами тренировок. Однажды я такое уже видел, в «шиай». Человек погиб оттого, что потерял сознание, когда его душили, и все равно продолжал бороться, а его противник подумал, что душит неправильно, и надавил сильнее.

Но такое бывает редко, очень редко.

Я двинул ему локтем под дых и ударил затылком в лицо. Хватка ослабла, но недостаточно. Мне не хотелось этого делать, но я протянул руку и сломал ему мизинец.

Его рука повисла, и я вывернулся.

Он лежал с искаженным лицом и тяжело дышал. У меня сердце сжалось при виде павшего гиганта, который, выполняя приказ, защищал свой народ, свою религию. Я проклинал себя, как никогда в жизни, за то, что перешагнул через него, а не обошел.

Шатаясь, я подошел к кучке своих пожитков, сел на ящик с проектором и закурил.

Прежде чем войти в храм, следовало отдышаться и подумать, о чем я буду говорить.

Как отговорить целую расу от самоубийства?

А что, если… Если я прочту им Книгу Екклезиаста, если прочитаю им литературное произведение, более великое, чем все написанное Локаром, – такое же мрачное, такое же пессимистичное; если покажу им, что наша раса продолжала жить, несмотря на то что один человек высочайшей поэзией вынес приговор всему живому; покажу, что суета, которую он высмеивал, вознесла нас в небеса, – поверят ли они, изменят ли свое решение?

Я затушил сигарету о мозаичный пол и отыскал свою записную книжку. Вставая, я почувствовал, как во мне просыпается ярость.

И я вошел в храм, чтобы проповедовать Черное Евангелие от Гэлинджера из Книги Жизни.

В зале царила тишина.

М'Квийе читала Локара. Справа от нее стояла роза, на которую все смотрели. Пока не вошел я.

Сотни людей босыми сидели на полу. Я заметил, что немногочисленные мужчины были так же низкорослы, как и женщины.

Я был в сапогах.

Дюжина старух сидела полукругом позади М'Квийе. Матери.

Я подошел к столу.

– Умирая сами, вы хотите обречь на смерть и свой народ, – обратился я к ним, – чтобы люди не смогли познать ту полноту жизни, которую познали вы сами, – ее радости и печали. Но то, что вы обречены на смерть, – неправда, – теперь я обращался к большинству. – Те, кто это говорит, лгут. Бракса знает, потому что она родит ребенка…

Они сидели рядами изваяний. М'Квийе отступила в полукруг.

– …моего ребенка! – продолжал я, думая: «Интересно, что сказал бы мой отец, услышав такую проповедь?» – И все женщины, которые еще молоды, могут иметь детей. У вас бесплодны только мужчины. А если вы позволите врачам нашей экспедиции обследовать вас, может, и мужчинам можно будет помочь. Но даже если и нет – вы сможете иметь детей от землян. А мы не какой-нибудь захудалый народишко на захудалой планетке, – продолжал я. – Тысячелетия назад один Локар на нашей планете сказал, что этот мир ничтожен. Он говорил, как ваш Локар, но мы не сдались, несмотря на чуму, войны и голод. Мы не погибли. Одну за другой мы победили болезни, накормили голодных, боролись против войн. Быть может, мы победили их окончательно. Мы пересекли миллионы миль пустоты. Посетили другой мир. А наш Локар сказал: «Зачем? Что в этом толку? Так или иначе, все это суета». И все дело в том, – я понизил голос, – что он был прав! Это действительно суета! Это действительно гордыня! В этом-то и заключается непомерная спесь рационализма – всегда нападать на пророка, на мессию, на Бога. Именно богохульство сделало нас великими. Оно поддерживает нас в трудную минуту. Это им втайне восторгаются боги. Все истинно священные имена Бога – богохульны!

Я почувствовал, что начинаю потеть, и остановился. У меня кружилась голова.

– Вот Книга Екклезиаста, – объявил я и начал: – «Суета сует, – сказал Екклезиаст, – суета сует, все суета. Что пользы человеку от трудов его…»

В задних рядах я увидел Браксу, замершую в немом восхищении.

Интересно, о чем она думала?

Я наматывал на себя ночные часы, как черную нить на катушку.

Ох, как поздно!

Я проговорил до самого рассвета и все не мог остановиться. Закончив читать Екклезиаста, я продолжил проповедь Гэлинджера. А когда замолчал, воцарилась тишина.

Ряды изваяний за ночь ни разу не шелохнулись. После долгой паузы М'Квийе подняла правую руку. Одна за другой Матери сделали то же самое.

И я знал, что это означает.

Это означало «нет», «не надо», «перестань» и «остановись».

Это значило, что я потерпел неудачу. Я медленно вышел из комнаты и буквально рухнул на пол рядом со своими вещами.

Онтро исчез. Хорошо, что я не убил его. Спустя тысячу лет вошла М'Квийе. Она сказала:

– Твоя работа закончена. Я не двигался.

– Пророчество сбылось, – сказала она. – Мой народ радуется. Ты победил, святой человек. Теперь уходи быстрее.

Голова у меня была как сдутый воздушный шар. Я накачал туда, немного воздуха и сказал:

– Я не святой человек. Просто второсортный поэт с непомерным тщеславием. – Я зажег последнюю сигарету. – Ладно, какое там еще пророчество?

– Обещание Локара, – сказала она так, будто это не требовало объяснений, – что когда-нибудь с небес придет святой человек и в последнюю минуту спасет нас, если все танцы Локара будут исполнены. Он победит Руку Маланна и вернет нам жизнь. Как с Браксой. Как твоя проповедь в храме.

– Проповедь?

– Ты прочитал нам слова, великие, как и слова Локара. Ты прочитал нам о том, что «ничто не ново под луной». Ты читал эти слова и высмеивал их, показывая нам новое.

– На Марсе никогда не было цветов, – сказала она, – но мы научимся их выращивать. Ты – святой насмешник, – закончила она, – Тот Кто Смеется В Храме. Ты ходишь обутым по священной земле.

– Но вы проголосовали «против», – сказал я.

– Я голосовала против нашего первоначального решения и за то, чтобы оставить жить ребенка Браксы.

Я выронил сигарету. Как же мало я знал!

– А Бракса?

– Ее выбрали полпроцесса назад исполнить все танцы и ждать тебя.

– Но она говорила, что Онтро меня остановит. М'Квийе долго молчала.

– Она никогда не верила в это пророчество. Плохо ей сейчас. Она убежала, боясь, что пророчество сбудется. А когда оно все-таки сбылось благодаря тебе, и мы проголосовали…

– Так она не любит меня? И никогда не любила?

– Мне очень жаль, Гэлинджер. Эту часть своего долга ей так и не удалось исполнить.

– Долга, – сказал я, – долгадолгадолгадолга… Ляля-ля!

– Она простилась с тобой. Она больше не хочет тебя видеть… А мы никогда не забудем того, чему ты нас учил.

– Не забудьте, – автоматически ответил я и внезапно осознал великий парадокс, лежащий в основе всех чудес.

Я не верил ни единому слову своей проповеди.

Никогда не верил.

Я встал, как пьяный, и пробормотал:

– М'нарра.

Я вышел из храма в мой последний день на Марсе. Я покорил тебя, Маланн, а победа все-таки осталась за тобой! Спи спокойно в своей звездной постели.

Черт тебя подери!

Бросив джипстер, я пошел к кораблю, с каждым шагом удаляясь от бремени жизни. Заперся у себя в каюте и проглотил сорок четыре таблетки снотворного.

Проснулся я в больничном отсеке. Живой.

Я медленно поднялся и кое-как добрался до иллюминатора.

Марс висел надо мной, как надутый пузырь. Потом он расплылся, перелился через край и потек по моему лицу.