Текст книги "Севильский слепец"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

10

Пятница, 13 апреля 2001 года, поезд «AVE»

Мадрид—Севилья.

Даже этот поздний поезд «AVE», прибывавший в Севилью уже после полуночи, был полон. Пока поезд мчался сквозь кастильскую ночь, Фалькон смахнул с колен крошки bocadillo de chorizo и посмотрел в окно сквозь прозрачное отражение пассажирки, сидевшей напротив. Мысли медленно кружились у него в мозгу, утомленном, но не находящем себе покоя после вторжений в частную жизнь семьи Хименес.

Он ушел от Хосе Мануэля Хименеса в три часа дня, поинтересовавшись, не будет ли тот возражать против его визита к Марте в «Сан-Хуан-де-Диос» в Сьемпосуэлосе, в сорока километрах к югу от Мадрида. Адвокат предупредил его, что эта встреча вряд ли будет продуктивной, однако согласился позвонить в лечебницу и договориться о посещении. Хименес оказался прав, но всего и он не предвидел. Марта упала.

Фалькон нашел женщину в операционной, где ей накладывали на бровь швы. Ее мертвенная бледность вряд ли являлась следствием травмы. У нее были черные с проседью волосы, собранные в пучок. Темные ореолы вокруг глубоко посаженных глаз заходили на скулы большими фиолетовыми полукружьями. Конечно, это могли быть синяки от ушиба, но они производили впечатление чего-то постоянного.

Санитар-марокканец сидел рядом с Мартой, держа ее за руку и что-то нашептывая на смеси испанского с арабским, в то время как молоденькая женщина-врач зашивала бровь, которая обильно кровоточила, пачкая больничную простыню. Пока длилась эта процедура, Марта сжимала в руке нечто, висевшее у нее на шее на золотой цепочке. Фалькон предположил, что это крестик, но когда она в какой-то момент разжала руку, он увидел золотой медальон и маленький ключик.

Марта сидела в кресле-каталке. Фалькон шел рядом с санитаром, катившим кресло обратно в палату, где помещались еще пять женщин. Четыре молчали, а пятая непрерывно что-то бормотала, как будто молясь, а на самом деле извергая поток непристойностей. Марокканец поставил на место каталку с Мартой, подошел к ругавшейся женщине, взял ее за руку и погладил по спине. Та затихла.

– Она всегда начинает волноваться при виде крови, – объяснил он.

Марокканца звали Ахмед. Он закончил псих-фак Касабланкского университета. Его добродушие и открытость куда-то вдруг подевались, стоило Фалькону показать ему свое полицейское удостоверение.

– Но что вы делаете здесь! – спросил Ахмед. – Эти люди не выходят отсюда. Они едва способны на простейшие действия. Для них мир за воротами все равно что другая планета.

Фалькон посмотрел на поседевшие волосы Марты, на белую нашлепку на ее брови, и его вдруг захлестнула печаль. Перед ним была реальная жертва истории Хименеса.

– Она хоть немножко нас понимает? – спросил он.

– Трудно сказать, – ответил марокканец. – Если бы мы говорили о кошках, она, возможно, отреагировала бы.

– А если бы об Артуро?

На лице Ахмеда появилось выражение вежливой настороженности, которое Фалькон подметил в свое время у иммигрантов при полицейском допросе. Вежливость была нужна для того, чтобы не раздражать полицейского, а настороженность – чтобы противостоять назойливым вопросам. Может, это и сходило в марокканской полиции, но разозлило Фалькона.

– Ее отец убит, – тихо сказал он.

Марта натужно кашлянула, потом еще раз, а потом ее вывернуло прямо на колени, так что рвотная масса потекла на пол.

– Это шок от падения, – объяснил Ахмед и удалился.

Фалькон присел на кровать. Его лицо оказалось на одном уровне с лицом Марты. Волоски на ее подбородке были испачканы. Она часто и тяжело дышала и не смотрела на него. Ее рука по-прежнему сжимала медальон. Вернулся Ахмед, везя на тележке свежую одежду и все необходимое для уборки. Он отгородил Марту ширмой. Фалькон уселся в другом конце комнаты и стал ждать. Под ее кроватью стоял маленький металлический сундучок, запертый на висячий замок.

Ширма была отставлена, и взорам представилась чистая переодетая Марта. Фалькон пошел за Ахмедом, который толкал перед собой тележку.

– Вы никогда не говорили с ней об Артуро?

– Это не в моей компетенции. Я имею диплом, но он действителен лишь в моей стране. А здесь я – санитар. Только доктор разговаривает с ней об Артуро.

– Вы присутствовали при таком разговоре?

– Я не участвую в обходе, но бывает, что нахожусь в комнате.

– Как Марта реагирует на это имя?

Ахмед на автомате занимался уборкой.

– Она приходит в смятение. Подносит пальцы ко рту и издает отчаянные звуки, вроде как о чем-то умоляет.

– Она произносит что-нибудь членораздельное?

– Нет, ничего.

– Но вы же проводите с ней больше времени, может быть, вы понимаете ее лучше, чем врач.

– Она говорит: «Это не я. Я не виновата».

– Вам известно, кто такой Артуро?

– Я не видел ее историю болезни, и никто не счел нужным посвятить меня в это.

– Кто ее лечащий врач?

– Доктор Асусена Куэвас. Она в отпуске до следующей недели.

– А как насчет котенка? Не вы ли принесли котенка, после чего она…

– В палату не разрешается приносить кошек.

– У нее на шее висят медальон и ключик. Этот ключик, он случайно не от сундучка под ее кроватью? Вы не знаете, что она в нем держит?

– У этих людей почти ничего нет, старший инспектор. Если я вижу что-нибудь личное, то стараюсь не трогать. Ведь это единственное, что у них есть, кроме… жизни. Просто поразительно, как долго можно просуществовать с подобной малостью.

Таким вот оказался или прикинулся перед ним Ахмет. Безупречно интеллигентным, рассудительным и заботливым, но каким-то узколобым человеком. Фалькон не мог вспомнить о нем без раздражения. Глядя в проносящуюся за окном «AVE» черноту, он попытался представить его себе, как только что представлял Хосе Мануэля Хименеса, чьи измученные черты прочно засели у него в памяти. Ему это не удалось, потому что Ахмед сделал то, к чему стремятся все иммигранты. Он усреднился. Он размылся. Он слился с тусклым серым окружением и растворился в современном испанском обществе.

Поток этих мыслей оборвался, когда он обнаружил, что прозрачное отражение сидевшей напротив женщины отвечает на его взгляд. Ему это понравилось: смотреть в свое удовольствие, как будто просто любуешься мчащейся мимо ночью. В нем вспыхнуло желание. Его половая жизнь закончилась с уходом Инес. На заре их брака они занимались сексом, что называется, взахлеб. От одного только воспоминания его бросило в жар. Как-то раз они ужинали во внутреннем дворике, и вдруг Инес, вскочив из-за стола, оседлала его колени, принялась рвать с него брюки, пихать его руки себе под платье. Куда все это ушло? Каким образом брак так быстро все разрушил? К концу их семейной жизни она не разрешала ему смотреть, как одевается. «У тебя нет сердца, Хавьер Фалькон». Что же все-таки она имела в виду? Разве он смотрел порнографические фильмы? Разве трахал под них проституток? Разве отверг бы самый факт существования собственного ребенка? И все же… и все же рядом с Раулем Хименесом была красивая женщина. Консуэло, его утешение.

Сидевшая напротив женщина больше не встречалась с ним взглядом в стекле. Он повернулся к ней. На ее лице читалась гадливость, смешанная с жалостью, словно она поняла проблемы сорокапятилетнего мужчины, которые ей сто лет не нужны. Она нырнула в свою сумочку, словно хотела скрыться в ней целиком, хотя это был маленький ридикюль от Балансьяги, где могли поместиться лишь губная помады, пара презервативов и немного мелочи. Фалькон снова отвернулся к окну. Где-то вдали мерцал крошечный огонек, и больше ничего, кроме непроглядной тьмы.

Фалькон откинулся на спинку сиденья, измученный бесконечным наплывом мыслей, не о расследовании, а о своем неудачном браке. Он всегда впадал в ступор, натыкаясь на стену произнесенных женой слов: «No tienes corazon, Javier Falcon»[38]38
  У тебя нет сердца, Хавьер Фалькон (исп.)


[Закрыть] Подумать только, даже в рифму.

Как он потом заключил, новые химические процессы, начавшиеся накануне у него в мозгу, породили свежую мысль или, вернее, прояснили старую. Ему не удастся двигаться дальше, не удастся заигрывать с женщинами в вагоне поезда, пока он не докажет себе, что слова Инес были неправдой, что они неприменимы к нему. Это открытие сильно его поразило. Он даже ощутил выброс адреналина, что свидетельствовало бы об испуге, если бы он не сидел спокойненько в «AVE», копаясь в собственной голове, где теплилось мерзкое подозрение, что она, возможно, права.

Незаметно для себя Фалькон погрузился в сон – человек в серебристом сверхскоростном пассажирском экспрессе, летевшем сквозь ночь к неизвестной цели. Ему снова снилось, что он рыба, в ужасе бьющая по воде хвостом, оттого что внутри у нее что-то натягивается и рвется. Он проснулся, ударившись головой о сиденье. Вагон был пуст, поезд стоял на станции, толпы пассажиров валили мимо окна.

Он приехал домой и, не поев, стал смотреть кино. Выключив телевизор, он рухнул в постель, голодный и издерганный. Он то засыпал, то просыпался, не желая ни снова видеть тот же сон, ни бодрствовать среди тревог окружающего его дом мира. Четыре часа утра окончательно вернули Фалькона к абсолютно черной реальности, и он забеспокоился, как бы эти новые химические процессы не повредили в конце концов его рассудка, а между тем деревянные стропила в его огромном особняке тихонько постанывали, как некоторые не слишком счастливые обитатели психиатрической лечебницы.

Суббота, 14 апреля 2001 года

Фалькон встал в шесть утра совершенно не отдохнувшим. Нервы у него дзинькали, точь-в-точь как ключи на кольце у тюремного надзирателя, и ему подумалось, что надо бы поискать ключ от мастерской отца. Он направился в кабинет к письменному столу и обнаружил, что один из выдвижных ящиков целиком заполнен ключами. Неужели в доме столько дверей? Он вытащил ящик и понес его к кованой железной двери, закрывавшей ту часть галереи, куда выходила мастерская отца. Перепробовав все ключи и убедившись, что ни один из них не годится, Фалькон пошел прочь, оставив ящик на полу среди разбросанных ключей.

Он принял душ, оделся, вышел на улицу, купил газету «АБС» и за чашечкой cafe solo просмотрел извещения о смерти. Рауля Хименеса хоронили сегодня в одиннадцать часов на кладбище Сан-Фернандо. Он поехал в управление, по пути проверив сообщения на автоответчике своего мобильника. Все они были от Рамиреса.

Отдел по расследованию убийств в составе шести человек присутствовал полностью, что редко случалось в субботу накануне Пасхи. Фалькон кратко проинформировал коллег о результатах совещания с Кальдероном и отправил Переса и Фернандеса на площадь Ферии перед Эдифисьо-дель-Пресиденте, Баэну – на прилегающие к дому улицы, а Серрано – по адресам лабораторий и магазинов медицинских товаров, которые, возможно, продали неизвестному лицу хлороформ или недосчитались каких-нибудь инструментов. Эти четверо удалились. Рамирес остался стоять, прислонившись к подоконнику и скрестив руки на груди.

– Есть еще какие-нибудь соображения, старший инспектор? – спросил он.

– Мы получили показания Марсиано Руиса?

Рамирес кивнул в сторону стола и сказал, что ничего нового в них не содержится. Фалькон принялся читать показания только затем, чтобы избавить себя от необходимости докладывать Рамиресу о поездке в Мадрид и о семейных страстях Хименесов. Вот если бы выявилась их прямая связь с убийством! А так Рамирес наверняка станет его подковыривать, а остальные будут смотреть на него как на чудика, начавшего расследование убийства с возвращения к инциденту тридцатишестилетней давности.

– Вчера вечером я встречался с Элоисой Гомес, – сообщил Рамирес.

– И вам удалось чего-то от нее добиться?

– Бесплатного минета, что ли? Черта с два!

– По-моему, было бы странно на это надеяться после того, как вы обошлись с ней позавчера, – заметил Фалькон. – Она заговорила?

– Мне эта дура уже ничего не скажет. Она страсть как напугана.

– А вроде у вас под конец так все заладилось, – сказал Фалькон. – Я даже думал, вы пригласите ее домой.

– Наверно, мне следовало проявить больше терпения, – ответил Рамирес. – Но, знаете, я на самом деле считал, что это она его впустила и что хорошая словесная атака выбьет из нее признание.

– Сегодня начнем с «Мудансас Триана», – решительно заявил Фалькон, переходя к действиям. – Потом поедем на похороны Хименеса с видеокамерой и снимем присутствующих. Дальше найдем их всех в адресной книге и проведем опросы. Нам нужно воссоздать картину его жизни.

– А что делать с Элоисой Гомес?

– Перес сможет еще раз доставить ее сюда ближе к вечеру. Пройдет около двух суток с ее визита к Раулю Хименесу. Если она была сообщницей, то убийца за это время уже наверняка успеет связаться с нею и, возможно, приведет ее в чувство.

– Или в полное бесчувствие, – добавил Рамирес.

Рамирес взял видеокамеру, и они поехали в компанию «Мудансас Триана», находившуюся на проспекте Санта-Сесилья. Там они изложили свою версию хозяину фирмы Игнасио Браво, который слушал, устремив на них неподвижный взгляд из-под набрякших век и безостановочно куря сигареты «Дукадос».

– Во-первых, это невозможно, – начал он. – Мои рабочие…

– Они подписали показания, – перебил его смертельно скучавший Рамирес, передавая ему бумагу.

Браво прочел документ, щелчками сбивая пепел в направлении миниатюрной шины, обрамлявшей пепельницу.

– Они будут уволены, – решительно заявил он.

– Просветите нас относительно вашей договоренности с сеньором и сеньорой Хименес, – сказал Фалькон. – Начните с того, почему они захотели переехать именно на Страстной неделе, ведь для ресторанов это наверняка самое горячее время.

– И самое недешевое для переезда. Наши тарифы удваиваются. Я ей все это объяснил, старший инспектор. Но мы не могли принять заказ на ближайшую неделю, когда ее рестораны были закрыты, потому что у нас уже все было расписано… как и у всех остальных. Так что она согласилась платить. Без колебаний.

– Когда вы впервые ознакомились с тем, что вам предстоит сделать?

– Я заезжал туда в начале прошлой недели, чтобы на месте посмотреть, как там и что, сколько крупных предметов мебели, сколько упаковочных ящиков потребуется, ну и все такое прочее. Я позвонил ей на следующий день, сказал, что там работы на два дня, и назначил цену.

– На два дня? – переспросил Рамирес. – И когда же вы начали?

– Во вторник.

– Выходит, работа затянулась на три дня.

– Сеньор Хименес позвонил и попросил не трогать его кабинет до четверга. Я его предупредил, что тогда это обойдется еще дороже и что мы могли бы уложиться с работой в срок. Но он настаивал на своем. А с богатыми людьми я предпочитаю не спорить, лишь бы платили. Хуже них…

Он оборвал себя на полуслове, перехватив взгляд полицейских.

– Многие ли знали об изменении первоначальной договоренности? – спросил Фалькон.

– Я понимаю, к чему вы клоните, – ответил Браво, беспокойно ерзая. – Ну, конечно же, все должны были знать. Из-за этого пришлось менять весь распорядок. Неужели вы думаете, что кто-то из моих грузчиков – убийца?

– Для нас важно, – продолжил Фалькон, оставив догадку Браво без внимания, – только одно: если наша версия верна, значит, убийца знал об изменениях в договоренности. Он знал, что сеньор Хименес собирался провести в старой квартире еще одну ночь и при том в полном одиночестве. А узнать это он мог только от самого сеньора Хименеса или через вашу фирму. Когда вы оформили договор с сеньорой Хименес?

– Четвертого апреля, в среду, – сказал Браво, полистав свой ежедневник.

– А когда сеньор Хименес перезвонил?

– Шестого апреля, в пятницу.

– К этому времени бригада уже была назначена?

– Да, я прямо в среду и распорядился.

– Как у вас это делается?

– Я звоню секретарше, которая извещает прораба на автобазе, а тот, в свою очередь, вывешивает разнарядку на доске объявлений.

Фалькон захотел поговорить с секретаршей. Браво вызвал ее в кабинет. Появилась маленькая смуглая нервная женщина лет пятидесяти пяти. Ее спросили, как она объяснялась с прорабом.

– Я сообщила ему, что произошли изменения, что сеньор Хименес просит не вывозить мебель из его кабинета до четверга и что в детской надо оставить кроватку.

– И что прораб?

– Он открытым текстом сказал, для чего, по его мнению, будет нужна эта кроватка.

– А как он потом действовал?

– Он обвел красным карандашом исправления в разнарядке, вывешенной на доске объявлений, чтобы они сразу бросались в глаза, – отчеканила она. – И прикнопил рядом свои пояснения относительно кабинета и кроватки.

– Он еще внес исправления в их индивидуальные наряды, – вставил Браво, – для верности. Ведь грузчики – народ не самый сметливый.

Трое мужчин прошли вниз, на автобазу, и увидели доску объявлений, на которой была представлена вся информация по апрельским и майским заказам, включая незакрытый заказ Хименесов. Выполз прораб. Слова секретарши подтвердились: этот человек явно привык начинать день с пары стаканов бренди.

– Итак, здесь, на автобазе, все знали об изменении в графике работ у Хименесов? – задал вопрос Фалькон.

– Двух мнений быть не может, – подтвердил прораб.

– А какая здесь охрана? – продолжил расспросы Рамирес.

– У нас тут нечего воровать, так что минимальная, – объяснил Браво. – Один человек, одна собака.

– И днем?

Браво отрицательно покачал головой.

– И камер слежения тоже нет?

– В них нет необходимости.

– Значит, можно просто зайти сюда через заднюю дверь с улицы Маэстро Аррьеты?

– Если возникнет такое желание, то да.

– Комбинезоны не пропадали? – спросил Рамирес.

Ничего не пропадало, никаких заявлений не поступало. Комбинезоны были стандартные с трафаретной надписью «Mudanzas Triana» на спине. Подделать ее – легче легкого.

– Сюда не заглядывал кто-нибудь посторонний? – задал еще один вопрос Рамирес.

– Никто, кроме ищущих работу.

– И много их, этих ищущих?

– Заходят два-три человека в неделю, и я им говорю одно и то же. Мы не набираем людей с улицы.

– А как в последние две недели?

– В последние их было побольше: все хотят подзаработать на Пасху и Ферию.

– Ну, сколько? Человек двадцать?

– Да нет, пожалуй, десять.

– Как они выглядели?

– По счастью, все были маленькие и толстые, а то я бы вспотел, вспоминаючи.

– Слушайте, шутник, – заговорил Рамирес, выставив вперед палец, – кто-то проник сюда, вынюхал что-то насчет вашей работы в Эдифисьо-дель-Пресиденте и воспользовался этим, чтобы забраться в квартиру и замучить старика до смерти. Так что уж поднатужьтесь.

– Вы не говорили, что его замучили, – произнес Браво.

– Убей бог, все равно не вспомню, – буркнул прораб.

– Может, это были иммигранты? – подсказал Рамирес.

– Ну, частично, наверно.

– Возможно, марокканцы, которые работают за гроши.

– Мы не набираем… – начал было Браво.

– Да мы это уже слышали, – оборвал его Рамирес. – И я вам не верю. Так что запоминайте: если хотите жить спокойно, без визитов иммиграционной службы, то пошевелите мозгами и припомните, кто побывал здесь с прошлой пятницы и не видели ли вы кого-то, кто проявлял особый интерес к вашей доске объявлений.

– Дело в том, – подхватил Фалькон, кивая в сторону прораба, – что вы пока единственный из опрошенных нами людей, кто, вероятно, видел убийцу и разговаривал с ним.

– И знаете… убийца тоже может об этом подумать, – закончил Рамирес. – Buenas.[39]39
  Всего доброго (исп.)


[Закрыть]

11

Суббота, 14 апреля 2001 года

– Он попал в точку, этот сеньор Бразо, – сказал Рамирес. – Слишком уж это прозрачно, но убийцей мог быть один из его работников.

– Только если верна вторая версия, то есть если Элоиса Гомес впустила убийцу в квартиру, – заметил Фалькон. – Если бы он проник внутрь с помощью подъемника, то после полудня его не оказалось бы на работе. Нам придется опросить всех грузчиков и посильней нажать на девчонку.

– Знаете, что мне не нравится в этом парне? – спросил Рамирес. – В нашем убийце?

Фалькон не ответил. Он пристально смотрел на мелькавшие за окном машины бары и кафе, пока они катили по улице Сан-Хасинто, возвращаясь к реке через Триану. Его внезапно охватило уныние оттого, что расследование скатывалось до уровня каких-то бытовых мелочей, с которыми сталкиваются в транспортных компаниях.

– Он везучий, – закончил свою мысль Рамирес. – Он очень везучий, старший инспектор.

– Будем надеяться, что он делает на это ставку, – отозвался Фалькон, раздраженный и мрачный. Его пробирала нервная дрожь от кофе на пустой желудок, а недосып и отсутствие сдвигов в деле портили ему настроение. Его люди, обшарившие весь квартал Ремедиос, не нашли никого, кто бы вспомнил хоть грузовик с подъемником.

– Что вы имеете в виду, старший инспектор?

– Люди, полагающиеся на удачу, продолжают полагаться на нее и после того, как она их оставила. Как игроки, – пояснил Фалькон. – Это, по существу, недомыслие.

– Вы на что-то намекаете, старший инспектор?

– Вовсе нет.

– Вы думаете, он не остановится? Этот убийца.

– Не знаю.

– Думаете, он еще раз захочет попытать счастья… посмотреть, как далеко может зайти?

Фалькон не любил это в Рамиресе. Сидевший в нем профессиональный сыщик никогда не знал отдыха, постоянно наблюдал, цеплялся за слова, переворачивал фразы. А теперь применил свои штучки к нему.

– Вы говорите о «нем», – заметил Фалькон, уводя его в сторону, – но ведь мы даже этого еще не установили.

Когда они пересекли мост Изабеллы II и двинулись на север вдоль восточного берега реки к монастырю Святого Иеронима и кладбищу, Рамирес ухмыльнулся.

– Вам не кажется, старший инспектор, что мы сейчас даром теряем время?»

– Нет, не кажется. А где, по-вашему, нам следует искать? Мы ничего не нашли там, где, казалось, должны были бы, – ни на трупе, ни в квартире, ни внутри здания, ни снаружи, ни в транспортной компании – нигде.

– Вы знаете, что я звонил вам вчера? – спросил Рамирес, меняя тему.

– Я получал сообщения только сегодня утром.

– Просто я подумал, что вы были правы, старший инспектор, – сказал Рамирес.

Фалькон посмотрел на него долгим открытым взглядом, словно бы любуясь видом на комплекс «Экспо-92» и «Isla Mdgica»,[40]40
  «Волшебный остров» (исп.) – детский парк развлечений


[Закрыть] живописно возвышавшийся над ленивой свинцово-серой рекой. Рамирес никогда никого не считал правым, а своего шефа и подавно.

– Способ действительно слишком замысловатый, – пояснил Рамирес.

– Для заурядного убийства на почве бизнеса, вы это имеете в виду?

– Да.

За какую-то долю секунды в голове у Фалькона выстроилась цепочка беглых наблюдений. Сегодня Рамирес был настроен миролюбивей обычного. Он действовал с ним заодно в «Мудансас Триана». Он взял на себя прораба, более близкого ему по духу. Он четыре раза звонил Фалькону в официальный выходной. Он не скрыл, что встречался с Элоисой Гомес, и признал, что его напористость, возможно, помешала им получить ценную информацию. Он сказал, что он, Хавьер Фалькон, прав.

– Вам известна процедура, – заговорил Фалькон. – Мы не имеем права бездействовать. Нам нечего было предъявить Кальдерону, кроме Консуэло Хименес и Элоисы Гомес. Первая – весьма непростая искушенная дамочка, располагавшая и реальной возможностью, и средствами; вторая имела возможность, но разговаривать с нами не пожелала. Наша задача – разрабатывать версии и, если они не подтверждаются очевидными фактами, постепенно и мягко выжимать эти факты из свидетелей и подозреваемых или раскапывать их… даже в таких гиблых местах, как кладбища и адресные книги.

– Значит, вы все-таки сомневаетесь, что эти копания могут продвинуть дело?

– Сомнения, конечно, у меня есть, но я все равно от них не откажусь, потому что там может всплыть что-то, что косвенно подтолкнет расследование.

– Типа?

– Типа того, о чем вы сообщили мне позавчера вечером. Как зовут этого… ну, который с «Пятью желудями»?

– Хоакин Лопес.

– Парни, которых уволила сеньора Хименес… они видели, как он беседовал с Хименесом. Но нам неизвестно о чем. Может, о чем-то важном, а может, о пустяках. Нам предстоит выяснить.

– И вы по-прежнему считаете, что это сделал псих?

– Любой дебил может превратиться в психа, если рушится весь его жизненный уклад.

– Но вся эта киносъемка, проникновение в квартиру, двенадцатичасовое ожидание…

– Мы до сих пор не убеждены, что он все проделал именно так. Я больше склоняюсь к тому, что «он» завязал отношения с этой девушкой, что «он» получил нужные ему сведения в «Мудансас Триана» и, воспользовавшись тем и другим, попал в квартиру.

– А что же за ужасы он прокручивал перед Хименесом?

– Ну, вообразить что-то подобное можно, – заметил Фалькон, сам в этом сильно сомневаясь. – Воображение творит чудеса, ведь так?

– Только не мое.

Это правда, подумал Фалькон, и ему вспомнилась Марта Хименес с ее испачканным подбородком и залепленной пластырем бровью. Рамирес был начисто лишен воображения. Ему суждено всегда оставаться простым инспектором, потому что он не в состоянии улететь в мечтах дальше, чем на одну ступеньку вверх. Его горизонты ограничены.

– А как вам кажется, инспектор, что он ему показывал?

Рамирес тормознул у светофора, крепко сжал руль и уставился на стоящую впереди машину, ожидая, когда она тронется с места. Он попытался направить свои мысли по непроторенному пути.

– То, что порождает ужас, – сказал Фалькон, – не обязательно кошмарно по видимости.

– Продолжайте, – буркнул Рамирес, зыркнув на него как на чудо заморское, но радуясь тому, что отпала необходимость фантазировать.

– Посмотрите на нас, детей цивилизации… Мы смеемся над каннибализмом, и слава богу. Мы всё перевидали… ничто нас не пугает, кроме…

– Кроме чего?

– Кроме того, что мы сознательно решили не знать.

– Разве такое можно себе представить?

– Я имею в виду вещи, которые нам известны о самих себе. Нечто очень личное, глубоко запрятанное; то, что мы никому не показываем и считаем никогда не случавшимся, потому что не в состоянии были бы жить с этим знанием.

– Я вас не понимаю, – сказал Рамирес. – Как это можно знать, не зная? Ахинея какая-то.

– Когда мой отец в шестидесятые годы переехал в Севилью, он познакомился с местным священником, который обычно проходил мимо его дома по пути в церковь в конце улицы Байлен. Мой отец не посещал церковь и не верил в Бога, но они часто сидели в одном кафе и, коротая время в спорах, очень сдружились. Однажды в три часа ночи отец работал в своей мастерской, как вдруг слышит, на улице кто-то надрывается: «Эй! Carbon![41]41
  Козел (ит.)


[Закрыть] Тебя подослали ко мне, признайся, ты, Франсиско Carbon?!» Это оказался священник, но уже не благостный, а злой и полупомешанный. Он стоял в порванной сутане, весь всклокоченный, и хлестал бренди прямо из бутылки. Отец впустил его в дом, и тот принялся куролесить во внутреннем дворике, проклиная себя и свою бесполезную жизнь. В то утро он раздавал причастие, и вдруг его осенило.

– Он утратил веру, – сказал Рамирес. – У них всегда так. Потом они ее вновь обретают.

– С ним все было гораздо хуже. Он заявил моему отцу, что вообще никогда не верил. Его карьера священника началась с обмана. Одна девушка не ответила ему взаимностью. Он взял и принял сан, назло ей, а вышло – назло себе. Больше сорока лет священник знал это, как бы не зная. Он был хорошим священником, но это не имело никакого значения, потому что в основании его карьеры была трещинка, крохотная ложь, на которой стояло все здание.

– А что с ним случилось потом? – спросил Рамирес.

– На следующий день он повесился, – ответил Фалькон. – А как поступить, если ты священник и всю свою жизнь учил других искать истину в слове Божьем?

– Боже милостивый, – воскликнул Рамирес, – но не надо же убивать себя! Не стоит воспринимать жизнь так серьезно.

– Отец рассказал мне эту историю вот почему, – продолжил Фалькон. – Я объявил ему, что хочу стать художником… подобно ему. И он просил меня все хорошенько обдумать, потому что искусство – это тоже своего рода поиск истины, не важно какой: личной или глобальной.

– Понимаю! – воскликнул Рамирес, хлопнув ладонями по рулю, и расхохотался.

– Ну, теперь вам ясно, – сказал Фалькон, – как это бывает, когда мы знаем что-то, не зная.

– Да пропади оно! Теперь мне ясно, почему вы заделались сыщиком, – прогрохотал Рамирес.

– И почему же?

– Чтоб искать истину. Это блеск, ё-мое! При вас мы тут все, на хрен, выйдем в художники.

Так ли это? Нет. Когда он отказался от идеи стать художником, внутренне согласившись с сомнениями отца относительно своего таланта, он заявил ему, что тогда будет искусствоведом, и отец рассмеялся ему в лицо. «Искусствоведы – это просто сыщики, работающие с картинами. Им бы все искать разгадки. Они всю жизнь что-то предполагают и додумывают, причем девять раз из десяти попадают пальцем в небо. Искусствоведение – занятие для неудачников, – говорил он, – и не просто для неудавшихся художников, а вообще для неудавшихся людей». Как только отец над ними не потешался!.. Поэтому он сделался полицейским.

Нет, опять не совсем так. Он поступил в Мадридский университет на английское отделение (из всех народов, включая испанцев, его отец только англичанами и интересовался) и увлекся американскими фильмами ужасов сороковых годов. И потом уже пошел в полицию.

Вдруг его словно выкинуло из глубокого сна, хотя он был в ясном сознании и мысли мелькали, яркие и быстрые, как косяки сардин. Он встряхнул головой, пытаясь освоиться с окружающей реальностью: сиденьями машины, пластиком, стеклом, прочими материальными предметами.

– Нет ли у Серрано чего-нибудь нового о хлороформе и хирургических инструментах? – заговорил он, помогая себе прийти в себя.

– Пока ничего.

Они остановились у кладбища. Рамирес полез на заднее сиденье за видеокамерой, а Фалькон тем временем топтался на тротуаре, созерцая толпу прощающихся, вал цветов перед часовней и яркое голубое небо, придававшее всей этой сцене чуть ли не жизнерадостность. Консуэло Хименес стояла в центре, а трое ее детей потерянно блуждали в лесу взрослых ног. Фалькон сам был такого роста на одних давних похоронах.

Служба, похоже, уже закончилась. Гроб из часовни перенесли на катафалк. Водитель тронулся с места. Прощающиеся медленно потянулись по обсаженной кипарисами аллее к центру кладбища. За живыми изгородями теснились мавзолеи и памятники, среди которых выделялась огромная бронзовая фигура Франсиско Риверы – в костюме матадора со сломанной шпагой в одной руке и с воображаемым плащом в другой он уворачивается от обреченного вечно нестись мимо него воображаемого быка.

Катафалк остановился у фигуры Спасителя, согнувшегося под тяжестью креста. Гроб внесли в гранитный мавзолей и поместили напротив единственной его обитательницы – первой жены покойного. Консуэло Хименес принимала соболезнования от тех, с кем разминулась раньше. Фалькон заглянул в мавзолей. Отделение под гробом первой жены Рауля не было пустым. Там стояла небольшая урна, слишком маленькая, чтобы заключать в себе чей-то прах. Он направил на нее лучик карманного фонарика и прочел надпись, выгравированную на серебряной пластинке: Артуро Маноло Хименес Баутиста. Вероятно, это и была поставленная Хосе Мануэлем «точка».