Текст книги "Миры Роджера Желязны. Том 13"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Божественное безумие

… Я ЭТО «?слушатели пораженные точно, застывают они и, звезды блуждающие небытия из вызывает горя вопль ЧЕЙ»…

Он продул дым через сигарету, и она удлинилась.

Он взглянул на часы и осознал, что стрелки движутся в обратную сторону.

Часы сказали ему, что десять часов тридцать три минуты вечера сменились десятью часами тридцатью двумя минутами.

А потом наступило что-то вроде отчаяния, так как он знал, что ничего не сможет с этим поделать. Он был в ловушке – двигался в обратном направлении через последовательность прошлых действий. Просто он не уловил предупредительного симптома.

Обычно возникал призматический эффект, проблеск розовой статики, сонливость, миг обостренного восприятия…

Он переворачивал страницы слева направо, его глаза бежали по строчкам в обратном направлении.

«?воздействие такое оказывает горе чье, это КТО».

Он беспомощно наблюдал из глубины глаз, как действует его тело.

Сигарета достигла своей изначальной длины. Он щелкнул зажигалкой, огонек впрыгнул внутрь, и он выстрелил сигарету в пачку.

Он зевнул. Наоборот: сначала выдохнул, потом вдохнул.

Обман чувств, объяснил ему доктор. Горе и эпилепсия породили уникальный синдром.

У него уже был припадок. Диалантин не помогал. Это были послетравматические локомоторные галлюцинации, порожденные тревожным состоянием, усугубленные припадком.

Но он не поверил, не мог поверить, после того как в обратном направлении прошло двадцать минут, после того как он поставил книгу на пюпитр, поднялся, прошел через комнату спиной до встроенного шкафа, повесил халат, в обратном порядке надел рубашку и спортивные брюки, которые носил с утра, попятился к бару и начал изрыгать мартини глоточек за прохладным глоточком, пока бокал не наполнился до краев, и не пролилось ни единой капли.

Предвкушение солоноватости маслины, и все вновь переменилось. Секундная стрелка на наручных часах бежала в обычном направлении.

Часы показывали 10 часов 7 минут.

Он почувствовал, что может двигаться, как пожелает.

И вновь выпил мартини из полного до краев бокала.

Теперь, если остаться верным прежней последовательности, он переоденется в халат и попытается читать. Вместо этого он смешал еще один коктейль.

Теперь последовательность нарушилась.

Теперь ничего не произойдет так, как оно, по его впечатлению, произошло в обратном порядке.

Теперь все стало по-другому.

И все доказывало, что случившееся было галлюцинацией.

Даже идея, что движение в каждом направлении заняло двадцать шесть минут, была попыткой разумного объяснения.

Нет, ничего не произошло.

…Не следует пить, решил он. Это может вызвать припадок.

Он засмеялся.

Вообще-то – чистое безумие. Вспоминая, он выпил бокал.

Утром он по обыкновению обошелся без завтрака, отметил про себя, что уже довольно поздно, принял две таблетки аспирина и тепловатый душ, выпил чашку кофе и вышел на прогулку.

Парк, фонтан, детишки пускают кораблики, трава, пруд – он ненавидел их всех, и утро, и солнечный свет, и голубые разводы между башнями облаков.

Он сидел и ненавидел. И вспоминал.

Если он на грани психического срыва, решил он, то уж лучше сразу сорваться, а не пошатываться на краю.

И он помнил почему.

Но все было ясным, таким ясным – утро, и все. Резким, отчетливым, пылающим зеленым огнем весны под знаком Овна. Апрель.

Он смотрел, как ветер громоздит ошметки зимы у далекой серой ограды, видел, как он гонит кораблики через пруд к топкому берегу в отпечатках детских следов.

Фонтан раскидывал холодный зонт над позеленевшими бронзовыми дельфинами. Солнце зажигало струи огнями, стоило ему повернуть голову. Ветер ворошил их.

На бетоне, сбившись кучкой, птицы клевали огрызок шоколадного батончика в красной обертке.

Воздушные змеи покачивались на хвостах, пикировали к земле, вновь взмывали, подчиняясь невидимым нитям, которые держали мальчишки. Телефонные провода были увешаны планками каркасов, облеплены рваной бумагой – обломанные нотные знаки, смазанные глиссандо.

Он ненавидел телефонные провода, воздушных змеев, детей, птиц.

Хотя больше всего он ненавидел себя.

Как человек разделываетобратно то, что сделал? Никак. Нет для этого способа нигде под солнцем. Можно страдать, помнить, каяться, проклинать или забывать. И только. Прошлое в этом смысле неизбежно.

Мимо прошла женщина. Он слишком поздно поднял глаза и не увидел ее лица, но пепельный водопад волос по плечи, стройность ног в ажурности чулок между краем черного пальто и бодрым перестуком каблучков остановили его дыхание где-то под диафрагмой, запутали его взгляд в колдовском плетении ее походки, ее осанки и в чем-то еще – вроде рифмы к последней из его мыслей.

Он привстал со скамьи, но тут по его глазным яблокам ударила розовая статика, и фонтан превратился в вулкан, извергающий радуги.

Мир был заморожен и подан ему под стеклом.

…Женщина прошла спиной перед ним, и он опустил глаза слишком быстро, чтобы заметить ее лицо.

Он понял, что возобновляется ад – птицы пролетели мимо хвостами вперед.

Он отдался течению. Пусть несет его, пока он не сломается, пока он весь не израсходуется и не останется ничего.

Он ждал там на берегу, следя за круговоротом вещей, а фонтан всасывал струи по большой дуге над недвижными дельфинами, а кораблики плыли через пруд кормой вперед, а ограда сбрасывала с себя мусор, а птицы восстанавливали шоколадный батончик внутри красной обертки – крошку за хрусткой крошкой.

Только его мысли были неприкосновенны, а тело принадлежало отливной волне. Через какое-то время он встал и спиной вышел из парка. На улице мимо него пропятился мальчишка, всвистывая обрывки популярного мотивчика. Спиной вперед он поднялся по лестнице к себе в квартиру, ощущая нарастающее похмелье, развыпил свой кофе, распринял душ, разглотнул аспирин и лег в постель, чувствуя себя ужасно. Пусть так, решил он. Смутно припомнившийся кошмар развернулся обратно у него в сознании, обеспечив незаслуженно счастливый конец.

Когда он проснулся, было темно. И он был очень пьян.

Он попятился до бара и начал выплевывать спиртное в тот же бокал, каким пользовался накануне, и выливать из бокала назад в бутылки. Разделять джин и вермут оказалось проще простого – каждая жидкость сама взвивалась пологой струей в соответствующую бутылку, которую он наклонял над бокалом.

И пока это продолжалось, его опьянение неуклонно шло на убыль.

Затем он оказался перед ранним мартини, и было 10 часов 7 минут вечера. И тут в пределах галлюцинации он задумался о другой галлюцинации. Будет ли время замыкаться в петле – двойной, то вперед, то назад, через его предыдущий припадок?

Нет.

Как будто того припадка никогда не случалось, никогда не было.

Он продолжал пятиться через вечер, разделывая сделанное.

Он взял телефонную трубку, сказал «всего хорошего», разобъяснил Мэррею, что завтра опять не явится на работу, послушал, положил трубку и посмотрел на нее, когда телефон зазвонил.

Солнце поднялось на западе, и люди задним ходом ехали в своих машинах на работу.

Он прочел прогноз погоды и заголовки, сложил вечернюю газету и оставил ее на столике в прихожей.

Такого длительного припадка у него еще не бывало, но это его не волновало. Он приспособился и наблюдал, как день разматывается к утру.

По мере этого его похмелье нарастало и стало жутким, когда он снова лег в постель.

Когда он очнулся в предыдущем вечере, то был пьян в дымину. Он заполнил, закупорил, запечатал две бутылки. Он знал, что скоро отнесет их в винный магазин и получит обратно свои деньги.

И пока он сидел там весь этот день, а его рот вбирал ругань и исторгал алкоголь и его глаза распрочитывали прочтенное, он знал, что одновременно новые машины отправляются назад в Детройт и разбираются на конвейере, что трупы воскресают в предсмертную агонию, а священники во всем мире, сами того не подозревая, служат черные мессы.

Ему хотелось засмеяться, но он не мог принудить свой рот сделать это.

Он вкурил две с половиной пачки сигарет. Затем наступило новое похмелье, и он лег в постель. Потом солнце зашло на востоке.

Крылатая колесница Времени неслась перед ним, когда он открыл дверь, сказал «до свидания» своим утешителям, и они вошли, сели и посоветовали ему не поддаваться горю до такой степени.

Он заплакал без слез, представив себе, что ему предстояло.

Вопреки своему безумию, он страдал.

…Страдал, а дни катились назад.

…Назад, неумолимо.

…Неумолимо, пока он не понял, что это время уже близко.

Он мысленно скрежетал зубами.

Велики были его горе, его ненависть, его любовь.

Он был в своем траурном костюме и развыпивал бокал за бокалом, а где-то люди наскребывали землю назад на лопаты, которые будут использованы, чтобы расзакопать могилы.

Он въехал задним ходом на своей машине на стоянку у похоронного бюро, поставил ее и сел в лимузин.

Они ехали задним ходом всю дорогу до кладбища.

Он стоял среди своих друзей и слушал священника.

– .праху прах, земле Земля, – сказал тот, а впрочем, в каком порядке ни говори эти слова, получается практически то же самое.

Гроб был поднят назад на катафалк и возвращен в траурный зал похоронного бюро.

Он просидел службу, и отправился домой, и распобрился, и распочистил зубы, и лег спать.

Он проснулся, снова оделся в траур и вернулся в бюро.

Цветы все были на своих местах.

Друзья со скорбными лицами разрасписались в книге соболезнований и распожали ему руку. Затем они вошли внутрь посидеть и посмотреть на закрытый гроб. Затем они ушли, а он остался наедине с распорядителем похорон.

Затем он остался наедине с собой.

По его щекам текли вверх слезы.

Костюм и рубашка были вновь несмятыми.

Он уехал задним ходом домой, разделся, распричесал волосы. День вокруг него рухнул в утро, и он вернулся в постель распроспать еще одну ночь.

В предыдущий вечер, проснувшись, он понял, что ему предстоит.

Дважды он напряг всю свою силу воли, чтобы прервать последовательность событий. И потерпел неудачу.

Он хотел умереть. Убей он себя в тот день, так не возвращался бы к нему теперь.

В его сознании закипали слезы при мысли о прошлом, от которого его теперь отделяло менее суток.

Прошлое преследовало его по пятам в этот день, пока он раздоговаривался о покупке гроба, склепа, всяких похоронных принадлежностей.

Затем он возвратился домой к похмелью – самому тяжелому – и спал, пока не проснулся, чтобы развыпивать бокал за бокалом, а затем вернуться в морг и снова прийти домой как раз вовремя, чтобы повесить трубку после этого звонка, этого звонка, который раздался, чтобы нарушить…

…Безмолвие его злости своим треньканьем.

Она погибла.

Она лежала где-то в обломках своей машины на девяностом шоссе.

Пока он расхаживал, вкуривая сигарету, он знал, что она лежит там и истекает кровью.

…И умирает после аварии на скорости восьмидесяти миль в час.

…И оживает?

…И вместе с машиной становится целой и невредимой, и вновь живет, воскресшая? И в эту самую минуту мчится багажником вперед домой на жуткой скорости, чтобы раззахлопнуть дверь после их финальной ссоры? Чтобы разнакричать на него и чтобы он разнакричал на нее?

Он мысленно застонал. Он в душе своей ломал руки. Не может это остановиться именно сейчас. Нет. Только не сейчас.

Все горе, вся любовь, вся ненависть к себе вернули его так далеко, так близко к той минуте…

Не может, не может это кончиться теперь.

Через какое-то время он перешел в гостиную, его ноги ходили из угла в угол, его губы сыпали ругательства, а сам он ждал.

Дверь хлопнула и открылась.

Она смотрела на него. Тушь смазана, слезы на щеках.

– !чертям всем ко уезжай Так, – сказал он.

– !уезжаю Я, – сказала она. Вошла внутрь, закрыла дверь. Торопливо повесила пальто на вешалку.

– .считаешь ты как вот Ах, – сказал он, пожимая плечами.

– !себя кроме, нужен не никто Тебе, – сказала она.

– !ребенка хуже себя ведешь Ты, – сказал он.

– !хотел не что, сказать, мере крайней по, бы мог Ты.

Ее глаза блеснули, как два изумруда, сквозь розовую пелену статики, и вот она – прелестная, вновь живая. В мыслях он плясал от радости.

Произошла перемена.

– Ты мог бы, по крайней мере, сказать, что не хотел!

– Я не хотел, – сказал он, сжимая ее руку так, что она не могла вырваться. – И ты никогда не узнаешь, до чего же я не хотел. Обними меня, – сказал он.

И она обняла.

Коррида

Он проснулся под ультразвуковой вопль, который терзал его барабанные перепонки, оставаясь за порогом слышимости.

Он поднялся на ноги в полной темноте.

Несколько раз он натыкался на стены. Как сквозь туман он понял, что руки у него от самых плеч болят, будто их истыкали иголками.

Звук доводил его до исступления…

Бежать! Необходимо как-то выбраться отсюда! Слева от него появилось пятнышко света. Он повернулся, бросился туда, и пятнышко стало дверью.

Он выбежал наружу и остановился, жмурясь от ослепительного блеска, который ударил ему в глаза.

Он был совершенно голым, мокрым от пота. Его сознание окутывал туман, в котором шевелились обрывки сновидений.

Он услышал рев, словно рев толпы, и заморгал, стараясь свыкнуться с ярким светом.

На некотором расстоянии перед ним высилась темная фигура. Охваченный яростью, он ринулся на нее, сам не зная почему.

Его босые ноги наступали на горячий песок, но он не замечал боли, готовый к нападению.

Где-то в сознании всплыл вопрос «зачем?», но он не стал задумываться.

Тут он остановился.

Перед ним стояла, маня, приглашая, нагая женщина, и в его чреслах вспыхнуло нежданное пламя.

Он повернул чуть влево и двинулся к ней.

Она удалялась танцующей походкой.

Он побежал быстрее, но в тот миг, когда он уже почти обнял ее, его правое плечо обожгло пламя, и она исчезла.

Он взглянул на свое плечо: в него вонзился алюминиевый дротик, и по руке струилась кровь. Вновь раздался рев.

…И она появилась снова.

Он опять погнался за ней, и его левое плечо обжег нежданный огонь. Она исчезла, а он стоял, содрогаясь, потея, щурясь от блеска.

«Это трюк, – решил он. – Не играй в эту игру!»

Она появилась вновь, но он остался стоять, не глядя на нее.

Пламя за пламенем обжигало его, но он упрямо стоял, пытаясь собраться с мыслями.

Вновь появилась темная фигура футов семи высотой, с двумя парами рук.

В одной она что-то держала. Не будь освещение таким слепящим, он, пожалуй, мог бы…

Но темная фигура вызвала в нем такую ненависть, что он ринулся на нее.

Боль хлестнула его по боку.

Погодите! Да погодите же!

«Безумие! Это какое-то безумие! – сказал он себе, обретая свою личность. – Это же арена, я человек, а темная фигура – нет. Что-то не так!»

Он опустился на четвереньки, выигрывая время. И зажал песок в обоих кулаках.

Тут он ощутил болезненный электрический разряд. Еще и еще. Он терпел, покуда мог, потом встал на ноги.

Темная фигура чем-то размахивала перед ним, и он почувствовал прилив ненависти.

Ринулся вперед и остановился перед ней. Теперь он знал, что это игра. Его зовут Майкл Кассиди. Он адвокат. В Нью-Йорке. Юридическая фирма Джонсона, Уимса, Догерти и Кассиди. Человек на улице остановил его и попросил прикурить. На углу, поздно вечером. Это он запомнил.

И швырнул песком в голову фигуры.

Она пошатнулась, воздев руки к тому, что могло быть ее лицом.

Стиснув зубы, он выдернул алюминиевый дротик из плеча и вогнал его заостренный конец в среднюю часть фигуры.

Что-то коснулось его затылка, все окуталось мраком, и он долгое время пролежал неподвижно.

Когда он вновь мог Пошевелиться, то увидел темную фигуру и попытался нанести ей удар.

Но промахнулся, и его спину полоснула боль, а по коже что-то потекло.

Он вновь поднялся на ноги и заревел:

– Вы не можете так обращаться со мной! Я человек, а не бык!

Раздались аплодисменты.

Шесть раз он бросался на темную фигуру, пытаясь схватиться с ней, скрутить ее, причинить ей боль. И всякий раз боль испытывал он.

Он остановился, хрипя и задыхаясь, плечи у него горели, спина ныла от боли, но сознание на мгновение прояснилось, и он сказал:

– Ты ведь Бог, верно? И вот так Ты играешь в свои игры…

Фигура ничего не ответила, и он ринулся на нее. Внезапно остановился, упал на одно колено и всем телом ударил ее по ногам.

В боку он ощутил невероятную жгучую боль, но темный лежал перед ним на песке. Он дважды ударил его кулаками, но тут боль ввинтилась ему в грудь, и он почувствовал, что его тело немеет.

– Или нет? – спросил он непослушными губами. – Нет, Ты не Бог… Где я?

Последним его воспоминанием было что-то острое, режущее ему уши.

Снова и снова

Им следовало бы знать, что меня все равно не удержишь. Возможно, это понимали, поэтому рядом всегда была Стелла.

Я смотрел на копну золотистых волос, на голову, лежавшую у меня на руке. Для меня она не только жена, она – надзиратель. Как я был слеп!

Ну а что еще они сделали со мной?

Заставили забыть, кто я такой.

Потому что я был подобен им, но не из их числа, они приковали меня к этому времени и к этому месту.

Меня принудили забыть. Меня пленили любовью.

Я встал и стряхнул последние звенья цепи. На полу спальной камеры лежали лунные блики решетки. Я прошел через нее к своей одежде.

Где-то вдали тихо играла музыка. Вот что дало толчок. Так давно не слышал я этой музыки…

Как они поймали меня?

Маленькое королевство века назад, где я изобрел порох… Да! Меня схватили там, в Другом месте, несмотря на монашеский капюшон и классическую латынь.

Интересно, как долго я живу здесь? Сорок пять лет памяти – но сколько из них фальшивых?

Зеркало в прихожей отразило тучноватого, с редеющими волосами мужчину средних лет в красной спортивной рубашке и в черных брюках.

Музыка звучала громче – музыка, которую лишь я мог слышать: гитары и равномерный бой барабана.

Скрестите меня с ангелом и все равно не сделаете меня святым, друзья!

Я превратился снова в молодого и сильного и сбежал по лестнице в гостиную. Сверху донесся звук. Проснулась Стелла.

Зазвонил телефон. Он висел на стене и звонил, звонил, звонил, пока я не выдержал.

– Ты опять за свое… – произнес хорошо знакомый голос.

– Не надо винить женщину, – сказал я. – Она не могла наблюдать за мной вечно.

– Лучше тебе оставаться на месте, – посоветовал голос. – Это избавит нас обоих от лишних Хлопот.

– Спокойной ночи, – ответил я и повесил трубку.

Трубка защелкнулась вокруг моего запястья, а провод превратился в цепь, ведущую к кольцу на стене. Какое ребячество!

Наверху одевалась Стелла. Я сделал восемнадцать шагов в сторону Отсюда, к месту, где моя чешуйчатая конечность свободно выскользнула из оплетших ее виноградных лоз.

Затем назад, в гостиную, и за дверь. Из двух машин, стоявших в гараже, я выбрал самую скоростную. Вперед, на ночное шоссе…

В зеркальце заднего вида появились огни.

Они?

Слишком быстро.

Это либо случайный попутный автомобиль, либо Стелла.

Я сместился.

Меня несла низкая, более мощная машина. Снова смещение.

Машина на воздушной подушке мчалась по разбитой и развороченной дороге. Здания по сторонам были сделаны из металла. Ни дерева, ни кирпича, ни камня.

Сзади на повороте высветились огни.

Я потушил фары и сместился. И снова, и снова, и снова.

Я летел, рассекая воздух, высоко над равнинами. Еще смещение, и я над парящей землей, а гигантские рептилии поднимают из грязи свои головы. Преследования не было…

Я снова сместился.

Лес – почти до самой вершины высокого холма, где стоял древний замок. Одетый воителем, я восседал на летящем гиппогрифе. Приземлившись в лесу, я приказал: «Стань конем!» – и произнес заветное слово.

Черный жеребец рысью нес меня по извилистой лесной тропе.

Остаться здесь, в дремучей чаще, и сразиться с ними волшебством или двигаться дальше и встретить их в мире науки?

Или окольным путем – в Другое место, надеясь окончательно ускользнуть от преследования? Все решилось само.

Сзади раздалось клацанье копыт, и появился рыцарь на высоком горделивом коне, закованный в сверкающую броню, с красным крестом на щите.

– Достаточно! – скомандовал он. – Бросай поводья!

Я превратил его вознесенный грозно меч в змею. Он разжал ладонь, и змея зашуршала в траве.

– Почему ты не сдаешься? – спросил рыцарь. – Почему не присоединишься к нам, не успокоишься?

– Почему не сдаешься ты? Не бросишь их и не пойдешь со мной? Мы могли бы вместе изменять…

Но он подобрался слишком близко, рассчитывая столкнуть Меня щитом.

Я взмахнул рукой, и его лошадь оступилась, скинув рыцаря на землю.

– Мор и войны следуют по твоим пятам! – закричал он.

– Любой прогресс требует платы.

– Глупец! Никакого прогресса не существует! Нет прогресса, как ты его представляешь. Что хорошего принесут все твои машины и идеи, если сами люди остаются прежними?

– Человек не всегда поспевает за идеями, – ответил я, спешился и подошел к нему. – Вечных Темных веков жаждешь ты и тебе подобные. И все же мне жаль, что приходится делать это.

Я отстегнул нож и вонзил его в забрало, но шлем был пуст. Тот, кто скрывался под ним, ускользнул в Другое место, еще раз преподав урок о тщетности споров со сторонником этической эволюции.

Я сел на коня и двинулся в путь.

Через некоторое время сзади меня заклацали подковы. Я произнес слово, посадившее меня на лоснящуюся спину единорога, молнией прорезающего черный лес. Погоня продолжалась.

Наконец появилась маленькая поляна с пирамидой из камней в центре. Я спешился и освободил немедленно исчезнувшего единорога.

Я забрался на пирамиду, закурил и стал ждать.

На поляну вышла серая кобыла.

– Стелла!

– Слезай оттуда! – крикнула она. – Они могут начать атаку в любой момент!

– Я готов! – сказал я.

– Их больше! Они победят, как побеждали всегда. А ты будешь терпеть поражение снова и снова, пока борешься. Спускайся и уходи со мной. Пока еще не поздно!

Молния сорвалась с безоблачного неба, но у пирамиды дрогнула и зажгла дерево поблизости.

– Они начали!

– Тогда уходи отсюда, девочка. Здесь тебе не место.

– Но ты мой!

– Я свой собственный и больше ничей! Не забывай об этом!

– Я люблю тебя!

– Ты предала меня.

– Нет. Ты говорил, что любишь человечество…

– Да.

– Не верю тебе! Не может быть – после того, что ты сделал…

Я поднял руку.

– Изыди Отсюда в пространстве и времени, – молвил я и остался один.

Молнии били чередой, опаляя землю. Я потряс кулаком.

– Ну неужели вы никогда не оставите меня в покое? Дайте мне век, и я покажу вам мир, который, по-вашему, существовать не может!

В ответ земля задрожала и начала гудеть.

Я бился с ними. Я швырял молнии назад в их лица. Я выворачивал наизнанку поднявшиеся ветры. Но земля продолжала дрожать, и в основании пирамиды появились трещины.

– Покажитесь! – вскричал я. – Выйдите честно, один на один!

Но земля разверзлась, и пирамида рассыпалась. Я падал во тьму.

Я бежал. Я был маленьким пушистым зверьком, а за мной по пятам неслась, рыча, свора гончих псов; их глаза сверкали, как огненные прожекторы, их клыки блестели, как мечи.

Я несся на крыльях колибри и услышал крик ястреба…

Я плыл сквозь мрак и вдруг почувствовал прикосновение щупальца…

Я излучался радиоволнами…

Меня заглушили помехи.

Я был пойман в силки, как рыба в сеть. Я попался… Откуда-то донесся плач Стеллы.

– Почему ты рвешься, снова и снова? – говорила она. – Почему не довольствуешься жизнью спокойной и приятной? Неужели не помнишь, что они сделали с тобой в прошлом? Разве дни со мной не бесконечно лучше?

– Нет! – закричал я.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– Такая любовь – явление воображаемое, – ответил я и был поднят и унесен прочь.

Она всхлипывала и следовала за мной.

– Я умолила их оставить тебя в мире, но ты швырнул этот дар мне в лицо.

– Мир евнуха, мир лоботомии… Нет, пусть они делают со мной что хотят. Их правда обернется ложью.

– Неужели ты веришь в то, что говоришь? Неужели ты забыл солнце Кавказа – и терзающего тебя грифа?

– Не забыл, – ответил я. – Но я ненавижу их. Я буду бороться с ними всегда и когда-нибудь добьюсь победы.

– Я люблю тебя…

– Неужели ты веришь в то, что говоришь?

– Глупец! – прогремел хор голосов, и я был распластан на скале и закован.

Весь день змея брызжет ядом в мое лицо, а Стелла подставляет чашу. И только когда женщина, предавшая меня, должна выплеснуть чашу мне в глаза, я кричу.

Но я снова освобожусь и снова приду со многими дарами на помощь многострадальному человечеству. А до тех пор я могу лишь смотреть на мучительно тонкую решетку ее пальцев на дне этой чаши и кричать, когда она ее убирает.