Текст книги "После первой смерти"

Автор книги: Роберт Кормье (Кормер) (Кармер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

  Через несколько минут, быстрыми перебежками Арткин вернулся в автобус, пригибаясь и виляя из стороны в сторону. И никто по нему так и не выстрелил. Он дал в руки Миро помятый бумажный мешок.

  – Раздай это детям. Это – последние, – сказал он.

  Он обратился Кет.

  – Встать, – скомандовал он.

  Она встала с водительского места и стала в проходе. Арткин повернул ключ в замке зажигания и отогнал автобус на прежнюю позицию к фургону. Двигатель работал ровно и гладко, будто издевался над ней, не собираясь заглохнуть. Арткин достал ключ и положил его в карман. Встав, он повернулся к ней.

  – Не двигаться, – холодно сказал он.

  Его рука поднялась и схватила её плечо так, что её чуть не перекосило от боли. Его рука начала двигаться по её телу, ощупывая  её с обеих сторон.

  – Вывернуть карманы.

  Она вывернула их наизнанку. Из них вывалился бумажник и (боже, какая жалость) скомканные трусики. Арткин сунул бумажник в карман и затем развернул трусики. Он тряс их то за один их край то за другой, а затем он вывернул их наизнанку. Он ожидал, что в них будет ещё один ключ?

  Она узнавала детские голоса. Теперь в них слышался протест. И голос Миро, отвечающий на протест: «Ну, бери же конфету, бери…».  Она слышала, как кто-то из детей начал рыгать, а кто-то другой кричал: «Я больше не хочу», и ещё кто-то: «Мне плохо».

  Арткин игнорировал их крики. Его руки неустанно ощупывали каждый дюйм её тела, перемещаясь по животу, по ягодицам, между ними, заставляя её содрогаться, её ноги и бёдра, безразлично и деловито, несмотря на то, что в его руках было женское тело, он продолжал искать. Его руки снова последовали вверх к её подмышкам и грудям. Её груди могли бы быть для него чем-нибудь просто лежащим на полке.

  – Обувь, – сказал Арткин.

  Она скинула кроссовки. Он внимательно изучил их, перевернул и потряс, а затем бросил их на пол. Она наклонилась, чтобы одеть их, и оставить не зашнурованными. Она стояла и снова ощутила на себе холод его глаз, внимательно изучающих её. Арткин не смотрел на неё саму. Он избегал её глаз. И это было хуже, чем его ярость. Она услышала в этом голос присяжных заседателей, объявляющих приговор: «Виновен», после чего в такой момент невозможно заглянуть в глаза обвиняемого. Невозможно видеть глаза приговорённого к смерти. Миро отвернулся от нее. И Арткин – он тоже не смотрел ей в глаза. Если она не почувствует себя такой истощенной, обанкроченной, уставшей, то она рассыплется от приступа паники.

  Теперь детские крики стали громче. Так же, как до того дети были послушны все вместе и одновременно, то теперь они протестовали в унисон, будто взяв друг у друга одни и те же реплики. Они жаловались на боли животе, звали на помощь маму, саму Кет. Она с риском для себя поглядывала на них. Миро беспомощно стоял с мешком конфет, не будучи уверенным в успехе этой миссии. Кто-то из детей свесился с края сиденья. Это была светловолосая Керен. Её тошнило. Кет сопротивлялась импульсу подбежать к ней, взять ведро и дать освободить организм от всего, что напичкано наркотиками, чтобы стало немного легче.

  – Тихо! – завопил на них Миро. – Умолкните.

  Но вопли, крики и стоны продолжались.

  – Это была серьезная ошибка, мисс, – сказал Арткин, отворачиваясь в сторону от неё. – Это была глупая ошибка. Глупая в том, что в данный момент мы находимся в процессе переговоров, и мы многого уже добились. Ваша глупость могла бы разрушить всё и вызвать штурм.

  Ей нечего было сказать. Но в ней расцвела маленькая надежда. Если он говорит с нею, то вероятно он её не убьёт. Не теперь. Не сейчас.

  – Вы всё ещё нам нужны. В какой-то степени. Из-за детей. Это последние наркотики, что у нас остались, – он посмотрел на детей. – И вот они уже возбуждены. Вам нужно о них заботиться, делать всё, чтобы они вели себя тихо. Переговоры проходят очень зыбко. Так что не будем расстраивать детей. Мы будем вынуждены начать убивать детей, если против нас будет применена какая-нибудь сила. Они также наблюдают за нами, видят всё, что у нас происходит.

  Надежда расцвела. Время. У неё появилось много времени. Маленькую Керен всё ещё тошнило, и было удивительно, как из такого маленького ребенка может вырваться наружу столько рвоты.

  – Одному из детей плохо. Позволите подойти мне к ней, – сказала Кет.

  – Больше никаких фокусов, мисс. Еще один такой фокус – и вас нет. Поверьте, мне эта миссия стоит дороже, чем ваша жизнь.

  – Нет, больше никаких фокусов, – пообещала Кет.

  Арткин отошёл в сторону. Кет помчалась к Керен, прибыв, когда лужа блевоты была уже шириной с весь проход между сиденьями. Саму Кет чуть не стошнило, когда её руки и пиджак уже были вымазаны жидкой противной слизью, когда Керен была уже у неё на коленях. Кет прижала к себе задыхающегося, несчастного ребенка и что-то ей шептала на ухо – всё, что могло её утешить.

  – Миро.

  Голос Арткина был плоским, холодным и мертвецким.

  Миро сперва колебался, затем переступил лужу рвоты на пути к передней площадке автобуса. Возможно, Кет даже испытала к нему немного сострадания. Миро ожидал свой собственный ад, в чём она была повинна.

  Слова Арткина для Миро были ударами плети. Жалом змеи.

  Он боялся, что девушка услышит их, что будет ещё унизительней и труднее.

  Несмотря на то, что Арткин не жалел слов, он говорил шёпотом, наполненным гневом, но по крайней мере это был шёпот. И дети всё ещё суетились, кричали, увлекая внимание девушки.

  Однако Миро едва замечал этот шум, потому что голос Арткина почти что снимал с него скальп. Под одеждой у Миро всё ёжилось и собиралось в складки, а под маской его лицо горело от позора. Он желал, чтобы, закрыв глаза, можно было избежать гнева Арткина:

  – Ты пренебрёг своей обязанностью. Ты повернулся к девушке спиной. Ты не завоевал её доверие, и почти пустил всю акцию коту под хвост.

  Миро вздрагивал и гримасничал. Он был рад, что Антибе и Стролл были в фургоне и этого не слышали. И всё же это был Арткин, который многое для него значил, Арткин, кого он не хотел ничем разочаровать, Арткин, чьих похвал он искал всегда.

  – Я признаю свои ошибки, потому что ошибаются все. А у меня, как у молодого, как ожидается, будет ещё немало ошибок. Но небрежность бывает разной. Выйти из автобуса и оставить девушку внутри без присмотра, это было больше чем ошибка.

  Арткин ругал его и прежде, но всегда с пониманием, как учитель ругает ученика. Но это было хуже, чем выговор учителя ученику. Намного хуже. Он упрекал его, как и любого другого борца за свободу, любого другого солдата. И Миро погрузился в отчаяние. В этой акции ему нужно было проявлять мужество. Арткин доверял ему, обращался с ним как с человеком. И он оплошал перед Арткиным. У него не было времени, чтобы показать себя настоящим мужчиной прежде, чем Арткин успеет посмеяться над ним.

  – Лишь одно тебя спасает, – сказал Арткин.

  Миро не шевелился, не дышал, и даже пытался остановить кровь, текущую по его венам. «Что?» – не осмеливался он спросить.

  – Я сам должен был обыскать эту девушку, или попросить об этом тебя. Это также и моя небрежность. Я разделяю с тобой эту вину.

  А затем Арткин велел ему быть начеку и постараться быть бдительнее, чем прежде:

 – На ошибках учатся, – сказал он, с предупреждением в голосе. – Переговоры теперь входят в критическую стадию. Будь на страже.

  Когда Арткин вернулся в фургон, некоторые его слова загремели эхом в сознании у Миро. «Лишь одно тебя спасает…»

  И Миро несчастно задумался: что же его спасает и от чего?

  Незаметно для Кет ночь опустилась на автобус. Всю свою жизнь она пыталась уловить, где же пролегает та таинственная грань между вечером и ночью, между сумерками и кромешной тьмой. Ночь лишь только углубила полумрак в салоне автобуса, и всё же принесла с собой своего рода усталость, укутывающую людей, словно согревающее одеяло. Воздух автобуса был перемешан с запахами мочи («Возможно, моя собственная», – с отвращением подумала Кет), пота и рвоты. Но в темноте эти запахи казались не такими уж резкими и неприятными, возможно, это обман чувств. И потому что окна автобуса были заклеены ещё днём, глаза Кет быстро привыкли к ночной темноте. Дети, за исключением одного или двух, с благодарностью приняли наступление ночи, погрузившись теперь, казалось, в более естественную дремоту. Повсюду слышалось ритмичное дыхание, посапывание. Детские тела удобно расположились на сиденьях. Уже ни от кого не было слышно внезапного резкого пробуждения от наркотического сна. Пару раз кого-то стошнило, оба раза Кет успела подскочить с пластиковым ведром, ещё кто-то жаловался на боли в животе. Но Кет сумела всех успокоить, обещая, что завтра всё будет лучше, все вернутся домой и снова будут с их мамами, и папами. Жара всё ещё не спадала, чтобы спокойно находиться здесь с закрытыми окнами и дверью. Кет чувствовала, что она смогла бы вынести любую жару и любой холод. Факт, что она осталась жива, пережила эту бесполезную попытку побега без какого-либо возмездия со стороны Арткина для неё или детей. И это давало ей ощущение того, что она может противостоять чему бы то ни было: жаре, или холоду, голоду или жажде. Она поняла, что она уже целый день не ела, если не считать маленькие укусы от детских бутербродов. При мысли о еде её живот восстал. Как долго она сможет продержаться без еды и питья?

  Аккуратно, так, чтобы не потревожить сон маленькой Керен, свернувшейся калачиком рядом около неё, Кет поднялась, чтобы выглянуть через узкую щель в заклеенном окне. Через ущелье окна павильона светились желтым светом. Снаружи мерцали синие огоньки. В лесу было тихо, всё замерло в темноте. Ни луны, ни звёзд. Стволы берёз белели, словно бледные кости. Ей было не понятно, почему никто не стрелял, когда она начала выводить автобус с моста. Арткин сказал правду? Переговоры шли на самом деле? И подразумевало ли это, что их освободят?

  Кет отвернулась от окна. «Освободят, но не меня», – подумала она. Она посмотрела на Миро, сидящего где-то сзади. В темноте он выглядел чёрным бесформенным комком. Она слышала разговор Арткина с Миро, о её неудавшемся побеге. Но не могла разобрать его слов. До неё доходило лишь его злобное шипение. И когда она посадила Керен к себе на колени и прижала к груди, то Миро посмотрел на неё с невиданной ранее недоброжелательностью и ненавистью.

  Она снова села. У неё болели все кости и мышцы, которые ныли от недавнего напряжения. В то же самое время на неё навалилось уныние, голову заполнила тяжесть, а в её сырых глазах появилась резь. Ей стоило бы немного поспать, чуть-чуть отдохнуть, на какой-то момент исчезнуть из этого ужасного места. Всё же она знала, что она должна сопротивляться сну. Сон был подобием маленькой смерти, и, вероятно, сама смерть была намного ближе, чем она могла предположить. Ей хотелось оставаться бодрой и активной – живой, пока это было возможно.

  Миро задумчиво сидел в темноте, наблюдая и ожидая. На стрёме. Наблюдая за каким-либо движением вообще. Наблюдая за каждым движением Кет. За тем, как она прижимает к себе ребёнка и, возможно, при этом спит. А, может, и не спит. Миро был несчастен. И его всё удивляло. Удивляло всё, что было для него ново, и это делало его несчастным. Он никогда не предавал значения эмоциям и никогда не думал об этом. Он осознавал, что другие могли быть счастливыми или грустными. Два вида эмоций, которые он наблюдал. Счастливый и несчастный. Словно ярлыки, болтающиеся на ручках багажа.

  Но в этот момент именно он был несчастен. Он сидел в этом автобусе с детьми и с американской девушкой и вешал на себя ярлык. Прежде ему никогда не требовался ярлык, во время всех их акций с Арткином он не думал, будет ли он счастлив, будет ли ему грустно или даже страшно. Он концентрировался на акции и мог знать своего рода удовольствие, если всё проходило хорошо. И это было всё. Но теперь он заглядывал внутрь себя и находил чувство, которое он смог бы определить только как печаль. Девушка спросила: «Неужели ты ничего не чувствуешь?»

  Смущенный такими мыслями, Миро стоял в проходе и осматривал автобус. Он не хотел рисковать, чтобы допустить ещё какую-нибудь ошибку. Кет была умнее, она была способна на большее, чем он подозревал. Арткин сказал: «Никогда не доверяй своему врагу, независимо оттого, насколько он кажется послушным». И он почти доверился ей, перестал её охранять, потому что ему показалось, что она послушна и беспомощна. Он почему-то потерял бдительность. Он думал о её незащищённой плоти, о том, как на короткое время она была раздета, и расхаживал в темноте, чтобы попытаться избежать подобных мыслей.

  Она, наверное, спала, её белокурые волосы во мраке были похожи на маленький огонь. Она была источником его неприятностей и первой его целью, и она, как могла, избегала его. Она расслабила его своей мягкой манерой говорить, своими вопросами, и к тому же заставила его слишком многое сказать и быть небрежным. Аккуратно приблизившись к двери, он проверил замок. По пути назад, он проверил липкую ленту на окнах и пластиковые клинья в форточных защёлках. Он старался быть осторожным, чтобы не разбудить девушку и детей. Дети ему действовали на нервы.

  Он вернулся обратно к самому заднему сиденью и грузно на него опустился. Он слушал дыхание и нежный храп детей и девушки. Пусть поспит. Завтра акция должна закончиться, и у него будет возможность вернуть доверие Арткина. Дети будут освобождены, и он подведёт к её виску дуло пистолета, а затем они покинут это место.

  Он продолжал бодрствовать всю ночь, напевая себе под нос песни Элвиса Прели. Так же, как когда-то его научили подолгу и не ходить в туалет или в душ, он мог долго обходиться без сна, когда это было необходимо, быть бодрым и не терять бдительности. Его глаза умели приспособиться к темноте и обнаруживать любое движение, которое могло бы нести за собой опасность.

  И именно поэтому голос девушки заставил его подпрыгнуть, когда он раздался из темноты возле его уха: «Мне жаль», – произнёс этот голос, словно призрак в ночи. Он обернулся на голос и с тревогой понял, что он снова был предан, на сей раз собственным телом, которое, пока он наблюдал, уже погрузилось в сон.

  – Ты не спишь? – сказал голос.

  – Нет, – ответил он.

  – Я лишь хотела сказать, что мне жаль, что я причинила тебе неприятности.

  – Это не имеет значения, – сказал он, снова почувствовав оскорбление, познанное им в упрёке Арткина. Предположим, что Арткин увидел бы, как он подпрыгнул здесь в темноте, когда эта девушка его разбудила? Он возненавидел её за это, хотя прежде он никогда и никого не ненавидел, даже врага. – Я совершил ошибку. На ошибках учатся.

  – И чему же ты научился? – спросила она шепотом. Её голос звучал в ночи, словно за её пределами.

  – Не терять бдительности. Не доверять никому. Не даже самому себе.

  – Как грустно, – сказала она.

  Теперь он мог видеть яркое пятно её волос и её светлую плоть:

  – Почему это грустно? И какое значение это имеет для тебя? И кто мы тут друг для друга? – Его голос звучал для неё резко, так как ему хотелось. И всё же он ещё не слышал, чтобы она говорила с ним настолько мягко.

  – Как это грустно не доверять никому, – сказала она. И она даже не столько произносила слова, сколько доказывала ему правду, которую недавно он узнал. Потому что она всё ещё старалась его использовать.

  Она проснулась несколько минут тому назад, полностью осознавая, что эти ночные часы были её последним шансом. Она знала, что утром ей уже будет не уйти. Даже если они освободят детей, то её не отпустят ни при каких обстоятельствах. Она изначально распознала свою смерть в глазах у Арткина. И теперь ещё этот мальчик-сопляк её ненавидел. Он уже был виноват в том, что почти чуть не упустил её в предпринятой ею попытке спасти себя и детей, и, вероятно, его ничего не смутит, когда он будет её убивать.

  Но не всё ещё потеряно. Она застала его ранее, когда он, так же как и многие тысячи парней, поедал её глазами. И он был её единственной надеждой. Другие были животными. Может, не животными, но роботами – беспощадными и бездушными, готовыми просто так убить кого угодно. Руки Арткина двигались по её телу, будто она была манекеном в магазине одежды. Но Миро? В его глазах горело желание, страсть. Сможет ли она снова вернуть огонь в его глаза? На побег уже не осталось никакой надежды, попытка не удалась, но, по крайней мере, он смог бы снова увидеть в ней человека, чья жизнь имела бы ценность, чьи мысли смогли бы хоть немного пробудить в нем что-то, что не даст ему без колебаний, не задумываясь нажать на спусковой крючок. У неё больше не было ключа, и больше не было Раймонда, хотя Раймонд был лишь хрупкой надеждой. Была лишь она сама. И попытка была лучше, чем просто сидеть в темноте, не делая ничего.

  Она незаметно сползла в проход и, не желая нарушить сон детей, на цыпочках подошла к нему. И она решила заговорить с Миро, ничего не планируя. Она лишь что-то шёпотом сказала, а он ей тут же ответил, его тело вздрогнуло. Его голос был холоден. В нём была ненависть, в плоских и безразличных интонациях – такая же, как и у Арткина, когда тот был зол. Такой голос мог бы быть у брата, отца или сына. И когда она сказала ему, как грустно не доверять никому вообще в этом мире, то она почувствовала себя дешевой, демагогичной школьной училкой, которая с пеной на губах выкладывает заученные ею догмы, подходящие для случая применительно для него, или уличной проституткой, пытающейся разбудить мужчину в проходящем мимо подростке или старике.

  – Миро, ты вообще никогда никому не доверял в своей жизни? – спросила она. Она затруднялась вспомнить, называла ли она его по имени прежде?

  – Меня зовут не Миро, – сказал он и неожиданно удивился своим словам.

  – И как же на самом деле тебя зовут? – спросила она, быстро ощутив, что она снова просочилась через его защиту.

  – Я не могу тебе это сказать, – сказал он, злясь на себя за ещё одно предательство. – Какое тебе до этого дело? И зачем ты приходишь ко мне с этим посреди ночи?

  – Потому что мы родились людьми, но обстоятельства столкнули нас в этом жутком кошмаре.

  – Меня никто и ничто не сталкивало, – сказал он. – Я здесь – по своей воле. Это – моя работа, моя обязанность. И в этот момент нет никакого другого места в мире, где я мог бы быть ещё.

  Она больше ничего не сказала. Ей действительно стало его жаль, и она не могла толком объяснить себе – почему. Он продолжал быть всё тем же монстром, чудовищем. Но кто его таким сделал? Окружающий мир, его мир. Кто же тогда был виновен – монстр или мир, который его создавал?

  – Всё, что я хотела сделать – сказать, что мне жаль, что я доставила тебе много неприятностей. Ты был столь любезен к детям и ко мне.

  Она коснулась пальцами его руки в надежде, что это как-то передаст ему то, что она хотела, чтобы он почувствовал.

  Её пальцы на его руке показались ему бледным цветком в темноте. Её касание напомнило ему рябь на водной глади, вызванную дуновением ласкового ветерка. Никто ещё прежде не прикасался к нему столь проникновенно. Он замер, чтобы эхо её прикосновения прокатилось волной по всему его телу.

  И затем она ушла, удаляясь от него во мрак ночи.

  Миро услышал, как кто-то возится с замком, и тут же вскочил. Он заморгал глазами, чтобы яснее разглядеть самые дальние углы. Ночь и темнота всё ещё сжимали интерьер автобуса, но это должен был быть кто-то свой. Чужой бы нёс в себе опасность.

  Он направлялся к двери, как и всегда проверяя детей. Они спали. Ещё была девушка. Он на момент задержался около неё. Он коснулся её там же, где и она коснулась его руки. Её кожа была столь же мягка, как и лепесток цветка. При этой мысли он отвернулся.

  В двери ждал Антибэ.

  – Он хочет тебя видеть, – прорычал он.

  Миро кивнул. Акция подходит к концу?

  В фургоне было жарко и тесно, как и в автобусе. В резком свете карманного фонарика лицо Арткина выглядело бледным. Но его глаза, как и всегда, были открыты и ясны. Стролл всё также стоял, беззвучно затаившись у окна.

  – Мы вошли в контакт, – сказал Арткин. – Полиция и военные, они делают нам предложение.

  – Приняли наши требования? – спросил Миро, предполагая, что они скоро сядут в вертолет, а затем самолёт унесёт их куда-то за океан подальше от этой страны, настолько ему непонятной.

  – Есть трудности, – сказал Арткин.

  – Какие трудности? – спросил Миро, ощущая в воздухе неприятный запах  затишья перед штормом.

  – Они говорят, что Седат схвачен.

  В глазах у Арткина Миро нашёл сомнение, но в чём, он не был уверен.

  – Мы можем доверять тому, что они говорят? – спросил Миро.

  – Это – проблема, Миро. Когда обе стороны не доверяют друг другу, то невозможно предсказать, что будет дальше? Но известно одно: в полночь не было сигнала от Седата, что говорит о том, что они, возможно, говорят нам правду. Но не исключено, что Седат мог не послать нам сигнал и по другим причинам.

  – Следующий сигнал будет в девять утра?

  – Да. И если мы его не получаем, то знаем, что где-то что-то не так.

  Миро ждал. В его голове уже были сотни вопросов, но он не хотел их задавать. Арткин ими руководил. Миро чувствовал это и знал, что Арткин не выпустит ситуацию из-под контроля.

  – Полиция и военные связались с нами. Они сказали, что акция не состоялась, что Седат и другие были схвачены и рассказали им всё. Они говорят, что мы должны освободить детей, что облегчит меры, принимаемые против нас, если мы их послушаем. Они определили, что ребенок, который умер, возможно, был жертвой передозировки наркотиков.

  Миро почувствовал, будто фургон, мост и земля рушатся под его ногами. У них никогда ещё прежде не было такого контакта с врагом. Они наносили быстрый удар и как можно быстрее скрывались. Теперь они были окружены, и кто-то указывал им, что они должны делать.

  – У нас пока ещё есть дети, – сказал Миро, его голос в его ушах звучал тихо и слабо.

  – Ты коснулся критической точки, – сказал Арткин. Они могут говорить всё, что хотят, но важнее всего – дети.

  – И что мы делаем дальше?

  – Важнее всего дождаться девяти часов утра. И если мы не получаем ожидаемый сигнал, то следуем первоначальному плану. Как бы то ни было, всё зависит оттого, влечёт ли это за собой убийство детей или нет. Мы должны показать им, что мы непреклонны, и умрем здесь на мосту вместе с детьми. Если мы будем колебаться, то провал будет ждать нас повсюду.

  – И мы ждем?

  – Я попросил доказательства того, что Седат схвачен. Но это тактический ход, чтобы оттянуть время. Они могут выкапывать множество доказательств. В чём мы действительно нуждаемся – в информации от них. Мы должны знать, как долго они собираются нас тут стеречь, думают ли они, что мы действительно станем убивать детей.

  – И какой у нас есть выход? – спросил Миро. Разговоры о планах и возможностях начинали его утомлять. Ему до боли хотелось действовать.

  – У меня есть план, метод, которым мы пользовались прежде.

  Стролл зашевелился, его движение показало одобрение любого плана, излагаемого Арткиным.

  Снова ожила радиостанция, плюясь треском электрических разрядов. Выплеснулся каскад закодированных слов, не несущих для Миро не малейшего смысла. И затем вдруг возник свежий и прозрачный голос. Арткин поднёс палец ко рту, хотя в этот момент в фургоне никто не говорил.

  – Нам нужен речевой контакт с находящимися в фургоне. Нам нужен речевой контакт с находящимися в фургоне.  Войдите, пожалуйста, в контакт. Войдите, пожалуйста, в контакт.

  Голос был сухим и безличным, словно исходящим не из человека, а из машины. Фразы были размерены, декламация была подобна словам, читаемым с листа бумаги.

  – Мы вас слышим, – откликнулся Арткин.

  – У нас есть доказательства, чтобы вы могли взвесить наши требования. Непосредственно от Седата. Его часы, его бумажник, – пауза. – Повторяю: У нас есть доказательства, чтобы вы могли взвесить наши требования. Непосредственно от Седата. Его часы, его бумажник.

  – Можно не повторяться, – сказал Арткин. В его голосе была дерзость, которую так приветствовал Миро. Арткин никогда и никому не кланялся. – Бумажник может быть и не его, как и часы. Имущество человека это ещё не сам человек. – Арткин сделал паузу. – А что сам Седат? Можно ли поговорить с ним?

  – Это невозможно, – ответил голос робота. – Он госпитализирован. В Бостоне. Без сознания. Пуля застряла у него в позвоночнике.

  Арткин никак не среагировал:

  – Мне нужны большие доказательства, чем бумажник или часы.

  – Говорите – какие. Повторяю: говорите – какие.

  Арткин задумался. Миро старался не дышать.

  – Вы сказали ранее, что схватили Седата в Бостоне. У него дома.

  – Правильно. Положительно, – голос был плоским и ровным.

  – Принесите что-нибудь из его дома.

  – Дом был опечатан после обыска, – длинная пауза. – Что бы Вы желали увидеть из этого дома?

  – Седат прятал кое-что у себя дома – нечто особенное. Если Вы найдёте то, о чём я говорю, эту особенную вещь и покажете это мне, доставив сюда на мост, то я поверю Вам и смогу начать заключать с Вами сделку.

  От разочарования Миро сжал губы. Он ненавидел слово «сделка».

  – Что является этим объектом?

  – В помещении кухни, над раковиной, Вы это найдете. В большой чайной чашке. Загляните в неё, и Вы найдете круглый, серый камень. Подарок с нашей родины. Принесите его сюда, и тогда мы приступим к сделке.

  Снова динамик разорвался от электрических разрядов, будто ему не терпелось закончить беседу.

  – Понадобится где-то час, чтобы съездить в Бостон и ещё час, чтобы вернуться. Но ждите, – голос прервался и затем вернулся. – Мы свяжемся по радио с Бостоном, и кто-либо найдёт камень и доставит его Вам. Это займёт час или, максимум, девяносто минут.

  – Я буду ждать, – сказал Арткин. Он обратился к Миро, на его лице была улыбка триумфа, глаза засветились, и весь он словно помолодел.

  Другой голос заполнил воздух, контрастируя с первым: мягкий, взволнованный, человеческий.

  – В порядке ли дети? Девушка?

  – Да. Они спят. Они хотят домой. Но всё зависит от вас.

  – Мы не хотим, чтобы что-нибудь с ними случилось, – сказал человеческий голос. Миро стало любопытно: мог ли это быть отец девушки? Скорее всего – нет.

  – Пока им ничего не угрожает, – сказал Арткин. – Но если что-нибудь случится, то это будет дело ваших рук, а не наших.

  Арткин повернул переключатель, и радиостанция взвизгнула и затем умолкла.

  – Хорошо ли это для нас? – спросил Миро, почувствовав, что Арткин был доволен.

  – Столь же хорошо, как можно ожидать. Всё, что происходит вопреки, мы должны использовать, что бы то ни было, у нас есть наша команда. Самое главное теперь – это время. Мы должны дождаться девяти часов утра, чтобы увидеть, получаем ли мы сигнал от Седата или кого-либо еще. Также дождёмся камня.

  – Этот камень так важен?

  Арткин улыбнулся, он оглянулся на Стролла, как будто у него и Стролла была какая-то общая тайна:

  – Да, камень важен. Он обеспечивает нас временем, пока его сюда доставят. В наших акциях камень использовался и прежде. Этот камень с нашей родины – у него своя цель. Видишь, Миро, я использовал слово, доставят. Камень должен быть доставлен нам, человеком, который должен принести камень. И тот, кто его принесёт, неважно – кто, принесёт нам информацию.

  Миро был доволен тем, что был доволен Арткин, хотя ему было трудно следовать его планам и действиям. Всё, что он знал, так это то, что что-то произойдёт, когда наступит девять часов утра – крайний срок. Они начнут решительно действовать, вместо того чтобы ждать или говорить.

  – Мы будем продвигаться шаг за шагом. Сначала, камень. Затем увидим.

  Поддержанный энтузиазмом Арткина, Миро вернулся в автобус. Но в воздухе висел запах утра, освеживший темноту и сердце Миро.

  Моментом позже произошло непредвиденное.

  Антибэ посторонился, чтобы впустить Миро в автобус. «Всё тихо», – сказал он, грузно став рядом с Миро.

  Миро кивнул. Он был рад, что вернулся в автобус. Ему показалось, что это его автобус. Никогда прежде он не ощущал ответственности за что-нибудь, даже за себя.

  Не говоря ни слова, Антибэ вышел наружу, и Миро защёлкнул замок. За дверью Миро увидел вспышку света: фонарь Антибэ. Так или иначе, фонарь Антибэ был движущейся точкой, обводя его силуэт в утренней дымке. Миро был удивлен: Антибэ шёл медленно и осторожно, возможно, выходя наружу, он случайно коснулся выключателя.

  Пойманный во внезапном свете и в пространстве между фургоном и автобусом, Антибэ стал похож на марионетку, пригвождённую к черной стене. Его глаза и рот, казалось, вылезли за пределы маски и повисли в воздухе.

  Внезапно, он поднял в воздух ногу и дернулся назад, будто кто-то дёрнул за невидимую нить. На долю секунды он застыл, будто подозревая надёжность рельсов, и затем его тело судорожно затряслось, руки и ноги задёргались, будто не поддавались контролю. Фонарь выпал из его руки, но продолжал на него светить с того места, куда он упал. Кровь хлынула вулканом, скрыв под собой его рот. Она выплеснулась на его грудь пятном алой рвоты. Глаза в маске стали дико вырываться из своих орбит. Затем он отшатнулся назад и провалился во мрак ночи.

  И в этот момент Миро услышал эхо винтовочного выстрела.

  Звук выстрела не был слишком громким, чтобы разбудить девушку или детей, но внезапно все очнулись ото сна, как будто кровь Антибэ окропила их лица, словно родниковая вода. И тут же в лесу зашевелились деревья, будто на них проснулись тысячи птиц, и возле здания через ущелье заёрзали двойные точки автомобильных фар. И сам мост вдруг ожил. Под ним, отражаясь в ручье, забегали огоньки фонариков. Завыли сирены, и Миро, выглянув в разрез, увидел военный джип, отъехавший от здания. Само здание вдруг стало похожим на гигантский муравейник. В окнах по очереди зажигался свет, множество человеческих фигурок высыпали наружу, на полицейских машинах замигали синие огоньки. Миро видел, как Арткин открыл дверь фургона, и одной ногой уже стоял на рельсах. Он уставился на тело Антибэ, будто изучая его для дальнейшего использования, будто запоминая каждую его точку и линию.

  Дети кричали, но Миро не реагировал. Он чувствовал, что рядом находится она, но не поворачивался к ней лицом. Он услышал её учащённое дыхание, когда она увидела тело Антибэ в ярком свете его фонаря. Миро посмотрел на неё. В её глазах был ужас. И когда она повернулась к нему, то Миро нашёл в её взгляде что-то ещё, что-то больно его уколовшее, маленькую вспышку – чего? Триумфа? Он знал, о чём она думала: один из них уже мертв, и их всего лишь трое. Но Миро продолжил пристально изучать её глаза до глубокой пронизывающей правды: насколько же для неё и детей была важна смерть Антибэ. Око за око, зуб за зуб. Старые слова, звучащие так же свежо, как и кровь сражённого наповал Антибэ. Она не могла скрыть правду. Её челюсть отвисла, словно внезапно отскочивший маленький лючок. Она дотронулась рукой до своего открытого рта: «О, нет», – воскликнула она.