Текст книги "Т. 12 Фрайди"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

(Бэмс! Я так усиленно думала об Эллен, что даже забыла, с чего начался этот разговор!)

– Нет, Брайен, ты погоди. Что касается Аниты, тут ты меня уговорил. Но что касается Вики, то я вовсе не намерена потакать ее расовым предрассудкам.

– Тебе не стоит так себя вести. Понимаешь, в нашей семье нет единого мнения по этому вопросу. Я с тобой согласен, и Лиз тоже. Вики… она как бы на полпути. Она бы очень хотела, чтобы Эллен вернулась в семью, а теперь, когда я с ней поговорил, она уже готова согласиться с тем, что тонганцы не хуже маори, – как говорится, лишь бы человек был хороший. Но все-таки согласись, ты выбрала очень странный метод убеждения.

– Прости, Брайен, если я правильно помню, ты мне когда-то говорил, что почти что получил степень по биологии, а потом перешел на юридический?

– Ну да. Хотя «почти что» – это слишком сильно сказано.

– Значит, ты все-таки должен понимать, что искусственный человек биологически неотличим от нормального? Отсутствие души глазами не увидишь, правда?

– А? Я простой фермер, дорогая, а вопрос о душе – это из области теологии. Но на самом деле, по-моему, живой артефакт отличить не так уж трудно.

– Я не сказала «живой артефакт». Таким термином обозначают и говорящих собак, таких, как наш Лорд Нельсон. А вот искусственный человек обличьем совершенно такой же, как нормальный. Как же ты отличишь? Именно эту глупость и пыталась мне внушить Вики – что она сумеет это понять с первого взгляда. Ну, взять меня, к примеру. Брайен, уж кто-кто, а ты-то меня знаешь неплохо – и я этому очень рада. Я нормальный, настоящий человек или искусственный?

Брайен нахмурился, неловко улыбнулся и облизал губы:

– Марджи, любимая, я любому суду готов поклясться, что на девяносто процентов ты – настоящий человек, исключая только те местечки, где ты – сущий ангел. Уточнить?

– Зная твои вкусы, думаю, не стоит. Благодарю. Но я тебя спрашиваю совершенно серьезно. Просто ради спора – представь, что я – искусственный человек. Как может мужчина в постели со мной – как ты вчера, да и во многие другие ночи – доказать, что я – искусственница?

– Марджи, прошу тебя, перестань! Это не смешно.

(Порой настоящие люди доводят меня до бешенства.)

– Я – искусственница! – резко выпалила я.

– Марджори!

– На слово не веришь? Доказать?

– Хватит дурачиться. Оставим эту тему. Знаешь, пожалуй, когда мы вернемся домой, я тебя выпорю. Я тебя никогда пальцем не тронул, да и никого из других жен тоже, но ты явно этого заслуживаешь!

– Да? Ну смотри! Видишь последний кусочек пирожного у себя на тарелке? Я сейчас заберу его. Закрой тарелку руками и попробуй мне помешать.

– Не дури!

– Сделай так. Ты не сумеешь мне помешать!

Мы смотрели друг другу в глаза. Потом он машинально, против своей воли, сцепил руки над тарелкой. Я включилась в режим суперреакции, схватила вилку и наколола на нее кусочек пирожного, успев протащить вилку между его пальцами, прежде чем они успели сомкнуться. До того как сунуть вилку в рот, я выключилась из режима.

(Пластиковая ложечка в приюте была не средством дискриминации – она была призвана защищать меня. В первый раз, когда я пользовалась вилкой, я поранила губу не потому, что была неуклюжа и неумела, а потому, что не успела вовремя замедлить скорость своих движений.)

Слов, которыми можно было описать выражение лица Брайена, в языке нет.

– Достаточно? – спросила я. – Нет, наверное, нет. Ну ка, дорогой, давай поборемся на руках.

Я протянула правую руку.

Он растерялся на мгновение, потом принял вызов. Я подождала, пока он ухватится покрепче, а потом стала медленно пригибать его руку к столу.

– Смотри не ударься, дорогой. Скажи, когда хватит.

Брайен – не слабак и умеет переносить боль. Я было уже хотела перестать мучить его, чтобы, не дай бог, не сломать ему кости, как вдруг он резко вскрикнул:

– Хватит!!!

Я тут же выпустила его руку и стала нежно массировать ее.

– Мне вовсе не хотелось делать тебе больно, милый, но мне нужно было доказать тебе, что я говорю правду. Обычно я никому не демонстрирую свои исключительные способности – быстроту реакции, силу. Они мне нужны по роду моей деятельности. Бывали случаи, когда эти мои способности спасали мне жизнь. Я стараюсь, очень стараюсь не пользоваться ими, если только меня к тому не вынуждают. Ну что, нужны еще доказательства? У меня есть и другие качества, но просто скорость и силу легче всего показать.

– Нам пора домой, – мрачно ответил он. По дороге домой мы друг другу десятка слов не сказали. Мне ужасно нравятся поездки верхом. Но в этот день я предпочла бы что-нибудь более шумное и быстрое!

Несколько дней после поездки Брайен избегал меня. Я встречалась с ним только за общим столом. В одно прекрасное утро Анита сказала мне:

– Марджори, дорогая, я собираюсь в город по делам. Не хочешь ли поехать со мной?

Конечно же, я не отказалась.

Она заходила в разные магазины по соседству – на Глочестер-стрит и в Дурхэме. Помощь была явно ни к чему. Я поняла, что ей просто нужна была компания, и мне это было приятно. С Анитой вообще довольно приятно, если только не делать ничего поперек ее воли.

Покончив с делами, мы прошлись по Кембриджской аллее, вдоль набережной Эйвона, потом прогулялись по парку Хэгли и, наконец, забрались в Ботанический сад. Анита нашла укромное местечко, где можно было наблюдать за птицами, мы сели на скамейку, и она вытащила из сумочки вязание. Ни о чем особенном мы не говорили, просто болтали о том о сем.

Просидели мы там примерно с полчаса, когда вдруг зазвонил ее карманный телефон. Она вытащила его из сумки с рукоделием и поднесла трубку к уху.

– Да? – тихо ответила она. Послушав немного, она сказала: – Спасибо. Все.

Убирая телефон в сумку, она не стала утруждать себя рассказом о том, кто ей звонил. Ну что же, ее право. Начала она издалека:

– Скажи мне, Марджори, ты никогда не чувствуешь угрызений совести? Или вины?

– Ну почему же, чувствую иногда. А что, должна чувствовать? Почему?

Я отчаянно пыталась припомнить, чем я могла обидеть Аниту – в последнее время я была тише воды, ниже травы.

– Потому что ты нас предала и обманула.

– Что?!

– Не строй из себя невинность! Мне никогда раньше не приходилось иметь дело с существом небожественного происхождения. Я не была уверена, что ты поймешь такие понятия, как «вина» и «грех». Но это уже не имеет значения теперь, когда с тебя снята маска. Семья требует аннулирования контракта с тобой и развода. Сейчас Брайен у судьи Ригли.

Я выпрямилась.

– На каком основании? Я не сделала ничего дурного!

– Может быть. Ты забыла только, что по нашим законам нечеловек не имеет права вступать в законный брак с людьми.

ГЛАВА 8

Всего лишь час спустя шаттл уже нес меня в Окленд. За время пути можно было подумать о том, что я натворила.

А ведь целых три месяца – со времени моего памятного разговора с Боссом – я впервые в жизни была так спокойна! Тогда он сказал мне, что я «такой же человек, как праматерь Ева», и что я могу любому встречному-поперечному спокойно заявить, что я – искусственница, и никто мне не поверит.

Босс был почти прав. Но он не предполагал, что мне придет в голову кому-нибудь доказывать – доказывать, что я «нечеловек» по новозеландским законам.

Первым моим порывом было потребовать, чтобы меня выслушали на общем семейном совете – но это было бесполезно. Мое дело уже явно было решено шестью голосами против… одного? Нет, против нуля…

Но я даже в дом не вошла. Тот телефонный звонок Аните, когда мы с ней были в Ботаническом саду, означал, что мои личные вещи упакованы и переданы в бюро забытых вещей на станции шаттлов.

Но и тогда я могла настаивать на том, чтобы было проведено семейное голосование, вместо того чтобы принимать на веру слова Аниты – прямо скажем, оскорбительные. Но зачем? Пытаться победить в споре? Доказать свою правоту? Всего за пять секунд мне стало ясно, что все сокровища, которыми я обладала, мне больше не принадлежат. Они растаяли, как тает радуга в небе, лопнули как мыльный пузырь – я больше не была «своей». У меня не было теперь детей, с которыми я могла резвиться на полу. Ничего не было.

Я думала об этом без слез, с тоской и горечью и даже не обратила внимания на то, как «благородно» поступила Анита: по условиям контракта в случае его нарушения я должна была выплатить семье кругленькую сумму. Было ли нарушением контракта то, что я оказалась «нечеловеком»? Было или нет – несмотря на то что все годы я аккуратно выплачивала свой пай? С одной стороны, если я уходила из семьи, они должны были выплатить мне как минимум восемнадцать тысяч новозеландских долларов, но, с другой стороны, я еще не только не успела выплатить полностью свой пай, но осталась должна почти вдвое больше, чем выплатила.

Но они повели себя «благородно» – если я была согласна быстро и тихо убраться подальше, они не собирались взыскивать с меня недостающую сумму. Непонятно было, правда, что произойдет, если я не соглашусь уехать и закачу публичный скандал.

Но я уехала.

Мне не нужно было идти к психиатру, чтобы он объяснил мне, что я сама себе сделала плохо. Это я поняла сразу, как только Анита объявила мне приговор. Был вопрос поважнее – зачем я сделала это?

Не из-за Эллен – и не стоило себя обманывать. Нет, не из-за нее. Как раз наоборот – теперь я была лишена какой бы то ни было возможности ей помочь.

Зачем же я сделала это?

Разозлилась.

Другого ответа я найти не могла. Да, разозлилась на весь род человеческий за то, что они считали, что я – не человек, что ко мне нельзя относиться как к равной. Мне снова дали понять, что я – второго сорта, что люди наделены привилегиями только потому, что они рождены, а я – нет.

Меня принимали за человека, и меня это устраивало – я получала те самые привилегии, но это не избавляло меня от ненависти к самой системе. Злость давит все сильнее, когда ее не можешь выразить. Настал день, когда мне стало более важно понять, станет ли моя человеческая семья принимать меня такой, какая я есть, – меня, искусственницу. Это стало важнее, чем старания любой ценой сохранить зыбкое семейное счастье.

И я поняла. Никто из них не вступился за меня – точно так же, как никто из них не вступился за Эллен. Пожалуй, я поняла это гораздо раньше – уже тогда, когда встала на защиту Эллен. Но в своем подсознании я разбираюсь плохо – это темный чулан, но, если верить Боссу, именно там и протекает мое настоящее мышление.

Я добралась до Окленда слишком поздно, чтобы успеть на дневной рейс полубаллистического корабля до Виннипега. Купив билет на следующий день, я задумалась, куда девать почти сутки, и сразу вспомнила о своем кудрявом ухажере – капитане Торми. Судя по тому, что он мне говорил, шансов на то, что он в городе, один из пяти. Но все-таки в его квартире остановиться было бы приятнее, чем в гостинице. Я отыскала терминал-автомат и набрала его код.

Вскоре загорелся экран, на котором появилась довольно хорошенькая молодая женщина.

– Привет! – улыбнулась она. – Это Торчи. Кто говорит?

– Я – Мардж Болдуин, – ответила я. – Наверное, я ошиблась номером. Я ищу капитана Торми.

– Нет, ты попала правильно, малышка. Подожди, я сейчас позову его.

Она исчезла с экрана, и я услышала, как она кричит:

– Эй, бабник! Там тебе звонит прехорошенькая девочка! Знает твое настоящее имя.

Когда она снова возникла на экране и прошлась по комнате, я заметила, что она по пояс голая. Она ушла в глубь комнаты, и я разглядела, что она совсем голая. Фигура у нее была – что надо. Может быть, бедра немного широковаты, но зато ноги были длинные и стройные, талия тонкая, а грудь почти такая же, как у меня, а я на свою не жалуюсь.

Я тихо проклинала себя. Я прекрасно понимала, зачем позвонила капитану – чтобы забыть троих неверных мужчин в объятиях четвертого. Найти-то я его нашла, но, увы, было ясно, что он занят.

Наконец он появился на экране. Одет он был весьма символически – в лава-лава [10]10
  Лава-лава – традиционная одежда полинезийцев, кусок ткани, обматываемый вокруг бедер.


[Закрыть]. Он был удивлен, но узнал меня.

– А… Мисс… Болдуин? Вот это да! Нет слов! Где вы?

– В порту. Решила позвонить вам, поздороваться и… попрощаться.

– Не двигайтесь с места. И не дышите! Семь секунд – только рубашку и штаны надену – и буду рядом с вами.

– Да нет, капитан, не стоит. Я ведь так просто позвонила. Просто я снова улетаю.

– Куда вы летите? Когда рейс?

Будь я проклята! Будь я трижды проклята – соврать я не приготовилась. Ну да ладно – правда иногда лучше плохо подготовленного вранья.

– Я возвращаюсь в Виннипег.

– Ага! Ну, значит, вы видите перед собой своего пилота. У меня рейс как раз завтра в полдень. Быстренько объясните мне, где вы находитесь, и я заберу вас… ну, минут через сорок, если быстро поймаю такси.

– Капитан, вы очень милы, но, по-моему, вы просто с ума сошли. Похоже, у вас уже есть с кем время провести. Мне ответила молодая дама – Торчи.

– «Торчи» [11]11
  Торчи – от «torch» (англ.) – сигарета с марихуаной.


[Закрыть]– это не имя, это ее сущность. Это моя сестра Бетти из Сиднея. Она здесь бывает, когда приезжает в Окленд. Ну я же вам рассказывал.

Он откинул голову и крикнул:

– Бетти, поди сюда. Только оденься и не груби!

– Да вроде поздно уже одеваться-то, – пробурчала она, улыбаясь мне через его плечо и пытаясь завернуться в лава-лава. Обращалась она с ним неумело, и я подумала, что, пожалуй, она не слишком часто им пользуется.

– Ой, да ну его к черту, – выпалила она, кидая лава-лава на пол. – Вечно мой братец пытается приучить меня к хорошим манерам! Муж уже отказался. Послушай, малышка, я слышала, что ты сказала. Я действительно его замужняя сестра. Но если ты собираешься за него замуж, тогда я – его невеста. Собираешься?

– Нет.

– Отлично. Тогда получай его. Я пойду готовить чай. Ты что выпьешь? Джин или виски?

– То, что пьете вы и капитан.

– Ему ничего нельзя – он улетает меньше чем через сутки. А мне и тебе можно напиться в стельку.

– Выпью то же, что и вы. Все, что угодно, только не хемлок.

Потом я убедила Яна, что мне проще поймать такси в порту, чем ему мотаться за мной.

Проспект Локсли, дом номер семнадцать – новый многоэтажный дом, квартиры с повышенной степенью защиты. У меня было впечатление, что я попала не в квартиру и не в дом, а в космический корабль. Бетти обняла и расцеловала меня, и стало ясно, что она уже успела выпить до моего приезда, а мой кудрявый кавалер обнял и расцеловал меня, и стало ясно, что он не выпил ни капли, но собирается в самом ближайшем будущем затащить меня в постель. Он ни слова не спросил меня о моих мужьях, а я была готова говорить о чем угодно, только не о моей семье – моей бывшей семье. Мы с Яном отлично поняли друг друга.

Пока мы вели эту молчаливую беседу, Бетти вышла из комнаты и вернулась с красным лава-лава.

– У нас нынче официальная чайная церемония. Поэтому давай-ка вылезай из своей уличной одежонки и облачайся в лава-лава, моя радость.

Чья это идея, интересно – его или ее? Ее, решила я, долго не задумываясь. Ян был прост, как апельсин. А Бетти – явная хулиганка. Мне было все равно, потому что все шло именно так, как мне хотелось. На самом деле, босые ноги порой выглядят не менее неприлично, чем обнаженная грудь. А женщина, одетая в лава-лава, выглядит куда более неприлично, чем совсем голая. Все шло так, как мне хотелось. В конце концов, если уж мне станет невмоготу и нужно будет избавиться от патронажа сестрицы, Ян будет на моей стороне. Пока было похоже, что билеты тут продает Бетти. Я не возражала.

Я напилась в стельку.

Как это произошло и что я творила, я не помнила, но на следующее утро я проснулась в кровати с мужчиной, который явно не был Яном Торми.

Несколько минут я лежала, не шевелясь, и смотрела, как он храпит, продираясь сквозь дебри своего затуманенного джином сознания и пытаясь понять, кто же это такой. Вообще я всегда считала, что женщина должна быть представлена мужчине, прежде чем лечь с ним в постель. Интересно, нас познакомили или нет?

Постепенно я начала припоминать. Его зовут… профессор Федерико Фарнезе, а дома – Фредди или Чабби-толстячок. Ну, не такой уж он был толстый. Немного полноватый – наверное, от сидячей работы. Муж Бетти, свояк Яна. Я его помнила весьма смутно, а уж вспомнить, когда он появился и почему его не было сначала… нет, не помнила.

Когда я поняла, кто он такой, я уже не была так удивлена, почему провела с ним ночь (похоже, все-таки провела!). Вечером я была в таком состоянии, что была способна кинуться на любого мужчину. Но одно не давало мне покоя: неужели я изменила хозяину с другим? Невежливо, Фрайди, неприлично.

Я еще покопалась в воспоминаниях. Нет, все-таки один раз как минимум я ответила Яну на его гостеприимство. К собственному большому удовольствию, а если верить ему – то и к его удовольствию тоже. А потом… действительно, изменила, но по его просьбе. Нет, это не было неблагодарностью по отношению к хозяину. Он был так добр ко мне – именно настолько, чтобы я могла забыть оскорбление, нанесенное мне шайкой расистов во главе с Анитой.

И потом – похоже, моему хозяину был весьма на руку приезд родственника. Точно! Нет ничего удивительного в том, что эмоционально возбужденной женщине могли для успокоения потребоваться старания второго мужчины – но как произошла передача меня из рук в руки, я, убей меня бог, вспомнить не могла. В конце концов я решила не морочить себе голову.

Фредди перестал храпеть и открыл глаза. Он зевнул, потянулся, потом увидел меня. В первое мгновение он удивился, но улыбнулся и потянулся ко мне. Я ответила ему на улыбку и объятия и уже была готова к большему, как вдруг открылась дверь, и в спальню вошел Ян.

– Доброе утро, Мардж. Фредди, мне очень жаль, но у меня уже такси у подъезда. Мардж пора вставать и одеваться. Мы уезжаем.

Фредди не отпустил меня. Он блаженно улыбнулся и проговорил нараспев:

– Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно!.. Капитан, ты вечно поражаешь меня своей пунктуальностью. Когда тебе нужно быть на месте? Ты же взлетаешь в полдень?

– Да, но…

– Ну а Хелен – тебя же Хелен зовут, моя прелесть? – будет у ворот порта через полчаса – уж я об этом позабочусь.

– Фред, мне не хотелось бы занудствовать, но ты же знаешь, как у нас кеб трудно поймать – на это уйдет час, не меньше. А я уже поймал.

– Что правда – то правда. Кебмены нас не жалуют – их лошадки не любят взбираться на наш холм. Вот именно поэтому, дорогой своячок, я еще с вечера нанял резвую кобылку. Она сейчас стоит себе у швейцара в стойле и подкрепляется кукурузой – набирается силенок перед поездкой. Швейцар, которому я вчера сунул хорошую взятку, сказал, что, как только я позвоню, он тут же запряжет лошадку и подгонит прямо к подъезду. Так что я подброшу Хелен к порту без двадцати девяти двенадцать. Клянусь жизнью!

– Своей, надеюсь – не моей?

– Что сказал, то сказал.

– Ну ладно, Мардж, ты-то что скажешь?

– Ой, я даже не знаю… Но вроде бы все в порядке, а? Мне как-то совсем не хочется прямо сейчас выпрыгивать из постели. Но и опоздать на твой корабль мне тоже не хотелось бы.

– Не опоздаешь. Фредди – мужик надежный. Не похож с виду, а так – надежный. Только трогайся отсюда не позже одиннадцати, тогда и пешком успеешь, в крайнем случае. Я могу придержать твое место после контрольного времени: у меня есть на то право капитана. Ну ладно, прошу прошения, я пошел, а вы продолжайте заниматься, чем занимались.

Он взглянул на перстень-часы.

– Сейчас девять. Пора!

– Эй, поцелуй меня на прощание!

– Зачем? Мы же увидимся на корабле. А в Виннипеге – ты моя гостья.

– Поцелуй меня немедленно или я точно опоздаю на корабль!

– Тогда оторвись от этого жирного римлянина и смотри не запачкай мою чистую форму!

– Вот уж не надейся, старик. Я сам поцелую Хелен – за тебя.

Но Ян наклонился и нежно поцеловал меня – и форму его я не запачкала. Потом он чмокнул Фредди в лысину и сказал:

– Ну все, пока, развлекайтесь, братцы. Только подвези ее вовремя. Пока.

Тут в дверь заглянула Бетти. Ян молча сгреб ее одной рукой и увел.

Я повернулась к Фредди. Он сказал:

– Хелен, приготовься!

(Кстати, почему «Хелен»? Это он сам выдумал, что меня так зовут, или я ему по пьянке так представилась?)

Я ответила на его призыв, радостно думая о том, что Ян, Фредди и Бетти оказались как раз той компанией, которая нужна была бедняжке Фрайди, чтобы забыть хоть на сутки о тех лицемерах пуританах, с которыми я прожила столько лет.

Вошла Бетти и внесла чай. Мне показалось, что последняя фраза Фредди предвещала ее приход. Она села в «лотос» на кровати и присоединилась к нам. Потом мы все встали и позавтракали. Я съела овсянку со сливками, потом два свежайших яйца, кусок кентерберийской ветчины, порцию жареной картошки, горячие тостики с клубничным джемом и апельсин. Все это было запито крепким чаем с молоком и сахаром. Знаете, если бы весь мир завтракал так, как это делают в Новой Зеландии, наверное, в нем давно б уже не было никаких политических конфликтов!

Фредди к завтраку завернулся в лава-лава, а Бетти не стала одеваться. Я последовала ее примеру. Воспитанная в приюте, я была лишена возможностей в тонкости изучить этикет людей, но одно я усвоила четко – женщина должна одеваться – или раздеваться – так, как хозяйка дома. Не скажу, чтобы я так уж привыкла разгуливать голышом при людях, но с Бетти это выходило как-то само собой. Мне было интересно узнать, как бы она себя повела, если бы узнала, что я – не человек. Выгнала бы? Вроде бы не должна, но проверять мне не хотелось, чтобы не испортить такой восхитительный завтрак.

Фредди доставил меня в зал ожидания в одиннадцать двадцать, послал кого-то к Яну, чтобы тот выписал для меня пропуск. Когда я оказалась в салоне, Ян пристегнул меня ремнями к креслу и тихо поинтересовался:

– Скажи честно, ведь тебе тогда не нужна была моя помощь?

– Нет, – созналась я. – Я соврала. Но мне было очень приятно.

– Мы в Виннипеге неплохо проведем время. Я успел позвонить Жанет и сказал, что ты обедаешь с нами. А она велела сказать тебе, что ты и завтракать будешь с нами. Она считает, что глупо улетать из Виннипега посреди ночи, – знаешь, у нас там такие сволочи эмигранты, что могут на месте пристрелить за здорово живешь.

– Ну, это мы с ней обсудим, когда доберемся.

(Ах, капитан, капитан, а кто же мне с ясными глазами говорил, что никогда не женится, потому что всюду летает, как странствующий альбатрос? Интересно, сам-то ты помнишь об этом? Что-то не похоже…)

– Все будет нормально. Жанет не доверяет моему мнению о женщинах: она считает, что я тупой солдафон и страдаю предрассудками. Но зато она доверяет' Бетти, а Бетти ей уже позвонила. Жанет знает Бетти больше, чем меня, – они жили вместе в Мак-Гилле. Там я познакомился с Жанет, а Фредди – с сестренкой. Мы дружно развлекались. Эх, времечко было!

– Бетги такая милая! Жанет похожа на нее?

– И да и нет. Жанет была вожаком нашей компании. Прости, но мне пора притвориться капитаном. На самом деле этот оловянный гроб ведет компьютер, а как – это я собираюсь выяснить на следующей неделе.

Он ушел.

После оздоровительного катарсиса – пьяной сатурналии с Яном, Фредди и Бетти – я могла более трезво подумать о своей бывшей семье. Неужели меня правда обманули?

Я ведь подписала этот идиотский контракт добровольно и последнее предложение видела прекрасно, но никогда не думала, что до этого дойдет. За что же я платила – за секс?

Нет, Яну я сказала правду. Секс есть везде. Я платила за счастье, за радость быть своей среди своих. За то, чтобы быть членом семьи, – особенно за такие маленькие радости, как переодевание обмочившихся детишек, мытье посуды и игры с котятами и щенками. Да-да, кошка Подножка для меня всегда была важнее Аниты, хотя я даже думать об этом себе не позволяла. Я старалась любить их всех, пока вспышка – катастрофа с Эллен – не залила светом кое-какие темные углы.

Теперь так… Я точно знала, сколько дней провела в семье – бывшей семье. Простая арифметика говорила, что стоимость моей комнаты и пропитания обошлась мне за время моих коротких отпусков больше четырехсот пятидесяти новозеландских долларов в день.

Цена высока даже для шикарного курорта – а ведь семье мое пребывание стоило раз в сорок меньше. На каких финансовых условиях присоединились к семье в свое время остальные члены, я не знала.

Может быть, Анита, понимая, что мужчины от меня без ума, и зная, что дома я жить не стану, потому что не могу оставить работу, решила привязать меня к семье на условиях, выгодных для семьи, – то есть для Аниты? Трудно сказать. Я так мало знала о семейной жизни людей, что не могла судить об этом – не могла даже теперь.

Но одному я научилась – меня удивил Брайен тем, что отвернулся от меня в одночасье. Я считала его старшим, более мудрым, самым добрым в семье – тем, кто поймет и примет меня такой, какая я есть.

Может, он и смирился бы с этим, если бы я не избрала такой откровенный способ демонстрации своих способностей?

Да, я подвергла его страшному унижению – предложила помериться с ним силой. А такое унижение не в силах снести ни один мужчина. Я задела его мужское самолюбие.

Если не собираешься убить мужчину немедленно, никогда не бей его между ног. Даже символически. А может, именно символически – не бей!