Текст книги "Звездный десант"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 65 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Капитан Франкель посмотрел на свои руки, опять поднял взгляд на Хендрика.

– Молодой человек, вы находитесь во власти распространенного среди штатских заблуждения. Вы считаете, что старшему офицеру запрещено «заниматься рукоприкладством», как вы выразились. При других обстоятельствах это верно. Скажем, если мы встретимся в театре или магазине, я не больше вашего имею право, пока вы обращаетесь ко мне с должным моему званию и чину уважением, ударить вас по лицу. Но во время выполнения служебных обязанностей правило полностью меняется...

Капитан развернулся в кресле и указал на книги большого формата.

– Вот законы, по которым мы живем. Можете изучить каждый абзац в этих книгах, каждый случай и статью, и вы не найдете ни слова о том, что старший офицер не может заняться «рукоприкладством» или иным способом ударить подчиненного во время несения службы. Хендрик, я могу сломать вам челюсть... и просто отвечу перед старшим по званию за этот случай. Но за вас лично я отвечать не буду. Я могу сделать даже больше. Есть обстоятельства, когда старшему офицеру, сержанту или капралу не просто не запрещено – от него требуется убить офицера ниже себя званием или рядового, без промедления и предупреждения. И его за это не накажут, а поощрят. Например, как пресекшего малодушие перед лицом противника.

Капитан постучал по столу.

– Теперь о стеках. У них два назначения. Во-первых, они отмечают лиц, облеченных властью. Во-вторых, мы ждем, чтобы эти лица применяли их к вам, чтобы поднять вас и держать в тонусе. Стек вреда не приносит, по крайней мере так, как им пользуются, В лучшем случае немного больно. Но они экономят тысячи слов. Скажем, вы не намерены просыпаться, когда объявлен подъем Без сомнения, дежурный капрал мог бы, пресмыкаясь, сказать: «Ну, сладенький мой, очень нужно, да и не желаешь ли завтрак: в постельку?» Это если бы мы могли приставить вам в няньки по капралу на каждую душу. Мы не можем, поэтому капрал просто подстегивает вас и бежит дальше, вы у него не один. Конечно, он мог бы просто дать вам пинка, на что у него имеется законное право. Пинок тоже эффективен. Но генерал, отвечающий за воспитание и дисциплину, думает, что гораздо достойнее, как для вас, так и для капрала, вытянуть соню вдоль спины стеком Я придерживаюсь того же мнения. Не то чтобы ваше или мое мнение бралось в расчет, просто так положено.

Капитан Франкель вздохнул.

– Хендрик, я объясняю вам все это, потому что бессмысленно наказывать человека, если он не знает, почему наказан. Вы были плохим мальчиком Я говорю «мальчиком», потому что вы совершенно очевидно еще не мужчина, хотя и пытаетесь им выглядеть, Удивительно, как вы дотянули до этого этапа тренировок. В свою защиту вам сказать нечего, даже облегчить наказание нечем, вы даже слабого понятия не имеете, в чем заключается солдатская служба. Так скажите мне сами, почему, по-вашему, с вами жестоко обращаются? Я хочу разобраться. Может, даже выяснится нечто такое, что будет говорить в вашу пользу, хотя, скажу честно, я не могу себе этого представить.

Я пару раз украдкой покосился на Хендрика, пока капитан отчитывал его. Каким-то образом эта негромкая, ласковая выволочка действовала сильнее, чем ор сержанта Зима. Лицо Хендрика сменило выражение от возмущенного через удивление в угрюмость.

– Говорите! – резко приказал капитан.

– Ну... ладно, нам. приказали замереть, я бросился на землю и увидел, что лежу на муравейнике. Поэтому я поднялся на четвереньки, чтобы отползти в сторону, и тут меня ударили сзади, сбили на землю, и сержант заорал на меня... тут я вскочил и дал ему, а он...

– СТОП!

Капитан Франкель так и взвился над креслом. Он будто стал ростом футов в десять, хотя вряд ли выше меня. Он яростно воззрился на Хендрика.

– Вы... ударили... вашего... непосредственного... командира?

– Ну да, я же сказал. Но он первый начал. Сзади, я даже не видел его. Я никому такого не спускаю. Я дал ему, и тогда он снова меня ударил, а потом...

– Молчать!

Хендрик запнулся. Потом добавил:

– Я хочу избавиться от этой вшивой формы.

– Это мы таки устроим,—ледяным тоном пообещал Франкель.– И очень быстро.

– Просто дайте мне лист бумаги. Я увольняюсь.

– Минуточку. Сержант Зим.

– Слушаю, сэр.

За долгое время Зим не сказал ни единого слова. Просто стоял там, вперив взгляд в стенку перед собой, и не двигался, только желваки по скулам ходили. Я пригляделся к нему и увидел, что у него и вправду синяк под глазом. Хендрик здорово его достал. Но сержант ничего не сказал об этом, а капитан Франкель не спрашивал; может быть, командир предположил, что Зим на дверь наткнулся и сам потом расскажет, если захочет.

– Были соответствующие статьи вывешены для общего доступа, как предписывается?

– Так точно, сэр. Вывешены для ознакомления, их читают каждое воскресенье утром.

– Я знаю. Просто спросил для протокола.

Перед церковной службой каждое воскресенье нас выстраивают и зачитывают статьи из Устава вооруженных сил. А потом вывешивают на доске объявлений вместе с приказами. Никто на них внимания не обращает, просто еще один вид муштры, лучше поспать, пусть стоя. Но одну вещь мы заметили и назвали ее «тридцать один способ расшибиться вдребезги». В конце концов, инструктора неусыпно следили за тем, чтобы все эти статьи и уложения мы почувствовали на собственном заду. «Расшибиться вдребезги» – это очередная затертая шутка, вроде «побудочной смазки» или «утренней молотьбы». Это тридцать один серьезный проступок. То и дело кто-нибудь хвастал или обвинял соседа в том, что нашел тридцать второй способ. Обычно речь шла о чем-то нелепом или неприличном.

Нападение на старшего по званию...

Как-то вдруг мне стало совсем не смешно. Ударил Зима? И за это парня повесят? Ну да, почти каждый в роте замахивался кулаком на сержанта Зима, некоторым даже удавалось ударить... когда он занимался с нами рукопашным боем. Он брался за нас после всех инструкторов и когда мы начинали задирать нос и считать, что все умеем. Тогда он брался наводить на нас лоск. Да я сам однажды видел, как Судзуми так врезал ему, что вчистую нокаутировал. Бронски вылил на сержанта ведро воды, Зим поднялся, ухмыльнулся, пожал японцу руку – и зашвырнул Судзуми аж за горизонт.

Капитан Франкель огляделся по сторонам, дал мне знак подойти.

– Вы. Свяжитесь со штабом полка.

Я так и сделал, путаясь в собственных пальцах, и отошел, когда на экране появилось лицо офицера.

– Адъютант,– буркнул офицер.

– Командир второго батальона обращается к командиру полка,– отчеканил Франкель.– Я требую и прошу прислать офицера для заседания трибунала.

– Когда он тебе нужен, Ян? – спросили с экрана.

– Как только, так сразу.

– Сейчас Я уверен, Джейк в штабе. Статья и имя?

Капитан Франкель назвал Хендрика и процитировал номер статьи. Офицер на экране присвистнул и помрачнел.

– Мы живо, Ян. Не смогу дозвониться до Джейка, сам приеду, только Старика извещу.

Капитан Франкель повернулся к Зиму:

– Те, что с вами,– свидетели?

– Так точно, сэр.

– Командир полувзвода видел?

Зим на секунду замялся.

– Думаю, да, сэр.

– Сюда его. Есть там кто-нибудь в скафандре?

– Да, сэр.

Зим подошел к аппарату, а Франкель тем временем обратился к Хендрику:

– Каких свидетелей вы можете назвать в свою защиту?

– Да не нужны мне никакие свидетели, он знает, что сделал! Просто дайте мне лист бумаги – я убираюсь отсюда.

– Все в свое время.

И по мне, время наступило быстро. Меньше чем через пять минут прискакал капрал Джонс в офицерском скафандре, волоча в лапах капрала Махмуда. Он выгрузил Махмуда и попрыгал прочь, как раз к появлению лейтенанта Спиексмы.

– Добрый день, кэп. Обвиняемый и свидетели здесь?

– Все здесь. Бери стул, Джейк.

– Запись пошла?

– Уже.

– Отлично. Хендрик, шаг вперед.

Хендрик послушался, хотя был озадачен, да и нервы у него стали сдавать.

– Полевой трибунал созван по приказу майора Ф.К. Мэллоя, командира третьего учебного полка, лагерь Артура Карри, приказ номер четыре, согласно Уставу вооруженных сил, Земная Федерация. Офицер, представляющий обвинение: капитан Ян Франкель, мобильная пехота, занимающий должность командира второго батальона, третьего полка. Судья: лейтенант

Жак: Спиексма, мобильная пехота, занимающий должность командира первого батальона, третьего полка. Обвиняемый: Хендрик Теодор К., рядовой РР-семь-девять-шесть-ноль-девять-два-четыре, статья девять-ноль-восемь-ноль. Обвинение: нападение на старшего по званию в условиях, приравненных к боевым

Я поразился, как все быстро происходило. Я вдруг оказался назначен «судебным чиновником» и должен был выводить свидетелей и извещать их. Я слабо представлял, как буду «выводить» сержанта Зима, если тому не захочется, но сержант только глянул на Махмуда и двух наших ребят, и все они оказались снаружи, так, что ничего не могли слышать. Зим отошел в сторону и стал просто ждать, Махмуд опустился на корточки и скрутил сигаретку, но его вызвали первым, так что курево было отложено на потом Не прошло двадцати минут, а все три свидетеля были опрошены, все рассказали ту же историю, что и Хендрик. Зима не вызывали вообще.

– Хотите устроить перекрестный допрос свидетелей? – спросил у Хендрика лейтенант Спиексма.– Суд поможет вам, если пожелаете.

– Нет.

– Стоять «смирно» и говорить «сэр», когда обращаетесь к судье.

– Нет, сэр,– Хендрик подумал и добавил – Мне нужен адвокат.

– Устав не разрешает иметь представителя на трибунале. Хотите дать показания в свою защиту? Вы не обязаны этого делать, тогда суд ограничится предоставленными уликами и не будет принимать во внимание ваш отказ. Но должен предупредить, что любые ваши показания могут быть использованы против вас и что вы не можете подвергаться перекрестному допросу.

Хендрик пожал плечами:

– Мне нечего сказать. Что толку?

– Суд повторяет: хотите ли вы дать показания в свою защиту?

– Э... нет, сэр.

– Суд должен задать вам один процедурный вопрос. Были ли вы ознакомлены со статьей, по которой вас обвиняют, до того, как совершили предусмотренное в ней преступление? Можете отвечать «да», или «нет» или не отвечать вообще. Но вы несете ответственность за ложные показания по статье девять-один-шесть-семь.

Обвиняемый молчал.

– Хорошо. Суд зачитает вам вслух статью, по которой вас обвиняют, а потом вновь вернется к вопросу. «Статья девять-ноль-восемь-ноль: Каждый служащий вооруженных сил, который ударит или нападет или предпримет попытку ударить или напасть...»

– Да, я думаю, нам зачитывали. Нам каждое воскресенье читают подобную чушь. У них там целый список, чего нельзя делать.

– Была или не была эта статья зачитана вам?

– Н-ну... да, сэр. Была.

– Отлично. Отказавшись свидетельствовать в свою пользу, желаете ли вы тем не менее заявить о каких-либо смягчающих вашу вину обстоятельствах?

– Сэр?

– Хотите ли рассказать суду что-нибудь об инциденте? Какие-либо обстоятельства, которые, по вашему мнению, могли бы представить в ином свете уже данные показания? Есть ли что-нибудь, смягчающее ваше преступление? Например, вы были больны, находились под влиянием наркотиков или медикаментов. Вы не находитесь под присягой, вы можете сказать все, что вам поможет. Суд пытается выяснить следующее: не заставляет ли что-либо в этом деле считать, что с вами поступили несправедливо? Если так, то что именно?

– Да? Разумеется, несправедливо! Все тут несправедливо! Он первым меня ударил! Вы же слышали, все говорят, что он первый начал!

– Еще что-нибудь?

– Э? Нет, сэр. А что, недостаточно?

– Разбирательство окончено. Рядовой Теодор К. Хендрик, шаг вперед!

Лейтенант все это время стоял, теперь поднялся и капитан Франкель. Вдруг стало холодно.

– Рядовой Хендрик, вы признаны виновным в предъявленном вам обвинении.

У меня скрутило желудок. Неужели они все-таки... они собираются сделать из Теда Хендрика «Дэнни Дивера». Еще сегодня утром я завтракал рядом с ним.

Пока я боролся с тошнотой, лейтенант продолжил..:

– Суд приговаривает вас к десяти ударам плетью и увольнению с резолюцией: «За нарушение Устава».

Хендрик сглотнул

– Я хочу уволиться!

– Суд не дает вам разрешения на увольнение. Суд хочет добавить, что к вам применено столь мягкое наказание исключительно потому, что данный суд не уполномочен наказывать вас строже. Представитель обвинения настаивал на проведении трибунала этого уровня по неназванным причинам. Будь на его месте генерал, за то же преступление по представленным уликам вас приговорили бы к повешению за шею, пока не умрете. Вам очень повезло: офицер, властью которого вы преданы трибуналу, обошелся с вами весьма милосердно,– лейтенант Спиексма помолчал.– Приговор будет приведен в исполнение, как только офицер, созвавший трибунал, подаст рапорт о случившемся. Заседание окончено. Увести обвиняемого и взять его под стражу.

Последняя фраза была адресована мне, но мне не пришлось делать что-то особенное, разве что позвонил в караулку и вызвал наряд, а потом получил с них расписку за Хендрика.

Днем капитан Франкель отослал меня к врачу, а тот сказал, что я годен нести службу. Я вернулся в свое отделение как раз воврел!я, чтобы переодеться, выйти со всеми вместе на поверку и получить от сержанта Зима взбучку за пятна на кителе.

У него самого было пятно побольше моего – вокруг глаза,– но я не стал об этом упоминать.

Кто-то установил на плацу большой столб позади того места, где обычно стоял адъютант. Когда дошло время до зачитывания приказов, вместо обычных дневных распоряжений огласили приговор трибунала над Хендриком.

Потом его вывели под конвоем двух вооруженных часовых и со скованными впереди руками.

Я еще ни разу не видел порки. Дома, разумеется, случались публичные наказания, перед федеральным центром, но отец строго-настрого запретил мне подходить близко. Один раз я попытался нарушить его приказ... но порку отложили, а больше я не предпринимал попыток.

И одного раза было много.

Охрана подняла Хендрику руки и зацепили наручники за крюк на столбе. Затем сорвали с Теда рубашку, она была как-то так устроена, что снялась сразу, а майки под ней не было. Адъютант отрывисто произнес:

– Привести приговор в исполнение.

Вперед с хлыстом в руке вышел капрал-инструктор из другого батальона. Начальник стражи начал считать.

Он считал очень медленно, пять секунд между ударами, а казалось – дольше. Тед даже не пикнул до третьего удара, потом всхлипнул

Следующее, что я помню,– это то, что я смотрю на капрала Бронски. Он лупит меня по щекам и пристально вглядывается мне в лицо. Он прекратил меня бить и спросил:

– Пришел в норму? Ладно, становись в строй. Живо, сейчас скомандуют смотр.

После смотра мы побрели в расположение роты. Я не смог проглотить и куска, да и многие ребята – тоже.

Никто и слова не сказал о моем обмороке. Позднее я выяснил, что я был не одинок, сознание потеряли еще пара дюжин человек.

6

То, за что мы не платим, мы не ценим... и потому, как

это ни странно, столь бесценный дар, как СВОБОДА,

не ценится достаточно высоко.

Томас Пэйн

Ночью, после того как Хендрика с позором вышибли, я пал так низко, что дальше в лагере Артура Карри просто некуда. Я не сумел уснуть. Надо пройти через учебку, чтобы полностью оценить, насколько потрясен должен быть новобранец, чтобы ворочаться без сна на койке. Но на учениях днем я не был, так что устать мне было не с чего, да и плечо побаливало, хотя врач выставил меня из медчасти с резолюцией «Годен»; в голове крутились строчки из маминого письма, а стоило закрыть глаза, как я слышал щелканье хлыста и видел Теда, обвисшего возле позорного столба.

На шевроны мне было плевать. Вообще все вдруг потеряло значение, потому что я твердо решил уволиться. Если бы не время за полночь и отсутствие под рукой бумаги и ручки, я бы уже был гражданским.

Тед совершил крупную ошибку, и понадобилось ему от силы полсекунды. И вышло все действительно случайно. Пусть он ненавидел службу – кто ж ее любит? – он очень хотел выслужить свой срок и получить гражданские права; Тед собирался стать политиком, постоянно об этом говорил. «Нужно кое-что изменить – вот увидите!»

Что ж, теперь дорога в политику ему закрыта. На секунду расслабился – все, крышка!

Если с ним произошло такое, со мной тоже может. Что, если я тоже оступлюсь? Завтра или на следующей неделе? Даже не дадут уйти самому... дадут пинка под барабан и с исполосованной спиной.

Самое время признать, что я ошибался, а отец был прав, самое время найти лист бумаги и отправляться домой, чтобы сказать отцу, что я готов ехать в Гарвард, а затем заниматься бизнесом – если он все еще хочет доверить мне дела. Самое время пойти к сержанту Зиму... с самого утра взять и пойти к нему и сказать, что с меня хватит. Но это утром, потому что будить сержанта Зима не ради чего-то экстренного (что он посчитает экстренным), а по ерунде... поверьте мне, не стоит! Только не сержанта Зима.

Сержант Зим...

Он беспокоил меня не меньше, чем Тед. После того как трибунал был окончен и Теда увели, сержант задержался и сказал капитану Франкелю:

– Прошу разрешения обратиться к командиру батальона, сэр.

– Обращайтесь. Все равно я хотел перекинуться с вами парой фраз. Садитесь.

Зим зыркнул на меня незаплывшим глазом, капитан тоже на меня посмотрел, и мне не надо было говорить, чтобы я вышел. Я испарился. В приемной никого не было, только парочка штатских писарей. Я не осмелился уйти далеко, потому что мог понадобиться капитану. Я отыскал стул и сел.

Сквозь перегородку, к которой я приткнулся затылком, мне было все слышно. Батальонный штаб был все-таки постройкой, а не палаткой, раз в нем размещалось стационарное оборудование. Но и зданием в прямом смысле он тоже не был. Барак с тонкими, как бумага, перегородками. Солшеваюсь, чтобы штатские что-то слышали, поскольку сидели в наушниках, согнувшись над пишущими машинками. Кроме того, им было плевать. Я не хотел подслушивать. Э-э... может быть, все-таки хотел

Зим сказал:

– Прошу перевода в боевую часть, сэр.

Франкель ответил:

– Не слышу тебя, Чарли. Опять ухо барахлит.

Зим:

– Я серьезно, сэр. Эта служба не для меня.

Франкель, раздраженно:

– Прекрати скулить, сержант. Подожди, по крайней мере когда мы будем вне службы. Ну, что стряслось?

Зим выдавил:

– Капитан, мальчишка не заслужил плетей.

– Разумеется, не заслужил,– отозвался Франкель.– Ты знаешь, кто виноват. И я это знаю.

– Так точно, сэр. Знаю.

– Ну и?.. А еще ты лучше меня знаешь, что на этой стадии мальчишки – что дикие звери. Ты знаешь, когда безопасно поворачиваться к ним спиной, а когда нет. И ты знаешь установку и приказ по поводу статьи девять-ноль-восемь-ноль – никогда не давай им шанса нарушить статью. Конечно, кто-то из них попытается; если бы они не были агрессивными, то не годились бы для мобильной пехоты. В строю они послушны; вполне безопасно повернуться к ним спиной, когда они едят, спят или сидят на хвостах и слушают лекцию. Но выведи их на полевые учения, у них подскакивает адреналин, и они взрывоопасны, как гремучая ртуть. Тебе это известно, инструкторам это известно; тебя обучали – и научили! – быть начеку, гасить поползновения в зародыше. Так объясни мне, каким это образом новобранец-недоучка навесил тебе фингал под глаз? Он не должен был даже пальцем тебя тронуть; ты должен был выбить из него дурь вместе с духом, как только заметил, куда он нацелился. Форму теряешь?

– Не знаю,– пробормотал Зим.– Наверное...

– Если так, то к боевой части тебя и подпускать нельзя. Но это не так. Или не было так три дня назад, когда мы с тобой работали. Где ты дал маху?

Зим ответил не сразу.

– Наверное, пометил его как безопасного.

– Таких не бывает.

– Так точно, сэр. Но он так старался, так хотел выслужить срок... У него никаких способностей, но он просто из кожи вон лез. Наверное, у меня подсознательно получилось,– Зим помолчал и добавил: – Наверное, потому что он мне нравился.

Франкель фыркнул:

– Инструктору любовь не положена.

– Знаю, сэр. Так вышло. Они – прекрасные ребятишки, все отбросы мы уже сплавили. У Хендрика только один недостаток, не считая неуклюжести. Он думает, что ему известны ответы на все вопросы, Это ничего, я сам таким был в его годы. Шушеру мы отправили по домам, а те, кто остался,– энергичны, всегда готовы и всегда начеку, словно элитные щенки колли. Из них многие станут солдатами.

– Так вот в чем дело. Он тебе понравился... поэтому ты во-время его не оборвал, он пошел под трибунал, получил хлыста и был уволен за нарушение Устава.

– Видит небо, я бы хотел, чтобы это меня выпороли, сэр,– честно заявил Зим.

– В очереди подождешь, я все-таки старше тебя по званию. Как, по-твоему, я чувствую себя последний час? Чего, по-твоему, я боялся больше всего с той минуты, как ты ввалился сюда с фонарем под глазом? Я же все сделал, чтобы обойтись административным наказанием, так ведь нет, этому дурашке приспичило трепать языком! Никогда бы не подумал, что он настолько туп, чтобы так вот взять и все выложить: я, мол, полез с кулаками на сержанта... Ты должен был дать ему пинка, чтобы летел отсюда и до дома, еще неделю назад... а не нянчиться с ним, пока он не влез в неприятности. Но он таки ляпнул при мне, при свидетелях и вынудил меня дать делу ход. Никакой возможности пропустить мимо ушей, избежать трибунала... пришлось разгрести кучу, принять лекарство и получить еще одного гражданского, который до конца дней своих будет зол на нас. Его нужно было выпороть, и ни ты, ни я не могли подставить свои спины вместо него, даже если виноваты мы с тобой. Потому что полк должен видеть, что происходит, когда нарушают статью девять-ноль-восемь-ноль. Вина наша, а шишки – ему.

– Вина только моя, капитан. Поэтому я и прошу перевести меня. Э-э... сэр, так будет лучше для части. По-моему.

– По-твоему, да? Что лучше для батальона, решаю я, а не ты, сержант. Чарли, как ты думаешь, кто в свое время устроил так, что тебя перевели сюда? И почему? Что было двенадцать лет назад? Ты был капралом, помнишь? Где ты был?

– Сами знаете, капитан, здесь, посреди этих богом забытых прерий, и хотел бы я никогда сюда не возвращаться!

– Не ты один. Но так уж случилось, что самое важное и деликатное задание в армии – превращать не поротых юных щенят в солдат. Кто был худшим не поротым щенком в твоем подразделении?

Зим опять замялся.

– Я бы не сказал, что это были вы, капитан...

– Не сказал бы? Ты хотя бы для приличия задумался, что ли, прежде чем назвать мое имя. Я ненавидел тебя до тошноты, «капрал» Зим.

Ответил сержант удивленно и даже обиженно:

– Правда, капитан? А мне вы даже нравились...

– И что? Ладно, ненависть инструкторам тоже не положена. Ненавидеть их нельзя, любить их нельзя, мы обязаны их учить. Значит, я тебе нравился, да? М-да, ты выражал свою любовь довольно странными способами. И до сих пор нравлюсь? Можешь не отвечать, мне все равно... нет, не так, я не хочу знать, изменились твои чувства или нет. Это не важно. Тогда я тебя презирал, спал и видел, как бы тебе насолить. Но ты всегда был наготове, так и не дал мне шанса нарушить девять-ноль-восемь-ноль. И я в армии только благодаря тебе. Теперь займемся твоим прошением. Когда-то ты все время отдавал мне один и тот же приказ. Его я ненавидел пуще всего остального, что ты делал или говорил. Помнишь его? А теперь моя очередь отдать его тебе. «Солдат, заткни пасть и воюй!»

– Слушаюсь, сэр.

– Не уходи пока От этого проклятого случая не одни убытки. Любая учебная часть нуждается в суровом уроке относительно девять-ноль-восемь-ноль, мы оба это знаем. Думать они еще не умеют, читать не хотят и редко слушают, зато видеть не разучились. И несчастье юного Хендрика может спасти многих его товарищей от повешения за шею, пока они не сдохнут, не сдохнут, не сдохнут! Но мне жаль, что наглядный урок пришлось провести в моем батальоне, и второго мне не надо. Соберешь инструкторов и предупредишь их. Примерно двадцать четыре часа наши ребятишки еще будут в шоке. Затем замкнутся, напряжение возрастет. В четверг или пятницу кто-нибудь из ребят, готовых на вылет, начнет думать, что Хендрика наказали не строже, чем пьяного водителя. Им придет в голову, что десять плетей стоят того, чтобы двинуть кулаком инструктора, которого они не любят больше всего. Сержант, этот удар до цели дойти не должен! Понял меня?

– Так точно, сэр.

– Я хочу, чтобы инструктора были в восемь раз осторожнее прежнего. Я хочу, чтобы они сохраняли дистанцию, хочу, чтобы отрастили глаза на затылке. Хочу, чтобы были бдительны, как мышь на кошачьей вечеринке. Бронски... с ним поговори особо, у Бронски есть тенденция... относиться по-братски.

– Бронски я подтяну, сэр.

– Ну смотри. Потому что когда следующий пацан замахнется на инструктора, его порыв пресечь надо немедленно. Отключить его, а не заткнуть, как сегодня. Парень должен лежать хладным трупом и даже пальцем инструктора не коснуться, или я лично вышвырну такого инструктора за некомпетентность. Вбей им мои слова в головы. Инструктора должны втолковать нашим детишкам, что нарушать девять-ноль-восемь-ноль не просто дороже, а что ее нарушить невозможно. Что даже попытка закончится отключкой, вывихнутой челюстью да ведром воды на голову, и больше ничем.

– Так точно, сэр. Будет сделано.

– Да, лучше пусть это будет сделано. Я не только выставлю промахнувшегося инструктора, я лично провожу его в прерию и навешаю по мозгам... потому что не хочу, чтобы еще одного из моих мальчишек привязывали к позорному столбу за ошибку его учителя. Вольно.

– Есть, сэр. Всего хорошего, капитан.

– Что уж тут хорошего. Чарли...

– Да, сэр.

– Если ты не слишком занят сегодня вечером, прихвати накладки и мягкие тапки и заходи в офицерский клуб. Повальсируем. Скажем, часов в восемь.

– Слушаюсь, сэр.

– Да это не приказ, Чарли, просто приглашение. И если ты действительно потерял форму, может, мне повезет навешать тебе плюх.

– Э, капитан не хочет заключить небольшое пари?

– Просиживая штаны за столом и продавливая кресло? Да ни за что! Разве что закатаем тебе одну ногу в цемент. Серьезно, Чарли, день был вшивый, а перед тем, как станет лучше, будет только хуже. Если мы с тобой пропотеем и обменяемся парой шишек, то, наверное, сможем сегодня уснуть спокойно вопреки всем маменькиным сынкам в мире.

– Я приду, капитан. Не перегружайте желудок за ужином, мне ведь тоже надо снять напряжение.

– Я на ужин вообще не пойду. Буду сидеть здесь и потеть над рапортом. Наш комполка великодушно возжелал видеть его сразу после своего ужина. А я по вине некоего типа, не будем называть его имени, уже опоздал часа на два. Так что и на вальс я слегка припоздаю. Проваливай отсюда, Чарли, не мешай мне. Еще увидимся.

Сержант Зим появился в приемной так внезапно, что я едва успел наклониться и спрятаться за конторкой, где я и сидел, пока он не прошагал мимо. Капитан Франкель уже кричал:

– Ординарец! Ординарец! ОРДИНАРЕЦ!!! Почему я должен повторять трижды? Имя? Наряд вне очереди по полной программе. Найдите командиров рот «Е», «Ф» и «Джи», передайте им мой привет и пожелание видеть их перед вечерней поверкой. Затем бегом в мою палатку, доставьте сюда чистую униформу, фуражку, личное оружие, планки. Я сказал: планки. А не медали! Оставите все здесь. Затем отправляйтесь к врачу, чесаться этой рукой вы можете, я сам видел, значит, плечо у вас не болит. До сигнала тридцать минут. Бегом!!!

Я успел все... отловив двух ротных в инструкторской душевой (ординарец имеет право входить по делам службы куда угодно), а третьего в его кабинете. Приказы только с виду кажутся невыполнимыми, потому что они почти невыполнимы. Я раскладывал капитанский китель, когда прозвучал сигнал к вечернему медосмотру. Не поднимая головы, Франкель прорычал

– Отложить наряд. Вон отсюда.

И я попал домой как раз вовремя, чтобы увидеть последние часы Теда Хендрика в мобильной пехоте и схлопотать еще один наряд вне очереди за «две неопрятности во внешнем виде».

Так что ночью во время бессонницы мне было о чем подумать. Я знал, что работа сержанта Зима не из легких, но мне никогда не приходило в голову, что он может быть иным, а не уверенным и самодовольным. Он выглядел таким довольным собой и всем, что делал, был, казалось, в согласии окружающим его миром

Мысль о том, что этот неуязвимый робот может чувствовать, что потерпел неудачу, может так глубоко ощущать свой личный позор, что готов сбежать из части, затеряться среди ярких людей и утверждать, что «так будет лучше для подразделения», потрясла меня куда сильнее, чем порка Теда.

А еще капитан с ним согласился... в том смысле, что сержант допустил серьезный промах, да еще носом ткнул, отчитал как следует. Ну и дела! Сержантов не жрут с потрохами, это они всех жрут. Закон природы.

Но следовало признать, что взбучка, которую получил и проглотил сержант Зим, была такой унизительной и испепеляющий, что все, что до этого я слышал от сержанта (или случайно подслушивал), показалось мне объяснением в любви. А ведь капитан даже голоса не повысил.

Инцидент был настолько абсурден, что я никогда о нем никому не рассказывал.

И сам капитан Франкель... Офицеров мы вообще не часто видели. Они показывались на вечерней поверке, являясь прогулочным шагом в самый последний момент, и не делали ничего, что могло бы выжать хоть одну каплю пота. Раз в неделю они проводили осмотр, выдавая замечания частного характера в адрес сержантов, содержание обычно выражало их печаль по поводу кого угодно, только не их самих. А еще каждую неделю они решали, чья рота завоевала честь нести караул у знамени полка. Помимо этого они вдруг являлись с внезапными инспекциями, отутюженные, чистенькие, пахли одеколоном и держались отчужденно, а потом вновь исчезали.

Ну, и один или двое сопровождали нас на марш-бросках, а два раза капитан Франкель продемонстрировал, что такое la savate. Но в целом офицеры не работали – не работали по-настоящему,– и жизнь их была сладка, потому что сержанты были под ними, а не над.

Но выходило, что капитан Франкель работал так, что ему и поесть было некогда, был чем-то занят, да так, что жаловался на недостаток физических упражнений и собирался потратить на них свободное время.

А что касается тревог, так случай с Хендриком его волновал больше, чем сержанта Зима. А ведь он даже в лицо Хендрика не знал, был вынужден спрашивать, как его зовут.

У меня появилось неприятное ощущение, что я нисколько не разбираюсь в природе мира, в котором живу, и что каждая часть его сильно отличается от того, чем выглядит. Вроде как узнать, что твоя родная мать – вовсе не та женщина, которую ты знал всю свою жизнь, а незнакомка в резиновой маске.

Но в одном я уверен: я не желал выяснять, на что в действительности похожа мобильная пехота. Если она неприветлива даже для своих и. о. господа Бога – сержантов и офицеров, что же говорить о Джонни! Как можно не наделать ошибок в службе, которую не понимаешь? Я не хочу быть повешенным за шею, пока не умру, не умру, не умру! Я даже не хочу на собственной шкуре узнать, что такое порка, даже если доктор будет следить, чтобы мне не причинили настоящего вреда. В нашей семье никого никогда не пороли, разве что в школе шлепали, вот и все. Но это не одно и то же. Ни по отцовской линии, ни по материнской в нашей семье преступников не было, даже обвиняемых. Мы были почтенной семьей, вот только гражданских прав не имели, но отец всегда считал, что в гражданских правах нет ничего почетного, одно лишь бессмысленное тщеславие. Но если меня выпорют, его, наверное, удар хватит.