Текст книги "Миры Роджера Желязны. Том 13"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Миры Роджера Желязны
Том тринадцатый

ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ФИРМА «ПОЛЯРИС»

Издание подготовлено АО «Титул»

ДВЕРИ ЛИЦА ЕГО, ПЛАМЕННИКИ ПАСТИ ЕГО

Двери лица его, пламенники пасти его [1]1
  Книга Иова, гл. 41, ст. 6, 11.


[Закрыть]

Я – наживляльщик, а если разобраться, так и попросту – наживка. Прирожденных наживляльщиков не бывает – кроме как в одном французском романе, где все герои такие. (Если память мне не изменяет, этот роман называется «Все мы – наживка». Тьфу.) Как дошел я до жизни такой – история малоинтересная, но Дни Зверя вполне заслуживают нескольких слов; почитайте, если не лень.

Венерианская Низменность расположена между большим и указательным пальцами континента, именуемого Ладонь. Когда эта рука швыряет навстречу снижающемуся кораблю черно-серебристый кегельный шар Облачной котловины, любой пассажир огнехвостой кегли невольно дергается и зажмуривается. Слава еще Богу, что привязные ремни не позволяют этому пассажиру – мне, тебе, ему – выставить себя совсем уж полным идиотом. Усмехайся потом сколько угодно, но сперва ты дернешься. Всенепременно.

И тут же перед тобой раскрывается Ладонь – нормальная человеческая ладонь, пять пальцев, все как полагается. Потом, по мере приближения, иллюзия слабеет, унизанные кольцами средний и безымянный превращаются в удлиненные архипелаги, а остальные – в три зеленовато-серых полуострова, причем ты видишь, что большой палец слишком уж короток и загибается на манер то ли человеческого зародыша, то ли Огненной Земли.

Ты набираешь полную грудь чистого кислорода, может быть, вздыхаешь – спуск обещает быть долгим.

Ладонь ловит корабль, как высоко поданный мяч, и ты оказываешься на посадочной площадке Линии Жизни – городок назван таким необычным образом из-за своей близости к стекающей по Низменности реке, которая здесь, перед впадением в Восточный залив, разливается широкой дельтой.

С минуту кажется, что мячик проскользнет между пальцев, и тебе предстоит незавидная роль куска мяса в утонувшей консервной банке, но потом – оставив надоевшую метафору – корабль садится на опаленный бетон, ты вытаскиваешь свои документы и предъявляешь этот средних размеров телефонный справочник коротенькому толстому человеку в серой фуражке. Бумаги показывают, что ты не подвержен никакой таинственной нутряной гнили и т. п. Тогда человек одаривает тебя коротенькой толстой серой улыбкой и направляет к автобусу, идущему в Карантин, где ты и проводишь три дня, доказывая, что и впрямь не подвержен никакой таинственной нутряной гнили и т. п.

Однако скука – она ведь тоже гниль, да еще почище любой другой. По истечении трех дней ты неизбежно бросаешься на штурм злачных заведений Линии Жизни – поступок несколько опрометчивый ввиду подавляющего превосходства противника. Действие алкоголя в нестандартных атмосферных условиях досконально описано в трудах многочисленных знатоков, а посему я ограничусь замечанием, что запой – предмет весьма серьезный, даже самое предварительное с ним знакомство требует не меньше недели, а на глубокое проникновение может уйти вся жизнь.

Я был весьма многообещающим исследователем (но никак не законченным специалистом), занимался этим благородным делом уже два года подряд, а тут откуда ни возьмись – «Безграничный простор», он пробил мраморный потолок венерианских облаков и вывалил в наш городишко целую орду пассажиров.

Пауза. Альманах Миров о Линии Жизни: «Портовый город на восточном берегу Ладони. Примерно 85 % из 100 000 населения (перепись 2010 года) составляют служащие Агентства внеземных исследований. Вторая по численности группа жителей – персонал нескольких промышленных корпораций, занятых фундаментальными исследованиями. Небольшое количество независимых морских биологов, богатых любителей рыбалки и припортовых предпринимателей».

Я повернулся к Майку Дабису, коллеге по портовому предпринимательству, и прокомментировал хреновое состояние фундаментальных исследований.

– Но если знать известное немногим…

Тут Майк смолк и продолжил медленный глотательный процесс, рассчитанный на привлечение моего интереса – и нескольких ругательств с моей стороны.

– Карл, – разродился он наконец с совершенно бесстрастной физиономией, – а ведь Стадион готовят на выход.

Я мог бы врезать по этой самой физиономии. Я мог бы налить ему в стакан серной кислоты и с наслаждением смотреть, как чернеют и трескаются его губы. Но я только неопределенно хмыкнул.

– И кто же это сдурел настолько, чтобы выкладывать пятьдесят кусков в день? АВИ?

– Джин Лухарич, девушка с фиолетовыми контактными линзами и пятью, а то и шестью десятками великолепных зубов. Вообще-то глаза у нее карие.

– Ей что, приелась торговля косметикой?

– Без паблисити дело глохнет, – пожал плечами Майк. – Когда она завоевала Кубок Солнца, акции «Лухарич энтерпрайзис» подскочили на шестнадцать пунктов. Ты когда-нибудь играл в гольф на Меркурии?

Играл я, играл, но сейчас это к делу не относилось.

– Так значит, она едет сюда с чековой книжкой и рыболовным крючком?

– На «Безграничном просторе», сегодня, – кивнул он. – Уже, наверное, приземлились. Туча репортеров. Ей, видите ли, нужен Ихти. Позарез.

– Хм, – хмыкнул я. – И насколько позарез?

– Контракт на шестьдесят дней, Стадион. Пункт о возможном продлении срока. Депозит в полтора миллиона, – четко отрапортовал Майк.

– Больно уж много ты знаешь.

– Я – отдел кадров. Ребята из «Лухарич энтерпрайзис» вышли на меня в прошлом месяце. Очень полезно пить в нужных местах.

– Или содержать их, – ухмыльнулся он по размышлении.

Самое время вспомнить о пиве. Я переварил новости и задал Майку давно ожидаемый им вопрос – за что и был вознагражден очередной лекцией о вреде коньяка и пользе молока.

– Мне поручено завербовать и тебя, – добавил он. – Когда ты в последний раз выходил в море?

– Полтора месяца назад, на «Корнинге».

– Тоже мне экспедиция, – фыркнул этот тип. – А когда ты в последний раз был под водой?

– Довольно давно.

– Больше года назад, да? Это когда тебя порезало винтом, под «Дельфином»?

– На прошлой неделе, – оскорбленно вскинулся я, – я плавал в реке, у Энглфорда, где сильное течение. Кое на что я еще способен.

– Пока трезвый, – заметил он.

– А мне и придется быть трезвым, – рассудительно объяснил я, – если возьмусь за такую работу.

Майк с сомнением кивнул.

– Стандартная профсоюзная ставка. Коэффициент три за особо трудные условия, – сообщил он (поборов, по видимости, свои сомнения). – Явка в шестнадцатый ангар в пятницу, в пять утра. И со своим оборудованием. Выходим в субботу, на рассвете.

– Ты что, тоже пойдешь?

– Пойду.

– Как это тебя?

– Деньги.

– Не вешай мне лапшу.

– Бар не шибко процветает, а моей девице нужна новая шуба.

– Повторяю…

– …А я хочу убраться от крошки, возобновить контакт с первоосновами – подышать свежим воздухом, размять мышцы, подзаработать…

– Ладно, ладно, извини, что приставал.

Я налил ему стакан, концентрируясь на серной кислоте, но трансмутации не произошло. Наконец я упоил его в сосиску и вышел на улицу, в ночь, погулять и все обдумать.

За последние пять лет было сделано около дюжины покушений на жизнь Ихти, в научных кругах известного как Ichtyform Leviosaurus Levianthus. Сперва к нему применяли обычную китобойную технику, с результатами хорошо еще если нулевыми, а зачастую и катастрофическими; нужно было придумывать что-то другое. Богатый спортсмен Майкл Джент построил Стадион, на что ушло все его состояние.

После года, проведенного в Восточном океане, он вернулся и заявил о банкротстве. Затем на горизонте появляется некий Карлтон Дэйвитс, плейбой, а по совместительству – рыболов-любитель. Он перекупил эту махину и смело пустился в путь, к тем местам, где, по слухам, хорошо ловится Ихти. На девятнадцатый день рыбка клюнула, но затем сорвалась, унося с собой на полтораста тысяч новехонького, толком еще не опробованного оборудования. Еще через двенадцать дней с помощью тройных лесок Дэйвитс подсек-таки своего зверя, накачал его наркотиками и начал вытаскивать на палубу. Но тут он проснулся, разломал башню управления, убил шесть человек и изуродовал пять квадратных секций Стадиона. Все достижения Карлтона свелись к частичному одностороннему параличу и банкротству. Несостоявшийся герой растворился в припортовой атмосфере, а Стадион еще четырежды менял хозяев, с результатами, может быть, и не столь драматичными, но неизменно разорительными.

Наконец этот огромный плот, построенный с одной-единственной целью, был выставлен на аукцион, где его и купило АВИ, для «морских исследований». Изредка находились богатенькие люди, готовые выложить пятьдесят тысяч в день за право рассказывать сказки о Ловле Левиафана. Вот, пожалуй, и все морские исследования, для которых использовался Стадион. Да, забыл сказать. Ллойд его не страхует.

В трех таких путешествиях наживляльщиком был я – и дважды оказывался в достаточной близости от. Ихти, чтобы сосчитать клыки этой твари. Мне хотелось бы иметь один такой клык – буду показывать внукам в целях воспитательных и назидательных.

Я встал лицом к посадочной площадке и твердо принял решение.

– Тебе, подруга, я нужен для местного колорита. Это будет замечательно смотреться в разделе светских новостей, и все такое прочее. Но заруби себе на носу – если кто и добудет тебе Ихти, так только я. Как Бог свят.

Я стоял на пустынной площади. Верхушки зданий Линии Жизни кутались в облака.

За два-три последних геологических периода океан заметно обмелел. Прежняя береговая линия, проходившая у подножия невысокого хребта, отделяющего нас от Высокогорья, расположена теперь на высоте нескольких тысяч футов и милях в сорока от залива, а то, что было морским дном, превратилось в ровный, покатый склон. В четырех милях в глубь материка и в пятистах футах над Линией Жизни находятся почти все взлетно-посадочные полосы и личные ангары. В шестнадцатом ангаре обосновались «Вертолеты Вэла по Вызову», занимающиеся доставкой с берега на корабль и наоборот. Мне не нравится Вэл, но, когда я выбрался из автобуса и помахал механику, этого типа поблизости не было.

На бетоне нетерпеливо подпрыгивали две вертушки, осененные гудящими нимбами. Машина, с которой работал Стив, рыгнула и страдальчески содрогнулась.

– Живот болит? – поинтересовался я.

– Да, газы и изжога.

После небольшой регулировки утробные звуки сменились ровным подвыванием, и Стив повернулся ко мне:

– На прогулку собрался?

– Да, – кивнул я. – Стадион. Косметика. Чудовища. И прочие такие забавы.

– Лухарич, – пробормотал он. – Так значит, это ты. Там тебя желают видеть.

– И по какому же это случаю?

– Камеры. Микрофоны. И прочие такие забавы.

– Я лучше закину свое хозяйство. Который тут будет мой?

Он указал отверткой на второй вертолет.

– Вон тот. Кстати сказать, тебя уже снимают. Появление на сцене.

Он повернулся к ангару, затем снова ко мне:

– Скажи «и-и-и…». Крупный план они снимут потом.

Я сказал, но совсем не «и-и-и». Должно быть, они использовали телеобъектив и умели читать по губам, так как эту часть пленки никогда и нигде не показывали.

Я закинул свое барахло в багажник, забрался на сиденье для пассажира и закурил. Через пять минут из конторы появился Вэл, собственной своей наглой персоной. Он подошел и стукнул по обшивке вертолета, а затем указал на ангар.

– Тебя там хотят видеть! – крикнул он, сложив руки в рупор. – Интервью!

– Концерт окончен! – проорал в ответ я. Или пусть ищут себе другого наживляльщика.

Ржаво-коричневые глаза сузились, белесые брови нахмурились, он метнул в меня ненавидящий взгляд – и молча убрался. Интересно, сколько они ему заплатили, чтобы вселиться в этот ангар и подключиться к его генератору?

Зная Вэла, думаю, что очень и очень прилично. Да и черт с ним со всем, мне этот парень никогда не нравился.

Венера ночью – сплошь густо-черная вода. Стоя на берегу, никогда не различить, где кончается море и где начинается небо. Рассвет похож на молоко, вливаемое в чернильницу. Вначале появляются отдельные сгустки белого, потом – целые полосы. Разбавьте содержимое бутылки до получения ровного серого цвета, а затем наблюдайте, как оно белеет. Через некоторое время вы получите день. Теперь начните все это нагревать.

Пока мы летели над заливом, мне пришлось скинуть куртку. Сзади линия горизонта рябила и колыхалась в потоках горячего воздуха, словно веревка в неспокойной воде. Вертолет берет четверых (пятерых, если нарушить правила и занизить объявленный вес), а если с обычным для наживляльщика багажом – то троих. Однако я был единственным пассажиром, а пилот очень походил на свою машину. Он что-то гудел и не издавал посторонних звуков. Линия Жизни перекувырнулась и испарилась в зеркале заднего обзора примерно в то же время, когда впереди на горизонте появился Стадион. Пилот перестал гудеть и потряс головой.

Я наклонился вперед. Все во мне переворачивалось вверх дном. Я знал каждый треклятый дюйм треклятой посудины, но любые чувства меняются, когда их источник оказывается вне досягаемости. Правду говоря, я уже начинал сомневаться, окажусь ли я еще раз на борту этого плотика. Но теперь я почти верил в судьбу. Вот же он!

Не корабль, а целое футбольное поле. Футбольное поле на атомном ходу. Плоское, что твой блин, только несколько прозрачных куполов посередине да четыре мощные башни по углам.

Любые две соседние «Ладьи» – а как еще прикажете их называть? – могут приводить в действие «тянитолкаев», каковых тоже имеется четыре, по одному на каждом борту. Действуя в режиме «тяни», тянитолкай может поднять к поверхности воды буквально любой мыслимый груз; правда, конструкторы этого механизма имели в виду только один, и весьма специфический, груз, чем и объясняется не очень обычный захват – нечто вроде исполинской остроги. Чтобы тянитолкай мог перейти в режим «толкай», необходимо поднять груз на шесть – восемь футов над водой; эта задача возлагается на Вагон.

Вагон – это стальной ящик размером с небольшой дом; он может передвигаться вдоль любого из многочисленных желобков, которыми изрезана поверхность палубы, и залипать – при помощи электромагнита – на том ее краю, где клюнула рыбка. Установленные в нем лебедки могли бы вытащить из воды броненосец (где ж его, правда, возьмешь), и скорее уж весь Стадион завалится набок, чем Вагон оторвется от палубы – так уж крепко он к ней прилипает.

По сути своей Вагон – всего лишь спиннинговая катушка, но только самая большая и сложная за всю историю рыбалки. Он получает энергию от установленного рядом с центральным куполом генератора (безо всяких, естественно, кабелей), а кроме того, имеет радиосвязь с сонарным постом, отслеживающим все движения и поползновения намеченной жертвы.

В результате удильщик имеет возможность водить свою рыбину на леске много часов, даже суток, кряду – и ни разу ее не увидеть, полностью полагаясь на экран сонара и приборы. И только когда зверь уже подтянут к поверхности, а расположенный двенадцатью футами ниже ватерлинии «совок» выдвигается и начинает помогать лебедке, только тогда непомерно огромная, чем-то похожая на падшего ангела добыча предстает глазам рыболова. И, как выяснил на собственном опыте Дэйвитс, заглянуть ей в глаза – все равно что заглянуть в бездну. А заглядываться тут особенно некогда, нужно действовать. Дэйвитс замешкался, и стометровая, невообразимого веса тварь, уже отходящая от наркоза и обезумевшая от боли, оборвала леску, переломила тянитолкая и малость прогулялась по палубе Стадиона.

Вертолет немного покружил, затем автоматический семафор заметил нас и разрешил посадку. Мы опустились рядом с люком для экипажа, я побросал свои пожитки на палубу и выпрыгнул сам.

– Ни пуха! – крикнул пилот через закрывающуюся уже дверь. Машина взлетела, и семафор снова упал.

Вскинув вещи на плечо, я пошел вниз.

Докладывая о прибытии Малверну, фактическому капитану, я узнал, что остальные прибудут часов через восемь. Намечалось, что у Вэла я останусь один на один с бандой репортеров, которые спокойно, не торопясь, изготовят хроникальную ленту в духе кинематографа двадцатого века.

Заставка: посадочная полоса, темно. Механик возится с норовистым вертолетом. Медленно подъезжает автобус. Укутанный наживляльщик выходит, оглядывается, ковыляет через поле. Крупный план: ухмыляющаяся морда наживляльщика. В кадре появляется репортер. Вопрос: «Вы считаете, что настало время? Что на этот раз его действительно поймают?» Замешательство, молчание, пожатие плечами. Убрать и вставить что-нибудь. «Понятно. А почему вы считаете, что у мисс Лухарич больше шансов, чем у других? Потому что она лучше снарядилась? (Ухмылка.) Потому что теперь больше известно о повадках этого чудовища? Или из-за ее стремления к победе? Вы считаете, что причина в чем-нибудь одном? А может быть – во всем сразу?» Ответ: «Да, во всем сразу». Вопрос: «Именно потому вы и заключили с ней контракт? Потому что предчувствие говорит вам: "На этот раз – обязательно". Так?» Ответ: «Она платит профсоюзную ставку. К тому же самому мне эту хреновину не арендовать, а добраться до зверя хочется». Стереть. Вставить что-нибудь другое. Наживляльщик идет к вертолету, затемнение. И так далее.

– И-и-и, – сказал я, или что-то в этом роде, и пошел осматривать Стадион.

Я взобрался на каждую Ладью, проверяя управление и подводные видеокамеры. Потом я вызвал главный лифт и поехал вниз.

Малверн не возражал, что я хочу перепроверить все лично, он даже был доволен. Мы уже плавали с ним вместе, однажды наши роли были даже противоположными по сравнению с теперешними. Так что я не удивился, встретив его в хопкинсовском холодильнике. Следующие десять минут мы молча обследовали это обширное помещение со стенами из медных трубок, которые создадут здесь арктический холод.

Наконец он ударил по стене. – Ну что, заполним мы эту морозилку или нет?

Я покачал головой:

– Хотелось бы, но сомневаюсь. Мне глубоко начхать, кому там достанется честь поимки, лишь бы я в той поимке участвовал. Только ничего мы не поймаем.

Эта девица – эгоманьяк. Она захочет управлять Вагоном сама – и не справится.

– Ты что, встречался с ней?

– Да.

– И давно?

– Года четыре тому назад.

– Она тогда была ребенком. Откуда ты знаешь, на что эта юная особа способна сейчас?

– Знаю уж. Она, наверное, выучила каждый переключатель и индикатор. Всю теорию знает назубок. А помнишь, как мы с тобой вместе были в правой Ладье, еще когда Ихти выскочил из воды, словно резвый дельфиненок?

– Такое не забудешь.

– Ну и что скажешь?

Он потер свой щетинистый подбородок.

– Как знать, Карл, может, она и справится. Ведь эта девица гоняла на факельных кораблях, ныряла с аквалангом в очень опасных местах. А кроме того, – он бросил взгляд в сторону затянутой облаками Ладони, – охотилась в горах. Вот возьмет да и вытащит эту плотичку, и глазом не моргнет.

– После чего, – добавил он, – Джон Хопкинс оплатит все расходы, да еще отстегнет за мороженую рыбину семизначную сумму. А это – деньги, даже для Лухарич.

– Может, ты и прав, – заявил я, высунув голову из люка, – только во время нашего с ней знакомства она была не такой уж бедной. – А затем ехидно добавил: – И блондинкой она тоже не была.

– Ладно, – зевнул капитан. – Пошли завтракать. Что мы и сделали.

В молодости мне казалось, что нет лучшей судьбы, чем родиться морской тварью. Я вырос на побережье Тихого океана, а лето проводил обычно на Средиземноморье, либо на Мексиканском заливе. Месяцами я общался с кораллами, фотографировал обитателей морских глубин, играл в пятнашки с дельфинами. Я ловил рыбу везде, где только есть рыба, глубоко возмущаясь, что существуют места, доступные рыбам, но не доступные мне. Повзрослев, я стал мечтать о по-настоящему крупной рыбе, что естественным образом привело меня к Ихти – ведь он больше всех известных науке живых существ, за исключением разве что секвойи.

Я взял про запас пару булочек, сунул их в бумажный пакет, налил в термос кофе, а затем покинул камбуз и направился к логову Вагона. Тут все было в точности как прежде. Я щелкнул парой тумблеров, и передатчик ожил.

– Это ты, Карл?

– Он самый, Майк. Подключи сюда питание, жулик ты несчастный.

Майк обдумал мое предложение, затем генераторы включились, и плот задрожал. Я налил третью чашку кофе и нашел сигарету.

– Ну и почему же это, интересно, я жулик, да еще и несчастный? – снова раздался голос Майка.

– Ты знал о телевизионщиках в шестнадцатом ангаре?

– Да.

– Тогда жулик ты несчастный, и больше никто. Меньше всего мне сейчас нужна популярность. «Битому неймется». Прямо перед глазами стоит заголовок.

– Ошибаешься. Главная роль в кино всего одна, а Джин малость посимпатичнее тебя.

Ответа он не услышал – в этот момент я включил подъемник, и над головой оглушительно, как две огромные мухобойки, хлопнули створки люка. Когда Вагон оказался вровень с настилом, я убрал поперечный полоз и двинулся по колее вперед. Посередине палубы, на перекрестке, я остановился, опустил поперечный полоз, а продольный убрал. Затем я скользнул к правому борту, остановился между Ладьями и включил магнитный захват.

За все это время из чашки не пролилось ни капли кофе.

– Картинку, пожалуйста.

Экран засветился. Я подкрутил настройку и увидел рельеф дна.

– Порядок.

Я щелкнул тумблером второй готовности, Майк сделал то же самое. Вспыхнул свет. Разблокировалась лебедка. Я прицелился, выдвинул «руку» и забросил удочку.

– Чисто сделано, – прокомментировал Майк.

– Первая готовность. Сейчас подсекаю. – Я щелкнул тумблером.

– Первая готовность.

Как раз здесь-то на сцену и выходит наживляльщик, чья задача – сделать крючок соблазнительным.

Крючок этот не совсем обычен. В трос вплетены трубки, по которым подается столько дури, что хватило бы на целую дивизию наркоманов; Ихти заглатывает дистанционно управляемую наживку, дергающуюся перед ним, рыбак подсекает, и концы крючка впиваются в глотку.

Последняя подстройка, теперь что там на индикаторе уровня? Пусто, наркотик еще не заливали. Вот и хорошо. Я нажал копку «инъекция».

– Теперь уж точно не уйдет, – пробормотал Майк.

Я освободил тросы и стал водить воображаемого зверя. Я отпускал его, время от времени придерживал, чтобы сильнее вымотать.

Несмотря на наличествующий кондиционер и отсутствующую рубашку, становилось жарко, откуда следовал вывод, что утро превратилось в день. Я смутно отмечал прилетающие и тут же убывающие вертушки. В тени оставшихся открытыми створок сидели какие-то личности; они с интересом наблюдали за моими действиями. Прибытие Джин я проворонил, иначе закончил бы и опустил Вагон на место.

Она нарушила мою сосредоточенность, хлопнув дверью с такой силой, что я испугался – не сорвется ли Вагон с захвата.

– Вас не затруднит сообщить мне, – процедила она, – с чьего это разрешения Вагон оказался на палубе?

– Ни с чьего, – ответствовал я. – Я его сейчас уберу.

– Не утруждайте себя, только отодвиньтесь куда-нибудь.

Так я и сделал. Эта зараза заняла мое место. На ней были широкие коричневые брюки и свободная рубаха, волосы увязаны на затылке, чтобы не мешали. Щеки у нее горели, и вряд ли от жары. Джин набросилась на пульт с комичным – и пугающим – энтузиазмом.

– Вторая готовность, – рявкнула она, ломая о кнопку фиолетовый ноготок.

Я изобразил зевок и начал неторопливо застегивать рубашку. Она зыркнула на меня искоса, проверила приборы и забросила крючок.

Я следил по экрану за леской. На секунду Джин повернулась ко мне.

– Первая готовность, – ровно сказала она. Я утвердительно кивнул.

Она потянула лебедкой вбок, чтобы продемонстрировать, что знает, как это делается. Я не сомневался, что она знает, как это делается, и она не сомневалась, что я не сомневаюсь, но все-таки…

– Если вы еще вдруг не поняли, – сказала она, – вас тут и близко не будет. Вас наняли наживляльщиком, понятно? Вы никакой не оператор Вагона! Вы – наживляльщик! В ваши обязанности входит сплавать и накрыть нашему общему другу стол. Это опасно, но вам и платят соответственно. Вопросы?

Она нажала кнопку «инъекция» с такой силой, что я невольно потер горло.

– Да нет, – улыбнулся я, – но я умею пользоваться этой штуковиной. И если что – свистните. По профсоюзным ставкам.

– Мистер Дэйвитс, – сказала она, – я не хочу, чтобы за этим пультом сидел неудачник.

– Мисс Лухарич, в эту игру еще никто не выигрывал.

Она начала выбирать трос и тут же вырубила магнитное сцепление; крючок со всеми своими причиндалами вернулся на место, Вагон содрогнулся и отскочил на пару футов назад. Поперечный поднят, полный газ назад, слегка притормозила, сменила полозья, стоп. С грохотом и лязгом. Теперь – направо; моряки, сидевшие в тени створки, бросились врассыпную, а мы въехали на платформу подъемника.

– В будущем, мистер Дэйвитс, – сказала она мне, – не входите сюда без приказа.

– Не волнуйтесь, – ответил я. – Я не войду даже и по приказу. Если вы еще не забыли, я нанимался наживляльщиком. Так что, если вам потребуется моя помощь, придется вежливо попросить.

– Этот день войдет в историю, – улыбнулась она. Я согласился, над нами закрылись створки люка.

Когда Вагон вернулся на место, мы закончили разговор и разошлись в разные стороны. Все же она сказала, в ответ на мой смешок, «до свидания», что свидетельствовало как о хорошем воспитании, так и о хорошем самообладании.

Позже, вечером, мы с Майком набили трубки в каюте Малверна. Ветер гнал волну, а дождь и град колотили по палубе, будто по жестяной крыше.

– Погода – дрянь, – сообщил мне Малверн.

Я согласно кивнул. После двух стаканов бурбона комната стала родной и уютной: мебель из красного дерева (давным-давно я по какой-то блажи доставил ее с Земли), обветренное лицо Малверна, постоянно удивленная физиономия Дабиса между двумя тенями от спинок стульев, все это освещено крохотным ночником и видно как бы сквозь коричневое стекло, гадательно [2]2
  Намеренное искажение, новозаветного текста: «…как бы сквозь тусклое стекло, гадательно». Первое послание к Коринфянам, гл. 13, ст. 12.


[Закрыть].

– Хорошо, что я здесь.

– А как оно в такую ночь там, внизу?

Я выпустил клуб дыма, представляя, как луч фонаря прорезает внутренности слегка подрагивающего черного алмаза. На мгновение я увидел молниеносный бросок случайно освещенной рыбы, мерное колыхание странных, наподобие папоротников, водорослей – сперва они в тени, потом вспыхивают яркой зеленью, исчезают… Думаю, именно так себя чувствует, если он способен что-то чувствовать, космический корабль, летящий между мирами, – и тишина, сверхъестественная, жуткая тишина, и спокойствие, будто во сне.

– Темно, – сказал я. – И уже на глубине в несколько метров волна почти не чувствуется.

– Отчаливаем через восемь часов, – заметил Майк.

– А через десять – двенадцать дней будем на месте, – добавил Малверн.

– Как вы думаете, что сейчас делает Ихти?

– Спит на дне морском с миссис Ихти – если у него, конечно, есть хоть капля мозгов.

– Нету. Я видел реконструкцию его скелета, сделанную АВИ по собранным на берегу костям.

– А кто ж ее не видел?

– Так он же будет больше сотни метров длиной. Верно, Карл?

Я согласился.

– А черепная коробка совсем крохотная, при такой-то туше.

– Он достаточно умен, чтобы не попадаться в наш холодильник.

Смешки – ведь кроме этой комнаты по-настоящему не существует ничего. Окружающий мир – это пустая палуба, по которой колотит дождь пополам со снегом. А мы сидим себе, развалясь, и выпускаем клубы дыма.

– Наша командирша не одобряет несанкционированную рыбную ловлю.

– Наша командирша может идти куда подальше.

– Чего она там тебе наговорила?

– Она сказала, что мое место – на дне, вместе с рыбьим дерьмом.

– Ты не управляешь Вагоном?

– Я наживляю.

– Посмотрим.

– Ничего другого я не делаю. Если ей потребуется оператор Вагона, она должна будет попросить, и очень вежливо.

– Думаешь, попросит?

– Думаю, попросит.

– А если она попросит, ты-то сумеешь?

– Резонный вопрос, – я выпустил клуб дыма. – Ответа на каковой я не знаю.

Я согласен акционировать свою душу и отдать сорок процентов выпущенных акций за ответ на этот вопрос. Я согласен отдать за этот ответ два года жизни. Только что-то мои соблазнительные предложения не встречают отклика у темных сил. Видимо, темные силы и сами не знают. Ну, скажем, нам повезет, и мы найдем Ихти. Более того, мы подцепим его на крючок. Ну и что? Если мы подтянем его к кораблю, выдержит ли Джин или сломается? Что, если она прочнее Дэйвитса, охотившегося на акул с пневматическим пистолетом и отравленными стрелами? Что, если она и вправду поймает Ихти, а Дэйвитс так и будет стоять рядом, словно пень?

Хуже того, если, скажем, она попросит Дэйвитса, а тот все равно будет стоять, словно тот самый пень, или, лучше сказать, как конек бздюловатый?

Это случилось, когда я приподнял Ихти выше уровня палубы и посмотрел на его тело, косо уходящее вдаль и вдали теряющееся из виду, словно зеленая горная гряда. А еще огромная голова. Маленькая для такой туши, но все равно огромная. Широкая, пупырчатая, и эти выпученные, лишенные век рулетки, крутившие свое красное-черное еще тогда, когда мои предки только собрались осваивать Новый Континент. И голова эта качалась – туда-сюда, туда-сюда…

Подсоединили новые баки с наркотиком. Ему требовалась еще одна доза, и побыстрее. Но меня парализовало.

Он издал звук, ну словно сам Господь ударил по клавишам синтезатора.

И посмотрел на меня!

Не знаю, так же видят его глаза, как наши, или нет. Сомневаюсь. Может, я представлялся серым расплывчатым пятном за черной скалой, а отраженное от пластика небо слепило их до боли. Но только они остановились на мне. Возможно, змея на самом деле не парализует кролика – может, это просто кролики трусливы по природе. Но только Ихти начал сопротивляться, а я смотрел на него как завороженный.

Завороженный этой мощью, этими глазами… Таким вот и нашли меня пятнадцать минут спустя. Голова моя и плечи оказались несколько покуроченными, а кнопка «инъекция» – ненажатой.

Я вижу эти глаза во сне. Я хочу еще раз взглянуть в них, даже если поиски продлятся до скончания века. Я должен узнать, есть ли во мне нечто, отличающее человека от кролика, от жестко заданного набора рефлексов и инстинктов, разваливающегося, стоит только дернуть за нужную веревочку.

Я посмотрел вниз и увидел, что руки мои трясутся. Я взглянул вверх и увидел, что никто этого не увидел.

Тогда я допил стакан и выбил трубку. Было уже поздно, и птички певчие своих не пели песен.

Я сидел, свесив ноги с кормы, и строгал деревяшку, щепки кувыркались в кильватерной струе. Три дня плавания. Никаких действий.

– Эй!

– Я?

– Да, ты.

Волосы – золото, зубы – жемчуг, глаза такого оттенка, которого и на свете не бывает.

– Привет.

– В правилах техники безопасности есть специальный пункт, запрещающий то, чем ты сейчас занимаешься.

– Знаю. Уже все утро на этот счет мучаюсь. Тонкий завиток забрался по моему ножу, улетел, приземлился в пену, покрутился, затем его утащило вглубь. Я смотрел на отражение девушки в лезвии и тайно наслаждался тем, как оно корежится.