Текст книги "Четвертый хранитель"

Автор книги: Роберт Святополк-Мирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава шестая
САВВАТИЕВА ПУСТЫНЬ

Несмотря на суровую зиму и заснеженные дороги, Медведев в сопровождении великокняжеского гонца прибыл в Москву сразу после святок.

Его отвели к Патрикееву, где передали Ларе Орехову, который определил Василия на постой в каких-то войсковых казармах охранного полка в Кремле.

На протяжении всего пути Ларя угрюмо молчал, а прощаясь сказал:

– Жди, я приду, когда вызовут. Надеюсь, мне не придется после этого отдавать тебя под стражу, а то я краем уха слышал, будто ты там у себя натворил чего-то и князя Оболенского чуть не убил. Государь в гневе, а Патрикеев так и вовсе в бешенстве.

И ушел.

На третий день Медведева привели к Патрикееву. Иван Юрьевич был очень суров.

– Если не хочешь завтра же сложить голову на плахе – а у нас, как ты знаешь, это быстро делается, – выкладывай мне правду, как все там у вас было. Потом я отведу тебя к Великому князю и, может быть, мне удастся хоть немного смягчить его гнев, если ты ничего от меня не укроешь.

Медведев, давно приготовившийся к ответам на такие вопросы, коротко, четко и ясно рассказал о происшедшем, не упомянув лишь о том, что князь Верейский оставил ему свою проездную грамоту.

– Та-а-а-к, – протянул Патрикеев. – Гм, гм… Ну, вроде выходит, что ты поступил верно, только ведь вот в чем дело: великий князь никогда не давал Верейскому никакой грамоты. Я знаю это точно, потому что всегда присутствую при подписи всех его грамот. Ты своими глазами видел ее, или только говоришь со слов Верейского?

– Князь, я держал ее в руках, видел подпись и печать государя. Поскольку точно такие же стоят на моей грамоте, я не мог ошибиться.

Патрикеев задумался. Потом вздохнул и встал.

– Ну что ж, пойдем.

Он провел Медведева по Кремлевским коридорам и палатам, оставил его под присмотром стражников возле гридни Великого князя и, тихонько постучавшись в дверь, вошел.

Через четверть часа он вышел и кивнул Медведеву:

– Заходи. Государь ждет. Но если ты хоть в какой-нибудь малости солгал, берегись!

Медведев вошел и низко поклонился.

Великий князь Московский Иван Васильевич стоял спиной к нему и глядел в окно на золоченые купола Архангельского собора.

– Патрикеев передал мне твои слова, но я хочу услышать все из первых уст. Рассказывай.

Медведев слово в слово повторил то, что сказал Патрикееву, снова умолчав о том, что грамота Верейского лежит у него за пазухой.

В продолжение всего его рассказа, великий князь по-прежнему стоял к нему спиной.

И лишь когда Медведев замолчал, он резко повернулся и в своей, уже знакомой Василию, быстрой и жесткой манере начал спрашивать:

– Ты сам видел грамоту?

– Да, государь, – поклонился Медведев.

– Там точно стояла моя подпись?

– Да, государь, – снова поклонился Медведев.

– И моя печать?

– Совершенно верно, государь, – третий раз поклонился Медведев.

– Почему ты сразу поверил? А вдруг это подделка?

– Государь, – сказал Медведев. – Я множество раз видел твои подпись и печать на жалованной мне тобой грамоте, зрительная память меня никогда не подводила. Я совершенно уверен, что это подлинный документ! Впрочем, изволь взглянуть сам – князь Верейский оставил мне грамоту.

Медведев вытащил из-за пазухи и протянул великому князю свернутую трубку желтого пергамента со свисающей красной сургучной печатью.

Подобие улыбки появилось на лице Великого князя, когда он, сощурившись, смотрел на Медведева.

– Ну, ты и хитрец, Василий. Скоро самого Патрикеева переплюнешь. Дай-ка сюда!

Он резко выдернул грамоту из рук Медведева, снова подошел к окну, где было гораздо светлее, развернул грамоту и долго внимательно изучал ее. Потом медленно пошел к своему столу, швырнул на него грамоту и вернулся к Медведеву.

– Что ж, Василий, – Иван Васильевич неожиданно рассмеялся – это действительно мои подпись и печать. Я просто хотел проверить, исправно ли ты несешь свою службу на моих рубежах. На этот раз ты поступил правильно, и я не буду тебя наказывать. – Он дружелюбно похлопал Медведева по плечу. – Молодец, молодец, я помню твои прежние заслуги. Скоро ты мне снова понадобишься. У нас тут завелся еще один сосед, что в польско-литовскую сторону смотрит. Придется наверно свернуть ему голову… Так, чтоб в нашу смотрела. Я пошлю за тобой, когда придет время. Ступай.

Медведев низко поклонился и направился к выходу.

Не иначе, как о князе Тверском речь… Неужели Верейский прав?

Когда Медведев был уже у двери, великий князь остановил его:

– Да кстати, помнится мне, твоя жалованная грамота на землю заповедная и несудимая до моего указу, а вот насчет льготы там написано: «пять лет дани в казну не возить»… В апреле срок истечет, и я боле не могу продлить тебе льготы, ибо казна наша бедна, а расходы огромны. Нас окружают враги да изменники, и мы должны укреплять мощь державы. Впрочем, ты, я слышал, неплохо там обжился… Дом, говорят у тебя большой, две деревни поставил уже, людишки появились какие-то… Так что, думаю, теперь есть тебе чем кормиться – сам проживешь, и казне тем поможешь, – великий князь дружелюбно улыбнулся. – А вообще, ты молодец, Василий. Будешь и дальше верно служить, я тебя еще пожалую.

– Благодарю, государь, – низко склонился у самого порога Медведев и вышел.

Верейский был прав…

Как только Медведев ушел, Иван Васильевич взял со стола грамоту и отправился к супруге.

В покоях великой княгини царило веселье. Придворный скоморох Савва показывал очередной новый фокус.

Береника, Паола и Аспасия держались за животы, и сама великая княгиня заливисто смеялась грудным мелодичным голосом.

При виде вошедшего государя, фрейлины умолкли и поклонились в пояс, а скоморох Савва распластался на полу, закрыв голову руками, будто его сейчас будут бить.

– Веселишься, женушка? – Зловеще спросил Иван Васильевич. – А мне вот как-то не до смеха. Вон все отсюда!

Фрейлины великой княгини мгновенно исчезли, Савва хотел было укрыться в собачьей будке, но великий князь многозначительно не сводил с нее глаз, пока Софья не подошла и не ткнула Савву, свернувшегося внутри комочком, специальной палкой, стоявшей рядом. Она указала палкой на дверь и Савва, перекатываясь по полу, покинул покои.

Софья неторопливо вернулась, уселась на черный византийский трон – копию того, который принесла в приданом своему супругу и, мило улыбнувшись, спросила:

– Что случилось, дорогой?

– Я думаю, что пришла пора отрубить пару голов.

– Прекрасная мысль, государь. Дурные и ненужные головы следует рубить беспощадно. А в первую очередь головы изменников!

– Рад, что наши мнения совпадают. Предлагаю начать с Полуехтова. Я уже когда-то хотел отрубить голову его матушке Наталье за то, что отравила несчастную Марью.

– Чем же провинился бедный Алексей? Он наш лучший дьяк в отсутствие Федора Курицына, которого ты отправил в Венгрию.

– Год назад, когда мы усмиряли тверские земли, Алексей, воспользовавшись моей минутной усталостью и срочностью дела, попросил подписать чистый лист с печатью для одного боярина, который должен был ночью выехать. Позже я узнал, что боярин скоропостижно скончался еще до своего отъезда и грамоту дьяк не успел ему выписать. Это единственный случай, когда я подписал чистый лист, и поэтому я его сразу вспомнил, когда увидел вот это, – он протянул Софье грамоту Верейского. – Алексей – изменник на службе у Василия Удалого и должно быть тот немало заплатил ему за эту грамоту, благодаря которой он обманным путем сбежал от нас, вместе со своей женой и тверским приданым, которое ты столь опрометчиво подарила своей племяннице.

Софья мельком взглянула на грамоту и, улыбнувшись, вернула ее супругу.

– Мой дорогой, – сказала она тихо и врадчиво. – Алексей написал эту грамоту на подписанном тобой листе по моему прямому указанию. Я была уверена, что ты пошлешь за Верейскими погоню, – и ты правильно сделал, что послал, но я подумала, что было бы хорошо, если бы погоня их не настигла…

Иван Васильевич уставился на жену.

Ее признание стало недостающим звеном в цепи размышлений, связанных с появлением этой странной грамоты.

Сейчас он вдруг в одну секунду осознал прозорливость, дальновидность и хитроумность поступка Софьи.

А ведь и правда – любимого всем народом героя Василия Удалого нельзя так просто казнить или арестовать, не рискуя навлечь на себя ненужного ропота толпы… Племянницу собственной супруги тем более. Однако, дело собирания земли продолжать надо. Верейское княжество созрело для присоединения к Москве, а молодой князь с его супругой мешали этому. Теперь же все вышло замечательно – как бы само собой: они бросили свою землю на произвол судьбы и сбежали к московским врагам…Я сделал все что мог и послал за ними в погоню лучших людей – все это знают от Оболенского, который, желая себя оправдать, рассказывает о целой армии, помешавшей ему схватить изменника…

– Разве я поступила неправильно? – лукаво улыбнулась Софья.

Напряженное выражение сошло с лица Ивана Васильевича, и он улыбнулся в ответ:

– Ты могла сказать мне об этом, – с укором сказал он и взял руку жены.

– Зачем? – Ласково погладила его руку Софья. – Тебе лучше было ничего не знать до поры до времени. Так что вовсе не надо рубить голову Алексею Полуехтову, а следует зато щедро наградить Василия Медведева, который великолепно справился, сам того не зная, с делом государственной важности.

– Именно это я только что и сделал, – рассмеялся Иван Васильевич.

– Вот и отлично, – сказала Софья. – Теперь пора подумать о Твери. Мне кажется, что твои сын и внук имеют полное право на это княжество.

– Я неустанно думаю об этом, дорогая.

Они обнялись, и между ними вновь воцарилось прежнее согласие.

Тайнопись Y

От Саввы Горбуна

Преемнику.

21 января 1484

Москва, палаты Великой княгини.

Во славу Господа Единого и Вездесущего!

Два часа назад Великий князь внезапно посетил супругу. Он выглядел весьма разгневанным и прогнал прочь всех из покоев. Мне не удалось услышать разговора, но я почти убежден, что речь шла о поддельной грамоте, состряпанной Великой княгиней для князя Верейского. В пользу этого свидетельствовало явное примирение супругов – Великий князь еще не успел выйти, а Софья вернула фрейлин и меня в свои палаты, и я своими глазами видел, как они очень нежно расстались. После его ухода Софья вызвала к себе Алексея Полуехтова и сказала ему – это я слышал своими ушами: «Насчет того дела с грамотой ни о чем не тревожься. Все улажено. Великий князь знает, что ты сделал это по моему велению, и если будет тебя о том спрашивать, то ты бы ему так и говорил».

Затем великая княгиня велела Полуехтову принести ей все грамоты, связанные с отношениями Московского и Тверского княжеств, а также все донесения московских доброхотов о состоянии дел в Твери и предполагаемой женитьбе Михаила Тверского на внучке короля Казимира.

Из этого можно сделать вывод, что идет тайная подготовка к захвату Тверского княжества.

Во славу Господа Единого и Вездесущего!

… Спустя три дня Василий Медведев, переночевав на дешевом постоялом дворе возле Твери, солнечным морозным утром выехал в сторону Савватиевой пустыни, о которой он без всякого труда навел справки, поскольку место было знаменито, почитаемо и широко посещаемо паломниками.

К полудню Медведев, проехав через лес, вдоль какого-то незамерзающего странно парящего на морозе ручья, увидел за деревьями небольшую деревянную церковь и несколько грубо сколоченных простых хибарок и землянок.

Казалось, вокруг было совершенно безлюдно, однако, как только Медведев приблизился, откуда ни возьмись, пред ним появился монах, который вежливо, но решительно встал на пути Малыша.

– Бог в помощь, добрый человек! Мы рады видеть тебя в этом святом месте, – поклонился он и доброжелательно спросил: – С какой целью ты изволил прибыть к нам?

Медведев вынул завещание Ионы и протянул монаху. Монах читал медленно и внимательно, а Медведев как бы мысленно повторял за ним текст, который давно знал на память:

Согласно моей предсмертной воле прошу выдать подателю сего оставленное мной в пустыни имущество, место хранения коего ведомо вам.

Иона, бывший старец Савватиевой пустыни, в миру Филимон Русинов.

Монах поднял глаза, внимательно посмотрел на Медведева и сказал:

– Значит, старец Иона преставился, – и перекрестился. – Давно?

– Три года назад, – виновато сказал Медведев. – Я не мог раньше.

– Понимаю, – покивал головой монах и снова перекрестился: – Следуй за мной, добрый человек, это дело находится в ведении отца Владимира.

Отец Владимир оказался маленьким седым старичком с длинной бородой. Близоруко щурясь, он долго изучал завещание Ионы при свече на грубо сколоченном столе, рядом с нарами, в обыкновенной не отапливаемой землянке. Затем взял со стола помятый медный кубок и сказал Василию:

– Пойдем со мной, дитятко.

Он, кряхтя, выбрался из землянки и привел Медведева на берег странно дымящегося ручья, который протекал невдалеке. Зачерпнув кубком прозрачную теплую воду, он поднес кубок Василию и ласково улыбнулся:

– Попей-ка, милый, небось, умаялся в дороге.

Василий очень удивился, но воду выпил – даже при его подозрительности трудно было предположить, что в известном всем своей святостью месте его могут отравить.

Вода была теплой и приятной на вкус.

– Спасибо, – сказал Василий и вернул старцу Владимиру кубок.

– Хорошо ли ты себя чувствуешь, сынок, – спросил старец, пристально вглядываясь в лицо Василия.

– Превосходно, – улыбнулся Медведев. – Слава Богу, я никогда ничем не болел, если не считать нескольких ран от сабель и стрел. Но я знаю рецепт бальзама, который быстро их лечит.

– Слава Богу! Слава Богу! – несколько разочарованно сказал отец Владимир и перекрестился три раза. – Подожди меня в моей пещерке, – он указал на землянку, из которой они только что вышли, – Я принесу тебе имущество покойного Ионы, царство ему небесное, – он снова перекрестился.

Медведеву пришлось ждать довольно долго, он даже стал замерзать и все дивился тому, как живет да спит здесь этот маленький старичок, так легко для суровой зимы одетый и обутый. Впрочем, он тут же вспомнил рассказы о том, что если человек долго время умерщвляет свою плоть суровыми испытаниями жизни в тяжелых условиях, он перестает ощущать холод, голод и другие чувства, столь существенные для простых смертных.

Наконец отец Владимир вернулся.

Он поставил на стол два окованных медью узорчатых ларца, выполненных в виде маленьких сундучков с рукояткой на крышке, чтобы их удобнее было переносить. Ларцы явно отличались внешним видом. Дерево одного из них потемнело и слегка потрескалось. Другой был намного новее. Кроме ларцов отец Владимир принес еще свернутый в трубку, обвязанный шнурками, запечатанный сургучом свиток.

– Согласно воле покойного, прежде чем передать тебе его имущество, я должен кое-что объяснить, – сказал отец Владимир. – Старец Иона покинул нашу пустынь давно. Точнее, он не покинул ее. Он просто исчез. Вечером был, а утром мы все проснулись, а его нет, и следов никаких не осталось. Правда, незадолго до того, успел он оставить на хранение вот этот сундучок, – он погладил рукой старый ларец. – Более двадцати лет от Ионы не было никаких известий, и лишь четыре года назад он прислал еще один ларец и запечатанный свиток. Все это он просил передать тебе, Василий Медведев.

Медведев удивленно посмотрел на отца Владимира.

Он сообщил им мое имя. Значит, он выбрал меня в свои наследники гораздо раньше. Почему, леший меня раздери?

– Я не знаю, что находится в этих ларцах и в этом письме, но сердце мое подсказывает, что ты удостоился особой чести. Иона никогда не ошибался, ибо Господь наградил его редким даром узреть грядущее. Мне осталось только сказать, что согласно воле покойного, ты должен сперва прочесть это послание, – он вручил Медведеву запечатанный свиток. – Затем ознакомиться с содержимым первого сундучка, – отец Владимир подвинул Медведеву старый ларец, – и только после этого – с содержимым второго.

– Я выполню волю старца Ионы в точности, – склонил голову Медведев.

Отец Владимир проводил его.

Медведев спрятал ларцы в седельных сумках Малыша, а запечатанный сургучом свиток под кожан.

Прощаясь, старый отец Владимир благословил Медведева, осенив его крестным знамением, и Василий, сам не зная отчего, сделал то, чего не делал с детства. Он преклонил колена и поцеловал руку старца.

К вечеру Медведев вернулся на тот же постоялый двор, решив завтра с утра двинуться, минуя Москву, прямо на Можайск, а оттуда – домой.

Принимая это решение, он не предполагал, что уже к утру полностью переменит его, и направится совсем в другую сторону…

А все произошло потому, что было еще рано и, прежде чем лечь спать, Медведев попросил свечу, заперся в своей клетушке и решил, не теряя времени, ознакомиться с бумагами.

Согласно воле покойного, первым он распечатал приложенный свиток…

Глава седьмая
ТЕТРАДЬ ИЗ СТАРОГО ЛАРЦА

Василий осторожно развязал веревочку, сломал сургучную печать и раскрыл свиток.

Он сразу увидел, что это письмо четырехлетней давности, написанное Ионой, судя по дате, незадолго перед кончиной.

15 сентября 1480

Кобрин.

Василию Медведеву.

Отправляя это письмо в Тверь в мою родную Савватиеву Пустынь, молю Господа, чтобы он дал мне возможность перед кончиной передать тебе четки с ключиком от обоих ларцов и письмо служителю, который вручит тебе оба ларца и настоящее письмо.

Мне пришлось принять трудное решение, но Господь не покинул меня и твердо указал на тебя как на исполнителя моей… Ба, что я пишу… Его воли.

Я понимаю, что сейчас тебе трудно что-либо понять из сумбурного письма древнего старца – в апреле мне исполнилось 90 лет, но потерпи – постепенно все откроется.

Сперва же хочу рассказать о том, как я увидел тебя впервые, в прошлом году, в охотничьем тереме князя Можайского на реке Ипути, и какие это имело последствия.

Только что уехал Олелькович и, пробудившись утром, я увидел через оконце, что его комната снова занята. Спустя некоторое время ты распахнул окно и стал разговаривать с вооруженными людьми, которые находились внизу.

В это время мой дорогой друг и опекун князь Ольшанский, комната которого находилась прямо напротив твоей, также увидел тебя через распахнутое окно.

Я помню, слышал, как ты просил его пригласить к тебе православного священника, поскольку, предполагал, что твоя жизнь находится в опасности, и тебе может понадобиться последняя исповедь.

Ольшанский колебался.

Сквозь щель приоткрытого окошка моей кельи, расположенной этажом ниже комнаты Ольшанского, я видел твое лицо, и вдруг, сам не знаю почему, мне захотелось тебе помочь.

Я знал, что у князя Ольшанского характер добрый и мягкий, но нерешительный, и он часто колеблется, размышляя, как поступить. Однако, я знал также, что тайная ниточка душевной связи которая протянулась между нами, начиная с тех событий, о которых ты еще узнаешь, позволяет мне подсказать ему решение. Я мысленно подсказал, и князь Ольшанский тут же согласился выполнить твою просьбу. Он сошел вниз и пригласил к тебе домашнего священника князя Федора Бельского отца Леонтия.

Впоследствии я узнал, что все окончилось благополучно, и что князь Федор проникся к тебе большей душевной симпатией.

Так я увидел тебя впервые, и вскоре после этой встречи ко мне вдруг стала постепенно возвращаться утерянная память. С тех пор, каждый день мне вспоминались все новые и новые сцены моего прошлого. Впоследствии я понял, что это тоже был знак, но долго еще не осознавал его смысла.

Несколько дней назад мне было видение.

Оно показало, что ты – именно тот человек, которого я ищу.

Прошу тебя прочесть мои записки, хранящиеся в первом (старом) ларце и только после этого ознакомится с моей последней рукописью, хранящейся во втором (новом).

Тогда все тебе откроется.

А когда все прочтешь – уничтожь оба ларца с бумагами – никто не должен их увидеть.

Итак, прощаюсь с тобой навеки.

Да поможет тебе Господь.

Бывший старец Савватиевой пустыни Иона

(в миру Филимон Русинов).

Медведев осторожно открыл старый ларец маленьким ключиком, похожим на крестик, прикрепленным к нити, на которую были нанизаны четки.

В ларце находился только один предмет.

Это было подобие книги, или точнее, тетрадь– сшитые вручную страницы, густо исписанные русской церковной вязью, четким ровным и очень красивым почерком.

Василий положил ее на стол, подвинул поближе свечу и углубился в чтение.

27 марта 1462 года

Известие о смерти великого Московского князя Василия Васильевича, прозванного Темным, ввиду его насильственного ослепления своим двоюродным братом, пришло к нам лишь в начале апреля.

Однако, еще за день до этого мне стало ведомо, что произойдет.

Помолившись на ночь, я лег спать, но еще не успел уснуть, как, находясь в некой полудремоте, ощутил вдруг, что вот-вот случится необыкновенно важное событие, которое положит начало новому, совсем другому порядку, а старые наши законы будут забыты и постепенно отомрут.

В том, что с минуты на минуту должно было произойти, таились грядущие перемены, и они были с одной стороны величественными и славными, но с другой грозными и страшными – повсюду лилась кровь невинно убиенных, слышались стоны и рыдания вдов и сирот, полыхало пламя огня войны, и страшный призрак разрушения и смуты зловеще проглядывал сквозь это пламя.

Но самое главное заключалось в осознании того, что все это свершится в результате смерти одного из величайших мужей нашего времени. Точно такие же, или очень похожие чувства, я уже испытал год назад – 11 февраля 1461 года, а на следующий день в нашу пустынь принесли весть о смерти великого нашего князя тверского Бориса Александровича, который также был одним из выдающихся героев своего времени.

И тогда я понял – предстает ныне перед Господом великий князь Московский Василий Васильевич, и тем самым, заканчивается недолгая эпоха, когда два могущественных и соперничающих между собой княжества: Великое Тверское и Великое Московское жили некоторое время рука об руку в союзе и согласии, а князья помогали друг другу против общих врагов.

Борис Александрович называл Василия Васильевича своим братом и выдал за его сына Ивана, свою дочь Марью, чтобы навеки закрепить эту дружбу. Но вот теперь обоих не стало, и неведомо никому, сможет ли молодой князь Иван Васильевич поддерживать такие же добрые отношения со своим шурином великим князем Тверским Михаилом Борисовичем…

Через неделю, когда я принял решение писать эти заметки, видение подтвердилось: великий Московский князь Василий Васильевич скончался, а на Московском престоле сел его сын – Иван Васильевич.

Совсем скоро – 28 апреля – мне исполнится семьдесят два года, и вряд ли я доживу до того, чтобы увидеть, как развернуться дальнейшие события.

Поскольку я и мои близкие – отец и сын, имели самое прямое отношение к династическому союзу нынешнего великого Московского князя, я решил, что должен изложить в этих тайных записках все, что случилось в моей жизни, поскольку, чем дольше я живу, тем дольше понимаю, что даже самая маленькая и ничтожная жизнь одного маленького и ничтожного человека порой бывает неожиданно тесно связана с жизнями великих мира сего, которые решают его судьбу.

Итак, я начинаю свои записки, которые предназначены лишь для моего сына, и надеюсь, что успею передать их ему перед своей кончиной.

Вот правдивое описание всей моей жизни с самого начала.

Я родился 28 апреля 1390 года в богатой и знатной придворной тверской семье.

Мой отец Дмитрий Русинов потомственно занимал высокую должность стольника при великом князе Тверском Борисе Александровиче. Мне также была предназначена участь, продолжить дело родителя, однако Господь распорядился иначе.

В нашем доме воспитывалась сиротка Дарья, дочь далекого родственника матери, который вместе со своею супругою погиб во время одного из жестоких татарских набегов.

Дарья – моя одногодка – с раннего детства жила в нашей семье и, сколько я себя помню, между нами всегда существовало очень нежное и глубокое чувство.

Как только мы подросли настолько, чтобы понимать это, нам стало ясно, что наши судьбы отныне будут связаны неразлучно до самой смерти. Я любил Дарью как никого на свете, и она отвечала мне взаимностью. Мой дорогой родитель Дмитрий Русинов был лишь счастлив тому, что все так удачно сложилось.

Когда нам исполнилось по девятнадцать – мы сыграли свадьбу, и я думаю, что во всем мире никогда не было и не будет более счастливых мужа и жены, чем были мы с Дарьей.

Через год мы ожидали нашего первенца и были необыкновенно счастливы, когда оказалось что это согласно нашему обоюдному желанию мальчик. По настоянию Дарьи мы назвали его моим именем – Филимон.

Ах, вот оно что! Когда я, увидев в завещании Ионы фамилию Русинов, спросил Антипа о его отчестве, и он ответил: «Филимонович», я подумал, что здесь просто какое-то двойное совпадение – ну как возможно чтобы у 90-летнего старца-монаха был сорокалетний сын-разбойник? И тогда мне даже не пришло в голову, что у Ионы-Филимона может быть сын – тоже Филимон, а уже у него – сын Антип! Однако хорошо помню другое – только увидел я Антипа в Татем лесу – сразу понял: это человек из богатого и знатного рода и лишь злая судьба привела его на этот путь… Как удивительно все складывается… Неужели сейчас, спустя столько лет, таким причудливым и неожиданным образом я узнаю его историю?

Сокрушительное несчастье обрушилось на нас совершенно внезапно. После родов у Дарьи вдруг случилась страшная горячка. Она впала в беспамятство и, несмотря на все усилия наши и лучших тверских лекарей, не приходя в сознание, скончалась под утро следующего дня.

Вот тогда-то и совершил я тот страшный грех, о прощении которого всю последующую жизнь молю Господа.

Я был молод, горяч и безумно любил свою жену.

Жизнь без нее мгновенно потеряла для меня всякий смысл и к своему стыду должен признаться, что в ту минуту я не разу даже не вспомнил о нашем маленьком сыночке, который только что вошел в этот мир.

Меня с трудом оторвали от холодеющего тела Дарьи и заперли в комнате, связав руки, чтобы я, в приступе отчаянья, чего-нибудь не натворил.

Мне удалось зубами развязать веревку, которой были связаны руки, и я увидел, что это прочная, толстая и довольно длинная веревка, которой вполне хватит.

Тайком выбравшись из дома через окно и, не помня ничего от горя, я устремился подальше от города.

Не знаю, сколько времени я шел, но помню, что вышел на рассвете, а когда начал прилаживать веревку к толстому стволу дерева в глухом лесу на берегу ручья, был уже полдень.

С глубоким стыдом должен признаться, что вместо молитвы вознес я к небу проклятья, взобрался на дерево, крепко привязал веревку к ветке, набросил петлю на шею и спрыгнул вниз с богохульными словами на устах.

Не знаю, сколько прошло времени, но я очнулся в тускло освещенной маленькой землистой пещерке, мое горло распухло так, что я едва мог дышать, а шея не позволяла повернуть голову.

Я увидел над собой лицо маленького худенького старца с непомерно длинной белой бородой и поразительно голубыми глазами. Его голос казался мне голосом ангела небесного, и он сказал мне:

– Успокойся, дитятко, того, что было, уже нет, и никогда не будет. Господь не позволил тебе свершить смертный грех, ибо должно быть, есть у Него на тебя иные планы.

Рука старца поднесла к моему лицу кувшин, едва шевеля пересохшими губами, я сделал глоток, и от этого глотка такая страшная боль пронзила мое горло, что я снова впал в беспамятство.

Вот так случилось, что оказался я, сам того не ведая, в святом месте, рядом со святым человеком, и неисповедимые пути Господни привели его под то дерево, с которого я прыгнул с петлей на шее.

Несмотря на то, что ветка, не выдержав тяжести моего тела, обломилась, я наверняка умер бы на берегу ручья, если бы не Савватий, который быстро снял с меня веревку и напоил водой из этого ручья.

Когда спустя несколько суток я окончательно пришел в себя, то сразу вспомнил очень странное, но яркое и отчетливое видение, которое мелькнуло перед взором моей души в тот миг: я увидел согбенного седого старца выводящего при тусклом свете огарка аккуратную церковную вязь слов и каким то необыкновенным чувством понял, что этот старец – я сам, спустя много-много лет, а стало быть, та жизнь, которая была у меня до этой минуты, кончилась навсегда и безвозвратно, и ждет меня иная новая жизнь, которая принадлежит уже не мне, а Господу, ибо Он в своей великой щедрости вернул мне обратно тот великий дар, который я, Его ничтожный раб, хотел столь бессмысленно отринуть.

В течение целого года, живя вдвоем с преподобным Савватием, я полностью отрешился от светского мира, проводя дни и ночи в покаянных молитвах о спасении своей души и души моей любимой покойной супруги, хотя ее душа по сравнению с моей была чистой и невинной, как душа светлого ангела.

Впоследствии я узнал, что мои родители, друзья и знакомые заочно похоронили меня, нигде не найдя моего тела и решив, что я в приступе отчаянья бросился с обрыва прямо темный водоворот Волжского омута и пропал там навеки.

Спустя год, вместе с преподобным Савватием, мы совершили паломничество в Сретенский Тверской монастырь, где преподобный отец Савва, игумен, постриг меня, и наречен я был с той поры Ионой в честь святого Ионы Многострадального, должно быть, учитывая мои страдания в связи с со смертью дорогой и любимой жены Дарьи.

Так навсегда ушел из мира Филимон Русинов, сын стольника, но странным и великим Божественным провидением мое место в семье занял другой Филимон – мой сын, которого воспитывал мой отец, и таким образом все как бы восстановилось.

Окончательный душевный покой я обрел лишь спустя пять лет, проведенных в непрерывных молитвах с соблюдением строгого поста.

К этому времени родитель мой Дмитрий вместе с моим пятилетним сыном решили помолиться за мою грешную душу и отправились с этой целью в Савватиеву пустынь и, думаю я – в этом тоже был великий промысел Господень.

Ни я, ни мой родитель не были готовы к встрече, поэтому можно представить себе то огромное потрясение, которое мы все испытали.

Между мной и батюшкой всегда были самые добрые и теплые отношения, и лишь грех перед моим, как бы невольно забытым сыном, постоянно тяготил мою душу, хотя я и просил непрерывно в своих молитвах Господа о ниспослании несчастному сироте здоровья и силы духа.

С того дня сын стал навещать меня, и постепенно наши отношения с Филимоном сделались столь же теплыми, как и мои с родным батюшкой.

Шли годы, мой сын взрослел, я становился все старше, и вот в 1434 году произошло, как я сейчас понимаю, главное и переломное событие в моей жизни.

Мой дорогой учитель преподобный Савватий тяжело расхворался. Состояние его здоровья все ухудшалось и однажды, он сказал мне, что пока способен двигаться, мы должны совершить некое путешествие.