Текст книги "Индекс страха"

Автор книги: Роберт Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава 3

Подозрительность, дитя страха, в высшей степени характерна для большинства диких животных.

Чарлз Дарвин.

Происхождение человека (1871)

В соответствии с данными женевской медицинской службы, машина «Скорой помощи» сообщила по радио, что она выехала из резиденции Хоффманов утром в двадцать две минуты шестого. В такое время, чтобы добраться по пустым центральным улицам города до больницы, потребовалось всего пять минут.

В задней части машины Хоффман категорически отказался выполнить правила и лечь на кровать; уселся сбоку, выставив перед собой ноги с вызывающим и одновременно задумчивым видом. Он был блестящим человеком, очень богатым и привык, что его слушают с уважением. Но сейчас вдруг обнаружил, что его везут в бедную и не такую счастливую страну, в какой он жил: в королевство больных, где все граждане представляют собой низший класс. Александр с раздражением вспоминал, как Габриэль и Леклер смотрели на него, когда он показывал им «Выражение эмоций у человека и животных» – как будто очевидная связь между книгой и нападением являлась всего лишь результатом его горячечного бреда. Он взял книгу с собой – она лежала у него на коленях – и сейчас рассеянно постукивал по ней пальцем.

Машина завернула за угол, женщина-медсестра протянула руку, чтобы его поддержать, и Хоффман сердито нахмурился. Он не верил в женевскую полицию, да и вообще в правительственные учреждения. Никому особенно не доверял, кроме самого себя.

Он принялся искать в кармане халата мобильный телефон. Жена, сидевшая напротив, рядом с медсестрой, спросила:

– Что ты делаешь?

– Хочу позвонить Хьюго.

Она закатила глаза.

– Ради бога, Алекс…

– Что? Он должен знать, что произошло. – Когда Хоффман услышал гудки в телефоне, он взял жену за руку, чтобы успокоить ее. – Мне уже намного лучше, правда.

Наконец, Квери взял трубку.

– Алекс? – Для разнообразия его обычно спокойный голос был напряжен и наполнен беспокойством: когда звонок в предрассветное время приносил хорошие вести? – Что, черт подери, случилось?

– Извини, что звоню так рано, Хьюго. К нам залез грабитель.

– О господи, я вам ужасно сочувствую… Ты в порядке?

– С Габриэль все хорошо. Я получил по голове. Мы сейчас в машине «Скорой помощи», едем в больницу.

– Какую?

– Думаю, университетскую. – Хоффман посмотрел на Габриэль, ища подтверждения, и она кивнула. – Да, в университетскую.

– Я еду.

Через несколько минут машина «Скорой помощи» промчалась по дорожке к большой университетской больнице. Сквозь затемненные окна Хоффману удалось оценить ее размеры: оказалось, что это огромное заведение, десять этажей, освещенных, точно терминал иностранного аэропорта. Но уже в следующее мгновение свет исчез, как будто кто-то задвинул шторы. «Скорая» покатила вниз по наклонному съезду под землю и остановилась, заглушив двигатель. В наступившей тишине Габриэль улыбнулась ему, пытаясь поддержать, и Хоффман подумал: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

Задние двери распахнулись, и он увидел идеально чистую подземную парковку. Где-то далеко кричал какой-то мужчина, и его голос эхом отражался от бетонных стен.

Хоффману велели лечь, и на сей раз он решил не спорить: раз уж оказался внутри системы, то обязан подчиняться ее правилам. Александр вытянулся на каталке, ее опустили, и, сражаясь с жутким чувством беспомощности, он поехал по таинственным коридорам, невероятно напоминавшим фабричные, глядя на мелькающие на потолке лампы, пока, в конце концов, его на короткое время не припарковали около стойки регистрации. Сопровождавший жандарм вручил медсестре документы, и Хоффман некоторое время наблюдал, как она заполняет какие-то формы, потом повернул голову на подушке и увидел заполненную людьми комнату, в которой для равнодушных пьяниц и наркоманов работал новостной канал. На экране японские продавцы с мобильными телефонами, прижатыми к ушам, изображали самые разнообразные стадии ужаса и отчаяния. Но, прежде чем Александр сумел понять, что происходит, его снова повезли по короткому коридору и вкатили в пустое помещение в форме куба.

Габриэль села на пластмассовый стул, достала пудреницу и принялась нервными движениями красить губы. Хоффман наблюдал, как будто она вдруг стала незнакомкой: смуглой, аккуратной, сдержанной, похожей на кошку, приводящую в порядок мордочку. Когда он впервые увидел ее на вечеринке в Сен-Жени-Пуйи, она как раз этим и занималась.

В палату вошел уставший доктор-турок с планшетом в руках; пластиковый бейджик на белом халате сообщил, что доктора зовут Мухаммет Селик. Он внимательно изучил записи, посветил в глаза фонариком, стукнул по колену маленьким молоточком и спросил, как зовут президента Соединенных Штатов, а затем попросил посчитать назад от ста до восьмидесяти.

Хоффман без проблем отвечал на все вопросы, и довольный доктор надел хирургические перчатки. Сняв временную повязку с головы пациента, он раздвинул его волосы и принялся изучать рану, тихонько тыкая в нее пальцами. У Хоффмана возникло ощущение, будто доктор проверяет, не завелись ли у него вши. Разговор, сопровождавший осмотр, велся исключительно у него над головой.

– Он потерял много крови, – сказала Габриэль.

– Раны на голове всегда очень сильно кровоточат. Думаю, придется наложить пару швов.

– Рана глубокая?

– О, нет, не слишком, но довольно большая шишка. Видите?.. Его ударили каким-то тупым предметом?

– Огнетушителем.

– Хорошо. Сейчас я запишу. Нужно сделать сканирование мозга.

Селик наклонился так, что его голова оказалась на одном уровне с лицом Александра, улыбнулся, широко раскрыл глаза и заговорил очень медленно:

– Очень хорошо, месье Хоффман. Чуть позже я зашью вашу рану. А сейчас мы отвезем вас вниз и сделаем несколько снимков того, что находится у вас в голове, при помощи прибора, который называется компьютерный сканер. Вы знакомы с такой штукой?

– Компьютерная аксиальная томография использует вращающийся детектор и источник рентгеновских лучей, чтобы получить перекрестные снимки различных секторов мозга – придумано в семидесятых, ничего особенного. Кстати, я не месье Хоффман, а доктор Хоффман.

Когда его везли к лифту, Габриэль сказала:

– Нечего было ему грубить, он всего лишь старался помочь.

– Он разговаривал со мной, как будто я дитя малое.

– В таком случае, прекрати вести себя как ребенок. Вот, можешь это подержать. – Она положила ему на колени сумку с вещами и отправилась вызывать лифт.

Не вызывало сомнений, что супруга отлично ориентируется в радиологическом отделении, и Хоффман почувствовал, что его это слегка раздражает. В последние несколько лет персонал помогал ей с ее произведениями, допуская к сканерам, когда ими никто не пользовался, или лаборанты оставались после своих смен, чтобы помочь ей завершить ее работы. Кое с кем она даже подружилась. Хоффман подумал, что должен испытывать к ним благодарность, но почему-то не мог.

Дверь лифта открылась на темном нижнем этаже. Он знал, что у них полно сканеров, и именно сюда доставляют на вертолетах тех, кто получил серьезные травмы на лыжных курортах Шамони, Мегэве и даже Куршевеле. У Александра возникло ощущение огромных пространств, заполненных кабинетами и самым разным оборудованием, которые терялись в глубоких тенях – целое отделение, замершее и словно всеми заброшенное, если не считать маленького поста дежурного.

– Габриэль! – вскричал молодой человек с длинными вьющимися волосами, который направился прямо к ним. Он поцеловал ей руку, затем повернулся и посмотрел сверху вниз на Хоффмана. – Значит, привезла мне настоящего пациента разнообразия ради?

– Это мой муж, Александр, – сказала Габриэль. – Алекс, познакомься, Фабиан Таллон, дежурный лаборант. Ты помнишь Фабиана? Я тебе про него рассказывала.

– Не думаю, – ответил Хоффман и посмотрел на молодого человека.

У Таллона были огромные влажные карие глаза, крупный рот, очень белые зубы и двухдневная темная щетина. Расстегнутая больше, чем требовалось, рубашка открывала широкую грудь игрока в регби. Неожиданно Хоффман подумал, что у Габриэль, возможно, с ним роман, попытался прогнать эту мысль, но она отказывалась уходить. Прошло много лет с тех пор, как Александр испытывал уколы ревности, и он успел забыть, какой поразительной может быть ее острота. Переводя взгляд с одного на другого, он сказал:

– Спасибо за все, что вы делали для Габриэль.

– Я получал истинное удовольствие, Алекс… Так, давайте посмотрим, что мы можем сделать для вас. – Он легко сдвинул каталку с места, словно она была магазинной тележкой, и покатил по коридору в комнату, где стоял сканер. – Встаньте, пожалуйста.

Хоффман снова совершенно механически подчинился правилам, принятым в больнице. У него забрали очки и плащ и попросили сесть на край стола, являвшегося частью аппарата. С головы сняли повязку, потом велели лечь на спину головой в сторону сканера. Таллон поправил подставку для шеи.

– Вся процедура займет меньше минуты, – сказал он и исчез.

Дверь за ним со вздохом закрылась, и Александр приподнял голову. Он остался один. За своими голыми ногами в дальнем конце комнаты он увидел толстое стекло, из-за которого за ним наблюдала Габриэль. Таллон встал рядом, и они обменялись парой слов, но Хоффман их не разобрал. Послышался стук, и из громкоговорителя зазвучал голос Таллона:

– Ложитесь на спину, Алекс. И постарайтесь максимально не шевелиться.

Он сделал все, что ему приказали. Послышалось гудение, и кушетка начала скользить назад сквозь широкий барабан сканера. Это произошло дважды: первый раз быстро, чтобы зафиксировать пациента; второй – гораздо медленнее, чтобы собрать изображения. Хоффман смотрел на белую обшивку, когда проплывал под ней, и думал, что это похоже на радиоактивную мойку машины. Кушетка замерла на месте и развернулась, и Хоффман представил, как его мозг заливает сияющий, очищающий свет, от которого ничто не может укрыться – все дурное выходит наружу и исчезает в шипении горящей материи.

Громкоговоритель снова щелкнул, и на короткое мгновение Хоффман услышал затихающий голос Габриэль. Ему показалось – или он ошибся? – что она сказала что-то шепотом.

– Спасибо, Алекс, – сказал Таллон. – Это все. Оставайтесь на месте. Я за вами приду. – Он вернулся к своему разговору с Габриэль. – Но ты же видишь… – И все стихло.

Хоффману показалось, что он очень долго лежал в полном одиночестве: по крайней мере, достаточно времени, чтобы представить, что за прошедшие несколько месяцев Габриэль вполне могла завести роман. Она подолгу оставалась в больнице, чтобы собрать материал, необходимый для ее работы; да и он проводил целые дни, а иногда и ночи в своем офисе, развивая ВИКСАЛ. Что может сохранить отношения после семи лет совместной жизни, когда в семье нет детей, которые становятся надежным якорем?

Неожиданно Хоффман испытал еще одно давно забытое чувство: восхитительную, детскую жалость к себе. И вдруг, к собственному ужасу, обнаружил, что плачет.

– С вами все в порядке, Алекс? – Над кушеткой наклонилось лицо Таллона, красивое, обеспокоенное, невыносимое.

– Никаких проблем.

– Вы уверены, что все хорошо?

– Я в порядке. – Хоффман быстро вытер глаза рукавом пижамы и снова надел очки.

Рациональная часть его сознания понимала, что резкие перепады настроения наверняка вызваны травмой, но от этого они не становились менее реальными. Он отказался снова лечь на каталку, спустил ноги с кушетки, сделал несколько глубоких вдохов и, когда вошел в соседнюю комнату, уже сумел взять себя в руки.

– Алекс, это радиолог, доктор Дюфор, – сказала Габриэль.

Она показала на миниатюрную женщину с коротко остриженными седыми волосами, которая сидела перед монитором компьютера. Дюфор повернулась, едва заметно кивнула ему через худое плечо и вернулась к изучению результатов сканирования.

– Это я? – спросил Александр, глядя на экран.

– Совершенно верно, месье. – Она даже не обернулась.

Хоффман разглядывал свой мозг отстраненно, даже с определенным чувством разочарования. Черно-белое изображение на экране могло быть чем угодно – куском кораллового рифа, снятого подводной камерой, видом лунной поверхности или лицом мартышки. Его беспорядочность, полное отсутствие формы и красоты угнетало. Это просто не мог быть конечный продукт. Скорее всего, перед ним одна из стадий эволюции, а задача человека состоит в том, чтобы подготовить путь для того, кто придет следом, так же, как газ создал органическую материю.

Искусственный интеллект, или автономный машинный разум, как он предпочитал его называть, АМР, занимал его уже более пятнадцати лет. Глупцы, подталкиваемые журналистами, считают, что задача заключается в создании копии человеческого ума и цифровых версий нас самих. Но на самом деле, зачем воспроизводить нечто столь уязвимое и ненадежное, да еще подверженное обязательному старению: центральный процессор, который может быть полностью уничтожен из-за того, что выйдет из строя какая-то вспомогательная механическая деталь – скажем, сердце или печень? Это все равно что потерять суперкомпьютер и всю его память, потому что возникла необходимость поменять штепсель.

Радиолог принялась вращать изображение вокруг своей оси сверху вниз, и Хоффману показалось, что мозг ему кивает, посылая приветствие из космического пространства. Она вертела его, поворачивая из стороны в сторону.

– Трещин нет. Опухолей тоже, что очень важно. Но я не могу понять, что это такое…

Кости черепа напоминали перевернутое изображение скорлупы грецкого ореха. Белая линия разной толщины опутывала похожее на губку серое вещество мозга. Доктор приблизила картинку, которая стала шире, более расплывчатой и, наконец, растаяла, превратившись в светло-серую сверхновую. Хоффман наклонился вперед, чтобы посмотреть, что там такое.

– Вот здесь, – сказала Дюфор, прикоснувшись к монитору пальцем с обкусанным ногтем. – Видите белые точки? И яркие звезды? Это крошечные кровоизлияния в тканях мозга.

– Это серьезно? – спросила Габриэль.

– Необязательно. Возможно, такого следует ожидать от подобной травмы. Вам известно, что мозг рикошетирует, когда череп получает удар достаточной силы? И тогда возникает небольшое кровотечение. Но, похоже, оно прекратилось. – Она поправила очки и наклонилась почти вплотную к монитору, точно ювелир, изучающий драгоценный камень. – И тем не менее я хочу провести еще одно исследование, – добавила она.

Хоффман часто представлял себе этот момент – большой, безликий госпиталь, анормальный результат теста, медицинский вердикт, произнесенный равнодушным голосом, первый шаг к безвозвратному падению в беспомощность и смерть, – и ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что это не очередная его фантазия, рожденная ипохондрией.

– Какое исследование?

– Я хочу еще раз посмотреть вас на магнитно-резонансном томографе, который дает более четкие изображения мягких тканей. Таким образом, мы сможем понять, является ли данное состояние мозга дотравматическим или нет.

Дотравматическое состояние…

– Это долго?

– Само исследование не занимает много времени. Вопрос в том, свободен ли томограф. – Она вывела на экран новый файл и пробежалась по нему. – Мы сможем попасть туда в полдень, если, конечно, не возникнет никаких срочных случаев.

– А разве у нас не срочный случай? – спросила Габриэль.

– Нет, никакой непосредственной опасности нет.

– Тогда я не буду его делать, – заявил Хоффман.

– Не дури, – вмешалась жена. – Сделай исследование. Тебе что, трудно?

– Я не хочу.

– Ты ведешь себя глупо…

– Я сказал, что не хочу делать это проклятое исследование.

На мгновение в комнате повисло потрясенное молчание.

– Мы понимаем, что вы расстроены, Алекс, – спокойно проговорил Таллон, – но не стоит так разговаривать с Габриэль.

– Не нужно мне указывать, как я должен разговаривать с собственной женой. – Хоффман дотронулся пальцами до лба и почувствовал, какие они холодные. В горле у него пересохло, и он понял, что должен как можно быстрее выбраться из больницы. Он с трудом сглотнул, прежде чем снова заговорить. – Извините, но я не хочу проходить это исследование. У меня сегодня полно важных дел.

– Месье, – твердо вмешалась Дюфор, – все пациенты, которые потеряли сознание от удара по голове, какой получили вы, должны находиться в больнице, по меньшей мере, двадцать четыре часа – для наблюдения.

– Боюсь, это невозможно.

– Какие такие у тебя важные дела? – спросила Габриэль, недоверчиво глядя на него. – Ты же не собираешься в офис?

– Именно собираюсь. А ты отправишься в галерею, где откроешь свою выставку.

– Алекс…

– И не спорь. Ты работала над коллекцией несколько месяцев – для начала подумай, сколько времени ты провела здесь. А вечером мы устроим праздничный ужин, чтобы отметить твой успех. – Он сообразил, что снова заговорил громче, и заставил себя успокоиться. – Какой-то тип забрался к нам в дом, но это вовсе не означает, что он должен испортить нам жизнь. Посмотри на меня. Я в порядке. Ты только что видела результаты сканирования – ни трещин, ни опухолей нет.

– И ни малейшего здравого смысла, – прозвучал голос с английским акцентом у них за спиной.

– Хьюго, скажи своему бизнес-партнеру, что он сделан из плоти и крови, как и все остальные люди, – проговорила Габриэль, не оборачиваясь.

– А это так? – Квери стоял на пороге в расстегнутом пальто и темно-красном шерстяном шарфе, засунув руки в карманы.

– Бизнес-партнер? – повторил доктор Селик, которого Квери уговорил проводить его сюда из приемного покоя и который с подозрением его разглядывал. – Вы же сказали, что вы его брат.

– Сделай этот проклятый тест, Ал, – сказал Хьюго. – Презентацию можно отложить.

– Вот именно, – поддержала его Габриэль.

– Обещаю, я пройду исследование, – ровным голосом проговорил Хоффман. – Только не сегодня. Вас это устраивает, доктор? Я ведь не рухну оземь без сознания, или еще что-нибудь в таком же духе?

– Месье, – ответила Дюфор, которая дежурила со вчерашнего дня и уже начала терять терпение. – Что вы будете или не будете делать, исключительно ваше решение. Рану, вне всякого сомнения, следует зашить, так я считаю. И если вы отсюда уйдете, то должны будете подписать специальную форму, освобождающую больницу от ответственности за ваше здоровье. Дальше делайте, как сочтете нужным.

– Отлично. Я подпишу бумаги и зашью рану. Потом вернусь к вам в другой раз, когда мне будет удобно, и сделаю томограмму. Довольна? – спросил он у Габриэль.

Прежде чем она ему ответила, прозвучал знакомый электронный сигнал, и Хоффману потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что это будильник, который он поставил на половину седьмого утра – казалось, в другой жизни.

Хоффман оставил жену с Квери в приемном покое отделения «Скорой помощи», а сам отправился в маленькую палату, чтобы ему зашили рану на голове. Александру сделали местное обезболивание при помощи шприца – мгновение острой боли, заставившей его вскрикнуть от неожиданности, – затем обрили небольшой участок головы вокруг раны одноразовой пластиковой бритвой. Процесс наложения швов был скорее диковинным, чем неприятным, словно кто-то натягивал его скальп. Потом доктор Селик выдал ему маленькое зеркало и показал свою работу, совсем как парикмахер, ждущий одобрения клиента. Шов, размером всего в пять сантиметров, напоминал изогнутый рот с толстыми белыми губами в тех местах, где были сбриты волосы. Хоффману показалось, что он потешается над ним из зеркала.

– Когда действие анестетиков пройдет, рана немножко поболит, – весело предупредил его доктор. – Нужно будет принять обезболивающее. – Он забрал зеркало, и улыбка погасла.

– Вы не собираетесь снова наложить мне повязку?

– Нет, рана быстрее заживет на свежем воздухе.

– Хорошо, в таком случае я ухожу.

Селик пожал плечами.

– Ваше право. Но сначала нужно подписать бумаги.

После того как Хоффман подписал короткую форму следующего содержания: «Я заявляю, что покидаю университетскую больницу вопреки медицинскому совету, несмотря на предупреждение о риске для моего здоровья, и беру на себя полную ответственность за это», он взял свою сумку с вещами и последовал за Селиком в маленькую душевую кабинку. Врач включил свет и, отвернувшись, едва слышно пробормотал: «Задница», – по крайней мере, так показалось Александру, но дверь закрылась, прежде чем он успел ответить.

Впервые с того момента, как он пришел в себя, Хоффман остался один – и на мгновение испытал настоящее наслаждение от того, что рядом никого нет. Он снял халат и пижаму. На противоположной стене имелось зеркало, и Александр принялся разглядывать свое обнаженное тело под безжалостным неоновым светом: бледная кожа, обвислый живот, соски выступают больше, чем обычно, точно он превратился в девчонку пубертатного периода. Хоффман повернулся боком и провел пальцами по темной грязной коже, затем на короткое мгновение сжал пенис. Никакой реакции не последовало, и он испугался, что, возможно, удар по голове сделал его импотентом. Взглянув вниз, обнаружил, что ноги, стоящие на холодном полу, выложенном плиткой, какие-то неестественно толстые, с выступающими венами.

«Это старость, – подумал он с ужасом, – и мое будущее: я выгляжу, как тот человек на портрете Люсьена Фрейда, [17]17
  Фрейд, Люсьен Майкл(1922–2011) – известный британский художник немецко-еврейского происхождения, специализировавшийся на портретной живописи и обнаженной натуре; мастер психологического портрета.


[Закрыть]который Габриэль уговаривала меня купить».

Александр наклонился, чтобы взять сумку; на мгновение комната вокруг него начала вращаться. Он слегка покачнулся, сел на белый пластиковый стул и опустил голову.

После того как ему стало лучше, он оделся, медленно и старательно – футболка, носки, джинсы, простая белая рубашка с длинными рукавами, спортивный пиджак, – и с каждой новой вещью чувствовал себя немного сильнее и не таким уязвимым.

Габриэль положила бумажник в карман пиджака, и Хоффман проверил его содержимое. Три тысячи швейцарских франков новыми банкнотами. Он снова сел и надел ботинки, а когда встал и еще раз посмотрел на себя в зеркало, с удовлетворением почувствовал себя закамуфлированным. Одежда ничего о нем не рассказывала, и это его устраивало. Глава хеджевого фонда, управляющий акциями стоимостью в десять миллиардов долларов, в наше время вполне мог сойти за простого курьера. В этом отношении, если ни в каком другом, деньги – большие, уверенные деньги, такие, которым не нужно выставлять себя напоказ, – стали демократичными.

В дверь кто-то постучал, и Александр услышал, что его зовет радиолог доктор Дюфор:

– Месье Хоффман? Месье Хоффман, с вами все в порядке?

– Да, спасибо, – крикнул он в ответ. – Я чувствую себя намного лучше.

– Моя смена заканчивается, но я должна вам кое-что сказать.

Хоффман открыл дверь и увидел, что она надела плащ и резиновые сапоги, а в руках держит зонт.

– Вот, результат вашего сканирования. – Она всунула ему в руки бумажку в прозрачном пластиковом футляре. – Я советую вам показать его своему доктору, и как можно скорее.

– Разумеется, я так и сделаю, спасибо.

– Сделаете? – Она скептически на него посмотрела. – Знаете, вы должны.Если у вас что-то не в порядке, оно не пройдет само. Лучше посмотреть своим страхам в лицо, чем позволить им разъедать вас изнутри.

– Значит, вы считаете, что со мной все-таки что-то не так? – Хоффман уловил жалобные нотки в своем дрогнувшем голосе.

– Я не знаю, месье. Необходимо сделать томограмму, чтобы это выяснить.

– А как вы полагаете, что это может быть? – Александр заколебался на мгновение. – Опухоль?

– Нет, не думаю.

– Тогда что?

Он смотрел ей в глаза, пытаясь увидеть в них ответ, но нашел только скуку; видимо, она за свою жизнь множество раз сообщала пациентам плохие новости.

– Возможно, там нет ничего особенного, – проговорила Дюфор. – Но я полагаю, что другое объяснение может включать в себя… я только предполагаю, понимаете? Рассеянный склероз или, может быть, приобретенное слабоумие. Лучше быть готовым. – Она похлопала его по руке. – Сходите к своему доктору, месье. Поверьте мне, больше всего пугает неизвестность.