Текст книги "Убийство по-китайски: Золото"

Автор книги: Роберт ван Гулик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– От этого старика одни неприятности! – рассердился судья Ди. – Если это продолжится, я отправлю его на пенсию.

Открыв дверь своего кабинета и увидев сидящих там старшину Хуна и госпожу Цао, он велел Ма Жуну с Цзяо Даем обождать немного в коридоре.

Усевшись за свой стол, он бодро начал:

– Итак, госпожа Цао, теперь надо решить, что нам с вами делать. Чего бы вы сами хотели?

Губы ее задрожали, но она сумела взять себя в руки и медленно проговорила:

– Теперь я понимаю, что согласно священным устоям нравственности нашего общества я должна была покончить с собой. Но, признаться, тогда эта мысль мне просто не пришла в голову. – Она вяло улыбнулась. – Если я и думала о чем-нибудь там, в усадьбе, так только о том, как бы мне выжить! Не то чтобы я боюсь умереть, ваша честь, но мне не очень нравится делать то, в чем я не вижу смысла. Я хотела бы, ваша честь, воспользоваться советом, который вы мне можете дать.

– Это правда, согласно нашему конфуцианскому учению, – ответил судья Ди, – женщина действительно должна блюсти чистоту и непорочность. Однако я часто задаюсь вопросом, не касается ли это предписание более души, нежели тела. Ибо учитель наш Конфуций сказал: «Пусть человечность служит вам высшей мерой». Я, например, твердо придерживаюсь того убеждения, госпожа Цао, что все предписания должно трактовать в свете сих великих слов.

Госпожа Цао с благодарностью взглянула на него. Подумала немного и сказала:

– Кажется, лучшее, что я могу сделать теперь, это уйти в монастырь.

– Поскольку до сего дня вас ни в коей степени не привлекала духовная стезя, – заметил судья, – это будет означать только бегство от жизни, а оно не лучший выход для столь разумной молодой женщины, как вы. Не направить ли мне вас в столицу, к моему другу, которому нужна наставница для его дочерей? Со временем он, несомненно, сможет найти вам мужа.

Госпожа Цао отвечала застенчиво:

– От всей души благодарю вас, ваша честь, за ваше предложение. Но мой краткий брак с господином Ку оказался неудачен, а то, что случилось со мной на усадьбе, вкупе с тем, что я поневоле видела и слышала, пока жила на цветочной барке, все это навсегда отвратило меня от… от того, что происходит между мужчиной и женщиной. Поэтому мне кажется, что женский монастырь – единственное подходящее для меня место.

– Не говорите «навсегда», госпожа Цао, – вы для этого слишком молоды! – Судья Ди даже не улыбнулся. – И не этот вопрос мы с вами сейчас обсуждаем. Недели через две моя семья прибудет сюда; и прежде чем вы примете решение, вы должны обсудить все свои планы с моей старшей женой – я настаиваю на этом. А до той поры вы будете жить в доме нашего судебного врача, доктора Шена. Насколько мне известно, его супруга – женщина дружелюбная и разумная, а ее дочь составит вам компанию. Проводите госпожу Цао, старшина.

Госпожа Цао низко поклонилась и удалилась в сопровожденье Хуна. Тут же в кабинет ввалились Ма Жун и Цзяо Дай, к которому судья прежде всего и обратился:

– Вы слышали жалобу магистра Цао? Мне жаль его сына, он показался мне славным парнишкой. А поскольку вы оба имеете полное право на выходной, почему бы вам не прихватить с собой двух-трех охотников из числа стражников, не отправиться за город и не пристрелить этого тигра? Вы, Ма Жун, можете остаться. Дайте старшему приставу все необходимые указания о совместных с городскими квартальными поисках По Кая, а затем отдыхайте и лечите свою руку. Вы оба мне понадобитесь только к ночи, когда мы все вместе отправимся на церемонию в Храм Белого Облака.

Цзяо Дай с радостью согласился. Но Ма Жун прорычал:

– Нет уж, брат, без меня ты никуда не пойдешь! Я тебе еще как пригожусь! Кто же станет держать тигра за хвост, пока ты в него будешь целиться?

Друзья расхохотались и вышли прочь.

Оставшись один за столом, заваленным бумагами, судья занялся изучением записей о налогах на землю в уезде. Он чувствовал, что ему необходимо на время отвлечься, чтобы потом спокойно обдумать новые обстоятельства, открывшиеся в этом деле.

Однако не успел он углубиться в чтение, как раздался стук в дверь. Вошел встревоженный старший пристав.

– Ваша честь, стряпчий Тан принял яд и умирает! Он хочет видеть вас!

Судья Ди вскочил и опрометью бросился вслед за приставом к воротам управы и через улицу к гостинице. На бегу он спросил:

– Есть ли какое-нибудь противоядие?

– Он не говорит, какой яд принял, – пропыхтел задыхающийся пристав. – И к тому же выждал, пока яд подействует!

В коридоре наверху пожилая женщина пала на колени перед судьей, умоляя простить ее мужа. Судья Ди пробормотал несколько утешительных слов, и она провела его в просторную спальню.

Тан с закрытыми глазами лежал в постели. Жена присела на краешек кровати и тихонько позвала его. Он открыл глаза и, увидев судью, облегченно вздохнул.

– Оставь нас, – буркнул он жене.

Та поднялась, и судья сел на ее место. Тан долго и внимательно глядел на судью, затем проговорил слабым голосом:

– Этот яд парализует тело постепенно; ног я уже не чую. Но разум мой ясен. Я хочу признаться в преступлении и после этого задать вам один вопрос.

– Это что-то, чего вы не рассказали мне об убийстве судьи? – торопливо осведомился судья Ди.

Тан медленно покачал головой.

– Я сказал все, что знаю. Меня слишком заботят мои собственные деяния, чтобы я мог думать о деяниях других. Однако убийство судьи и явление призрака выбили меня из колеи. А когда я не в себе, я не могу справиться… с другим. Когда же погиб Фан, единственный человек, который был мне действительно дорог, я…

– Мне известно о ваших отношениях с Фаном, – перебил его судья Ди. – Каждый поступает согласно своей природе. И если два взрослых человека таким образом обретают друг друга, это их личное дело. Пусть это вас не тревожит.

– Дело совсем не в этом, – покачал головою Тан. – Я сказал об этом только для того, чтобы вы поняли, как я был взволнован и возбужден. А когда я расстроен и не в себе, другая часть меня берет надо мной верх, особенно в полнолунье. – Дышал стряпчий с трудом. Набрав побольше воздуху, он продолжил. – В конце концов, за все эти долгие годы я хорошо изучил его – его и все его мерзкие хитрости! Кроме того, однажды я нашел дневник моего деда – оказалось, что и ему тоже приходилось бороться с ним. Отец мой не был подвластен ему, но дед мой повесился. Потому что не мог дольше терпеть. Вот и я тоже, я принял яд. Но после меня – после меня ему некуда будет податься! Детей у меня нет, и он умрет вместе со мной!

Изнуренное лицо Тана скривилось в злорадной улыбке. Судья Ди с жалостью смотрел на него. Было ясно, что этот человек уже не в себе.

Некоторое время глаза умирающего смотрели в одну точку и вдруг испуганно перекинулись на судью.

– Яд пошел выше! – Голос его был напряжен. – Мне надо спешить! Я расскажу вам, как это обычно начиналось… Вот я просыпаюсь среди ночи, что-то распирает мне грудь. Вот я встаю и брожу по комнате, туда-сюда, туда-сюда. Но комната слишком мала, я хочу на волю. Я должен выйти на улицу. Но улицы слишком узки, высокие стены домов давят, хотят сокрушить меня… и дыхание у меня перехватывает от ужаса. И вот, когда я почти уже задохнулся, он овладевает мной.

Стряпчий Тан глубоко вздохнул и как будто расслабился.

– Вот я влез на городскую стену и спрыгнул по другую сторону – точно так же, как я это сделал вчера ночью. Я на воле! Свежая горячая кровь бьется в моих жилах; я силен, я бодр; свежий воздух наполняет мою грудь, и никто не может устоять передо мной. Новый мир открывается для меня. Я различаю запах каждой травинки, я чую запах влажной земли и знаю – недавно здесь пробежал заяц! Я открываю огромные глаза, и вот я могу видеть в темноте. Я потянул носом, и вот я уже знаю: там, впереди, за деревьями – вода. И тут я ловлю другой запах – запах, который вынуждает меня припасть к земле и заставляет напрячься все мои нервы. Аромат теплой, алой крови…

Страшные перемены происходили с лицом Тана. Зеленые глаза вперились в судью узкими зрачками, скулы вдруг расширились, рот ощерился, обнажились острые желтые зубы; серые усы стали дыбом, подобно щетине. Леденея от ужаса, судья заметил, как зашевелились уши. Две когтепалых руки вынырнули из-под одеяла.

Вдруг скрюченные пальцы разогнулись, руки упали. Лицо Тана застыло в предсмертной гримасе. Он прошептал чуть слышно:

– И я просыпался в своей постели, весь в поту. Я вставал, зажигал свечу и спешил к зеркалу. Облегчение, отвратительное облегчение я испытывал, когда я не обнаруживал следов крови на лице! – Он помолчал и вдруг взвыл: – А теперь я скажу вам, что, пользуясь моей слабостью, он вынуждал меня принимать участие в его мерзких преступлениях! Этой ночью я сознавал, что охочусь на Цао Миня; я не хотел набрасываться на него, я не хотел ранить его… но я был вынужден, клянусь, был вынужден, я был вынужден… – Его голос поднялся до крика.

Судья, чтобы успокоить Тана, положил руку на его лоб, покрытый холодной испариной.

Вопль перешел в клокотание, исходящее из глубин его горла. Тан в отчаянии смотрел на судью, пытаясь что-то сказать. Невнятный звук слетел с его губ. Судья склонился над ним, чтобы расслышать, и Тан выдохнул из последних сил:

– Скажите мне… моя ли это вина?

Веки его закрылись. Нижняя челюсть отвалилась. Лицо обмякло.

Судья встал и с головой накрыл Тана одеялом. Теперь Судие Вышнему предстоит дать ответ на вопрос мертвеца.

Глава шестнадцатая
Судья Ди заказывает на ужин лапшу; он аплодирует древнему собрату по должности

В воротах управы судья Ди встретил старшину Хуна, который, узнав о несчастье, поспешил в гостиницу, чтобы справиться о здоровье Тана. Судья сообщил ему, что старший стряпчий, сломленный убийством письмоводителя Фана, покончил с собой.

– Злой рок преследовал его, – добавил он, умолчав об остальном.

Вернувшись в кабинет, судья Ди сказал старшине:

– Мы потеряли Тана и Фана – двух старших служащих уездной канцелярии. Вызови третьего письмоводителя, пусть он займется делами Тана.

Все утро вместе со старшиной и писцом судья занимался этими насущными делами. Записи о браках, рождениях и смертях, а также все счета управы стряпчий Тан вел с дотошной тщательностью, но за два пропущенных дня накопилось немало недочетов. Третий письмоводитель произвел неплохое впечатление, и судья назначил его временно исполняющим обязанности Тана. Если покажет себя, то получит должность старшего стряпчего, а это повлечет за собой другие передвижения в должностном списке канцелярии.

Покончив с этими делами, судья Ди устроился пополдничать под огромным дубом, росшим в углу двора. Он пил чай, когда явился старший пристав с докладом, что поиски По Кая покуда не дали результатов и, где тот скрывается, неизвестно. Как в воздухе растворился.

Хун отправился в канцелярию проследить за работой и принять просителей, а судья, вернувшись в свой кабинет, опустил бамбуковую штору, распустил пояс и лег отдохнуть.

Тревоги и волнения двух минувших дней в конце концов стали сказываться. Судья закрыл глаза, попытался расслабиться и привести мысли в порядок. Дело об исчезновении госпожи Ку и Фан Чуна, подумал он, прояснилось, но расследование убийства судьи-предшественника не сдвинулось с места.

Нельзя сказать, что по этому делу не хватает подозреваемых. Есть По Кай, есть Е Пен и магистр Цао и пока еще неизвестное число монахов из Храма Белого Облака, включая Хой-пена, – уж очень скоро предстоятель появился на месте неудавшегося покушения на его, судьи, жизнь. Совершенно ясно, что Е Пен как-то замешан в преступлении, но ни он, ни Хой-пен, ни магистр Цао не похожи на людей, способных возглавить такое дело. Злой гений, стоящий в тени за их спинами, вне всяких сомнений, По Кай. Он явно наделен незаурядными способностями и замечательным присутствием духа и, кроме того, законченный лицедей. Он прибыл в Пенлей сразу после убийства судьи; похоже на то, что подготовительную работу он поручил Е Пену и Ким Сону, а сам явился из столицы, чтобы заняться основным делом. Но что это за дело? Придется отказаться от вывода, к которому пришли они с Хуном, – злоумышленники покусились на него самого и на его двух помощников не потому, что предполагали, что ему известно об их планах больше, чем то есть на самом деле. Даже столичный следователь, имея под рукой многих опытных сыщиков, не смог добраться до истины. И для преступников, конечно, не секрет, что сам он в своих собственных изысканиях сумел добраться лишь до монашеских посохов, которыми пользовались для контрабанды золота в Корею. Очевидно, небольшие слитки золота проносили в бамбуковых посохах. Надо сказать, что монахи сильно рисковали на пути в Пенлей, поскольку по всем дорогам и трактам на равных промежутках стоят заставы, где любого путника, кроме должностных лиц, досматривают. Об имеющемся золоте должно быть заявлено, и на каждом участке пути за него должна быть уплачена подорожная подать. Однако на уклонении от этой подати и от пошлины при вывозе из Пенлея много не заработаешь. Все это наводит на весьма неприятную мысль, что тайный вывоз золота – всего лишь прикрытие и что этим хитроумным ходом противник хочет отвлечь внимание судьи от какого-то куда более важного предприятия. Настолько важного, что ради него пошли на убийство одного имперского должностного лица и покусились на жизнь другого. И это предприятие должно завершиться в ближайшее время – не этим ли объясняются столь дерзкие действия преступников? Они очень торопятся! И вот, в то время как он, судья, не имел ни малейшего представления об их планах, мерзавец По Кай успел подружиться с Ма Жуном и Цзяо Даем, получив таким образом доступ к сведениям обо всем, что происходило в управе. А теперь этот неуловимый злодей руководит всем из своего тайного укрытия!

Судья Ди вздохнул. Он задался вопросом, как поступил бы на этой стадии расследования судья более опытный – взял бы он под стражу магистра Цао и Е Пена и подвергнул бы их допросу с пристрастием, и есть ли на то законные основания? Поразмыслив, судья Ди решил, что для принятия столь чрезвычайных мер недостает доказательств. Не может же он схватить человека только за то, что тот подобрал посох в тутовой роще, или потому, что он не выказал интереса к судьбе собственной дочери. А в отношении Е Пена, подумал судья, он поступил правильно. Домашний арест – весьма умеренная мера пресечения и достаточно оправданная тем, что судовладелец ввел судью в заблуждение лживыми сведениями о незаконном вывозе оружия. При этом По Кай лишился второго своего приспешника сразу после того, как потерял Ким Сона. Будем надеяться, это помешает По Каю в исполнении его замыслов, а может быть, и вынудит отложить их до лучших времен, и таким образом у суда появится хоть какое-то время для дальнейшего расследования.

События развиваются с такой быстротой, размышлял судья, что у него до сих пор не было возможности посетить начальника форта в речном устье. Или начальник должен прибыть в управу первым? Отношения между гражданскими и военными чиновниками всегда были делом довольно тонким. Если у военного чиновника равный разряд, то гражданский, как правило, имеет перед ним преимущества. По под началом у этого чиновника, скорее всего, более тысячи человек, а такие чиновники – люди спесивые. И все же очень важно было бы выяснить, что думает этот человек о тайном вывозе золота. Он должен быть знатоком корейских дел и, весьма вероятно, смог бы объяснять, зачем вывозить золото в страну, где оно облагается не меньшим налогом, чем в Китае. «Жаль, – подумал судья, – не успел я расспросить Тана о тонкостях взаимоотношений между местными чинами; бедный старик был докой по части правил; он объяснил бы…» Судья не заметил, как уснул.

Разбудили его громкие крики, донесшиеся со двора. Он вскочил, оправил одежду и с неудовольствием заметил, что проспал куда дольше, чем думал, – уже смеркалось.

Служащие, приставы и стражники сгрудились посреди двора. Над толпой возвышались фигуры Ма Жуна и Цзяо Дая.

Когда люди расступились, давая дорогу судье, он увидел четырех крестьян с бамбуковыми шестами, с которых свисало тело огромного тигра, не менее десяти шагов в длину.

– А все-таки брат Цзяо прикончил его! – закричал Ма Жун, завидев судью. – Деревенские привели нас к тигриной тропе, там, в лесу, у подножья горы. Привязали мы там приманку – ягненка, а сами залегли в подлеске с подветренной стороны. Ждали мы, ждали, а он объявился только к вечеру. Подошел к ягненку, да не бросился – почуял, знать, опасность. Залег в траве и лежит – полчаса прошло. Святое Небо, каково это было ждать! Ягненок блеет во весь голос, а брат Цзяо подползает все ближе, все ближе, и стрела у него на тетиве! Вот я и думаю: «Ежели тигр сейчас прыгнет, так прямо на голову братцу Цзяо», – и поползли мы за ним следом, я и два стражника, и трезубцы при нас. Вдруг зверь как прыгнет – только в воздухе мелькнул. Тут брат Цзяо и всадил ему прямо в грудь позади правой передней. Святое Небо, стрела ушла аж на три четверти!

Цзяо Дай улыбался счастливой улыбкой. Указав на белый носок, украшавший огромную правую лапу тигра, он заметил:

– Это, должно быть, тот самый тигр, которого мы видели прошлой ночью на том берегу протоки. Похоже, я тогда немного поспешил с выводами! Хотя непонятно, как зверь сумел добраться дотуда.

– Не страшись опасности сверхъестественной, коль вокруг полно опасностей естественных! – изрек судья Ди. – Поздравляю с удачной охотой!

– Мы сейчас с него снимем шкуру, – сказал Ма Жун. – Мясо раздадим крестьянам – пусть накормят своих детишек, чтобы росли сильными. А шкура, как выделается, будет вам, судья, в знак нашего к вам почтения – постелите на кресло в библиотеке.

Судья поблагодарил его, а затем со старшиной Хуном направился к главным воротам. Взбудораженный народ валил валом, спеша видеть убитого тигра и удачливого охотника.

– Я проспал, – сказал судья Хуну. – Время близко к вечерней трапезе. Пойдем-ка в то заведение, где наши богатыри впервые столкнулись с По Каем, там поужинаем для разнообразия, а заодно послушаем, что нам скажут о По Кае. Пошли! Думаю, вечерний свежий воздух пойдет мне на пользу, а то мозги у меня заросли паутиной!

Они прогулялись по шумным улицам южного квартала и без труда нашли то питейное заведение. Едва поднялись на второй этаж, как навстречу им поспешил сам владелец, и круглое лицо его расплылось в масленой улыбке. Задержав их в общем зале ровно на столько времени, сколько требовалось, чтобы все посетители могли видеть, сколь высоких гостей он принимает, хозяин почтительно пригласил их в роскошную, специально для таких случаев предназначенную отдельную залу и предложил все, чем его скромная кухня может им угодить:

– Перепелиные яйца, фаршированные креветки, свиное жаркое, соленая рыба, копченая ветчина и заливное из рубленого цыпленка для начала, затем…

– Подайте, – укротил его судья, – две миски лапши, блюдо соленых овощей и горячего чая побольше. Это – все.

– Но, ваше превосходительство, позвольте мне по крайней мере предложить вам немного «Розовой Росы»! – воскликнул удрученный хозяин. – Только ради аппетита!

– Спасибо. На аппетит я не жалуюсь, – отвечал судья. Подождав, пока хозяин передаст скромный заказ обслуге, судья Ди продолжил: – Часто ли бывал По Кай в вашем заведении?

– Ага! – воскликнул хозяин. – Уж я-то сразу понял, что этот По Кай – закоренелый преступник! Всякий раз, как появится, я примечаю – глазами туда-сюда зыркает, а то еще и руку сунет в рукав, будто сейчас вытащит нож. А как я услышал сегодня утром, что развешаны объявления о его поимке, тут и сказал себе: «Эге, да я бы мог давным-давно сообщить об этом его превосходительству!»

– Жаль, что вы этого не сделали, – сухо заметил судья, которому сразу стало ясно, что хозяин относится к наихудшему разряду свидетелей, у которых вместо глаз – богатейшее воображение. – Пришлите сюда вашего приказчика.

Приказчик оказался человеком куда более наблюдательным.

– Должен сказать, господин, – начал он, – никогда бы я не подумал, что господин По Кай – преступник! В моей работе нужно уметь распознать среди посетителей такого, от которого жди неприятностей. А он казался образованным господином, и это независимо от того, сколько он выпил. С обслугой всегда был приветлив, но чтобы запанибрата – ни-ни. И однажды я случайно услышал, как глава Классической Школы Поэзии возле Храма Конфуция отметил превосходное качество его стихов.

– Часто ли он трапезничал здесь с другими людьми? – спросил судья Ди.

– Нет, господин, за те десять дней или около того, с тех пор как он стал нашим постоянным посетителем, он сидел за столом либо один, либо со своим другом Ким Соном. Оба они любили пошутить, эти два господина. А брови у господина По Кая такие забавные! Но порой, поглядишь, вроде глаза у него не такие уж и веселые – не от того, как говорится, лица. Ну, спросишь себя, не личину ли он какую носит? А как начнет смеяться снова, гляжу, ничего такого и нет.

Судья поблагодарил его и быстро покончил с лапшой. Несмотря на все протесты хозяина, заплатил по счету, дал прислуге щедрые чаевые и ушел.

На улице он сказал старшине Хуну:

– Этот приказчик – человек наблюдательный. Боюсь, что По Кай действительно носит личину. Помнишь, когда он встретил госпожу Цао и ему не нужно было притворяться, он показался ей «человеком властным». Он, должно быть, и есть наш главный противник, управляющий всей шайкой из тени! Придется проститься с надеждой на то, что наши люди отыщут его, поскольку ему и не нужно скрываться. Ему стоит только сменить маску, и никто его не признает. Остается пожалеть, что я ни разу не видел его своими глазами!

Последних слов судьи Хун не услышал. Он услышал другое: пронзительные звуки тарелок и флейт, которые доносились с другой стороны улицы, где стоял Храм Городского Божества.

– Странствующие актеры пришли в город, ваша честь! – Голос Хуна дрожал от возбуждения. – Они, должно быть, прослышали о церемонии в Храме Белого Облака и поставили подмостки, чтобы заработать на паломниках, которые сошлись сюда сегодня вечером. Может, пойдем, посмотрим, ваша честь? – с надеждой обратился он к судье.

Судье было отлично известно, что старшина всю жизнь был поклонником театра – это единственная слабость, которую он себе позволял. Улыбнувшись, судья согласно кивнул.

Просторная площадь перед храмом была переполнена людьми. Поверх голов виднелся высокий помост, составленный из бамбуковых шестов и циновок. Высоко над ним трепетали красные и зеленые флаги; актеры в ярких костюмах ходили по помосту, освещенному множеством аляповатых цветных фонариков.

Работая локтями, судья со старшиной проталкивались сквозь толпу стоящих зрителей, покуда не добрались до платных деревянных скамей. Девица с лицом, покрытым толстым слоем грима, и в ярком театральном платье получила с них плату и указала два свободных места в последнем ряду. На новоприбывших никто не обратил ни малейшего внимания – все глаза были устремлены на сцену.

Судья Ди без особого интереса взглянул на четырех актеров. Он почти ничего не знал о театре и его условностях, но предположил, что седой длиннобородый старик в зеленой парчовой одежде, стоящий в середине и размахивающий руками, должно быть, старейшина. Но кто такие двое, стоящие перед стариком, и коленопреклоненная женщина между ними, этого он не в силах был постичь.

Оркестр смолк, старик визгливым голосом долго о чем-то рассказывал. Судья, не знакомый со странным, протяжным театральным произношением, ровным счетом ничего не понимал.

– Что все это означает? – спросил он у Хуна.

Старшина не промедлил с ответом.

– Старик, ваша честь, он старейшина. Действие подходит к концу: он выносит решение по жалобе того, что слева, который обвиняет свою жену, а жена – это женщина, которая стоит на коленях. А второй – это брат истца; он пришел подтвердить его добропорядочность. – Хун некоторое время слушал, затем продолжил, волнуясь: – Муж два года странствовал в дальних краях, а когда вернулся, обнаружил, что жена беременна. Он представил это дело старейшине, чтобы получить разрешение на развод с ней на основании прелюбодеяния.

– Эй, заткнись! – глянув через плечо, рявкнул толстяк, сидящий перед судьей.

Тут грянул оркестр, запиликали скрипки, зазвенели тарелки. Женщина изящно поднялась и запела страстную песнь, содержание которой осталось для судьи совершенной тайной.

– Она говорит, – зашептал старшина Хун, – что ее муж заявился домой однажды потемну и провел с нею ночь и что с тех пор прошло восемь месяцев и единый день. А уехал он еще до рассвета…

На подмостках творилось нечто несусветное. Все четверо актеров пели и говорили одновременно; старейшина ходил кругами и качал головой так, что его белая борода моталась из стороны в сторону. Муж, оборотясь лицом к зрителям, размахивал руками и распевал скрипучим голосом, что жена его лжет. При этом указательный палец его правой руки был закрашен сажей так, чтобы казалось, будто пальца этого вовсе нет. Его брат стоял, сложив руки рукав в рукав, и одобрительно кивал головой. И все было сделано для того, чтобы оба как можно больше походили друг на друга.

Вдруг музыка оборвалась. Старейшина прорычал что-то второму брату. Тот изобразил страшный испуг: он вертел головой, топал ногами и выпячивал глаза. Тут старейшина снова закричал, и человек выпростал правую руку из рукава. На ней тоже не было указательного пальца.

Оркестр взревел во всю мочь. Но гром музыки утонул в восторженном реве толпы. Старшина Хун вместе со всеми орал во всю глотку.

– Что это все значит? – раздраженно повторил судья Ди, когда шум поутих.

– Так ведь это же брат-близнец мужа пришел к ней в ту ночь, – поспешно объяснил старшина. – Он отрезал себе палец, чтобы она подумала, что он вправду ее муж! Вот почему это действие называется «Пожертвовал пальцем ради одной весенней ночки»!

– Вот так история! – сказал судья Ди, приподнимаясь. – Лучше пойдем отсюда.

Толстяк чистил апельсин и небрежно бросал через плечо корки прямо на колени судье.

Тем временем на сцене развернули огромное красное полотнище с пятью огромными черными иероглифами.

– Поглядите, ваша честь! – вскричал старшина Хун. – Следующее действие: «Судья Ю чудесно разгадывает три тайны!»

– Так и быть, – сказал судья Ди, опускаясь на место. – Судья Ю – величайший из судей времен великой династии Хань, правившей семь сотен лет назад. Посмотрим, что они сделали из этого.

Старшина Хун, облегченно вздохнув, тоже сел.

Покуда оркестр играл вступление в быстром темпе, на подмостки вынесли большой красный стол. Огромная фигура с жестким лицом и длинной бородой, широко шагая, вышла на сцену. Человек был облачен в просторное черное одеяние, шитое красными драконами, и черную же высокую шапку, увенчанную кольцом из сверкающих бирюлек. Встреченный громким криками восторженных зрителей, он тяжело сел за красный стол.

Затем на сцену явились два человека; став на колени перед судейским столом, оба запели пронзительным фальцетом. Судья Ю выслушал их, причесывая бороду растопыренными пальцами. Затем вытянул руку, но на что он указывает, судья Ди не смог увидеть, потому что в этот самый момент мальчишка-оборванец, разносчик масленых пирогов, попытался влезть на переднюю скамью и вступил в яростный спор с толстяком. Однако судья Ди, уже попривыкнув к особенностям сценической речи, кое-что понял из песни, слова которой пробивались сквозь препирательство.

Когда маленький разносчик наконец убрался, судья обратился к Хуну:

– Снова те же два брата? И кажется, один обвиняет другого в убийстве старика отца.

Старшина радостно закивал головой. Судья же Ю поднялся и стал будто что-то раскладывать на судейском столе. Он делал вид, будто, взявши что-то двумя пальцами, внимательно рассматривает это что-то, задумчиво хмуря чело.

– Что там такое? – спросил судья Ди.

– Ты что, глухой? – бросил толстяк через плечо. – Миндальные орешки!

– Понятно, – натянуто откликнулся судья.

– Их отец, – поспешил объяснить Хун, – успел сообщить, что разгадка его убийства – в миндале. Старший брат утверждает, что отец написал имя убийцы на клочке бумаги и спрятал в орешке.

Судья Ю сделал вид, будто осторожно разворачивает маленькую бумажку. И вдруг, откуда ни возьмись, в руках у него оказался большущий лист бумаги с начертанными на нем двумя иероглифами, которые он и показал зрителям. Толпа негодующе взвыла.

– Это имя младшего брата! – вскричал старшина Хун.

– Заткнись! – гаркнул на него толстяк.

В оркестре разом грянули гонги, тарелки и малые барабанчики. Младший брат встал с колен и под скрипучую мелодию флейты страстно запел, утверждая свою невиновность. Судья Ю, сердито выкатив глаза, смотрел то на одного брата, то на другого. Вдруг музыка смолкла. В наступившей мертвой тишине судья Ю, перегнувшись через стол, ухватил обоих за вороты и притянул к себе. Сначала он принюхался к дыханию младшего, затем – старшего. Затем, резко оттолкнув последнего, грохнул кулаком по столу и что-то грозно проревел. Оркестр вновь грянул; зрители одобрительно завопили. Толстяк вскочил и взревел во весь голос:

– Молодец! Молодец!

– В чем дело? – против воли заинтересовавшись, спросил судья Ди.

– Судья сказал, – козлиная бородка старшины Хуна дрожала от возбуждения, – что от старшего брата пахнет миндальным молочком! Старик отец знал, что старший сын, убив его, уничтожит и все свидетельства, какие может оставить убитый. Поэтому старик и сообщил о миндале. Миндаль – вот настоящий ключ к разгадке, потому что старший брат очень любил миндальное молоко!

– Недурно! – заметил судья Ди. – Я-то думал…

Но тут оркестр, предваряя следующую сцену, разразился оглушительной музыкой. На этот раз на колени перед судьей Ю стали два человека в блестящих золотом одеждах. И каждый держал в руке грамотку с большой красной печатью и покачивал ею. По их облику судья Ди догадался, что это вельможи. Государь завещал каждому из них по половине огромного состояния в виде земель, домов, рабов и драгоценностей, как то было записано в грамотах, которые они и представили. И каждый жаловался на несправедливый дележ, на то, что другой получил больше положенного.

Судья Ю смотрел на них, сверкая белками глаз. Он сердито мотал головой, отчего бирюльки на маковке его шляпы сверкали в резком свете цветных фонариков. Оркестр звучал чуть слышно; напряженность росла и передалась судье Ди.

– Говорите же, ваша часть! – проорал в нетерпенье толстяк.

– Заткнись! – к великому своему удивлению, услышал судья Ди свой собственный голос.

Громко ударили гонги. Судья Ю поднялся. Он выхватил грамоты из рук истцов, а затем вручил каждому бумагу другого. И воздел руки в знак того, что решение принято. Оба вельможи в недоумении таращились на свои бумаги.