Текст книги "Миры Роджера Желязны. Том 13"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Великие медленные короли

Дракс и Дран сидели в большом Тронном Зале Глана и беседовали. Монархи по силе интеллекта и физическим данным – а также потому, что никого больше из расы гланианцев в живых не осталось, – они безраздельно властвовали над всей планетой и над единственным подданным, дворцовым роботом Зиндромом.

Последние четыре столетия (спешка не входила в привычки рептилий) Дракс размышлял о возможности существования жизни на других планетах.

– Дран, – обратился он к соправителю, – вот я подумал: на других планетах может существовать жизнь.

Их мир едва сделал несколько оборотов вокруг солнца, а Дран уже ответил:

– Верно. Может.

– Это следует выяснить, – выпалил Дракс через несколько месяцев.

– Зачем? – так же быстро отозвался Дран, дав повод для подозрений, что его занимали те же мысли.

– Наше королевство, пожалуй, недонаселено, – заметил Дракс, тщательно подбирая слова. – Хорошо было бы снова иметь много подданных.

Дран медленно повернул голову:

– И это верно. Что вы предлагаете?

– Я считаю, нам следует выяснить, есть ли жизнь на других планетах.

– Гм-м.

Два года пролетели совершенно незаметно. Затем Дран промолвил: «Мне надо подумать» – и отвернулся. Вежливо соблюдя должную паузу, Дракс кашлянул.

– Вы достаточно подумали?

– Нет.

Дракс некоторое время пытался уследить за лучом дневного света, неуловимо быстро обегающим Тронный Зал.

– Зиндром! – наконец позвал он.

Робот застыл на месте, дав хозяину возможность увидеть себя.

– Вы звали, Великий Господин Глана?

– Да, Зиндром, достойный подданный. Те старые космические корабли, которые мы построили в былые счастливые дни, да так и не собрались использовать… Какой-нибудь из них еще может летать?

– Я проверю, Господин.

Робот, казалось, чуть изменил позу.

– Их всего триста восемьдесят два. Четыре готовы к вылету.

– Дракс, вы снова превышаете свою власть, – предупредил Дран. – Вам надлежало согласовать этот приказ со мной.

– Приношу извинения. Я всего лишь хотел ускорить дело, прими вы положительное решение.

– Вы верно предугадали ход моих мыслей, – кивнул Дран, – но ваше нетерпение говорит о тайном умысле.

– Моя цель – благо королевства.

– Надеюсь. Теперь об этой экспедиции – какую часть галактики вы намереваетесь исследовать в первую очередь?

– …Я предполагал, – вымолвил Дракс после напряженной паузы, – что экспедицию поведете вы. Как более зрелый и опытный монарх, вы, без сомнения, точнее решите, достойны те или иные виды и расы нашего просвещенного правления.

– Это так, но ваша юность, безусловно, позволит вам приложить больше сил и энергии.

– Мы можем полететь оба, в разных кораблях, – предложил Дракс.

Накаляющийся спор был прерван металлоэквивалентом покашливания.

– Господа, – привлек их внимание Зиндром, – в связи с эфемерным периодом полураспада радиоактивных веществ я вынужден с прискорбием известить, что в настоящий момент лишь один корабль находится в готовности.

– Все ясно, Дракс. Полетите вы.

– А вы узурпируете власть и захватите всю планету? Нет, летите вы!

– Мы можем лететь вдвоем.

– Чудесно! Обезглавить королевство! Подобные решения и вызвали наши нынешние политические затруднения!

– Господа, – заметил Зиндром, – если кто-нибудь в ближайшее время не полетит, корабль станет бесполезен.

Оба хозяина внимательно посмотрели на слугу, одобряя столь логические выводы.

– Отлично, – сказали они в унисон. – Полетишь ты. Зиндром поклонился и покинул Тронный Зал Глана.

– Возможно, нам следовало разрешить Зиндрому создать себе подобных, – осторожно молвил Дран. – Имея больше подданных, мы могли бы большего достигнуть.

– Вы – забываете наши последние соглашения, – сказал Дракс. – Изобилие роботов уже приводило к развитию фракционистских тенденций. Кое-кто возомнил о себе… – Голос Дракса затухал в течение ряда лет, что придало особую выразительность речи.

– Не могу с уверенностью утверждать, что ваше последнее высказывание содержит скрытое обвинение в мой адрес, – осторожно заговорил Дран. – Но если это так, позвольте мне предостеречь вас от необдуманных заявлений, а также напомнить, кто являлся автором Пакта о защите монороботной системы.

– Вы думаете, при наличии множества органических подданных дело бы обстояло иначе? – осведомился соправитель.

– Без сомнения, – сказал Дран. – В логической структуре органических существ есть определенный элемент иррациональности, делающий их менее послушными. Наши роботы по крайней мере подчинились, когда мы приказали им уничтожить друг друга. Безответственные органические субъекты либо делают это без приказов, что есть грубость и невоспитанность, либо отказываются это делать, когда им приказываешь, что есть неповиновение.

– Верно. – Дракс решил блеснуть жемчужиной мысли, тысячелетия приберегаемой для подобного случая. – Относительно органической жизни можно быть определенно уверенным лишь в том, что она неопределенна.

– Гм-м. – Дран сузил глаза. – Позвольте мне обдумать это. Мне кажется, что, как и в большинстве других ваших высказываний, здесь таится скрытая софистика.

– Ничего подобного здесь не таится, осмелюсь заметить. Это плод долгих размышлений.

– Гм-м.

Дран был выведен из раздумья неожиданным появлением Зиндрома; в руках робот держал каких-то два размытых коричневых пятна.

– Ты уже вернулся, Зиндром? Что это у тебя? Замедли-ка их, чтобы мы могли рассмотреть.

– Сейчас они под наркозом, великие Господа. Эта раздражающая вибрация вызвана их дыханием. Подвергнуть их более глубокому наркозу было бы небезопасно.

– Тем не менее мы должны внимательно изучить наших новых подданных, следовательно, нам нужно их увидеть. Замедли их еще.

– Вы отдали приказ без согласования… – начал Дракс, но его отвлекло появление двух волосатых стопоходящих.

– Теплокровные? – спросил он.

– Да, Господин.

– Это говорит о крайне малой продолжительности жизни.

– Верно, – согласился Дран. – Впрочем, подобный тип имеет тенденцию к быстрому размножению.

– Ваше наблюдение в пределе приближается к истине, – кивнул Дракс. – Скажи мне, Зиндром, представлены ли тут необходимые для размножения полы?

– Да, Господин. Я взял по одному экземпляру.

– Весьма мудро. Где ты их нашел?

– В нескольких сотнях миллиардов световых лет отсюда.

– Отпусти этих двух на волю за пределами дворца и привези нам еще таких же.

Существа исчезли; Зиндром, казалось, не шелохнулся.

– У тебя достаточно топлива для подобного путешествия?

– Да, Господин.

– Прекрасно, иди. Робот удалился.

– Предлагаю обсудить, какого типа правительство мы организуем на этот раз, – сказал Дран.

– Неплохая идея.

В разгар дискуссии вернулся Зиндром.

– Что случилось, Зиндром? Ты что-нибудь здесь позабыл?

– Нет, великие Господа. Я обнаружил, что раса, к которой принадлежали образцы, развила науку, овладела реакцией ядерного распада и самоуничтожилась в атомной войне.

– Это крайне неразумно – типично, однако, я бы сказал, для теплокровной нестабильности. Что еще?

– Те два образца, которых я выпустил, сильно размножились и расселились по всей планете Глан.

– Нужно было доложить!

– Да, Господа, но я отсутствовал и…

– Они сами должны были доложить нам!

– Господа, я боюсь, что им неизвестно о вашем существовании.

– Как такое могло случиться? – ошеломленно спросил Дран.

– В настоящий момент Тронный Зал находится под тысячелетними слоями наносных горных пород. Геологические сдвиги…

– Тебе было приказано поддерживать чистоту и порядок! – поднял голос Дран. – Опять попусту убивал время?!

– Никак нет, великие Господа! Все произошло в мое отсутствие. Я непременно приму меры.

– Сперва доложи нам, в каком состоянии находятся наши подданные.

– Недавно они научились добывать и обрабатывать металлы. По приземлении я наблюдал множество хитроумных режущих устройств. К сожалению, они использовали их, чтобы резать друг друга.

– Не хочешь ли ты сказать, – взревел Дран, – что в королевстве раздор?

– Увы, это так, мой Господин.

– Я не потерплю самодеятельного насилия среди моих подданных!

– Наших подданных, – многозначительно поправил Дракс.

– Наших подданных, – согласился Дран. – Нам следует принять неотложные меры.

– Не возражаю.

– Я запрещу участие в действиях, связанных с кровопролитием.

– Полагаю, вы имеете в виду совместное заявление, – твердо констатировал Дракс.

– Разумеется. Прошу простить меня; я сильно потрясен критическим положением. Пусть Зиндром подаст нам пишущие инструменты.

– Зиндром, подай…

– Вот они, Господа.

– Так, позвольте… Как мы начнем?

– Пожалуй, я мог бы привести в порядок дворец, пока Ваши Превосходительства…

– Нет! Жди здесь! Это не займет много времени.

– Гм-м. «Мы настоящим повелеваем…»

– Не забудьте наши титулы.

– Действительно. «Мы, монархи империи Глан, настоящим…»

Узкий поток гамма-лучей прошел незаметно для двух правителей. Верный Зиндром тем не менее определил его происхождение и безуспешно пытался привлечь внимание монархов. В конце концов со свойственным его типу роботов жестом он отказался от этой затеи.

– Вот! Теперь можешь поведать нам то, что собирался сказать, Зиндром. Но будь краток, тебе необходимо огласить наше повеление.

– Уже поздно, великие Господа. Эта раса также овладела ядерной энергией и уничтожила себя, пока вы писали.

– Варвары!

– Какая безответственность!

– Могу я сейчас Подняться и почистить наверху, Господа?

– Скоро, Зиндром, скоро. Сперва, полагаю, надлежит поместить настоящую декларацию в Архив для возможного использования при появлении аналогичных обстоятельств в будущем.

Дран кивнул:

– Согласен. Мы так повелеваем. Зиндром принял крошащуюся бумагу и исчез.

– Можно снарядить другую экспедицию, – подумал вслух Дракс.

– Или приказать Зиндрому создать себе подобных. В любом случае необходимо тщательно обдумать ваше предложение.

– А мне – ваше.

– Тяжелый выдался день, – заметил Дран. – Пора отдохнуть.

– Хорошая мысль.

Трубные звуки храпа раздались из Тронного Зала Глана.

Музейный экспонат

Волей-неволей признав, что пустоголовый мир не замечает его творчества, Джей Смит решил выбраться из этого мира. Он потратил четыре доллара девяносто восемь центов, заказав по почте курс, озаглавленный «Йога – Путь к Свободе», но сумма эта не способствовала его освобождению, а, напротив, усугубила его человеческую природу в том смысле, что снизила его способность снабжать себя пищей на четыре доллара девяносто восемь центов.

Приняв позу падмасана, Смит в процессе созерцания сосредотачивался на факте, что его пуп с каждым днем приближался и приближался к позвоночнику. Нирвана, бесспорно, достаточно эстетическое понятие, чего не скажешь о самоубийстве, особенно если у вас к нему душа не лежит. А потому он отвел этот фатальный исход вполне логично.

– Как просто можно лишить себя жизни в идеальном окружении! – вздохнул он, встряхнув золотыми кудрями, которые по понятным причинам достигали классической длины. – Жирный стоик в ванне – рабыни обмахивают его, он прихлебывает вино, а верный грек-лекарь, потупив взор, вскрывает ему вены! Изящная черкешенка, – вздохнул он снова, – наигрывает на лире, пока ее господин диктует надгробную речь, которую произнесет преданный вольноотпущенник со слезами на глазах. С какой легкостью мог бы он совершить это! Но непризнанный художник – нет! Рожденный вчера, отвергнутый сегодня, он удаляется, как слон на свое кладбище, в полном одиночестве.

Он выпрямился во весь свой рост, равный шести футам полутора дюймам, и повернулся к зеркалу. Рассматривая свою бледную, точно мрамор, кожу, прямой нос, высокий лоб, широко посаженные глаза, он решил, что раз нельзя жить искусством, то, пожалуй, можно, так сказать, вывернуть все наизнанку.

Он напряг те мышцы, которыми зарабатывал себе на хлеб те четыре года, пока раздувал горн своей души, выковывая исключительно свое направление в искусстве – двумерная скульптура маслом.

«При круговом обзоре, – заметил ехидный критик, – произведения мистера Смита представляют собой не то фрески без стен, не то вертикальные черточки. Этруски создали шедевры в первом жанре, так как знали, где его законное место; во втором жанре детские сады прививают мастерство каждому пятилетнему ребенку».

Потуги на остроумие! Жалкие потуги! Фу! От этих зоилов, которые разыгрывают из себя законодателей вкуса за чужим обеденным столом, может стошнить!

Он с удовлетворением заметил, что месячная аскетическая диета уменьшила его вес на тридцать фунтов. Чем не поверженный гладиатор эллинистической эпохи?

– Решено! – объявил он. – Я сам стану искусством.

В тот же день ближе к вечеру одинокая фигура с узлом в руке вошла в Музей изобразительных искусств.

Духовно изможденный, хотя и гладко выбритый вплоть до подмышек, Смит околачивался в Греческом периоде, пока там не осталось никого, кроме него и мраморных изваяний.

Он выбрал уголок потемнее и извлек из узла свой пьедестал. Полый, так что внутри можно было спрятать всякие личные вещи, необходимые для музейного существования, включая и значительную часть его одежды.

– Прощай мир! – произнес он слова отречения. – Тебе следует заботливее беречь своих художников!

И он взобрался на пьедестал.

Четыре доллара девяносто восемь центов, хотя и сэкономленные на пище, все-таки не были истрачены совсем уж зря, ибо приемы, которыми он за эту цену овладел на Пути к Свободе, обеспечивали ему достаточный контроль над мышцами, чтобы сохранять безупречную статуйную неподвижность, пока щупленькая пожилая женщина, оставив у тротуара арендованный автобус, проходила через Греческий период в сопровождении детишек девяти лет и моложе, что она обычно проделывала по вторникам и четвергам между 9.35 и 9.40 утра. К счастью, он избрал сидячую позу.

Не прошло и недели, как он сопоставил обходы сторожа с тиканьем огромных часов в соседней галерее (очаровательное творение восемнадцатого века – позолота, эмаль и ангелочки, которые гонялись друг за другом по кругу). Ему не хотелось, чтобы его украли в первую же неделю вступления на новое поприще. Какая грустная участь ожидает его тогда? Какая-нибудь третьестепенная галерея или тягостная роль в унылых частных коллекциях унылых частных коллекционеров. А потому он был сугубо осторожен, совершая налеты на запасы кафетерия на первом этаже, и прилагал массу стараний, чтобы завоевать симпатию окружающих ангелочков. Дирекция, видимо, не сочла нужным обезопасить свой холодильник и кладовую от налетов экспонатов, и он очень одобрил такое отсутствие воображения с ее стороны. Он угощался вареной ветчиной и хлебом грубого помола (способствует пищеварению), десятками грыз батончики с мороженым. Не миновало и месяца, как ему пришлось заняться гимнастикой в Бронзовом периоде (способствует избавлению от излишков веса).

– Затерянный! – вздыхал он в Новейшем периоде, оглядывая владения, которые считал своими. Он плакал над статуей Сраженного Ахилла, как будто она принадлежала ему. И принадлежала!

Словно в зеркале, он видел себя в коллаже из болтов и гаек.

– Если бы ты не продался, – обвинял он, – если бы ты продержался подольше подобно этим более простым детищам искусства… Но нет! Так быть не могло!

– Ведь не могло? – Он обратился к идеально симметричной подвижной абстракции, свисавшей сверху. – Или могло?

– Быть может, – донесся ответ неведомо откуда, и он взлетел на свой пьедестал.

Но это кончилось ничем. Сторож грешно упивался пышнотелостью на полотне Рубенса в другом крыле здания и не услышал этого обмена репликами. Смит заключил, что ответ указывает на случайное приближение к Дхаране. Он вернулся на путь, удвоив свое стремление к отрицанию и изображению Поверженности.

В следующие дни он иногда слышал похихикивания и шепотки, но сначала отмахивался от них, как от фырканья детей Мары и Майи, поставивших задачей сбить его и отвлечь. Позже он утратил эту уверенность, но к тому времени он остановил свой выбор на классической форме пассивного любопытства.

Потом в один прекрасный весенний день, золотисто-зеленый, как стихи Дилана Томаса, в Греческий период вошла девушка и пугливо огляделась. Он почувствовал, что того и гляди утратит свою мраморную неподвижность, ибо девушка вдруг начала раздеваться!

А на полу – кубический предмет в оберточной бумаге. Объяснение могло быть только одно…

Конкуренция.

Он кашлянул – вежливо, негромко, классически…

Она вздрогнула и изумленно замерла, напомнив ему рекламу женского белья с использованием Фермопил. Волосы у нее были весьма подходящими для ее замысла – бледнейшего оттенка паросского мрамора, а серые глаза блестели ледяной волей Афины.

Она оглядела зал – внимательно, виновато, обаятельно…

– Конечно же, камень не поддается вирусной инфекции, – решила она. – Это прочищала горло моя нечистая совесть. Так вот, совесть, я отрекаюсь от тебя!

И она начала преобразовываться в Скорбящую Гекубу по диагонали от Поверженного Гладиатора, но, к счастью, не лицом к нему. И проделывала это совсем неплохо, вынужден был он признать. Вскоре она обрела эстетичную неподвижность. Профессионально оценив увиденное, он решил, что Афина и вправду была матерью всех искусств. А вот в стиле Возрождения или Романтизма у нее ничего не получилось бы. И ему сразу стало легче.

Когда огромные двери наконец закрылись, она перевела дух и спрыгнула на пол.

– Погодите! – предостерег он. – Через девяносто три секунды здесь пройдет сторож.

Ей достало силы воли, чтобы прервать невольный крик, изящной ручки, чтобы его подавить, и восьмидесяти семи секунд, чтобы вновь стать Скорбящей Гекубой. И все эти восемьдесят семь секунд он восхищался ее силой воли и изящной ручкой.

Сторож приблизился, прошел мимо и скрылся за дверью – в сумраке его фонарик и борода подергивались, как замшелый блуждающий огонек.

– А-ах, – выдохнула она. – Я думала, что здесь одна.

– И не ошиблись, – ответил он. – «Нагие и одинокие приходим мы в изгнание… Среди горящих звезд на этом истомленном негорящем угольке, затерянный… О тщета утраты…»

– Томас Вулф, – констатировала она.

– Да, – обиделся он. – Пошли ужинать.

– Ужинать? – переспросила она, поднимая брови. – Где? Я захватила армейские консервы, которые приобрела на распродаже списанных запасов…

– Сразу видно, что вы стоите на позиции краткосрочного пребывания. Если не ошибаюсь, в меню на сегодня гвоздем была курица. Следуйте за мной!

Они прошли через Династию Тан к лестнице.

– Кое-кому после закрытия тут может показаться прохладно, – начал он, – но, полагаю, вы полностью овладели приемами управления дыханием?

– О да, – ответила она. – Мой жених не просто исповедовал дзен-буддизм. Он избрал более трудный путь Лхасы. Как-то он написал современный вариант «Рамайаны», полный злободневнейших аллюзий и рекомендаций современному обществу.

– И как ее оценило современное общество?

– Увы! Современное общество ее так и не увидело. Мои родители снабдили его билетом первого класса до Рима и несколькими сотнями долларов в форме аккредитивов. Он до сих пор не вернулся. Потому-то я и удалилась от мира.

– Насколько понимаю, ваши родители не одобряют искусства?

– Нет, и мне кажется, они ему угрожали. Он кивнул:

– Так общество обходится с гениями. Я тоже по мере малых моих сил трудился во имя его облагораживания и в награду был пренебрежительно отвергнут.

– Неужели?

– Вот именно. Если на обратном пути мы заглянем в Новейший период, вы можете увидеть моего Сраженного Ахилла.

Раздался сухой смешок, и они замерли на месте.

– Кто тут? – осторожно спросил Смит.

Ответа не последовало. Они находились в Расцвете Рима, и каменные сенаторы безмолвствовали. – Но кто-то же засмеялся! – сказала она.

– Мы тут не одни, – объявил он, пожимая плечами. – Имелись и кое-какие другие признаки. Но кем бы эти неизвестные ни были, они разговорчивы не более монахов-молчальников. И очень хорошо. Лишь камень ты, не забывай! – добавил он весело, и они отправились в кафетерий.

Как-то вечером они ужинали в Новейшем периоде.

– При жизни у вас было имя? – осведомился он.

– Глория, – прошептала она. – А у вас?

– Смит. Джей.

– Что заставило вас пойти в статуи, Смит, если это не слишком нескромный вопрос?

– Вовсе нет, – ответил он с невидимой улыбкой. – Некоторые с рождения обречены на безвестность, другие добиваются ее упорными усилиями. Я принадлежу к последним. Будучи художником-неудачником и оставшись без цента в кармане, я решил стать памятником себе. Здесь тепло, а этажом ниже есть пища. Обстановка приятная, и меня никогда не разоблачат, потому что в музеях никто не смотрит на то, что стоит вокруг.

– Никто?

– Ни единая живая душа, как вы, несомненно, уже сами заметили. Детей притаскивают сюда силой против их воли, молодежь приходит пофлиртовать, а когда человек обретает способность смотреть на что-то, то он либо близорук, либо подвержен галлюцинациям, – сообщил он горько. – В первом случае он ничего не заметит. Во втором – никому не скажет. Парад проходит мимо.

– Но тогда зачем музеи?

– Дорогая моя! Такой вопрос в устах бывшей невесты истинного художника указывает, что связь ваша была лишь кратким…

– Право же! – перебила она. – Правильным будет лишь «помолвка»!

– Пусть так, – поправился он, – пусть помолвка. Как бы то ни было, музеи отражают прошлое, которое мертво, настоящее, ничего не замечающее, а также передают культурное наследие человечества еще не народившемуся будущему. В этом смысле они близки к храмам. В религиозном смысле.

– Такая мысль мне в голову не приходила, – произнесла она задумчиво. – И она прекрасна. Вам следовало бы стать учителем.

– Платят мало, но идея утешительная. Идем, пограбим холодильник еще раз.

Они грызли заключительные батончики мороженого и обсуждали Сраженного Ахилла, уютно расположившись под большой подвижной абстракцией, которая походила на заморенного голодом осьминога. Смит рассказывал ей о других своих великих замыслах и о мерзких критиках, злобных, с желчью в жилах вместо крови, которые рыщут по воскресным газетам и ненавидят жизнь. Она в ответ поведала ему о своих родителях, которые знали Арта и знали, почему он не должен ей нравиться, и об огромных богатствах своих родителей – лесоматериалы, недвижимость и нефть в равных долях.

Он в ответ погладил ее по плечу, а она в ответ заморгала и улыбнулась эллинистически.

– Знаете, – сказал он под конец, – день за днем, сидя на моем пьедестале, я часто думал: «Быть может, мой долг – вернуться и попытаться еще раз содрать катаракты с глаз обывателей. Быть может… Если бы я обрел материальную обеспеченность и спокойствие духа… Быть может, если бы я нашел единственную женщину… Но нет! Такой не существует.

– Продолжайте! Прошу вас, продолжайте! – вскричала она. – И я последние дни думала, что, быть может, другой художник оказался бы в силах залечить рану. Быть может, творец красоты сумел бы исцелить от яда одиночества… Если бы мы…

Но тут низенький безобразный человек в тоге громко откашлялся.

– Этого-то я и опасался! – объявил он.

Тощим, морщинистым, неопрятным был он – человек с изъязвленным желудком и увеличенной печенью. Он ткнул в них грозящим перстом.

– Этого-то я и боялся, – повторил он.

– К-к-кто вы? – спросила Глория.

– Кассий, – ответил он. – Кассий Фицмаллен, художественный критик, на покое, из далтоновской «Таймс». Вы сговорились переметнуться.

– А вам какое дело, если мы решили уйти? – спросил Смит, поигрывая полузащитниковскими мышцами Поверженного Гладиатора.

– Какое дело? Ваше дезертирство поставит под угрозу целый образ жизни. Уйдя, вы, без сомнения, станете художником или преподавателем в какой-нибудь художественной школе, и рано или поздно каким-нибудь словом, жестом, подмаргиванием либо иным неосознанным способом вы сообщите другим то, о чем всегда подозревали. Я не одну неделю слушал ваши разговоры. Вы теперь уже безусловно знаете, что именно сюда в конце концов приходят все художественные критики, чтобы остаток дней своих провести, потешаясь над тем, к чему всегда питали ненависть. Вот чем объясняется увеличение числа римских сенаторов за последние годы.

– Подозревать я подозревал, но уверен не был.

– Достаточно и подозрения. Оно убийственно. Вас следует судить.

Он хлопнул в ладоши и воззвал:

– Приговор!

Медленно вошли другие древние римляне – процессия покривившихся свечей. Они кольцом окружили влюбленных. Дряхлые критики источали запах пыли, пожелтевшей газетной бумаги, желчи и ушедшего времени.

– Они желают вернуться к людям, – объявил Кассий. – Они желают уйти отсюда и унести с собой все, о чем узнали.

– Мы никому не скажем! – со слезами сказала Глория.

– Слишком поздно, – ответила одна из темных фигур. – Вы уже занесены в каталог. Вот убедитесь. – Он достал экземпляр каталога и прочел: «Номер двадцать восемь: Скорбящая Гекуба. Номер тридцать два: Поверженный Гладиатор». Да! Слишком поздно. Начнутся поиски.

– Приговор! – повторил Кассий.

Сенаторы медленно опустили вниз большие пальцы.

– Вы не уйдете!

Смит усмехнулся и зажал тунику Кассия в мощной скульптурной хватке.

– Недомерок! – сказал он. – А как ты собираешься нам помешать? Стоит Глории взвизгнуть, и явится сторож, который включит сигнал тревоги. Стоит мне разок тебя стукнуть, и ты неделю проваляешься без памяти.

– Когда сторож заснул, мы отключили его слуховой аппарат, – улыбнулся Кассий. – И критики не лишены воображения, уверяю вас. Прочь руки, не то вам будет худо.

Смит сжал его покрепче.

– Только попробуйте!

– Приговор! – улыбнулся Кассий.

– Он из нынешних, – сказал один.

– И, значит, из упорствующих, – добавил второй.

– Львам его, вместе с христианами! – добавил третий.

И Смит в панике отпрыгнул: ему почудилось какое-то движение в полном тенями углу. Кассий вырвался.

– Этого вы не можете! – крикнула Глория, пряча лицо в ладонях. – Мы из Греческого периода!

– По-гречески жить, по-римски выть, – ухмыльнулся Кассий.

В ноздри им ударил кошачий запах.

– Но как вы смогли – здесь?.. Лев?.. – спросил Смит.

– Особый профессиональный гипнотизм, – сообщил Кассий. – Почти все время зверя мы держим в парализованном состоянии. Вас не удивляло, что этот музей никогда не грабили? Нет, попытки были! Но мы защищаем свои интересы.

Из теней мягкой походкой медленно вышел худосочный лев-альбинос, который обычно спал с внутренней стороны главного входа, и зарычал. Один раз и громко.

Смит загородил собой Глорию, когда огромная кошка начала готовиться к прыжку, и покосился на Форум. Но Форум был пуст. Только словно шелестела крыльями стайка кожаных голубей, уносясь вдаль.

– Мы одни, – констатировала Глория.

– Беги! – скомандовал Смит. – Я постараюсь его задержать. Выберись наружу, если сумеешь.

– Покинуть тебя? Никогда, любимый! Вместе. Теперь и навеки!

– Глория!

– Джей Смит!

В этот миг зверь вознамерился прыгнуть и тут же привел свое намерение в исполнение.

– Прощай, моя возлюбленная.

– Прощай! Но один поцелуй перед смертью, молю. Зверь завис высоко в воздухе, испуская голодное покашливание.

– Валяй!

Они слились в поцелуе.

Вверху висела луна, высеченная в форме кошки, бледнейшего из зверей, висела высоко, висела угрожающе, висела долго…

Лев начал извиваться и бешено бить когтистыми лапами в том среднем пространстве между полом и потолком, для которого в архитектуре нет специального названия.

– М-м-м! Еще поцелуй?

– Почему бы и нет? Жизнь сладостна.

На бесшумных стопах пробежала минута, ее нагоняла другая.

– Послушай, что удерживает этого льва наверху?

– Я удерживаю, – ответила подвижная абстракция. – Не только вы, люди, ищете спокойствия среди останков вашего мертвого прошлого.

Голосок был жиденький, надломленный, точно мелодия особо трудолюбивой эоловой арфы.

– Мне не хотелось бы выглядеть навязчивым, – сказал Смит, – но кто вы?

– Я инопланетная форма жизни, – протинькала абстракция, переваривая льва. – Мой космолет потерпел аварию на пути к Арктуру. Вскоре мне стало ясно, что на вашей планете моя внешность может оказаться для меня роковой, кроме как в музее, где я вызываю большое восхищение. Будучи членом весьма утонченной и, позволительно мне будет это сказать, несколько склонной к нарциссизму расе… – Абстракция смолкла, чтобы изысканно рыгнуть, а затем продолжала: —…Я наслаждаюсь пребыванием здесь, «среди горящих звезд на этом истомленном негорящем угольке (рыгание), затерянный».

– Ах вот как! – сказал Смит. – Спасибо, что скушали льва.

– Не стоит благодарности. Хотя это было не слишком благоразумно. Видите ли, я сейчас размножусь делением. Можно второе мое «я» пойдет с вами?

– Естественно. Вы спасли нам жизнь, и нам понадобится повесить что-нибудь в гостиной, когда мы обзаведемся таковой.

– Отлично.

И она размножилась делением в корчах гемиполудемисодроганий и шлепнулась на пол рядом с ними.

– Всего хорошего, я, – протинькала она вверх.

– Бывай, – донеслось сверху.

Они гордо вышли из Новейшего периода, прошли через Греческий и миновали Римский с большим высокомерием и безупречно спокойным достоинством. Уже не Поверженный Гладиатор, Скорбящая Гекуба и Ино экс махина, они забрали ключ спящего сторожа, отперли дверь, спустились по лестнице и вышли в ночь на юных ногах и щупальцах.