Текст книги "Вопросы цены и стоимости (СИ)"

Автор книги: Рикке Таэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

...Они говорили еще долго, долго сидели рядом, погрузившись каждый в свои мысли. Позже, убедившись, что юноша действительно успокоился, пришел к какому-то внутреннему равновесию, – Айсен все же ушел. Равиль лишь с тихой грустью улыбнулся вслед, словно наяву видя, что последует дальше: вот лекарь, битый час перебирающий у окна свои записки и заметки – почти отбросит их от себя, чтобы сгрести в объятья вошедшего возлюбленного. Поцелуев не будет, только легкие невесомые прикосновения обоих к волосам, вискам и отзвук слов: "Без тебя меня не станет, любимый..."

Как же тяжело!

– Люби меня, мое солнце! Твоя любовь – лучшее, что есть во мне...

Равиль почти до глубокого вечера просидел в саду, крепко сжав руки в замок, и думал. Подумать ему было о чем! Он даже не сразу заметил высокую могучую фигуру Ожье, без кота, в одной распахнутой на груди рубахе да высоких сапогах вместо положенных буржуа туфель, командующего работниками, как матросами на палубе во время бури... Образ всплыл перед глазами сам собой, и юноша поднялся, чтобы уйти.

Движение вышло чересчур резким, опять закружилась голова. Равиль осел бы на землю, если бы его не подхватили крепкие руки:

– Ты чуть не упал. Позволишь помочь?

От звука этого голоса перехватило дыхание! Равиль подался было в сторону, но сумел справиться с собой.

– Да, – бесцветно уронил юноша занемевшими губами, и безропотно позволил мэтру Грие отвести себя в комнату.

***

Тонкие пальцы вздрагивали в ладони – не от волнения, лицо юноши было спокойно, а взгляд тверд. Просто слаб еще, тяжело, ноги плохо слушаются...

– Равиль, я могу отнести тебя...

– Нет, – голос юноши все так же невыразителен и ровен, если не считать затрудненного, участившегося от усилий дыхания, – Фейран говорит, что мне нужно понемногу расхаживаться, чтобы тренировать мышцы и восстановилась координация.

– Что ж, он знает, что говорит... – напряженно уронил Ожье, чтобы хоть что-то сказать, потому что накопилось в душе столько всего, что с чего из этого начинать он откровенно не представлял! Хватит и того, что Равиль вообще отвечает ему.

– Да, – тем временем согласился юноша, глядя прямо перед собой, и так же тускло добавил, – мне невероятно повезло, что они нынче оказались в Тулузе, иначе я бы умер тогда. Да и подняться не смог бы...

Он не мог не ощутить как закаменели руки мужчины у его плеч, судорожный выдох над ухом – сквозь сжатые до хруста зубы, – но продолжал сосредоточенно идти вперед. Тем более что комната была уже совсем близко, оставалось сделать всего пару шагов, и тогда эта пытка молчанием, никчемными безличными фразами наконец окончится!

– Равиль, послушай...

Ожье отчаянно вглядывался в истончившиеся черты дорогого лица, на которое только еще начинали возвращаться краски жизни, на тень от густых ресниц у еще чрезмерно острых скул, как всегда упрямо сжатые губы, мелко дрожащую у виска голубую жилку – чувствуя, что собственное сердце неудержимо рвется из груди.

– Я хочу сказать...

И вот тогда, юноша все-таки отстранился, мягко но решительно избавившись от силы поддерживающих его рук мужчины. Глядя в потускневшую сталь его глаз, Равиль четко и ясно произнес, расставляя возможные акценты:

– Спасибо вам за помощь, но я очень устал. Хочу отдохнуть, – ладонь юноши уже лежала на ручке приоткрываемой двери.

Равиль шагнул через порог, плотно прикрыв за собой скрипнувшее петлями дверное полотно. Прислушался невольно, – в доме царила тишина. Во всяком случае в этой его части.

С усилием добравшись до постели, юноша лег, а спустя буквально пару минут уже заглянула Хедва, успокаивая своим присутствием и его, и себя. Не затевая никаких лишних объяснений, тетя как обычно быстро и споро, просто помогла переодеться, – юноше даже уже неловко становилось: конечно, она видела его во всех подробностях, обихаживала и обмывала, но... она же женщина!

А он уже не настолько немощен! Визит Фейрана с ежевечерним осмотром впервые успокоил: лекарь чему-то глубокомысленно покивал, улыбнулся едва ли не единственный раз за их знакомство, и даже что-то сразу записал в исчерканной таблице – видел бы это Айсен... Айсен увидел. Яростный шепот про опыты и исследователей на два голоса за пресловутой дверью, как и финальный красноречивый приглушенный вздох пополам со стоном после долгой паузы – заставили тихо рассмеяться... Вокруг кипела жизнь!

Он жив, а мир еще вертится вокруг своей оси. Да, он жесток, подл, безобразен, но – тем ценнее то светлое, что в нем еще осталось... Равиль заснул спокойно, привычно прижимая к сердцу свою шкатулку.

А выйдя из дома на следующий день, увидел, что весь сад, дворик перед его окном, излюбленная скамейка вокруг – засажены кустами роз.

Сидя в саду, за одну ночь превратившимся в картинку из сказки, Равиль в изумлении разглядывал цветочное буйство. Розы были повсюду – ярко красные, кипенно белые, даже желтые, густо-бордовые и нежно-розовые, розовато-оранжевые, как рассвет, пышно махровые и изысканно утонченные, облачно воздушные и строго расправившие резные лепестки... Одни уже простодушно развернули к солнцу желтую серединку кружевной чашечки, у других же на тугих бутонах еще мерцали капельки утреннего дождя. Некоторые листья казались привядшими, будто не успели оправиться после пересадки, но воздух буквально переполнял пьянящий аромат, смешавшийся с запахом перекопанной сырой земли.

Тот, кто обустраивал это цветочное царство, похоже пересадил сюда все розы, что нашлись в округе! – юноша опустил взгляд на свои руки, крепко сжимающие шкатулку с документами, и усмехнулся с горечью. – А ведь одной бумаги в этом ларчике все-таки не хватает! Как бы не были восхитительны цветы...

Шагов он не услышал и внезапно раздавшийся рядом вопрос, заставил буквально подскочить на месте:

– Нравится? – Ожье наклонился, поднимая шкатулку, которую от неожиданности выронил юноша, и кивнул в сторону ближайшего куста.

– Да, – все же ответил после паузы Равиль, и странно взглянув на мужчину, принял от него обратно свой ларец, повторив вслух свое первое впечатление.

– Нет, – без тени улыбки возразил Ожье, – здесь только самые красивые.

Юноша лишь дернул губами, продолжая упорно отводить взгляд в сторону:

– Зачем? – с каким-то отстраненным любопытством уронил он.

– Для кого, – напряженно поправил его Ожье, веско закончив. – Для тебя!

– Я это понял, – слабо улыбнулся Равиль, погладив кончиками пальцев тяжело клонившийся бутон. – Почему?

Теперь пришла очередь мужчины отводить взгляд, с усилием он наконец проговорил:

– Когда болел, ты бредил и говорил о розах...

Юноша застыл, рука, касавшаяся цветка опала.

– Я говорил об одной, должно быть, – сухо поправил он.

– Так выбери для себя любую из этих! – в резком голосе Ожье ясно различалось отчаяние: что он опять не понял?!

А Равиль молчал.

– Убрать? – тяжело процедил мужчина, и юноша впервые за весь разговор взглянул на него прямо, но... даже дышать стало трудно под этим ошеломленным раненым взглядом!

Равиль почти отшатнулся от него, обвел дикими, потемневшими как грозовая туча, глазами цветущий благоухающий сад, и еле выдавил в ответ:

– Убрать?! За что же... Они же живые! Пусть растут...

Юноша метнулся к дому, оставив растерянного мужчину в одиночестве и смятении.

– Лисеныш...

Глухо заныло больное сердце. Стремглав пролетев до своей комнаты, Равиль забился в самый дальний уголок кровати, обнимая себя руками. Он слышал, что кто-то хотел зайти к нему, слышал голос Айсена, который вроде бы останавливал их, но в данный конкретный миг – это не имело значения. Молчаливые слезы постепенно пропитывали смятую подушку, и одно юноша знал точно: вряд ли в своей новой жизни он сможет ненавидеть что-либо больше, чем прекрасные нежные розы...

Но плакать он тоже больше себе не позволит.

***

Время шло своим чередом, и обещание Равиль сдержал. Разумеется, он еще не раз и не два сталкивался с Ожье, даже принимал его помощь, если требовалось, но больше не плакал, каким бы тягостным не было присутствие мужчины и как бы трудно не давалось юноше выдерживать спокойный и ровный тон в разговоре с ним. Слезы будто в одночасье иссякли. Он даже смог вполне мирно поблагодарить торговца за предоставленный кров и заботу о нуждах, тем не менее, вполне решительно и твердо отказавшись от настолько роскошного подарка как поместье.

Само собой он не задумывал ничего специально, но для захваченного врасплох Грие удар стал внезапным и болезненным. Обрушив на юношу шквал яростных протестов, он не нашел ничего лучше, чем завершить их признанием, что дом вообще изначально задумывался и строился для него. Во всяком случае, начинал строиться.

– Вот как? – негромко уронил в ответ Равиль.

Содрогнувшись, он отвернулся к окну, плотно сжав губы, чтобы они не вздумали задрожать.

– Что ж... щедро! Впрочем, мне не приходится сомневаться в вашем великодушии, – справившись с волнением, юноша бросил короткий взгляд на шкатулку, прежде чем продолжить. – Но теперь в этом нет нужды. У меня есть дом, где меня так долго ждет моя семья. Довольно скоро здоровье позволит мне наконец его увидеть. И хотя пути Господни неисповедимы, вряд ли я потом когда-нибудь вернусь в Тулузу...

Равиль помолчал, и последней фразой с легким оттенком горечи добил застывшего мужчину окончательно.

– А если вернусь зачем-либо, все равно. Неправильно принимать подобные подарки. Тем более, когда не можешь ответить равноценным.

Юноша ушел, оставив побелевшего Ожье в одиночестве проникаться обрушившейся на него истиной. И дело было даже не в том, что предсказание лекаря сбывалось, Равиль воспринял дом если не как откуп за все случившееся, то как подачку, а может и как грязный намек, вроде того жилища, где держал его Таш... Однако это можно исправить! Догнать, объясниться наконец, убеждать, говоря: "Ну что ты такое опять подумал, малыш! Как и с розами, я лишь хотел тебя порадовать, сделать так, чтобы страх, печаль и боль совсем ушли из твоих глаз. Люблю тебя, а когда любишь, цены уже не подсчитываешь!"

Только... проклятый лекарь оказался прав и в другом: пусть Равиль молчит, но помнит он все.

По одному мимолетному взгляду, брошенному юношей на ларец, Ожье понял это так же ясно, как если бы услышал подробную исповедь. И заговорил Равиль не о чем-нибудь, а об отъезде, предельно четко и твердо дав понять, что для него время жертв прошло. Тем более жертв каким-то необъяснимым чудом обретенной родней, да еще такой, которая несмотря на прошлое от него не отвернулась, наоборот оттаскивая всеми силами от пропасти, давая шанс на доброе имя и достойное будущее.

Время... Да, время! Оно все так же неумолимо отмеряло мгновения! Благодарить судьбу следовало по крайней мере за то, что юноша действительно поправлялся, уже заметно окреп, и вполне возможно вскорости в самом деле при должных предосторожностях – сможет преодолеть долгий путь. В следующий раз, на предложение помощи в дальнем путешествии ответил отказом уже Давид, заметив между делом:

– Не стоит, я давно договорился с общиной.

Равиль удивленно приподнял ресницы, и с благодарной теплотой улыбнулся кузену.

***

Время... Время – палач, оно безжалостно само по себе, особенно время расставаний, но Равиль улыбался, когда заговорил об этом с Айсеном. Улыбался тому, что готовился к бурным протестам и увещеваниям, прикидывал все возможные доводы, но ангел, посланный на его пути, лишь заглянул в глаза и серьезно спросил:

– Ты уверен?

Юноша перевел дыхание и ответил не надуманными поводами, а искренне, как только было возможно:

– Уверен! То, что вы сделали для меня – не имеет цены! Но у вас своя сложившаяся жизнь, и именно поэтому вам нужно к ней вернуться. А мне тоже пора учиться не выживать, а жить... – зная, что Айсен поймет его правильно, Равиль склонил голову, позволив проявиться толики владевшим им смущения и страха. – Вас ждет ваш дом, а я... я хочу все-таки увидеть свой!

– Да, это дорогого стоит! – без тени иронии согласился Айсен, ободряюще сжав дрожащую руку юноши, и заметил. – Глядя на твою тетю и кузена, уверен, что все сложится хорошо.

Разумеется, он не намеревался срываться в дорогу завтра же, да и решительный настрой юноши не мог не порадовать!

– А у вас не будет неприятностей? – живо поинтересовался Равиль, оправдывая его тайные мысли. – Ну... при княжем дворе? И вообще, двое свободных мужчин в подобной связи...

В серых глазах мерцали огоньки тревоги и любопытства, и смутное беспокойство рассеялось совсем, Айсен легко рассмеялся:

– Нет! Князю Тэнеру будет достаточно сказать правду, что мы задержались из-за тяжелой болезни друга. У Фейрана вообще племянник на днях стал отцом раньше времени, но он говорит, что ребенок здоров, а следующая беременность у Амелии пройдет легче... Князь же резкий, жестокий иногда, и весьма своеобразный человек, но пока он в Фессе – суд нам не грозит: по его кодексу чести, перед Фейраном у него долг жизни. Что касается наших отношений, то... у них в роду есть очень интересная и красивая легенда о том, что его предок, будучи к тому же звездочетом и волшебником, однажды связал с собой ифрита, заключив его в смертное тело юноши. Их связь была в том числе плотской и многими осуждалась в клане, однако в годину усобиц, когда даже сам князь оказался в плену, юноша-ифрит заставил всех признать его командиром, спас вначале сыновей-наследников, а затем и весь род с женщинами и детьми, и легендарную крепость. В их традиции любая подобная связь, тем более школы и серали жестко осуждается, как распущенность и разврат, но если она все же случилась и выдержала отпущенные судьбой испытания, то считается волей Создателя. Чем-то потусторонним... Хороший сюжет для поэмы? – озорно закончил молодой человек.

– Очень! – согласился Равиль, зачарованно выслушавший сказку, и не успел собраться перед внезапным напряженным вопросом.

– Пожалуйста, скажи честно! Ты правда так ничего и не помнишь?

Юноша вздрогнул, глубоко вздохнул, понимая, что выдал себя своим предшествующим вопросом о Фессе, но... это же Айсен!

– Почему же, – отозвался он, отводя взгляд в сторону, и признался, – помню! Только... все как в тумане, и голова начинает очень сильно болеть.

Равиль бездумно потер ноющий висок пальцами.

– Тогда не думай! – Айсен с неожиданной силой сжал его ладонь. – Не мучай себя еще и сам!

Аромат буйно цветущих роз заглушил повисшее молчание. В этот момент несколько рассеянный взгляд музыканта упал на маячившую во дворе крепкую фигуру Ожье, и с губ сорвалось невольное:

– А он?!

Равиль проследил за его взглядом и усмехнулся: он так настойчиво спрашивал любит ли его мэтр... Нет, не любит. Если бы любил, ты бы не спрашивал! Он ответил так же честно, как и до того:

– Чтобы любить, не обязательно быть любовниками! К тому же, нельзя мне больше, сам слышал, что говорил Фейран...

– Равиль!!! – даже в груди сдавило. – Не руби так, с плеча! И "нельзя", наверняка только пока ты полностью не поправишься.

– Ты прекрасно знаешь, что полностью – я уже не поправлюсь никогда, – ровно уронил юноша, и улыбнулся тихо. – Не волнуйся, и я, и тетя подробно говорили с Фейраном. Он четко объяснил, что мне нужно будет пить, что лучше есть, и чего следует избегать... Он и правда гениальный врач, и хороший человек. Тебе повезло... А я... Я больше не хочу!!!

Равиль проводил опустевшим взглядом бархатный кот на широких плечах, и Айсен не нашелся, что возразить, не говоря уж о том, что нужно ли...

На прощание Фейран оставил свиток с подробными указаниями, исполняя которые можно было если не избавиться от угрозы совсем, то по крайней мере отвести беду. Все, что было в его силах он сделал, прочее же оставалось в воле провидения. Зная, что им вряд ли еще когда-нибудь доведется увидеться, юноши крепко обнялись, но то, что происходило – было правильно, ведь жизнь состоит не только из встреч, но и из расставаний. Как выздоравливающий после тяжелых переломов человек рано или поздно должен отбросить костыли, так и Равиль был прав в том, что ему необходимо набираться сил не только в самом прямом смысле. Решимости юноше было не занимать, а поддержку семьи не заменит даже самый чуткий и верный друг.

Печаль мешалась с надеждой на лучшее, а лекарю и музыканту предстояло проститься еще с разросшимся семейством Керров, так что слез и объятий на их долю грозило выпасть еще не мало! Молодые люди прощались друг с другом с улыбкой, Фейрану досталась пылкая благодарность от всего семейства, заставившая улыбнуться даже его, и заверения в вечной признательности. За всей этой сценой из окна наблюдал мэтр Грие, и Айсен все же спросил:

– Быть может нам задержаться еще немного, пока вы тоже не будете готовы к дороге?

– Не стоит, – Равиль покачал головой. – Спасибо, я правда справлюсь!

– Верю! – молодой человек пожал не дрогнувшую руку.

Равиль долго провожал их глазами, но грусть в самом деле была светлой. А вот справляться пришлось совсем не с тем, о чем думали оба юноши – с памятного разговора, Ожье больше не настаивал на объяснениях, своей помощи, не делал безумных подарков, хотя держался поблизости мрачной тенью, и к облегчение оттого, что его решение относительно будущей жизни понято правильно и уважаемо, все же щедро разбавляла горчащая боль. За эти последние дни юноша передумал столько, что снова едва не оказался на пороге приступа, но только попросил ускорить отъезд.

Несмотря на беспокойство, Хедва не протестовала против такой спешки: как бы спокойно внешне она не отнеслась к отношениям Фейрана и Айсена, руководствовалась она скорее признательностью. Они спасали ее мальчика, помогали ему выжить, подняться на ноги, придти в себя и войти в нормальную жизнь. Их противоестественная связь оказалась даже на руку, очевидно примиряя Равиля с прошлым. Но, наступает момент, когда прошлое, следует оставлять в прошлом. И уж конечно, постоянное присутствие мужчины, который совершенно ясно желал вернуть Равиля обратно, да и просто желал – не могло не быть тягостным, если не опасным! Она не возмущалась, и ничем не выказывала неодобрения, не желая оттолкнуть от себя племянника неосторожным словом, однако испытывать облегчение от его решения и посылать Господу полные радости благодарные молитвы – это никоим образом не мешало.

Они покинули утопающий в розах дом самым ранним утром, с обычной молчаливой поддержки Давида скрыв приготовления. Равиль не удержался, и все-таки сорвал один из цветков – цвета рассвета, пышные лепестки которого переходили из бледно-розоватого, в ярко-золотой, – бережно уложив его в свою неизменную шкатулку.

У общины свои пути и дороги, и Равилю еще предстояло узнавать этот новый для него мир, но страха не было. Он знал, что поступает верно, и даже если человек, которого он оставлял позади, смог бы убедить его в своей любви, юноша поступил бы так же, потому что нельзя растить любовь на костях и обломках уже сразу двух семей!

Ну а то, что осталось в сердце – не отнимет никто.

Эпилог.

Почти год спустя.

На изящно изогнувшемся через канал мостике, опустив тонкие ладони на кованные перила, стоял молодой человек. Он был одет достаточно просто, в темные неброские цвета, но качество ткани и кроя, выдавали придирчивому взгляду, что он вряд ли нуждается в средствах. Ниспадающие из-под плоской шапочки каштановые кудри мягко обрамляли лицо с четкими, вдумчиво-одухотворенными чертами. Оно казалось болезненно бледноватым, но вполне возможно, что это была всего лишь игра теней и света в приближающихся сумерках. Дымчато-серые с едва уловимыми золотистыми искорками глаза бездумно следили за мельтешением праздничной толпы на площади, но едва ли различали что-либо, обращенные скорее вглубь себя или же на нечто видимое ему одному.

Молодой человек вздохнул, зябко повел плечами от сырости, не понимая, зачем он вообще вернулся с виллы в Венецию, и оттолкнувшись от перил развернулся к спуску с моста... Он замер.

Там, на тротуаре, прожигая его почти безумным взором, стоял более чем высокий и крепкий мужчина:

– Лисенок...

Молодой человек отмер и ровным шагом двинулся навстречу, хотя по его лицу не заметно было, что обращались к нему.

– Рыжик! – мужчина с надеждой вглядывался в это отрешенное лицо. – Подожди, послушай! Знаю, что не веришь, но я ведь люблю тебя! Жить не могу, только тебя вижу!!! Прости за все, что не сделал...

Не сбавляя, но и не убыстряя шагов, глядя прямо перед собой, молодой человек прошел мимо, и только лишь уже миновав обращавшегося к нему мужчину, – остановился за его плечом.

– Вы ошиблись, – тихо ответил он. – Не думаю, что мы когда-то знали друг друга... Тем более настолько, чтобы чего-то требовать. И... я ни на кого не держу зла!

Различив в треске праздничных фейерверков знакомые голоса, Равиль Луциатто направился туда, где Яффа Фреско безуспешно пыталась призвать к порядку его непоседливых племянников.

***

Мне не жаль, что тобою я не был любим,-

Я любви недостоин твоей!

Мне не жаль, что теперь я разлукой томим,-

Я в разлуке люблю горячей...

Мне не жаль, что и налил и выпил я сам

Унижения чашу до дна,

Что к проклятьям моим, и к слезам, и к мольбам

Оставалась судьба холодна...

Безумие, – я все таки тебя люблю!

Душа моя при имени твоем трепещет,

Печаль по-прежнему сжимает грудь мою, -

Я за тебя Создателя молю.

Мне не жаль, что огонь, закипевший в крови,

Мое сердце сжигал и томил,

Но мне жаль, что когда-то я жил без любви,

Но мне жаль, что я мало любил!

Я все еще тебя люблю!

Душа моя при имени твоем трепещет,

Печаль по-прежнему сжимает грудь мою...

Я за тебя Создателя молю!