Текст книги "Мистер Слотер"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Преподобный! – обратилась к нему Фейз. Синие глаза ее сверкали, свет из окна играл на волосах. – Благословите трапезу?

– Разумеется! Закроем же глаза и преклоним головы. Я только возьму то, что нужно, одну секунду.

Ларк услышала, как преподобный открывает мешок. Библию достает, подумала она. Он увидел приближение грешника?

Послышался сухой щелчок. Ларк открыла глаза, подняла голову и увидела, что преподобный Бертон жмет на спусковой крючок кремневого пистолета, направленного в голову ее отца.

Брызнули искры, бухнул клуб дыма, треснуло так, что задрожали залитые солнцем оконные стекла, и во лбу Питера Линдси появилась черная дырочка, почти точно между глаз, когда он посмотрел вверх – в ответ на какое-то внутреннее предупреждение, которое требовало более быстрой реакции, чем ожидание благословения священника.

Ларк услышала собственный крик, но это был даже не столько крик, сколько жалкое блеяние.

Отец опрокинулся в кресле назад, что-то темное закапало на сосновый пол. Взлетела вверх рука со скрюченными пальцами.

Преподобный Бертон отложил дымящийся пистолет и взял со стола нож с роговой ручкой.

Встал, уронив стул у себя за спиной, схватил Аарона сзади за шею – мальчик смотрел на него со смесью удивления и непонимания, открыв рот, и глаза его уже помутнели – как глаза маленькой зверушки, увидевшей хищника. Преподобный Бертон вогнал ему лезвие в ямку на горле до упора – и выпустил ручку. Аарон соскользнул со стула бескостным булькающим мешком.

Взгляд преподобного переместился на ту сторону стола. Твердый и ледяной, он остановился на Фейз Линдси, и та испустила звук, как от удара в живот. Глаза у нее сразу запали и покраснели, за секунды она постарела на двадцать лет. Попыталась встать, ударилась о стол и опрокинула кувшин с шариками сына – они раскатилась по столу среди тарелок, чашек и мисок. Потом у нее подкосились ноги, она покачнулась, ударилась о стену и сползла по ней, жалобно скуля.

– Мама! – вскрикнула Робин, побелев как мука. Она тоже попыталась встать и уже поднялась на ноги, когда рука преподобного схватила ее за голову.

Толи он собирался сломать девочке шею последующим резким движением, то ли метнул ее туда, куда хотел, чтобы она упала, Ларк не поняла. Голова у нее пульсировала от страшного внутреннего давления, глаза вылезали из орбит. Кухня, воздух, мир вокруг превратился в дрожащие алые полосы. Она завыла грудным голосом – «не-не-не-е-е!» – и смотрела, парализованная страхом, как преподобный швырнул Робин на печь, бросился за ней и схватил чугунную сковородку с тагана.

Робин стояла на коленях и тихо всхлипывала, когда он обрушил сковороду ей на голову. Плач прервался, как только она упала, подбородок ударился об пол, волосы накрыли лицо. Поразительно, но она снова попыталась подняться. Проповедник смотрел на нее с изумлением, будто стал свидетелем воскресения. Он снова ударил ее сковородой – звук был странной смесью церковного колокола и треском разбитого глиняного кувшина. Девочка упала головой в камин, зарывшись лицом в белый пепел. Преподобный отбросил сковородку, и Ларк в полубезумии, с гаснущим под грудой ужасов разумом увидела, как разгорелись угли, как вспыхнули и задымились кудри сестренки.

И тишина. Страшная, невыносимая тишина, пока не вернулось дыхание к Фейз Линдси, и она заорала, не закрывая рта. Слезы брызнули из глаз, окрашенные кровью разорванных тканей.

Преподобный Бертон стоял и смотрел на мертвую девочку. Он сделал глубокий вдох и выдох, будто сам хотел прояснить свое сознание и зрение. Или, подумала Ларк, он себе шею потянул, убивая ее сестру. Она попыталась заговорить, вскрикнуть, завопить или выплюнуть проклятие, но голос изменил ей, и только хрип сотряс заряженный гневом воздух.

– Тихо, – сказал преподобный Фейз. И снова повторил: – Тихо!

Она не послушалась – или не смогла. Преподобный Бертон вернулся к столу, сгреб в горсть кукурузную лепешку и засунул ей в рот так, что она задохнулась и закашлялась. Синие глаза, готовые выскочить из орбит, глядели на него, не мигая, а грудь у Фейз медленно поднималась и опускалась.

– Так-то лучше.

Он медленно повернул голову. Отыскал взглядом Ларк, к которой вернулся голос – прерывистым стоном. Обеими руками она держалась за стул рядом с собой, будто его дубовые ножки были стенами мощной крепости.

Бертон потер лоб рукой.

– Не думай обо мне плохо, – сказал он.

Подошел к телу Аарона, наступил ботинком на грудь, вытащил нож. Обтер его, взяв для этого хорошую салфетку. Поднял упавший стул, сел на свое место во главе стола, отрезал ломоть ветчины, зачерпнул себе на тарелку печеных яблок и фасоли и начал есть.

Фейз молчала, продолжая глазеть – теперь просто в стену перед собой. Ларк вцепилась в стул, пальцы побелели. Она не шевелилась. Сумасшедшая мысль: если она застынет, он не увидит ее и забудет, что она вообще здесь есть.

Он прожевал кусок ветчины, облизал пальцы.

– Тебя когда-нибудь раздражала муха? – спросил он, разрезая печеное яблоко. От его голоса Ларк вздрогнула, и будто сама сломала собственную невидимость, почувствовала себя слабой и глупой, и не смогла удержаться от слез – пусть и беззвучных. – Одна из этих здоровенных зеленых мух, что жужжат и жужжат над головой, пока не почувствуешь, что не вынесешь, если она проживет еще хоть минуту. Хоть секунду, – поправился он, откусывая ветчину. – Можно предположить, что я планирую эту муху убить. Да, и это так. И если это будет нелегко, я ей еще крылья оборву до того, как раздавить, потому что я не люблю, когда об меня ноги вытирают. Итак… наблюдаем за мухой. Она может быть медленной, может быть быстрой, и даже очень быстрой. Но вскоре ты проследишь ее образ действий. Ибо такой образ присущ всему живому. Проследишь, продумаешь на один шаг вперед – на одно жужжание этой мушки вперед, и вот она. – Он проиллюстрировал свою мысль движением ложки по столу. – Дохлая муха. И с людьми точно так же.

Он потянулся за лепешкой, остановился, взглянув на плачущую Ларк, и продолжал свой одинокий пир.

– Ненавижу мух. Скоро они сюда прилетят. Их ничем не удержишь.

– Вы не… – Ларк не знала, хочет ли она говорить, но заговорила как-то сама. Горло сжималось, слова не шли. – Вы не… не…

– Не преподобный, – подтвердил он, слегка пожав плечами. – Но если бы я пришел к вашей двери и сказал: «Доброе утро, я убийца», что бы мне это дало?

– Не надо… – Сможет ли она когда-нибудь сказать целиком слово? В голове что-то кричало, но сама она могла едва шептать. – Не обязательно… было.

– Хотелось, Ларк. Красивое имя. У меня в детстве под окном на дереве было гнездо жаворонков. [1]1
  Ларк (Lark) – жаворонок.


[Закрыть]

– Вы… вы их… убили?

– Ни в коем случае. Они меня будили по утрам, чтобы я вставал на работу.

И вот пришел вопрос, который она хотела задать, но страшилась.

– Вы… вы нас убьете?

Он доел яблоко и только тогда заговорил:

– Я тебе расскажу, Ларк, что такое могущество. Почти любой тебе скажет, что могущество – это возможность делать что хочешь. Но я скажу так: могущество – это возможность делать все, что хочешь, и чтобы никто не мог тебе помешать. Ух ты! – Фейз вырвало, при этом вылетела лепешка, затыкавшая ей рот. – Кажется, приходит в себя.

Фейз попыталась встать. Лицо побледнело и как-то расклеилось, рот перекосило в сторону, глаза ввалились, будто их вдавили чьи-то злобные пальцы. На щеках блестели слезы. Губы шевелились, но ни звука не вылетало.

Ларк подумала, что измученные глаза матери снова увидели трупы, и снова все случившееся заклубилось в мозгу, как пороховой дым, еще висящий под потолком. Фейз рухнула на пол и зарыдала, словно насмерть обиженный ребенок.

Непреподобный продолжал есть. Отрезал себе еще кусок ветчины и прикусил зубами.

– Мы ничего… ничего… – Ларк испугалась, что сейчас стошнит и ее, потому что ноздрей достиг запах крови и сожженных волос. – Ничего вам не сделали.

– А это имеет какое-то значение? – спросил он с набитым ртом.

Не услышав ответа, дожевал и снова зачерпнул из тарелки.

Ларк протерла глаза. Она дрожала, слезы текли по лицу. Ей страшно было встать – давила уверенность, что он тут же набросится на нее с ножом или еще чем-нибудь. Мать рыдала, и Ларк вспомнила, что так рыдала Робин, когда прошлым летом умер пятнистый щенок по кличке Дотти.

Она вдруг почувствовала, что губа у нее задирается вверх, ярость охватывает сердце и вселяет в душу храбрость, и пусть она знала, что сказанное означает ее смерть, все равно она произнесла:

– Господь покарает вас!

Он доел ломоть ветчины, допил сидр, поставил локти на стол и переплел мерзкие пальцы убийцы.

– Правда? Ой, хотелось бы видеть. Вот послушай – слышишь что-нибудь, кроме того, как плачет твоя мать? Слушай, слушай внимательно… и что ты слышишь?

Ларк молчала.

– Ничего, кроме моего голоса. И никого тут – кроме меня. – Он поднял руки к дыму под потолком. – И где же молния? Где ангел с огненным мечом? Зови их сюда, я жду. – Он помолчал, слегка улыбаясь, потом опустил руки. – Нет, Ларк. Сегодня их тут не будет. – Рассмотрел ногти на правой руке, поскреб подбородок. – А ты сейчас встанешь и разденешься.

Ларк не шевельнулась. Снова и снова повторялись у нее в голове его слова.

Он взял нож. Блеснул зайчик у него на лице, на стенах.

– Я позволю себе спросить тебя: без какого уха твоя матушка сможет обойтись? – Из крепко сжатых губ девушки не донеслось ни звука. – Вообще-то, конечно, без любого. От уха только дырка и нужна. А вот пальцы – это совсем другой коленкор.

– Подождите… пожалуйста! – сказала Ларк, но знала, что ждать он не станет. Человек, убивший только что троих, ждать не будет, и она встала на подкашивающиеся ноги, и когда начала раздеваться, пыталась найти место где-то в мозгу, куда спрятаться, маленькое-маленькое, только бы туда втиснуться.

– Покажи, где ты спишь.

Он стоял рядом с ней, поблескивая ножом, рука с изуродованными ногтями бродила по ее веснушчатым плечам, по горлу, между грудей.

В комнате, общей у нее и у сестры, Ларк смотрела на потолок, а этот человек навалился на нее. Не издавая ни звука, не пытаясь ее поцеловать. Все у него было шершавое – руки, тело, тот кусок, что бил в нее изнутри. Нож лежал на столике рядом, и она знала, что если потянется за ним, человек ее убьет, и он так искушен в убийстве, что сделает это, даже если она только подумает потянуться за ножом, и потому она затаилась в том уголке в мозгу, далеко-далеко, и это была память о том, как мама держала ее за руку и они вместе исполняли ритуал отхода ко сну:

«Веришь ли ты в Бога?»

«Да, мама».

«Веришь ли ты, что мы не должны страшиться тьмы, ибо Он освещает нам путь?»

«Да, мама».

«Веришь ли ты в обетование Царствия Небесного?»

«Да, мама».

«И я верю. Теперь спи, детка».

Человек сверху затих. Он кончил свое дело молча, глубоким внутренним ударом, от которого едва не рухнула ее решимость не поддаваться боли. Слезы текли у нее по щекам, губу она прикусила, но не стала для него петь.

– Мама?

Голос ребенка, но не Робин.

Рука человека потянулась к ножу. Он слез с Ларк. Она подняла голову – заныли окостеневшие мышцы шеи – и увидела стоящую в дверях мать.

Фейз держалась обеими руками за низ живота. Лицо ее наполовину было в тени, на другой половине блестел пот.

– Мама? – сказал детский испуганный голос. – Мама, мне надо полить цветочки!

Так всегда говорила Робин. И Ларк знала, что так в раннем детстве обращалась ее мать к бабушке.

– Мамочка, быстрее! – взмолился ребенок в дверях.

Ларк услышала, как смеется этот человек – будто медленный звук молотка, заколачивающего гвозди в гроб, будто гулкий кашель щенка, которого душат глисты. Она едва не повернулась и не ударила его – едва. Но успела смирить ярость, решив, что постарается как можно дольше сохранить жизнь себе и матери.

– Впервые вижу вот такое, – сказал он. – Всенепременно посади ее на горшок!

Фейз дала себя отвести. Отвести, посадить, вытереть. Ларк поняла, что запавшие тускло-синие глаза матери теперь видят только то, что она хочет ими видеть, и если это сцены почти тридцатилетней давности на английской ферме, то так тому и быть. Фейз никак не реагировала на присутствие этого человека, даже когда Ларк снова оделась, и он велел ей принести котелок воды и пару ножниц, потому что хочет побриться. Даже когда он сделал последнее движение бритвой, и от дьявольской бороды не осталось и следа, и он надел пару чулок ее отца, его коричневые панталоны, серую рубашку и бежевый сюртук с залатанными локтями. Когда ботинки были сняты с трупа и оказались на ногах этого человека, Фейз спросила у Ларк, поедут ли они сегодня в город к какой-то миссис Джейнпенни.

– Ты же помнишь, мама! – сказала Фейз, обходя кровь и тела в кухне, как проходит дитя через погибающий от вредителей сад. – За кружевами!

Человек уже надел свою треуголку и взял мешок с пистолетом. Отгоняя рукой мух – слетевшихся, как он и предсказывал, – он велел:

– Пойдем в сарай, поможешь мне лошадей запрячь.

Припекало полуденное солнце, но воздух был прохладен. Только ниточки облаков висели в небе.

В сарае Ларк пошла снимать упряжь с крюка, Фейз села на землю снаружи и принялась играть с палочками. Человек вывел одну лошадь из стойла и стал надевать на нее упряжь, когда Фейз сказала оживленно:

– Мамочка, кто-то к нам идет!

Тут же человек приказал:

– Заведи ее в сарай. Быстро!

– Мама! – обратилась к ней Ларк, но женщина смотрела на нее, не понимая. – Фейз, – поправилась она, чувствуя во рту горечь золы. – Быстро заходи сюда!

Мама, как послушное дитя, встала и вошла в сарай. Человек бросился к дырке от сучка на той стороне, где дорога, выглянул, развернулся к мешку, вытащил подзорную трубу, раздвинул ее на всю длину и приложил к отверстию. Ларк поняла, что приближающийся гость еще далеко. Было тихо, только Фейз, держа Ларк за руку, ковыряла солому носком ботинка.

– Потрясающе! – хмыкнул человек с подзорной трубой. – Еще и индейца-проводника себе нашел.

Он опустил трубу, закрыл ее и повернулся к мешку. Постоял, потирая голый подбородок, глядя холодными глазами то на женщину, то на девушку, то на фургон. Потом подошел к стоящему у стены топору, взял его в руки – и у Ларк пресеклось дыхание.

Человек перерубил у одного колеса две спицы, потом быстрыми и мощными ударами стал разбивать колесо, пока не превратил его в щепы. Фургон осел.

Человек отбросил топор, полез в мешок, достал оттуда какие-то два предмета и протянул их Ларк.

– Вот, возьми, – сказал он. С некоторым нетерпением.

Ларк взяла золотые монеты, и как только Фейз их увидела, тут же потянулась к ним с восхищенным курлыканьем.

– Этого молодого человека зовут Мэтью Корбетт, – сказал человек, и Ларк заметила у него на выбритой губе бисеринки пота. – Ты ему это отдашь. И скажи ему, что мы квиты – во всяком случае, по-моему. Скажи, чтобы возвращался домой. – Он шагнул к задней стене сарая, выбил ногами несколько досок, чтобы можно было выйти в сад за сараем. – Но скажи ему, – добавил он, проделав себе выход, – что если ищет смерти, я ему охотно ее подарю.

Он взял в руку треуголку и нагнулся.

– Вы не… вы не убьете нас? – спросила Ларк. Мать играла монетками, зажав их между ладонями.

Человек остановился и посмотрел на нее с легкой улыбкой, в которой равно смешались презрение и издевка, а жалости не было даже с мушиный хвост.

– Милая моя Ларк, – ответил он, – я вас уже убил.

С этими словами он протиснулся плечами в отверстие и скрылся.

Часть четвертая
В КРАЮ ГРЕМУЧИХ ЗМЕЙ

Глава двадцать первая

Выслушав рассказ Ларк, Мэтью еще раз зашел в залитую кровью кухню – не для того, чтобы снова испытать крепость своего желудка, а чтобы убедиться: это мерзкое, невозможное зрелище – необратимая правда.

Сцена бойни осталась прежней. Рука Мэтью опять взметнулась ко рту, но чисто рефлекторно: он не отдал ни завтрака из корней рогоза, ни обеда из вяленого мяса и горсти ягод. То ли он закалился, то ли еда стала слишком драгоценной, чтобы зря ее выбрасывать. Скорее последнее, подумал Мэтью, потому что не хотелось ему быть настолько закаленным, чтобы смотреть на такое без тошноты.

Он обошел кругом кухню, стараясь не наступать на кровь, а рядом с Питером Линдси – на мозги, выбитые из затылка. Он высматривал подробности, а солнце из окна освещало запекшуюся кровь и деловито жужжащих и снующих в воздухе мух.

На трупе мужчины нет ботинок. Старые ботинки, снятые вчера с преподобного Бертона, лежали на полу. Неужто Слотер не мог просто попросить эту вшивую пару ботинок? Да будь он проклят, этот человек!

Спокойнее, спокойнее, сказал он себе. Смысла нет выходить из себя.

Мэтью малость трясло, взять себя в руки потребовало усилий. Слотер не был бы Слотером, если бы просил то, что хочет. У Слотера способ другой – убить и взять, в любой последовательности. Как бы бессмысленно это ни казалось Мэтью, но для убийцы в этом смысл, очевидно, был. Или нет? Мэтью подумал, что Слотер – это другая порода. Человек, которому поперек горла, если кто-то рядом с ним дышит, который ненавидит людей так, что тень их не выносит. Но убивать детей…

Мэтью взял со стола шарик зеленого стекла. Нет, не совсем зеленый – есть в нем внутри голубой завиток. Шарик красивый, полированный, гладкий. Мэтью подумал, что надо будет взять пару-тройку таких шариков, перебирать пальцами, чтобы напоминать себе: помимо мерзости и зла, случившихся здесь, в мире еще остается красота. Но нет, не будет он грабить мертвых, и вообще шарики – это для мальчиков. А он уже взрослый. И сейчас взрослеет с каждой минутой.

Положив шарик на место, Мэтью посмотрел на стол. Грейтхауз, может, и поел бы, выбросив из памяти трупы, но Мэтью лучше еще неделю будет есть корни рогоза и вяленое мясо, чем тронет этот оскверненный стол.

«А может, – подумал он, – просто я еще недостаточно проголодался».

Его внимание привлек стоящий на столе горшок с мыльной водой – там плавали волосы разных цветов. Слотер доставил себе наслаждение бритья – еще один шаг к тому, чтобы представиться графом, герцогом или маркизом, чтобы вернее перерезать горло какой-нибудь богатой вдове и выбросить ее в могилу для нищих.

Будь он проклят.

В комнату вошел Прохожий По Двум Мирам. Он тоже вошел второй раз. Лицо его было бесстрастно, глаза смотрели только на Мэтью. Но выглядел он усталым и измотанным, и даже перья повисли, как лепестки увядающего цветка.

– Слотер ушел вверх по холму, – доложил он. – Я видел, как он движется среди валунов. Скрылся в лесу прежде, чем я успел натянуть лук.

Мэтью кивнул, зная, что Прохожий выбрал лучшую часть доблести – и проявил здравый смысл, – решив не продолжать погоню, когда ему спину не прикрывает пистолет.

– Там чаща слишком густа, – сказал Прохожий. – Очень много места для засады.

– Он будет идти. – Мэтью открыл ладонь и посмотрел на две золотые монеты, полученные от Ларк. Обе пятигинеевые – такие, как он взял из шкатулки в доме Чепела. Какому-то процветающему путешественнику или купцу плохо пришлось на Филадельфийском большаке. – Интересно, он в самом деле думает, что я отступлюсь?

Прохожий отвел взгляд от Мэтью и посмотрел из-под припухших век на мертвого мужчину и двоих детей.

– А ты отступишься?

Мэтью заметил на полу заляпанную кровью подушечку рядом со стулом. Там была вышита малиновка на ветке.

– Не понимаю я вашего Бога, – сказал Прохожий безразлично. – Наши духи создали твердь и небеса и все, что есть мы, но никогда не обещали присматривать за каждым птенчиком. Я думал, у вашего Бога больше… – он поискал слово, – сострадания.

Мэтью не знал, что на это ответить. Дождь равно поливает праведных и грешников, подумал он. В Библии – да, намного больше стихов и поучений о несчастьях и преждевременной смерти. Но как может Бог не видеть вот такого? Вопрос очень просил ответа. Нет, не просил – умолял, криком кричал, требовал. Но ответа не было. Мэтью положил две монетки в жилетный карман с другими украшениями и вышел из кухни, пока темное отчаяние не подкосило ему колени.

Прохожий вышел за ним. Девушка и ее мать сидели в тени ярко-желтого вяза. Девушка крепко прижалась спиной к стволу, глядя прямо перед собой, а мать лепетала что-то детское и играла с подолом дочкиного синего платья.

Фейз посмотрела на подходившего Мэтью:

– Вы – мистер Шейн?

Голос был высокий, как у ребенка. Не взрослой женщины, а семилетней девочки, подумал Мэтью. Когда слышишь его из глотки женщины за тридцать, это ненормально – но Мэтью уже увидел пустоту в ее глазах, следы пожара, выжегшего ее разум, и подумал, что она готовый пациент для вестервикских докторов.

– Нет, – ответил Мэтью. Ларк уже назвала ему имя свое и матери и имена убитых. Девушка вышла из сарая как лунатик, с совершенно пустым лицом, залитым слезами. Губы у нее были мрачно сжаты. Она открыла ладонь и показала две золотые монеты.

«Он сказал, что вы с ним в расчете – так он считает».

Она сказала это Мэтью, глаза у нее закатилась, колени подкосились, и Мэтью едва успел ее подхватить, не дав упасть. И тут из сарая показалась растрепанная женщина в синем переднике с желтой оторочкой. Она плакала и звала маму.

Мэтью понимал, что там плохо будет – в доме.

Он опустил Ларк на землю, прислонив к дереву, потом вместе с Прохожим вошел – и увидел последствия посещения мистера Слотера. Оба они не задержались там ни на секунду – в залитой солнцем кухне, где на столе стояло столько еды. Очевидно, только один человек встал из-за этого стола сытым.

Ушел, сказала Ларк, когда к ней вернулся дар речи. Не больше десяти минут назад. Через заднюю стенку сарая.

Прохожий велел Мэтью оставаться на месте, объяснил, что глупостей делать не будет, а только найдет след Слотера в яблоневом саду, после чего осторожной трусцой побежал вперед. Мэтью сел рядом с Ларк и выслушал ее рассказ, когда она смогла говорить. Фейз Линдси несколько раз спросила его, не мистер Шейн ли он, и один раз – придет ли Рут с ней играть.

Мэтью вернулся в дом, когда Ларк закончила рассказ и заплакала, закрыв лицо ладонями, – сначала тихо, будто боялась выпустить что-то такое, что было внутри, но вдруг и страшно сломалась. Сперва это был вой, такой, что Слотер должен был услышать, поднимаясь через густой лес. Потом она стала всхлипывать, дрожа, и Фейз потерлась о ее плечо, говоря детским голосом:

– Мама, не надо, не плачь! Мы завтра за кружевами поедем.

Ларк подняла искаженное мукой лицо и посмотрела на мать, а та говорила радостно:

– Для кукол, мама! Чтобы платья им шить!

Вот тогда Мэтью и вошел в дом второй раз, предпочтя молчаливое общество мертвецов мукам живых.

– А зачем ты так одет? – спросила Фейз у индейца, когда он подошел к Мэтью.

Ларк моргнула и оглянулась, будто пытаясь определить, кто же это говорит.

– Я из племени сенека, – ответил Прохожий. Женщина явно озадачилась, потому что нахмурилась и покачала головой. Потом вернулась к своему занятию – стала гладить, гладить, гладить подол платья Ларк.

Мэтью присел рядом с девушкой:

– Этого человека зовут Тиранус Слотер. Он… – Она и так знала, что он убийца, так что это можно было опустить, – …беглый каторжник. Прохожий По Двум Мирам помогает мне его выследить. Я его отвезу в Нью-Йоркскую тюрьму.

Она скривилась в горькой усмешке:

– Отвезете, как же!

– У меня с собой пистолет, у Прохожего лук и стрелы. Мы его в конце концов поймаем.

– В конце концов. И сколько же это будет?

– Сколько понадобится.

– Он сказал… что направляется в Филадельфию. Мы ему рассказали о Колдерз-Кроссинге, это несколько миль от большой дороги. – Она вдруг задохнулась, пораженная. Глаза снова наполнились слезами. – Зачем ему надо было их убивать? Зачем?

– Тише, мамочка, не надо плакать, – встревожилась Фейз.

– Мэтью! – Прохожий встал над ним. – Нельзя терять время, дневной свет уходит. Если двинемся сейчас, можем настигнуть его до темноты.

– Сейчас? – Ларк широко раскрыла покрасневшие глаза. – Вы же не можете нас так бросить? Вот с ними… вот здесь…

– Времени нет хоронить.

Это была констатация факта, сделанная с индейской грубой прямотой.

– До Колдерз-Кроссинга восемь миль. Я не могу идти с… с матерью, пока она вот такая. Одна – не могу. А если он выйдет из лесу, когда мы будем на дороге? Если он нас там поймает…

Она не договорила.

Вот почему Слотер разломал колесо фургона. Он увидел Мэтью из сарая. Ларк с матерью могли бы на фургоне добраться в город, но Слотер хотел задержать преследователей – на случай, если подкуп не сработает. И теперь у Мэтью с Прохожим обуза в виде шестнадцатилетней девушки в полном отчаянии и женщины с разумом семилетнего ребенка.

– Ты забавный, – сказала Фейз индейцу.

Он не отреагировал.

– Либо здесь торчать, либо идти. Время выбрасываем псу под хвост.

– Говоришь, как мистер Оксли, – спокойно ответил Мэтью.

Прохожий повернулся с холодной яростью на лице – вряд ли заметной, впрочем, кому-либо, кроме Мэтью.

– Ты видел в кухне то, что видел там я? – спросил он. – Почерк монстра? Если хочешь, чтобы он сбежал, продолжай стоять в тенечке. Идем мы или нет? – В раздражении, что Мэтью не ответил немедленно, он обратился к Ларк: – Седла для лошадей есть?

– Нет. Их либо в плуг запрягают, либо в фургон.

Прохожий что-то сказал на своем языке. Судя по интонации, англичанин не мог бы выругаться красноречивее.

Мэтью принял решение.

– Есть третья возможность. Они идут с нами.

– Ты сумасшедший, – ответил Прохожий в своей спокойной, но уничтожающей манере. – Лес у вершины этого холма гуще, чем тот, где мы утром шли. Мы будем ползти как улитки!

– Главное – будем двигаться.

– Ага, со скоростью девчонки и… другой девчонки. Мэтью, их нельзя туда вести! Одна подвернутая нога – и все!

– Слотеру тоже нелегко придется. Он будет двигаться быстрее нас, но след-то он оставит? – Мэтью поднял руку в кожаной повязке, сразу гася попытку Прохожего возразить. – Если он идет не в Колдерз-Кроссинг, значит, идет к большаку. Надеется там доехать, наверное. Но если его след ведет в Кроссинг, то там мы их сможем оставить.

Он показал на Ларк и ее мать. Первая слушала с неослабным вниманием, вторая абсолютно не интересовалась.

Прохожий уставился в землю. Через минуту он сухо сказал:

– Им понадобится еда. Кусок ветчины и кукурузные лепешки – вполне годится. Что-то, чтобы это нести. Плащи или одеяло – теплое, но легкое. Фляга для воды. И самые крепкие башмаки, какие найдутся.

Ларк встала, глянула на Мэтью, коротко кивнув в знак благодарности, решительно стиснула зубы и пошла в дом. Тут же ее догнала Фейз.

– Мамочка, мамочка! Ты куда?

– Я зайду туда, – ответила Ларк, остановившись у двери.

– Туда, – повторила женщина.

– Туда, в наш дом. Я должна нам взять вещи в дорогу. Ты понимаешь, мама?

– В наш… дом? – Что-то было зловещее в этом ответе. Фейз не сводила глаз с лица дочери, и Мэтью увидел, как губы женщины пытаются произнести слова. Сперва ничего не получилось, а потом раздался голос средний между женским и детским. – Я… не… твоя… мама.

– Ты, ты. Я Ларк. Ты меня знаешь?

– Ларк, – повторила она, будто впервые услышала это имя.

– Мама, мы должны уйти отсюда. Я войду сейчас в дом. Ты подождешь…

– Не ходи туда, мама! – сказала девочка, цепляясь за руку Ларк. Больно, наверное, потому что Ларк вздрогнула. – Пожалуйста. – Она подалась вперед, широко раскрыв глаза, и прошептала: – Там страшно.

– Мне там тоже страшно. Но надо. – Ларк осторожно высвободила руку. – Фейз! – сказала она. – Подожди здесь, с этими людьми.

– С мистером Шейном и этим забавным дядей?

– Да, с ними. Ты подождешь? – Что-то темное, как тень облака, прошло по ее лицу. – Сделаешь это ради мамочки?

– Да, мама. – Все снова стало хорошо в дальней-дальней и давней-давней стране. Но не совсем все. Она снова потянулась вперед и прошептала: – А у забавного дяди одежды слишком мало.

Ларк вошла в дом. Фейз подошла к Мэтью и Прохожему – не слишком близко – и снова села на землю.

Обернувшись к Прохожему, Мэтью увидел, что глаза индейца буравят его как сверла. Прохожий резко отвернулся и зашагал в направлении сада.

Не прошло и трех минут, как снова появилась Ларк, с пепельным лицом, безмолвная, она несла в руках темно-коричневый плащ, второй – серый, как утренний туман, на плече у нее была холщовая сумка, вышитая красными и желтыми цветами. Туфли она не переодела, потому что они были достаточно крепкими, зато принесла для матери кожаную пару вместо тех матерчатых, что были на ней. Ларк поставила туфли прямо на ноги матери, и Фейз, снимая с себя тапочки, вроде бы не заметила на них кровавых пятен. Ларк надела темно-коричневый плащ на плечи Фейз, застегнула у горла и встала вместе с матерью.

– Куда мы идем? – спросила Фейз, когда Ларк взяла ее за руку.

– К миссис Джейнпенни, – был ответ. – Я думаю, что мы эти кружева купим.

– А папа пойдет?

– Нет, мы с ним увидимся позже.

Ответ вроде бы удовлетворил Фейз. Но когда Мэтью, Ларк и Фейз вышли за дом к Прохожему и направились через сад к каменистому подъему, женщина резко остановилась, оглянулась. Мэтью тоже остановился. Ларк потянула мать за руку и твердо сказала: – Пойдем. Нам еще далеко.

– Это не та дорога. Не к миссис Джейнпенни. Я не знаю, где… где я. – И снова голос задрожал между зрелостью и детством, между неведением и мукой.

Ясные слезы покатились по ее щекам.

– Ты со мной, моя милая, – ответила Ларк. Мэтью подумал, что нужна крепкая душа, чтобы сохранить ровный голос, не выдать себя дрожью, потому что девушка не могла не знать, что это еще не худшее. А худшее будет тогда, когда мать начнет – если начнет – приходить в себя, опомнится от своего защитного сна. – Ты со мной. А остальное все не важно.

– Я… я… яФейз Берджесс, – сказала женщина, будто обращаясь к дому. – Фейз Берджесс! – повторила она, задирая подбородок, будто бросая вызов, как мог бы любой ребенок, всем страхам, затаившимся среди стен.

– Мы пойдем к миссис Джейнпенни другой дорогой, – сказала Ларк. – Посмотри на меня! – Женщина отвела глаза от дома – на шее выступили жилы – и послушалась. – Мы пойдем по холму через лес. Ступай осторожно, не спотыкайся. Если надо будет помочь, попроси меня. Но постарайся не отставать, потому что мы сне… то есть спешит мистер Шейн и его друг, и они согласились нас взять с собой. Хорошо?

– По холму? – снова голос Фейз стал совсем детским. – Мамочка, по какому холму?

– Потому, где я тебе помогу подняться, – сказала Ларк.

Фейз кивнула с пустым лицом:

– Хорошо, мама.

Прохожий ушел вперед и ждал, опустившись на колено у подножия холма ярдах в сорока. Склон топорщился крупными валунами и кривыми соснами, а наверху вскипал зеленью, желтизной и багрянцем густой осенний лес. Как правильно сказал Прохожий, много есть места, где поставить западню.

Фейз повернулась спиной к дому, крепко взялась за руку Ларк, и они зашагали вперед, оставляя мертвецов позади.