Текст книги "Поверженные правители"

Автор книги: Роберт Холдсток

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Колку обошел вокруг сосуда.

– У нее крылья.

– Крылья?

– Посмотри сам.

Кимон встал рядом с другом, завороженно уставившись на сложенные крылья с черными и белыми перьями, пришитые и привязанные к плечам девочки, к ее шее и туловищу тягами и нитями разной толщины и цвета.

Оба понимали, что это значит. Не зря они слушали рассказ Тайрона об Икаре и Рапторе.

Испуганно озиравшийся Колку не выдержал первым:

– Что это за место?!

Кимон между тем уже изучал знаки на закругленном каменном основании.

– Опять тот же рисунок, – показал он заинтересовавшемуся Колку. – Ты-то не видел, а я знаю: то же изображение, что у входа в пристанище на краю Страны Теней Героев. Глянь сюда…

Он показал Колку повторяющийся узор: два зверя мордами друг к другу, а между ними женщина со странным ликом, упирающаяся ладонями в их лбы. Здесь было десять таких троек: женщина и звери. Она удерживала пары волков, оленей, клыкастых кабанов, быков, псов, котов, журавлей, орлов, зайцев и поднявшихся на хвостах змей.

– Что это значит? – громко спросил Колку, высказывая мысли вслух.

– Она усмиряет их, укрощает их. Это та косматая женщина, что гонится за нами. Хозяйка Диких Тварей. Это ее знаки. – Кимон разогнулся, поскреб шрам на подбородке и осмотрел отверстия в скале. – Но не думаю, чтобы это место всегда принадлежало ей.

– Из-за крыльев.

– Крылья для меня загадка.

– Он начал прилаживать свое изобретение на дочерей…

– Хорошо бы Мерлин был здесь. Он бы лучше разобрался.

– Но его здесь нет, – твердо сказал Колку и осторожно дотронулся клинком меча до хрустального пифоса. – Если это и вправду одна из дочерей Мастера, а это, – он постучал по каменному основанию, – оставлено здесь Дикой Женщиной, значит?..

– Значит, это было его место, а она им как-то завладела. Сделала своим. Принесла в жертву его дочь в меду.

– Медовое дитя.

– Хорошо сказано, – признал Кимон.

– Это двор перед его Мастерской, – прошептал Колку, оглядывая подходы к дальним пещерам. – А там вход в нее.

– Думаю, мы нашли то, за чем послал нас Талиенц.

– Талиенц мертв. Скорее всего.

– А мы даже не знаем, что должны были забрать из Мастерской.

Они помолчали, стараясь рассмотреть что-нибудь в темноте пещер. Кимон первым высказал то, что было на уме у обоих: именно в такую дверь вошел в юности Тайрон, исследователь лабиринтов, чтобы уже не вернуться. Они слышали его историю на Арго. В горах Крита скрывались непостижимые лабиринты и загадки. И за каждым из пяти разверстых приглашений к тайне могло скрываться – или не скрываться – начало такого вечного всепоглощающего пути.

Колку вдруг принялся выдергивать длинные травинки целыми пучками. Он связывал сухие концы влажными корешками и прядь за прядью свивал длинную хрупкую нить.

– Есть предание, – сказал он, продолжая работу. – Я мало что помню. Путники рассказывали. Может быть, как раз об этом острове. Тоже о лабиринтах. Не хватайся слишком сильно и постарайся не тянуть, тогда она сможет вывести нас обратно к свету.

– Кто пойдет?

– Потом решим. Ты умеешь вязать узлы? Нам понадобится длинная травяная нить.

Темнело. Я торопливо двигался туда, где крипты шли дорогой Ариадны в исследовании Мастерской. Сон был смутным, но эхо их голосов, сила их действий, их чистое мальчишеское ощущение собственного бессмертия будило отзвук в струнах моего разума, когда я впитывал их отражения через лик луны.

Я забыл, как медлительна Лунная Греза. Пес Кунхавал уже сбил бы их с ног, конечно, от избытка любви.

Тем временем я стал понимать, что двигаюсь по чьим-то следам. Женщина опережала меня, подгоняя своей визгливой песней стаю хищников, заставляя ее растянуться по холмам в поисках чужаков, вторгшихся на завоеванные ею земли. Укротительница решительно устраняла все, чего не могла понять.

И она уже почти настигла их.

Я снова вошел в сон о погоне, впитывая пережитое Кимоном, когда он вступил в первый тоннель.

Это место Мастер занял под рисунки прошлого. Оно было мне хорошо знакомо: во всяком случае, его вид – галерея рисунков, то понятных, то с темным смыслом. Животные: на бегу, в прыжке, свернувшиеся клубком, то ли спящие, то ли убитые; в других частях зала ряды странных надписей, круги и квадраты, теснящиеся значки и символы: можно подумать, выражающие запретные знания. Я так не думал.

Кимон дивился красоте животных, особенно коней. Те словно мчались по стене: одни – вскинув голову, другие – опустив ее в неподвижном мгновении скачки. Яркие рыжие и гнедые шкуры играли в луче света от входа. Он мысленно слышал топот их бешеного бега; и, можно было не сомневаться, земля под ним содрогалась от ударов копыт, когда он впивал глазами эту сиявшую красками картину.

От кругов, линий и странных знаков у него едва не закружилась голова. Они, казалось, притягивали мальчика, завораживали и заставляли застывать на ходу. У него хватило сил стряхнуть их чары.

Глубже свет не проникал, и он не осмелился войти туда, где слышались только отдаленные стоны ветра.

Что нашел Колку, не знаю. Я видел сон о Кимоне.

В гаснущем свете он осматривал зал, где, как и в воспоминании Ясона, собраны были движущиеся части: искусно выплавленные из металлов, вырезанные из самой твердой древесины, по большей части из кедра. Повсюду были рассыпаны листы и цилиндры из хрусталя. Стена, прежде покрытая рисунками, была грубо, злобно исцарапана. Только одна картина уцелела, чтобы открыться жадному взгляду мальчика. Подняв глаза вверх, он увидел ночное небо. Снаружи еще горел день, но отсюда он видел звезды. И пока он смотрел, по небу пролетела падающая звезда. Там, наверху, плавала млечная пелена, клочок летучей паутины, притянувший его так же властно, как до того древние знаки первого зала.

Он подбирал бронзовые диски и длинные кусочки серебра. Набрал целую охапку, добавил несколько прозрачных пластинок, на которых виднелась резьба, и все продолжал собирать обломки, пока хватало рук. Потом по травяной нити вышел из сумрака навстречу умирающему дню и Колку.

– Целая груда, – слабо улыбнулся Колку.

Кимон уронил добычу на землю.

– Целая груда чепухи. Талиенц знал, что мы должны найти. Зря он нам сразу не сказал.

– Может, он сам не знал, – спокойно возразил Колку.

Кимон перебирал находки. Он выбрал маленький диск, не больше его ладони, прищурился, разбирая вьющиеся по обеим сторонам рисунки.

– Для меня это ничего не значит.

– А должно?

Кимон с досады запустил диском над травой и спящими изваяниями. Запущенный движением кисти диск взвился над площадкой и ударился о каменную стену у самого выхода.

– Может получиться хорошее оружие, – заметил мальчик.

Колку усмехнулся:

– Думаю, он не для того предназначен. Но если нам с тобой опять придется схватиться один на один, я позабочусь, чтобы у меня в поясе лежали четыре-пять таких штуковин.

Он встал и, раздвигая траву, подобрал помятый бронзовый диск. И кое-что заметил.

– Мы забыли прикрыть поросенка, – крикнул он. – Тут полно мух. Как ты думаешь, его еще можно есть?

– Поросенок большой, возьмем части, куда мухи не добрались, – отозвался Кимон, все еще перебиравший непонятные изделия.

И поднял голову, заметив, что Колку умолк. Старший мальчик стоял над мертвым животным, уставившись себе под ноги.

– Что это? – громко спросил он.

Встревоженный Кимон сердито разбросал находки и бросился к распростертой туше.

С выпотрошенным брюхом, с порезанным на полосы задом, кабанчик являл собой печальное зрелище: трупное окоченение вместе с жарой лишали его последнего достоинства. Колку отбросил его вплотную к скале, так что голова опиралась на камень.

И теперь на них с клыкастой головы смотрело детское лицо с белыми метками шрамов. Ребенок!

– Урскумуг, – выдохнул Кимон. Его затрясло. Бледные черты человеческого лица словно насмехались над ним. – Урскумуг.

Колку только таращил глаза, понимая одно: на Кимона накатило прозрение. Мальчику было страшно.

– Мы в опасности, – сказал Кимон. – Нам надо убираться отсюда и попытать счастья в лесу. Скоро стемнеет. Здесь нам не укрыться.

Его товарищ все молчал. И в это молчание проникли пение дикарки и лай ее стаи химер. Пока еще очень далекие.

– Сомневаюсь, – наконец огрызнулся Колку, однако вместе с Кимоном побежал туда, где валялись разбросанные находки.

Они сгребли, сколько могли унести, прижимая к себе одной рукой, и бросились назад к щели.

Поздно. Вой и завывающая песня стали намного ближе.

– Теперь нам не помешала бы помощь божества, – заметил Колку.

– Не божества! – Глаза Кимона вдруг вспыхнули. – Надо соорудить святилище Урскумуга.

– Опять Урскумуг. Ты твердишь это имя, как горячечный.

– Нам нужно его святилище. Если повезет… – Он настороженно прислушался: до них долетели вой и рычание проникших в расщелину зверей.

– От тебя разит безумием, – прошептал Колку.

– У тебя хороший нюх. Это и впрямь безумие. А что нам терять? Дай мне клыки. Кабаньи клыки. И щетину тоже.

Колку неохотно отцепил их от пояса. Кимон сгреб добычу и бросился к медовому дитя, упал на колени, нащупал один из рисунков на основании.

– Нет, не здесь, – остановил он себя. – Это камень Укротительницы.

Словно отозвавшись на имя своей хозяйки, котопсы Укротительницы хлынули из щели в камне. Они выли, ощерив клыки; большие глаза кровожадно светились. В тот же миг брошенный на площадку факел поджег яростно вспыхнувшую траву.

Колку с Кимоном дали отпор, как на поле боя: свирепо и не раздумывая. Они бросились на врага, на бегу обнажая мечи. Колку, словно на крыльях, взвился над спинами двух тварей, в кувырке нанес удар вспыхнувшим в лунных и огненных отблесках мечом. И тотчас же отпрыгнул назад, перевернулся в воздухе, снова взмахнул беспощадным клинком.

Кимон не хуже его владел приемом пяти прыжков. Земля, как растянутое одеяло, подбросила его в воздух. Кровь дважды забрызгала его прежде, чем он упал на корточки после пятого прыжка, уже готовый встретить стаю.

И оказался в кругу бешеных хищников. Над площадкой поднимался жуткий смрад.

Четыре твари напали разом, и в воздух взлетели две не то собачьи, не то кошачьи головы. Тут же невесть откуда появился Колку, и на Кимона навалились два вздрагивающих зловонных трупа. Ветер раздувал пожар. Мальчишки стояли спина к спине, тяжело дыша, изготовившись к следующей схватке.

Враг медлил. Кимон, озираясь, взглянул вверх. Там, загораживая ночное небо, на краю каменной стены возвышалась зловещая фигура самой Хозяйки Диких Тварей. Опустив глаза, бесстрастная, с твердым взглядом, Укротительница, серебристой тенью сидевшая на своем звере, простерла руки, расставила пальцы. Странный, умиротворяющий мотив затих. Она не сводила глаз с Кимона.

Затем она пропела короткий приказ.

Ее гончие растянулись широким кругом. Иные по тлеющей траве проскользнули туда, где еще догорал факел.

Луна пробилась сквозь облако, и вся арена заблестела шерстью и огоньками бдительных настороженных глаз.

Кимон не упустил случая. Метнувшись вперед, он подхватил с земли факел. Смахнул пламя с рукояти и понесся к первой пещере, позвав за собой Колку. Тому не пришлось повторять дважды.

Они прорвались ко входу, хотя стая чуть не хватала их за пятки, и, едва оказавшись в темноте, приготовились к нападению. Но огоньки глаз замерли снаружи. Здесь все еще были владения Мастера.

Они оказались в зале рисунков. Изображения как будто извивались в бегающих тенях тусклого огня.

– Спасибо тебе за тот прыжок, – сказал Колку. – Я на один прыжок у тебя в долгу.

– Я потребую возврата, не сомневайся, – отозвался младший, задыхаясь, но уже с улыбкой.

Колку оглянулся через плечо в глубину пещеры.

– Дальше я не пойду. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на вечные блуждания. Как Тайрон.

– Согласен. – Кимон уже рассматривал стены. Еще в первый раз он заметил, что каждая ниша в камне посвящена определенному животному. И был уверен, что видел среди них нарисованного вепря.

– Поторапливайся, – сказал Колку. – Что бы ты ни задумал, делай быстро. Наш друг факел выплевывает последние капли.

Кимон держал факел совершенно неподвижно. Сделан он был грубо и давал мало огня, едва разгонял тьму. Мальчик осторожно поворачивался кругом, обводя взглядом картины. Быки, кони, коты, собаки… Последними оказались кабаны, целых три зверя, казалось готовые выпрыгнуть со стены.

Пошарив в поясе, он извлек памятки последнего пиршества: клыки и щетину – и положил их в нишу.

– Ты знаешь, что делаешь? – усомнился Колку.

– Нет, конечно. Но что такое святилище? Место, посвященное обрядам и тайным знаниям жрецов? Или то, чего просит сердце? Урскумуг сказал тогда, что я могу позвать его, если нужно.

– Нам нужно хоть что-то…

Кимон призывал Урскумуга. Он стоял на коленях перед тремя вепрями и напоминал о слове, данном на лунной охоте. У входа в пещеру завывала стая. Несколько хищных морд уже просунулись внутрь, опасливо пробуя порог. Они набирались наглости.

– Урскумуг! – наконец выкрикнул в отчаянии и гневе Кимон.

Факел мигал. Не успел болезненный вскрик мальчика замереть в воздухе, как огонек вспыхнул в последний раз и погас.

И в тот же миг стены вздрогнули. Из глубины послышалось тяжелое дыхание. Хрюканье, ворчание – голос кабана.

Зверь вырвался из тоннеля, отбросив мальчишек в стороны: Кимона к одной стене, Колку – к другой. Щетина на его шкуре была острее клинков и сильно оцарапала подростков. Тяжеловесный зверь пронесся мимо, не замечая их, низко опустив голову.

Стая бежала. Выйдя на площадку, вепрь поднялся на задние ноги и уставился на Укротительницу. Зверь и Хозяйка Зверей обменялись долгими бесстрастными взглядами. Потом – чудо! – Хозяйка Диких Тварей попятилась по скале. Глаза ее горели бессильным гневом. Взметнув космы волос, она вдруг исчезла, и ее стая скрылась в расщелине, ведущей в лес.

Когда Кимон опасливо высунулся из пещеры, Урскумуг повернулся и сверху вниз взглянул на него. На его человеческом лице, гневном и белом как мел, не было видно даже тени узнавания юного корнови.

– Благодарю тебя, – вымолвил Кимон. – Я все еще не верю, что ты услышал мой зов. Но благодарю тебя.

По-прежнему никакого ответа. Урскумуг отвел взгляд, уставился на маленького мертвого кабанчика у выхода. Кимон почувствовал, как сердце понеслось вскачь. Он не знал, чем ответит Урскумуг на убийство своего сородича. Но громадный вепрь опустился на все четыре ноги и пронесся по горелой траве, вспрыгнул на скалу, на то самое место, где еще недавно была Укротительница. Он задрал морду вверх, понюхал воздух и посмотрел вдаль.

Последний долгий взгляд на Кимона – и он умчался в сторону гор.

Под ногами Кимона и Колку, еще не опомнившихся после мгновенного появления и исчезновения древнего духа, лежал разбитый вдребезги сосуд. В прыжке Урскумуг сбил его со стола. Медовое дитя лежало среди осколков: съежившееся тельце, залитое липким густым медом.

– Он нарочно, – тихо сказал Кимон. – Я видел.

– Зачем? Зачем тревожить могилу?

Колку не успел ответить. Из отверстия в стене им ответил другой голос:

– Думаю, это значит, что нам надо взять ее с собой.

Подростки, остолбенев на миг, уставились на видение с ликом, подобным луне, и в темной одежде, облекающей тело. Но одежду они узнали.

– Мерлин? – недоверчиво спросил Кимон. И со вздохом великого облегчения повторил: – Мерлин!

Я их нашел. Живыми. И Кимон так гордился своим самодельным святилищем, что я не стал рассказывать ему, как, поняв, чем он занят, сам во всю глотку окликнул Древнейшего. Боль до сих пор отдавалась во всем теле!

Я отпустил Лунную Грезу.

Кимон ухмыльнулся при виде моего настоящего лица.

– До корабля далеко? – спросил он.

– Далеко. Заверни девочку в мой плащ.

– Девочку? Вот эту? Она же провоняет!

– Продержится много дней. Она хорошо укрыта. Труднее будет с мухами, которые слетятся на мед. Скорей. Нам надо еще кое-кого найти, прежде чем возвращаться в гавань.

Глава 25
ПЛАЩ ЛЕСОВ

Сегомаса с мальчиком не оказалось там, где я их оставил, – в роще, под плащом молчаливого леса, неподвижного леса, в тихой дреме ожидавшего возвращения носителя маски, призвавшего его.

Кимон заметил, как я встревожился. Мы стояли на заросшем кустами склоне, глядя в долину, на бледный, затянутый туманом восток.

– Я оставил их здесь…

– Кого?

– Сегомаса. Дубового воина. И вашего юного друга Маелфора.

– Маелфор жив? – переспросил Кимон. Глаза у него загорелись. – Он долго падал.

– Зато упал в надежное место.

Что стало со Скогеном? Я вертел головой, озирая землю. Но нашли его глаза помоложе и поострее моих. Колку засмеялся, указывая вниз по склону холма, и тогда я тоже увидел, что лес там светится неестественным сиянием. На краю леса стояли мужчина и мальчик, и мальчик махал нам рукой.

Уцелевшие крипты где сбежали, где скатились сквозь густой подлесок навстречу старому другу. Я последовал за ними более достойным, но менее быстрым способом.

Скоген попросту «соскользнул» по склону, отыскав вполне естественное и удобное местечко для отдыха. Мне следовало бы помнить это свойство личин: оставь их, не отсылая обратно, и они найдут себе место по вкусу. Морндун просочится под землю, Синизало отыщется в стайке детей, Лунная Греза найдет ночь и таинственное притяжение самой луны. И так далее: пес – рыскающую под луной стаю; рыба – воды, породившие ее; орел – утес, откуда можно озирать мир своим пронзительным взглядом.

Сегомас отступил в тень. Мальчики обнялись.

Но нас ожидал еще один сюрприз. Из темноты к нам шагнули Урта с Морводумном. Оба были оборваны и исцарапаны шипами. В волосах у них запуталось столько листьев, что они хоть сейчас могли бы принять участие в одном из обрядов Глашатая в вечной роще. Кимон даже не сразу узнал отца, но, признав, бросился в его объятия.

Урта стоял на коленях, обняв израненными руками без умолку говорящего мальчика. От радости встречи и от спешки выложить ему сразу все свои странные приключения мальчик спотыкался на словах, лепетал бессвязно, как ребенок, с большим чувством, но путаясь в подробностях. Урта, как я подсмотрел через Сегомаса, нашел укрытие от преследователей – ночных охотников Укротительницы – в маленьком гроте у самого ручья, протекавшего по долине. Всех нас притянули к себе эти места, часть острова, хотя и попавшая под власть Укротительницы, но еще хранившая память о Мастере. Все мы столкнулись с силой Укротительницы, но нам посчастливилось остаться в живых. Гибель мальчиков была бедой, исчезновение Талиенца – загадкой, которая, возможно, так и останется неразгаданной. Этим не повезло.

Сегомас утратил надежду. Он стоял на освещенном краю леса спиной к поляне. Подходя к нему, я увидел в его глазах блестящие капли сока.

Кожа его сохранила оттенок коры, но он был почти человеком. На подбородке даже виднелось что-то вроде бороды – эхо мужчины, прорастающего сквозь твердый дуб, смягченный силой Скогена.

– Мне придется покинуть вас, – сказал он. – Я должен найти то, что от меня осталось.

Он дрожал. За моей спиной смеялся Урта и звучали взволнованные голоса мальчишек. Веселились так мирно, будто собрались в зале Тауровинды после долгой охоты.

– Сегомас, – мягко напомнил я коритани, – ты умер или был убит в Греческой земле. Здесь не Греческая земля. И ты умер или был убит в то время, которое еще не пришло. Ты понимаешь? Арго и этот остров шутят с нами шутки. Когда мы уйдем отсюда, то скоро вернемся туда, где нам место, но сейчас наш мир еще не существует. И ты еще не умер. Ты не найдешь здесь своих останков. Их здесь нет! Искать их бессмысленно.

– Я здесь, – упрямо возразил он. – Пока тебя не было, я видел сон. Я слышал шум битвы, бушевавшей тогда в Дельфах. Я видел свою судьбу. Ты был прав. От меня остался лишь плащ из кожи да жестокая маска-череп. Они висят в здешнем святилище вместе с пятнадцатью моими друзьями. Нас отдали сюда как дань, как плату за что-то. Сон был очень ясным. Если придется несколько лет подождать, я подожду. Но меня привезли сюда, и отсюда я смогу вернуться домой, к своей настоящей могиле.

Он был настойчив и силен. Сок теперь блестел и на губах, и на лбу.

Тогда я понял, как много свойств личин еще не постигаю. Они, будучи покинутыми, не только умели отыскать себе место по своему вкусу, но и обладали свойствами и способностями, неподвластными временному владельцу маски: в данном случае мне.

Скоген – это лес, а лес отбрасывает тень сквозь время не только в прошлое, но и в будущее. «Плащ лесов» ощутил Сегомаса в будущем этой земли, в какой-то ложбине между холмами, или в расщелине скал, или в раскрашенном зале каменного здания, наполненного дымом трав и плоти, – в каком-то будущем святилище.

Итак, Сегомас останется и будет ждать.

И, как я догадывался, согласно данному ему имени, рано или поздно одержит победу в своей маленькой грустной битве.