Текст книги "Звездный десант"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 65 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

И вот с такими прекрасными данными планета едва-едва сползла со стартовой линии. Понимаете ли, ей не хватает мутаций. Санктуарий обделен уровнем естественной радиации по сравнению с Землей.

Типичные и самые развитые растения здесь – весьма примитивные гигантские папоротники; вершиной жизненной формы являются протонасекомые, которые даже колонии образовывать не умеют. Я не говорю о перевозке земных растений и животных – наш материал запросто пододвинул бы местных в сторону.

Эволюция стояла почти на нуле из-за недостатка радиации, условий для мутаций не было*, поэтому местные формы жизни не имели шанса на развитие и не были готовы к конкуренции. Генетический рисунок сохранялся уже долгое время; никто не адаптировался. Так можно тысячелетиями разыгрывать одну за другой партии в бридж с одной и той же сдачи без малейшей надежды получить иной расклад.

Пока местная жизнь занималась сама собой, мы на нее внимания не обращали: идиоты в собственном соку, что тут говорить. Но как только на планету попали соперники, привыкшие к более высокой радиации, аборигены вышли в тираж.

В общем, все – в пределах школьного учебника по биологии... но один высоколобый ученый с исследовательской станции однажды навел меня на мысль, о которой я не задумывался.

Что же будет с людьми, колонизировавшими Санктуарий?

Не проезжими, вроде меня, а колонистами, которые живут здесь, многие тут родились, и их потомки будут жить здесь энное количество поколений. Человеку отсутствие радиации ничем не грозит; так даже безопаснее – например, здесь неизвестна лейкемия и некоторые формы рака. Кроме того, здешняя экономическая ситуация – просто класс. Если засеваешь земной пшеницей поле, то о сорняках можешь забыть. Пшеница забьет их всех.

Но потомки колонистов не будут эволюционировать. Вообще. Тот парень со станции сказал мне, что время от времени будут случаться небольшие мутации, новая кровь от иммигрантов и естественного отбора. Но по сравнению с тем, что происходит на Терре и любой другой обычной планете, они не пойдут ни в какое сравнение. Так что же произойдет? Останутся ли они замороженными на нынешнем уровне, пока остальная человеческая раса прошагает мимо них, как мимо живых ископаемых, питекантропов космического века?

Или колонисты озаботятся судьбой своих потомков и станут облучать себя нужной дозой радиации, для блага будущих поколений примирившись с опасностью получить выше нормы?

Тот малый предсказал, что колонисты ничего не будут делать. Он заявил, что представители человеческой расы слишком эгоцентричны, слишком сосредоточены на себе, чтобы беспокоиться о будущем. Он сказал: человек просто не способен подумать о том, что недостаток радиации плохо скажется на потомстве. Ведь все это будет в далеком будущем, эволюция работает медленно даже на Терре, возникновение новых особей – вопрос многих-многих тысяч лет.

Я не знаю. Да о чем тут говорить, я и про себя-то даже почти никогда не знаю заранее, как сам поступлю; так как же мне предсказывать поступки целой колонии незнакомых мне людей? В одном я уверен: со временем Санктуарий заселят. Либо мы, либо жуки. Или кто-то другой. Это потенциальная утопия, и если учесть бедность этого сектора галактики планетами, примитивным местным формам жизни Санктуарий не достанется.

Тут уже сейчас приятно, и проводить здесь увольнительные во многом лучше, чем на Терре. Во-вторых, здесь много штатских, больше миллиона, и это не самые плохие гражданские. Они знают, что идет война. Больше половины из них работают либо на базе, либо в военной промышленности; остальные производят продукты питания и продают их флоту. Можно сказать, они заинтересованы в войне, но каковы бы ни были причины, они уважают форму и тех, кто ее носит. Даже наоборот. Если десантник заходит в лавку, хозяин обращается к нему с почтительным «сэр!», и это искренне, даже если собирается всучить ерунду за бешеную цену.

А, во-первых, половина этих штатских – женщины.

Нужно очень долго находиться в рейде, чтобы полностью оценить это обстоятельство. Нркно с нетерпением ждать своей очереди идти на пост и стоять два часа из каждых шести спиной к переборке номер тридцать, навострив уши, чтобы услышать звук женских голосов. Не знаю, может, на кораблях с мужским экипажем полегче... но я выбираю «Роджер Янг». Это здорово – знать, что те, за кого ты дерешься, существуют в действительности, что они – не плод твоего воображения.

Кроме прекрасных пятидесяти процентов гражданских примерно сорок процентов федеральных служащих на Санктуарии – тоже женщины. Сложите все вместе и получите самый прекрасный способ исследовать вселенную.

Ну и помимо этих неоспоримых преимуществ, здесь заботятся о том, чтобы увольнение не прошло впустую. У большинства штатских, похоже, по две работы; у них темные тени под глазами, потому что всю ночь девочки не спят, развлекая армейских. На Черчилль-роуд, которая ведет от базы в город, по обе стороны стоят заведения, предназначенные для безболезненного отделения человека от его денег, которые ему все равно больше не на что потратить, а также для приятного времяпрепровождения, развлечения и музыки.

Если ты сумел миновать эти ловушки по причине наступившего безденежья, то в городе имеется множество не менее замечательных мест (в том смысле, что девушки там тоже имеются), предоставленных нам в бесплатное пользование – как клуб в Ванкувере, только здесь нам рады еще больше.

Санктуарий, и особенно город Эспириту Санто, показался мне таким идеальным местом, что я стал подумывать, а не остаться ли здесь, когда закончится срок моей службы. В конце концов, меня не волновали будут ли мои потомки (если таковые найдутся) через двадцать пять тысяч лет, начиная с сегодняшнего дня, шевелить зелеными щупальцами, как все приличные аборигены, или у них будет тот же набор конечностей, что у меня. Разговорами про пониженную радиацию меня не запугаешь. По мне, если оглядеться по сторонам, человеческая раса добралась до своей вершины.

Без сомнения, джентльмен-бородавочник того же мнения о бородавочнице-леди, что и я о женщине, а раз так, то оба мы искренни.

Были тут и иные возможности для отдыха. С особенным удовольствием вспоминаю тот вечер, когда столик Разгильдяев вступил в дружескую дискуссию с группой матросов (не с «Роджера Янга»), сидевших за соседним столом. Дебаты получились вдохновенные, немного шумные, а потом пришла полиция и прекратила спор посредством парализаторов, как раз когда мы разогревались для контраргумента. Последствий не было, разве что за мебель пришлось заплатить. Комендант базы держался мнения, что солдату в увольнении позволена некоторая свобода, дабы отдохнуть от постоянного выбора самого подходящего из «тридцати одного способа расшибиться вдребезги».

Казармы тоже были нормальные – без изысков, но удобные, а раздаточная в столовой работала двадцать пять часов в сутки, причем всю работу выполняли гражданские. Ни побудок, ни отбоя; собственно, ты в увольнении и можешь вообще не возвращаться в казарму. Впрочем, я возвращался всегда, потому что казалось нелепым тратить деньги на отель, когда тут чисто, матрас мягкий, а деньгам найдется лучшее применение. Да и дополнительный час в сутках – тоже неплохо. Девяти часов хватает с избытком, а потом целый день свободен. Я начал отсыпаться, как только завершилась операция «Жучиный дом».

Нам было ничуть не хуже, чем в отеле. Мы с Асом заняли комнату на двоих в секции для младшего комсостава. Как-то утром, когда увольнение, к сожалению, уже близилось к завершению, я как раз намеревался доспать до местного полдня, когда Ас принялся трясти мою койку.

– Подъем, солдат! Жуки атакуют!

Я сказал ему, куда он может засунуть жуков.

– Ну-ка, живо, ножки на землю! – настаивал он.

– No dinero.

Вечером раньше я был на свидании с химиком (конечно же, с женщиной и притом очаровательной) с исследовательской станции. На Плутоне она познакомилась с Карлом, и тот написал мне письмо, чтобы я встретился с ней, если окажусь когда-нибудь на Санктуарии. У девицы были рыжие волосы, тонкая талия и дорогие вкусы. Очевидно, Карл наболтал ей, что у нас денег больше, чем полезно для здоровья, поскольку она решила, что ночь – подходящее время для знакомства с местным шампанским Я не стал подводить Карла и не сказал, что у меня только жалованье десантника; я купил девочке вино, а сам пил то, что здесь называлось (хотя и не пахло) свежевыжатым ананасовым соком. В результате мне пришлось идти домой пешком, потому что такси даром не возят. Но вечер того стоил. В конце концов, что такое деньги? Я хочу сказать: «жучьи» деньги.

– Без проблем,– отозвался Ас.– Я подкину, мне вчера повезло. Наткнулся на одного флотского, не ведающего о теории вероятности.

Ну, пришлось мне встать, побриться, принять душ, и мы отправились пожевать. Взяли по полдюжины сваренных вкрутую яиц и чего-то вроде картошки, а еще ветчины, и горячих оладий, и так далее, и так далее, а потом пошли в город, чтобы чего-нибудь поесть. Топать в пыли по Черчилль-роуд было жарко, и Ас надумал заскочить в кантону. Я решил посмотреть, может быть, у них ананасовый сок будет из настоящих ананасов. Как же, жди, зато он был холодный. Что ж, нельзя получить все сразу.

Мы немного поговорили об этом, и Ас заказал еще по одной. Я рискнул попробовать сок из клубники – то же самое. Ас уставился в свой стакан, потом сказал:

– Никогда не думал податься в офицеры?

Я спросил:

– Я? С пальмы рухнул?

– Не-а. Слушай, Джонни, эта война никак не кончится. Плевать, что там талдычит народу пропаганда, мы-то с тобой знаем, что жуки не готовы сложить лапы. Так почему бы не подумать о будущем? Как говорят, если уж играть в оркестре, лучше махать палочкой, чем тащить большой барабан.

Я испугался такого поворота разговора. Особенно потому, что завел его Ас.

– А ты как? Не планируешь выдвигаться в старшие?

– Я? – ответил он.– Проверь контакты, сынок, тебя заносит. У меня образования никакого, и я на десять лет старше тебя. А твоего диплома хватит на экзамены в офицерское училище, и IQ у тебя такое, как у них. Гарантирую, что если возьмешься делать карьеру, станешь сержантом раньше меня... а через день уже будешь обивать порог офицерской школы.

– Нет, ты точно с пальмы сверзился!

– Слушай папочку. Терпеть не могу такое говорить, но ты в самую меру глуп, усерден и искренен, чтобы стать офицером, за которым солдатики из любви отправятся на любую глупость. А я... я родился младшим комсоставом. Необходимый пессимизм и нехватка энтузиазма. Когда-нибудь стану сержантом... а пока намерен отслужить свои двадцать лет и выйти в отставку, чтобы заняться работой для резервистов... может, копом стану. Женюсь на симпатичной толстушке с такими же невзыскательными вкусами, что у меня, буду рыбу ловить, спортом заниматься и жить потихоньку себе в удовольствие.

Ас помолчал, чтобы смочить горло.

– Но ты,– продолжал он,– Другое дело. Ты останешься и дослужишься до больших погон, погибнешь со славой, а я прочитаю об этом и гордо скажу: «Я знавал его. Да что там Я ему денег одалживал, мы же были капралами». Ну?

– Я никогда об этом не думал,– медленно произнес я.– Я хотел всего лишь отслужить срок.

Ас кисло ухмыльнулся.

– Ты что, видел кого-то, у кого кончился срок? Все еще думаешь о двух годах?

Он говорил дело. Пока война продолжается, «срок» не кончается – по крайней мере не у пехотинца. Разговоры о сроке сейчас – показатель настроения. Те, кто на срочной службе, чувствуют себя людьми временными; мы всегда можем сказать: «Все, вошебойка окончена». А кадровые так не говорят, они никуда не уходят – служат до отставки или покупают место на небесах.

С другой стороны, мы тоже никуда не денемся. Но если стать кадровым, а свою двадцатку не оттрубить... с правом гражданства может получиться неувязка. Кому нужен человек, который не захотел остаться?

– Ну, может, не один срок,– признал я.– Но война не будет длиться вечно.

– Да ну?

– Ну как же...

– Будь я проклят, если знаю. Мне не докладывают. Но знаю, что заботит тебя вовсе не это, Джонни. Тебя девушка ждет?

– Нет... да, ждет...– я помешкал с ответом. – Только у нее со мной – «Дорогой Джонни», и все.

Тут я соврал. Просто выдумал, потому что Ас, похоже, ждал чего-то подобного. Кармен не была моей девушкой и никого никогда не ждала, но письма ко мне начинала со слов «Дорогой Джонни».

Ас понимающе кивнул.

– Они все такие. Скорее выйдут замуж за штатского, чтобы был под рукой, когда вздумается задать взбучку. Не печалься, сынок, отыщешь целую толпу, сами будут на шею вешаться, когда выйдешь в отставку... и тогда выберешь себе нужную. Женитьба для молодого – сущее наказание, а старику – утешение,– он посмотрел на мой стакан – Тошнит меня, когда я вижу, как ты хлебаешь эти помои.

– А мне от твоей дряни, думаешь, лучше? – сообщил я ему.

Он пожал плечами.

– Говорю же, о вкусах не спорят. Ты подумай.

– Ладно.

Ас пошел играть в карты, а мне одолжил немного денег, и я пошел погулять. Мне нужно было подумать.

Пойти в кадровые? Если забыть о шумихе вокруг повышения, то сам-то я хочу ли в бессрочники? Слушайте, я вроде прошел всю эту бодягу, чтобы получить гражданство, не так ли? А если я стану кадровым, то окажусь так же далеко от привилегии голосовать, как будто даже в армию еще не записывался. Потому что, пока носишь форму, голосовать не ходишь. Конечно, так оно и должно быть. Сами посудите, позволь Разгильдяям голосовать, какой-нибудь идиот может проголосовать за то, чтобы больше не ходить в десант. Так нельзя.

Но я же записался, чтобы иметь право голосовать.

Или нет?

Заботит меня это право голоса? Нет, это престиж, вопрос гордости, положения... быть гражданином.

Или нет?

Даже ради спасения собственной жизни я не мог точно вспомнить, зачем пошел на службу.

Все равно, право голосовать еще не делает из тебя гражданина... Наш лейтенант был гражданином в самом высшем смысле этого слова, пусть прожил не настолько долго, чтобы хоть раз проголосовать. Он «голосовал» каждый раз, когда шел в десант.

И я тоже!

Я услышал в голове у себя голос полковника Дюбуа: «Гражданство – это отношение, состояние сознания, эмоциональная уверенность в том, что целое больше части, и эта часть должна скромно гордиться тем, что приносит себя в жертву, чтобы целое могло жить».

Я все еще не знал, стремлюсь ли заслонить своим одним-единственным телом «родной дом от опустошения войной»... меня по-прежнему трясло перед выброской, а «опустошение» выходило очень уж опустошительным Но я, по крайней мере, понимал, о чем говорил полковник Дюбуа. Мобильная пехота – это мое, а я принадлежу мобильной пехоте. Что делает вся пехота, то делаю и я. Патриотизм для меня – метафизика, слишком велико, чтобы увидеть. Мобильная пехота – моя банда, я ей принадлежу. Это единственная, оставшаяся у меня семья, они – мои братья, которых у меня никогда не было, они мне ближе, чем был Карл. Если я брошу их, я пропал.

Так почему бы не стать кадровым военным?

Отлично, отлично... а как быть со всей этой чушью об училище? Это же совсем другое дело. Я мог представить, как отслужу двадцать лет, а затем буду прохлаждаться, в точности как описывал Ас, с «фруктовым салатом» на груди и тапочками на ногах... а по вечерам я ходил бы в клуб ветеранов, вспоминал бы прежние времена с боевыми товарищами. Но училище? Я уже слышал Эла Дженкинса на одном из споров, где подняли этот вопрос: «Я – рядовой! Им и останусь! Если ты рядовой, спросу никакого. Кому это надо – быть офицером? Или сержантом? И так ведь дышишь тем же воздухом, верно? Ешь то же самое. Идешь туда же, делаешь то же самое. А забот – никаких».

Эл попал в точку. Что мне дали лычки, кроме шишек и синяков?

И все же я знал: я стал бы сержантом, если бы предложили. Не откажешься, пехотинец ни от чего не отказывается, он идет и принимает все как есть. Повышение, думаю, тоже.

Но неужели так можно? Разве я смогу стать таким же, как лейтенант Расжак?

Мои ноги принесли меня к училищу, хотя я вообще не собирался идти в ту сторону. На плацу гоняли рысью роту кадетов, и выглядели они точь-в-точь, как салаги в учебном лагере. Солнце жарило, и учения не были столь же привлекательными, какими казались во время трепа в бросковой «Роджера Янга». Да с тех пор, как учебка осталась позади, мне не приходилось маршировать дальше тридцатой переборки. Вся эта чушь в прошлом.

Я смотрел на бедняг, взопревших в униформе; я слушал, как их костерят – тот же сержант, между прочим Дом, милый дом... Я покачал головой и пошел прочь...

...в казармы, на офицерскую половину, где нашел комнату Джелли.

Он сидел внутри, задрав ноги на стол, и читал журнал. Я постучал по дверному косяку. Джелли поднял голову и рыкнул:

– Ну?

– Сарж... то есть, лейтенант.,.

– Дальше!

– Сэр, я хочу стать кадровым военным.

Он спустил ноги со стола.

– Подними правую руку.

Он привел меня к присяге, полез в ящик стола и достал мои бумаги.

Он будто знал заранее и подготовил бумаги на меня, те только и ждали, когда я появлюсь, чтобы их подписать. А я ведь даже Асу еще ничего не сказал. Каково?

12

«Офицеру никоим образом не достаточно одного лишь опыта... Ему следует быть джентльменом с широким образованием, прекрасными манерами, безукоризненной вежливостью и высочайшим чувством собственного достоинства... Ни один похвальный поступок подчиненного не должен избегать его внимания, даже если наградой за него станет только доброе слово, И напротив, ему не следует закрывать глаза на малейший проступок. Как бы ни были верны политические принципы, за которые мы сейчас сражаемся... корабли должны управляться на основе абсолютного деспотизма. Думаю, я достаточно ясно объяснил вам вашу чрезвычайную ответственность. Мы должны сделать все, что в наших силах, с тем, что у нас есть».

Джон Пол Джонс,

14 сентября 1775 года;

выдержка из письма военно-морскому комитету

повстанцев Северной Америки

«Роджер Янг» опять возвращался на базу – за капсулами и за личным составом, Эл Дженкинс получил свое место в раю, прикрывая отход,., тот, в котором мы потеряли и падре. Кроме того, меня ждал перевод. Я носил новенькие сержантские лычки (вместо падре Мильяччио), хотя было у меня предчувствие, что как только я уйду с корабля, лычки достанутся Асу. Мне их дали из чистой вежливости, прощальный подарок от Джелли перед поступлением в офицерское училище.

Но все это не мешало мне ими гордиться. С космодрома я вышел, задрав нос, и зашагал прямиком к пропускному карантинному пункту, чтобы поставить штамп в бумаги. Именно тогда я и услышал вежливый, полный уважения голос:

– Прошу прощения, сержант, но тот катер, что только что сел... он с «Роджера»...

Я повернулся взглянуть на говорящего, посмотрел на рукав. Небольшого росточка, сутуловатый капрал, несомненно, один из наших...

– Папа!

И тут капрал меня обнял

– Хуан! Хуанито! Мой маленький Джонни!

Я поцеловал его, обнял и заплакал. Наверное, штатский клерк за конторкой впервые в жизни увидел двух целующихся младших офицеров. Ну если бы я заметил, что он хотя бы бровью повел, размазал бы по стене тонким слоем. Но я ничего не заметил, я был занят. Клерку пришлось напомнить мне, чтобы я забрал у него бумаги.

Ну а потом мы с отцом высморкались и перестали смешить народ. Я сказал:

– Пап, пойдем посидим где-нибудь. Поговорим. Я хочу знать... ну, все хочу знать! – я перевел дух – Я думал, ты погиб.

– Нет. Хотя пару раз чуть было не искупил грехи. Но, сынок... сержант, мне действительно нужно отыскать катер. Видишь ли...

– Вон тот. Он с «Роджера Янга». Я только что...

Отец жутко расстроился.

– Тогда мне нужно бегом. Я должен доложиться,– а потом с живостью добавил: – Но ведь ты же скоро вернешься на борт, Хуанито? Или у тебя отпуск?

– Э... нет.

Мысли мои скакали. Ну надо же, как все оборачивалось!

– Слушай, папа, я знаю расписание катера. Ты еще час с лишним можешь там не появляться. Назад катер пойдет нескоро, будет ждать, пока «Родж» не завершит оборот вокруг планеты. А может, еще и второй виток придется ждать, если не успеют загрузиться к первому.

– Мне приказано явиться на первый же катер,– с сомнением сказал отец.

– Пап! Кого трогают эти инструкции? Девчонке, которая гоняет на этом корыте, плевать, будешь ли ты на борту сейчас или явишься перед самым взлетом Все равно за десять минут до прогрева двигателей дадут позывной. Ты никуда не опоздаешь.

Отец позволил увести себя в уголок.

– Хуан, ты возвращаешься на том же катере? – спросил он, как только мы сели,– Или позднее?

– Э-э...

Я показал ему приказ, это был самый простой способ рассказать новости. Корабли, разошедшиеся в ночи, как в истории про Эвангелину... ну и дела творятся!

Отец прочел бумаги, на глазах у него показались слезы, и я торопливо добавил:

– Слушай, пап, я собираюсь вернуться... не хочу я нигде служить, только с Разгильдяями. И с тобой... ну, я знаю, что разочаровал тебя, но...

– Вовсе нет, Хуан. Это не разочарование.

– Э... то есть?

– Это гордость. Мой мальчик станет офицером. Мой маленький Джонни... Ну, конечно, и огорчение тоже, я так ждал этого дня. Но могу подождать еще немного,– отец улыбнулся сквозь слезы.– А ты вырос, парень. И возмужал.

– Ну, наверное. Пап, я пока еще не офицер и вообще, может, скоро вернусь на «Родж». Я хочу сказать, сейчас так быстро все делается и...

– Довольно, молодой человек!

– Чего?

– У тебя все получится. И прекрати эти разговоры об отчислении,– он вдруг опять улыбнулся.– В первый раз сумел приказать сержанту заткнуться.

– Ну, я постараюсь, пап. И, если окончу училище, определенно вернусь на «Родж». Но...

– Да, я знаю. Твой запрос ничего не будет значить, если не откроется вакансия. Ладно, вздор. Если у нас есть всего лишь час, не будем тратить его понапрасну. Я так горжусь тобой, что кот-вот лопну по швам Как твои дела, Джонни?

– Замечательно, просто замечательно.

Я начинал думать, что все не так уж и плохо. Папе с Разгильдяями будет лучше, чем в любом другом подразделении. Там все мои друзья... они о нем позаботятся, присмотрят, чтобы остался цел. Асу я пошлю телеграмму, отец ведь ни за что не скажет, что мы с ним родственники.

– Пап, а ты давно в армии?

– Чуть больше года.

– И уже капрал!

Отец невесело улыбнулся:

– Сейчас так быстро все делается.

Я не стал уточнять, о чем он. Потери. Вакансий сейчас столько, что солдат на них не хватает. Вместо этого я спросил:

– Пап, а ты не... ну, я... это... а ты не староват для солдата? Может, во флоте или тыловом обеспечении...

– Я хотел в мобильную пехоту и я здесь оказался,– с нажимом сказал он.– И я не старше большинства сержантов, а то и моложе многих. Я всего на двадцать два года старше тебя, так ты уже готов в инвалидную коляску меня усадить. И у возраста есть свои преимущества.

Да, в этом что-то было. Я вспомнил, как сержант Зим в первую очередь старался работать с теми, кто постарше. И в учебном лагере отец наверняка не допускал моих ляпов – ему-то плетей уж точно не доставалось. Скорее всего, пошел на повышение еще до окончания учебки. Армии нужны действительно взрослые люди в среднем звене; организация эта весьма патерналистская.

И я не стал спрашивать, почему отец выбрал мобильную пехоту и как попал на мой корабль. Мне просто было тепло от этого, мне его поступок льстил больше, чем любая похвала. А еще я не хотел спрашивать, почему он пошел в армию, я и так знал. Мама. Ни он, ни я о ней не обмолвились и словом – слишком больно.

Вот я и поменял тему для разговора:

– Требую информации. Расскажи, где ты был, что делал.

– Ну, тренировался в лагере «Сан Мартин»*...

– Не в «Карри»?

– Her, это новый. Но шишки прежние, как; я понимаю. Только срок теперь на два месяца короче, воскресенья отменили. Затем я подал запрос на перевод на «Роджер Янг», меня завернули, я очутился у Добровольцев МакСлеттери. Неплохая часть.

– Да, слыхал.

У Добровольцев репутация крутых, крепких и серьезных в деле парней – почти как Разгильдяи.

– Надо бы говорить: «Была хорошая часть». Несколько раз сходил с ними в десант, некоторые парни искупили грехи, а я получил вот это,– отец ткнул пальцем в нашивки,– Стал капралом перед выброской на Шеол...

– Ты там был? Я тоже!

Мы с отцом вдруг стали ближе, чем были за всю свою жизнь.

– Знаю. Точнее, знал, что твое подразделение было там. Мы были к северу от вас в пятидесяти милях, насколько могу судить. Отражали их контратаку, когда они полезли из-под земли, словно летучие мыши из пещеры,– отец пожал плечами.– Так что, когда все было кончено, я оказался капралом без части, нас не хватало, чтобы восстановить подразделение. Меня послали сюда. Должен был попасть к «Кодьякам Кинга», но перемолвился с сержантом по распределению, и выяснилось, что на «Роджере Янге» открылась вакансия на капрала. Вот я и тут.

– А когда ты пошел на службу?

Я только задал вопрос и уже понял, что не стоило его задавать. Но надо было как-то отвлечь отца от мыслей о «Добровольцах МакСлеттери», сироте, потерявшему свою часть, лучше забыть о ней поскорее.

– Вскоре после Буэнос Айреса,– негромко произнес отец.

– О... ясно.

Отец некоторое время молчал, затем негромко продолжил:

– Не уверен, что тебе ясно, сынок.

– Сэр?

– М-мм... не так-то легко объяснить. Определенно, на решение повлияла смерть твоей матери. Но я записался в армию не для того, чтобы отомстить за нее. Хотя есть такое намерение. По большей части из-за тебя.

– Из-за меня?

– Да, сынок. Я всегда понимал тебя лучше, чем это делала мама. Не обвиняй ее, у нее был шанс не больше, чем у птицы научиться плавать. Да, я сомневался в свое время, что ты сам понимаешь свой поступок, но всегда знал, что знаю причину. И сердился из-за твоей решительности... ты сделал то, что должен был сделать я. Но не ты причина моего поступления в армию. Ты только спустил курок и определил род войск.

Он помолчал.

– Я был в плохой форме, когда ты пошел в армию. Тогда я регулярно ходил к гипнотерапевту, а ты и не замечал, верно? Но дальше выяснения, что я глубоко не удовлетворен жизнью, мы так и не продвинулись. После того как ты уехал, я все свои проблемы стал связывать с тобой, но и я, и врач знали, что дело не в тебе. Полагаю, я понял, что на нас надвигается беда, куда раньше многих. Еще за месяц до чрезвычайного положения нам предложили большой военный заказ. Пока ты был в лагере, мы почти все производство повернули на те рельсы. Тогда мне стало лучше, я работал на износ и был слишком занят, чтобы бегать по врачам. А затем нервы расшатались еще пуще. Сынок, ты что-нибудь знаешь о штатских?

– Н-ну... мы с ними говорим на разных языках. Это я знаю.

– Ясней не скажешь. Помнишь госпожу Руитман? После учебки мне полагалось несколько дней увольнения, и я поехал домой. Повидал кое-каких друзей, попрощался... она там тоже была. Ну, она щебечет: «Ах, так вы действительно уезжаете? Ну, будете на Дальней Стоянке, обязательно повидайте моих дорогих друзей Регатосов». Я ей отвечаю, мол, никак нет, Дальняя Стоянка оккупирована жуками. Она даже не моргнула. Все в порядке, говорит, они же не военные!

Отец цинично хмыкнул.

– Да, я знаю.

– Но я забегаю вперед. Я говорил, что нервы расшалились. Смерть твоей матери освободила меня для того, что я обязан был сделать... наши с ней судьбы срослись и сроднились, а когда я стал одинок, я почувствовал себя свободным. Я передал дела Моралесу...

– Старику Моралесу? А он справится?

– Да. Потому что обязан. Многие из нас способны на поступки, о которых не подозревали. Я выделил ему солидную долю, сам знаешь старую притчу о волах молотящих... А остальное разделил на две части, половину – сестрам милосердия, половину тебе, когда вернешься. Если вернешься. Ладно, вздор. По крайней мере, я выяснил, что со мной было не так.

Отец замолчал, потом очень тихо сказал:

– Я был обязан пройти испытание верой. Обязан доказать, что я – мужчина. Не просто производяще-потребляющее животное, а человек.

Я ничего не успел ему ответить, потому что динамики на стенах запели:

– _...во славу пехоты сияет в веках, сияет в веках имя Роджера Янга!_

И женский голос добавил:

– Персоналу корвета «Роджер Янг» собраться у катера. Причал «Эйч». Девять минут.

Отец вскочил на ноги, подхватил вещмешок.

– Это меня! Береги себя, сынок. И чтоб прошел все экзамены, а то не посмотрю, что вырос, выдеру!

– Обязательно, пап.

Он торопливо обнял меня.

– Увидимся, когда мы вернемся!

И он убежал.

В офисе коменданта я доложился флотскому сержанту, который выглядел точь-в-точь как сержант Хо; у него даже руки тоже не хватало. А еще ему не хватало улыбки сержанта Хо.

– Кадровый сержант Хуан Рико поступает в распоряжение коменданта, согласно приказу,– отбарабанил я.

Он глянул на часы.

– Катер сел семьдесят три минуты назад. Ну?

Ну я ему и рассказал. Сержант выпятил губу и задумчиво посмотрел на меня.

– Я знаю наизусть все штатные отговорки. Но вы только что написали новую страницу. Ваш отец, ваш собственный отец назначен на корабль, с которого вы отбыли?

– Чистая правда, сержант. Можете проверить. Капрал Эмилио Рико.

– Мы не проверяем заявления наших «юных джентльменов». Мы просто отчисляем их, если выяснится, что они солгали. Ладно, все равно, парень, который не опоздает из-за встречи со своим стариком, не стоит возни. Забудь.

– Спасибо, сержант. Мне доложиться коменданту?

– Уже доложился,– он сделал отметку в списке.– Может, через месяц комендант захочет видеть тебя вместе с дюжиной других таких же. Вот ордер на комнату, вот экзаменационный лист для начала. Хотя начать лучше с того, что спорешь шевроны. Только не потеряй их, могут еще понадобиться. С этого мгновения ты не «сержант», а «мистер».

– Есть, сэр.

– И не называй меня «сэр». Это я буду называть тебя «сэр». Но тебе это не понравится.

Офицерскую школу описывать не буду. Это все равно что учебный лагерь, только в квадрате и в кубе, плюс учебники. По утрам мы занимались тем же, что и рядовые, делали все то же, что и в учебке, и рукопашный бой тот же самый, и те же сержанты мылят нам те же шеи. Днем мы становились кадетами и «джентльменами», слушали лекции и писали контрольные по бесконечному списку предметов: математика, физика, галактография, ксенология, гипнопедия, логистика, стратегия и тактика, связь, военная юриспруденция, ориентирование на местности, специальное вооружение, психология командной деятельности, все, начиная с того, как накормить и позаботиться о рядовых, и заканчивая тем, почему Ксеркс по крупному облапошил сам себя. По большей части мы учились быть катастрофой в собственном лице, одновременно заботясь о пятидесяти других парнях, учились любить их, нянчиться с ними, вести за собой, спасать их, но ни в коем разе не превращая их в детишек.