Текст книги "Бросок в пространство"

Автор книги: Роберт Кроми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– На планете Марс.

Глава IV
Страшный риск

Несколько минут никто не говорил ни слова. Мак Грегор произнес последние слова так серьезно, что нельзя было допустить и мысли, будто он шутит. Видя, что все растерянно, беспомощно переглядываются между собою, он вдруг обратился к своему другу:

– Объясни им, Бернет, – сказал он. – Они удивлены – это понятно. Скажи им все, опиши свое изобретение.

Бернет редко вмешивался в общий разговор; как глубокие мыслители, он плохо умел болтать, хотя не был свободен от общей слабости ученых – любил подчас сказать речь. Теперь случай к тому был удобный, и, кроме того, он чувствовал, что обязан просветить своих слушателей, поэтому поспешил исполнить желание своего приятеля.

– Не удивляюсь вашему смущению, господа, – сказал он с обычною своею спокойною приветливостью. – Слова моего друга, естественно, должны были показаться словами сумасшедшего. Тем не менее он говорит сущую правду. Целых двадцать лет я исследовал одну отрасль науки, хотя не знаю – верно ли будет назвать ее отраслью, так как она заключает в себе элементы всех наук. Она обнимает начало, продолжение и конец всего. В течение моих многолетних исследований я сделал немало удивительных открытий, но последнее и величайшее из всех было сделано не более года назад.

– Я очень хорошо помню этот день, – заметил Мак Грегор, ласково улыбаясь ему.

– Вы, конечно, знаете все, что планеты движутся в своих орбитах со скоростью в шесть раз пропорциональною их среднему расстоянию…

– Нет, мы этого не знаем, – вмешался опять Мак Грегор, – но продолжай.

Слова эти смутили Бернета, он примолк на минуту и обвел своих слушателей – которые не сводили с него глаз, притаив дыхание – взглядом, выражавшим глубокое сожаление: нелегко было ему говорить с людьми, не имевшими понятия даже о таких простых вещах, как скорость движения планет, но говорить было надо, и он продолжал медленно, как бы подыскивая слова и очевидно стараясь выражаться как можно проще:

– Мне очень трудно объяснять мое открытие людям, незнакомым с элементарными научными истинами, но постараюсь сделать ясным для вас один из величайших и самых могущественных законов природы. Я говорю о происхождении и сущности силы. В течение двадцати лет я постигал его мало-помалу, но год назад я открыл способ применять по усмотрению этот закон, всеобъемлющий, всемирный, всевластный и вездесущий. Частицу этой тайны человек постиг уж давно и научился обращать себе в пользу одно местное условие великого закона. Электричество – кто из разумных людей не знает этой грозной, страшной и вместе благодетельной силы – служит людям как раб, удовлетворяет их потребности, устраняет от них всевозможные неудобства. Но есть сила еще более грозная, еще более могущественная, действующая главным образом за пределами нашей планеты.

Он приостановился, как бы не в силах будучи справиться с приливом мыслей, охвативших его, но через минуту продолжал, постепенно воодушевляясь:

– Эта сила также знакома вам во многих своих проявлениях. Она доставляет нам с солнца свет и теплоту, приносит морю с луны приказание выступать в определенные часы из своих берегов и снова возвращаться в них, заставляет землю вращаться на своей оси, погружая ее через каждые двадцать четыре часа то в мрак, то в свет. В ее могущественной власти вселенная безопасна, она указывает всему свое место, находить путь всему, перелетает от солнца к солнцу, от звезды к звезде. Обширны и непостижимы пути ее, но мне удалось открыть ее величайшую и вместе простейшую тайну.

– Какую? – воскликнули все разом, дрожа от волнения.

– Притяжение тяготения. Оно движет мирами, и в то же время, если попадет в неблагоприятные условия, эта божественная сила снисходит до таких мелочей, как, например, сбрасывает трубы с домов, ломает деревья, рвет телеграфные проволоки. Но все это не более как проказы отдельных волн эфирной силы; там же, где ей есть простор, она величественна, неизмерима, непостижима.

Он опять примолк, как бы погруженный в мысленное созерцание этой неизмеримости.

– Но как же все это относится к вашему открытию? – решился спросить Гордон.

– Сейчас объясню, – спохватился ученый; – та же сила, о которой я говорю, заставляет телеграфную стрелку в Ливерпуле отвечать колебаниям стрелки в Нью-Йорке. Обрежьте проволоку, через которую передается эта сила, или изолируйте одну стрелку – другая перестанет двигаться. Пространство между Марсом и Землей, если можно так выразиться, не что иное, как одна непрерывная, заряженная проволока. Через эту неосязаемую линию сообщения вы могли бы послать на Марс телеграмму так же удобно, как посылаете депешу из Ливерпуля в Нью-Йорк через Атлантический океан по подводному кабелю. Скажу более: всякое тело, изолированное от тяготения земли, перелетело бы на Марс почти с моментальною быстротою, так как притяжение тяготения действует с непостижимой скоростью. Быстроту передачи света можно назвать сравнительно с этою быстротою почти неподвижностью.

– Боже милосердый!

– И сегодня вечером, – заключил Бернет, вставая как бы для того, чтобы придать своим словам более веса, но говоря совершенно спокойно, словно он сообщал самую обыкновенную вещь, – сегодня вечером я изолирую стальной шар от притяжения земли, и все, которые будут находиться в нем, безопасно перелетят на Марс.

– Моментально? – спросил Гордон, который в качестве «специального корреспондента» всегда первый поспевал с вопросом.

– О нет, – отвечал ученый, чуть-чуть улыбнувшись. – Это значило бы идти на верную смерть. Главное мое затруднение, почти единственное, о котором стоило говорить, состояло именно в том, чтоб урегулировать скорость, с какою мы полетим. После долгих и многократных опытов мне удалось уравновесить притяжение обеих планет так, что можно будет уменьшать и увеличивать скорость движения по желанию хоть на милю, хоть на тысячу…

– С какою же скоростью мы полетим? – спросил Мак Грегор.

– Со скоростью 50,000 миль в минуту, – отвечал Бернет, садясь с видом человека, утомленного такою долгою речью. – Марс будет против Земли приблизительно через месяц, но по причинам, которые объясню вам впоследствии, я нахожу, что лучше будет пуститься в путь сегодня.

Несколько минут все молчали; затем комната огласилась единодушным «Ура!» Речь ученого убедила и воодушевила всех. Он не обладал обаятельною энергиею Мак Грегора, не умел подобно ему увлекать людей за собою слепо, но таинственная сила гения ставила его еще выше: он умел несколькими словами доказать, как надо действовать – и доказать так ясно, что все приходили к убеждению в необходимости поступить именно так, как он говорил, а не иначе. И в эту минуту всем казалось, что путешествие на планету Марс – дело самое обыкновенное и что усомниться в возможности такого путешествия или даже находить его рискованным было бы просто странно.

Начались последние, суетливые приготовления в путь. Большая часть отбывающих написала письма, дружеские и деловые. Сэр Джордж послал инструкции своим агентам, маклерам и банкирам и по привычке уложил в ручной саквояжик, всегда сопровождавший его в дорогу, свою чековую книгу, забыв, вероятно, что вряд ли ему удастся разменять свои чеки на Марсе, и во всяком случае упустив из виду, что дисконт на этой планете может быть чересчур высок. Дюран написал страстное и сентиментальное прощание даме своих мыслей, т. е. той особе женского пола, которая в то время, о котором идет речь, занимала – по его выражению – «самую большую камеру в объемистом помещении его сердца». Гревз наскоро набросал рисунок, представлявший всех членов будущей экспедиции за столом в момент объявления Мак Грегором цели путешествия, и послал свой рисунок в одну из иллюстрированных лондонских газет. Гордон также отправил в свою газету корреспонденцию, в которой однако же не упомянул, по строгому настоянию Мак Грегора, ни слова о затеваемой экскурсии. Наконец, Блэк написал своим политическим друзьям, устраивавшим для него окружную поездку с целью произнесения политических речей в духе своей партии, письмо, в котором извинялся, что не может воспользоваться их услугами. Ни Бернет, ни Мак Грегор не написали никому.

Все эти письма были вручены для доставки на почту последнему, еще остававшемуся на фабрике, самому благонадежному рабочему, которого позвали в дом и угостили, прежде чем он отправился вслед за своими товарищами на пароход. Вещи, принадлежащие членам экспедиции, были отправлены на стальной шар еще раньше, и сами они в последний раз пошли по тропинке, которая вела к заводам. Везде дарила полнейшая темнота: электрические лампы были сняты. Никто не говорил ни слова: все чувствовали, что грядущая ночь должна быть для них роковою, и каждый невольно задавался вопросом: чем она должна кончиться – трагедией или фарсом. Последнее могло показаться вероятнее, но величие возможной трагедии было так грозно, что совершенно затмевало нелепость вероятного фарса; к тому же в глубине души каждый чувствовал, что фарса и не будет: Бернет был не такой человек, чтоб, доверясь ему, можно было легко очутиться в смешном положении.

С трудом удалось им пробраться через завод. Там, где еще недавно было всю ночь напролет светло как днем, где громадные печи пылали красным пламенем и расплавленный металл лился сверкающими потоками, не мелькало теперь ни огонька. Наконец они добрались до шара, черневшего во мраке грозной тенью. Мак Грегор, шедший впереди, открыл ручной фонарь, бывший с ним, и первый ступил на подставку, которая вела к шару.

– Ступайте осторожнее, господа, – сказал он. – Если кто-нибудь из вас упадет и ушибется, так что придется оставить его здесь, будет очень жаль: вы все можете понадобиться во время путешествия.

– Успокоительно! – проворчал Блэк, ощупью пробираясь по подставке.

Наконец все вошли. Во внутренности шара чуть мерцала одинокая лампа, от которой окружающая темнота казалась еще мрачнее.

– Помогите мне кто-нибудь сбросить подставку, – сказал Мак Грегор.

Дюран и Гордон бросились помогать ему, и через несколько минут подставка с громом рухнула оземь. Тогда Мак Грегор запер двери, повернул массивный кран и сказал хладнокровно:

– Вам, вероятно, интересно будет узнать, что теперь мы герметически закупорены.

– Чем же мы будем дышать? – спросил Блэк.

Вместо ответа Мак Грегор кивнул головой на Бернета, как бы желая сказать: спрашивайте у него.

– Вентиляция в моей постройке, – спокойно сказал ученый, – кажется, может назваться безукоризненною. Лишняя углекислота будет поглощаться, и органические выделения будут уничтожаться с помощью особых снарядов, а свежий кислород выпускаться из резервуаров по мере надобности. Словом, у нас будет постоянно свежий воздух, именно такой, каким необходимо дышать, чтоб быть вполне здоровым.

Сказав это, Бернет взошел на платформу и опустился в стоявшее перед столом кресло с таким видом, как будто хотел показать, что здесь будет его постоянное место. К ручкам были приделаны крепкие кожаные ремни; он немедленно пристегнул себя ими к креслу; само кресло было привинчено к полу платформы. Остальные члены экспедиции столпились на спиральной лестнице.

– Мак Грегор, поди сюда, ты мне будешь нужен, – сказал Бернет, указывая своему другу на такое же кресло, с такими же ремнями, стоявшее напротив его собственного. – А вам, господа, – обратился он к прочим, – я советую занять место поближе к потолку.

Мак Грегор сел в кресло и подобно Бернету пристегнул себя ремнями. Остальные пошли вверх по спиральной лестнице; сэр Джордж шел впереди, до того занятый новостью положения, что ему не шла даже на ум его чековая книга, обыкновенно ни на минуту не выходившая у него из головы. Остановившись почти под самым потолком, возле верхнего ряда окон, они посмотрели вниз, на сидевших на платформе. Бернет был спокоен, но Мак Грегор заметно волновался: его глаза сверкали, лицо горело. Его пылкая кровь кипела лихорадкой ожидания.

– Не скучивайтесь вместе, станьте поодаль друг от друга! – закричал он стоявшим наверху. В этот момент Бернет наклонился к столу и положил руку на одно из странных расписаний, вырезанных на нем. В это расписание были вделаны два крошечных винтика с приложенными к ним маленькими рукоятками вроде тех, какие бывают у карманных часов. Он чуть дотронулся до одной из них – и в ту же секунду послышался треск и шар с силою рванулся в пространство.

– Смотрите в окно! – крикнул Мак Грегор стоявшим наверху.

Они взглянули в окно и увидели чудо из чудес – казалось, небеса и Земля сдвинулись с места. Звезды мелькали у них перед глазами и скользили вниз, словно гоняясь одна за другою на полуночном небе и низвергаясь в страшную бездну. Земля исчезла вдали, Млечный Путь очутился внизу, на громадном расстоянии.

– Это легко объяснить, – сказал сэр Джордж вполголоса.

– Притяжение Марса в тот момент, когда Бернет повернул винт, было сильнее притяжения Земли, поэтому наши ноги, понятно, обращены к той планете, которая нас сильнее притягивает.

– Конечно так, – отвечал Блэк, стараясь шутить, – иначе и быть не могло. Это самая обыкновенная вещь в мире. В сущности, мне это даже нравится! – воскликнул он весело и прибавил дрожащим голосом: – спаси нас всех, Господи!

Все бы охотно воскликнули: «Аминь!», но каждый сознавал, что трусить или, по крайней мере, показывать, что трусит, еще рано. Тем не менее, представители искусства и литературы, Гревз и Дюран, были бледны как полотно, «собственный корреспондент» совсем растерялся, и даже великий капиталист смотрел далеко не молодцом. Только два безумца на платформе, по-видимому, и не помышляли о том, чтоб трусить. Мак Грегор, казалось, был вне себя от восхищения. Бернет был невозмутимо спокоен: он был уверен в совершенстве своего изобретения и знал, что наука не ошибается.

Между тем, шар продолжал подниматься вверх или, как казалось всем, лететь вниз с ужасающею быстротою. Через верхние окна можно было видеть длинную серебристую полосу, напоминавшую реку, озаренную лунным светом. Остальное все погружено было в мрак. Вдруг Мак Грегор встал и, подойдя к краю платформы, сказал, обращаясь к стоявшим на лестнице:

– Мне нужно поговорить с вами, господа. Прошу вас выслушать меня внимательно.

Все взгляды обратились к нему, как будто впивая каждое его слово.

– Я уже сказал вам, куда лежит наш путь, – продолжал он, – а м-р Бернет сообщил вам, каким способом предстоит нам совершить его. Но теперь, в последнюю минуту, я считаю долгом спросить вас еще раз: решаетесь ли вы предпринять это путешествие?

– Мы уже решились, – отвечали все нетвердым голосом.

– Знаю, но пусть каждый подумает еще раз и примет в соображение, что дело может быть идет о жизни и смерти. Все, что мог сделать этот великий ученый – говоря это, он указал на Бернета – с целью уменьшить риск предприятия, было сделано, но я не скрою от вас, как не скрываю от самого себя, что риск этот все еще ужасен. Если друг мой ошибся как-нибудь в расчете – чего, впрочем, я не думаю – если атмосфера Марса окажется невозможною для дыхания обитателям Земли, если его жители встретят нас враждебно, если на нас налетит метеорическое тело и разобьет наш корабль, мы все должны погибнуть. Пусть же всякий знает, чего он может ожидать. Опасности, соединенные с нашим предприятием, поистине страшны. Взвесьте их как следует, но с другой стороны подумайте и о бессмертной славе, какая ожидает каждого из нас, если наше предприятие увенчается успехом. Я тщательно подобрал помощников, зная каждого из вас, во-первых, как человека способного принести пользу предприятию, во-вторых, как человека безусловно отважного. Нелегко было подобрать людей, достойных участвовать в таком предприятии, которое может показаться многим не только сумасбродным, но даже нечестивым, но, кажется, я сделал удачный выбор.

В ответ на последние слова послышался глухой благодарственный ропот. Мак Грегор поклонился и продолжал:

– Но помните, господа, вы не более, как мои помощники в моем предприятии, безусловный же начальник его я один. Сам Бернет теперь не более как мой инженер. Он только правит кораблем; во всем остальном я распоряжаюсь безаппеляционно. Это необходимо для общей безопасности.

– Согласны! – отвечали все разом.

– Еще одно, – продолжал Мак Грегор, указывая на дверь, противоположную входной. – Видите вы эту дверь? Это не что иное, как «выделительный аппарат». Стоит повернуть винт, и всякое вещество или то тело, присутствие которого окажется нежелательным в шаре, может быть удалено из него с весьма незначительною потерею воздуха. Если у нас не хватит кислорода, и следовательно нас окажется на шаре слишком много, я буду иметь право назначить того из среды нашей, кто первый должен выброситься в пространство через эту дверь.

Слова эти заставили всех содрогнуться.

– Если одной жертвы будет недостаточно, – продолжал Мак Грегор глухим голосом, – я назначу другую и буду продолжать так до тех пор, пока на корабле останутся только двое – я и инженер. Тогда я, как наименее нужный из двух, пожертвую собой, чтоб дать ему возможность довершить предприятие на пользу науки и на благо человечества. Если кто-нибудь из вас не согласен на эти условия, если кто-нибудь боится, пусть скажет: Земля еще недалеко, мы можем спуститься и высадить его, с тем, конечно, что он навсегда лишается права быть участником в наших поездках, если они со временем повторятся. Теперь спрашиваю в последний раз: кто согласен ехать и кто нет?

Несколько минут никто не отвечал. Слова Мак Грегора произвели удручающее впечатление и поразили сердца отважных искателей приключений, при всей их беззаботной храбрости, невыразимым ужасом. Все были бледны как полотно, и, казалось, никто не мог выговорить ни слова. Наконец сэр Джордж, рисковавший в предприятии больше всех прочих – по крайней мере в финансовом отношении – произнес не совсем внятным, но все-таки довольно твердым голосом:

– Я согласен и еду.

– И мы согласны, и мы едем! – воскликнули разом Дюран, Гревз и Блэк. Гордон не сказал ни слова, только кивнул головой с таким видом, который ясно говорил: еще бы я не поехал!

– Молодцы! – вскричал Мак Грегор и, весь сияющий, сбежал с платформы, чтоб пожать руку своим спутникам. – Спасибо вам! Я не ошибся в вас: я знал, с кем имею дело. Ну что, инженер, – крикнул он Бернету своим звучным голосом, – как идет корабль?

– По пятисот футов в секунду. Мы уже почти вне земной атмосферы.

– А притяжение Земли еще велико?

– Почти нечувствительно.

– Дайте полный ход!

Глава V
Нырнули!

Повиноваться кому бы то ни было, как начальнику, было для Бернета новостью, но в этот роковой момент он сложил с себя, если можно так выразиться, чувство собственного достоинства. Видя в своем друге главу предприятия, он повиновался ему беспрекословно: того требовала дисциплина. Тем не менее, самая сила вещей ставила его во главе положения: от него зависело все. И каждый из членов экспедиции понимал это: все с сильно бьющимся сердцем следили взглядом за малейшим его движением. Он взял в обе руки по маленькой рукоятке, к которым прикреплены были известные винтики, едва заметные, а между тем более могущественные, более страшные, нежели самые громадные краны или рычаги. Все его спутники тяжело перевели дух, некоторые начали мысленно молиться. Сам Бернет не вздыхал о Земле, не призывал на помощь небо: в этот грозный миг он не был человеком, он был ученым. Его длинные белые пальцы не дрожали, сердце не билось учащенным биением. Едва заметным движением он повернул один винтик в одну сторону, другой в другую, и в тот же миг шар рванулся вперед с оглушительным гулом. Бернет не сводил глаз с диска, стоявшего перед ним. Прошло несколько минут. Мало-помалу гул начал утихать и наконец совсем затих.

– Мы находимся уже вне земной атмосферы, – сказал Бернет спокойно и повернул винтики сильнее.

Шар полетел с изумительною быстротою, низвергаясь в необъятное пространство со скоростью 50,000 миль в час. Настоящее путешествие началось. И как безмолвно совершалось оно, какая страшная, грозная тишина господствовала во всемирном пространстве, посреди тысяч созвездий, посреди миллионов звезд!

Бернет прижал пуговку на столе, и электрическая лампа, освещавшая шар, погасла. Посадив Мак Грегора на свое место и поручив ему следить по расписанию за правильностью движения корабля, он подошел к телескопу и стал смотреть в него; остальные разместились по окнам и любовались чудесами мироздания. Так как наши путники находились уже вне земной атмосферы, то звезды в пространстве представлялись им яркими неподвижными бриллиантами, вделанными в черную, блестящую, как сталь, плоскость. Свободные от затемняющей завесы земного воздуха, чудные красные звезды, Альдебаран, Бетельгейзе – величайшее из светил в созвездии Ориона – Антарес, центральная звезда Скорпиона, Арктур и Поллукс сверкали, как озаренные солнцем рубины. Капелла и Процион проливали свои яркие желтые лучи, превосходящие блеском красоту лучших золотых и топазовых эффектов, какие известны земле, а яркий блеск Альтаира в созвездии Орла и Веги в созвездии Лиры почти соперничал с чудным белым сиянием могущественного Сириуса, самой яркой из северных звезд. Планета Марс горела красным блеском в созвездии Змия.

Не менее обворожительна была противоположность оттенков в других единичных, двойных, тройных и многократных звездах, невидимых для невооруженного глаза сквозь атмосферические облака. Двойные солнца, из которых одно было красное, другое зеленое или одно желтое, другое фиолетовое, или же одно оранжевое, другое голубое, сияли во мраке ночи, как потешные огни, блистательно выделяясь своею яркостью между звездами более нежной окраски – светло-коричневой, светло-желтой, сиреневой, гранатной, серебристо-белой, медной и серой. Чудеса, которые едва можно рассмотреть с Земли с помощью самых сильных инструментов, видны были простым глазом; красоты творения, каких никогда еще не созерцал взор человеческий, были рассеяны в пространстве во всей их чудной прелести. Все небо сверкало радугами и разноцветными светилами.

Вскоре показались и южные светила, скрывавшиеся за массою земли, заграждавшей звездное сияние в зените от Стального Шара. Обширный сферообразный район мрака постепенно уменьшался, и звезды выделялись из него одна за другою, пока темный круг не превратился, наконец, в незначительных размеров полосу. Южный Крест сделался вскоре видим так же хорошо, как и созвездие Большой Медведицы. Наши путники находились не в сегменте круга, а в полном кругу, который весь сиял звездными красотами, не затемняемыми земною атмосферою, сиявшими во всем блеске своих ярких цветов и в тысячу раз более многочисленными, величественными, прекрасными, нежели может представить себе воображение человеческое.

Молчание словно тяготило всех, а между тем никто не говорил. Вдруг Бернет, безмолвно изучавший звезды в телескоп, отошел от него, нагнулся над столом, несколько минут всматривался во врезанное в него расписание, затем вынул часы и начал следить за чем-то, посматривая попеременно то на расписание, то на секундную стрелку.

– Через тридцать секунд, господа, вы увидите Солнце, – сказал он своим обычным спокойным тоном, как будто высказывал предположение, что завтра, мол, погода, кажется, будет хорошая.

Через тридцать секунд! А между тем ничто не предвещало близкого наступления дня. Грозный мрак усеянного звездами пространства не окрасился пурпурным лучом зари. Прошло десять секунд после слов, сказанных Бернетом, а никаких признаков наступающего утра не было. Где был туман, поднимающийся с полей, где золотистый отблеск на холмах, где шепот утреннего ветерка, тихий шелест листвы на деревьях, веселое щебетанье птичек? Ничего из того, что предвещает восход солнца на земле, не было, но что общего может иметь наш восход с восходом в надзвездном пространстве, на пути к Марсу?

Прошло еще пять секунд; положение неба было все то же: если бы не звезды, мрак был бы полнейший. Прошло еще пять, и вдруг все разом вскричали:

– Солнце!

И Солнце словно выпрыгнуло из-за быстро уменьшавшейся тени Земли. Фактическое солнечное затмение, достигнутое таким образом, могло бы продолжаться долее, если бы не меры, заранее принятые Бернетом. Он по многим веским соображениям решил, что лучше будет пуститься в путь за месяц до того времени, когда Марс будет находиться в прямой противоположности с землею, поэтому Стальной Шар летел не по прямой линии от Солнца к Марсу, а по прямой линии от Земли к Марсу. Благодаря этому обстоятельству, Солнце вышло из-за тени, отбрасываемой Землей, прежде, нежели эта тень стала настолько незначительною, чтобы перестать скрывать его.

Затем случилось еще нечто весьма странное. Между тем как небо осталось тою же черною плоскостью, усеянною драгоценными каменьями, в самом шаре ночь вдруг уступила место полдню. Солнечный луч, пробившийся долгою непрерывною полосою света через пустое пространство, ударил в окна шара и, смешавшись с его внутреннею атмосферою, смягчил ее и образовал в ней настоящий летний день. Удивительный контраст. Внутри летний солнечный день, извне вселенная, погруженная в торжественную ночь! А Солнце, окруженное своим величественным венцом, сияло, как сверкающий неподвижный маяк; оно было только яснее всех в мириаде других разноцветных солнц, будучи само звездою, которая отличалась в красоте своей только известной степенью от красоты прочих звезд.