Текст книги "Вопросы цены и стоимости (СИ)"

Автор книги: Рикке Таэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

– Ну надо же! – протянул Ксавьер с усмешкой оглядывая вскочившего юношу. – Такой смелый и вдруг застеснялся... Или ты совсем передумал? Что ты смотришь на меня, как монашка на черта у себя под кроватью? Я вроде бы тебя с собой силком не тянул! Или это ты так пошутить решил...

– Я не шутил, – оборвал его юноша, сверкнув на патрона глазами. – Но мне не нравится, что на меня смотрят!

Равиль в самом деле не обирался идти на попятный, прекрасно понимая, что рано или поздно они окажутся в постели, и не пытался оттягивать момент, но все происходило как-то совсем не так, как он мог представить.

А может быть, его смятение просто объяснялось тем, что его трогал и целовал не Ожье... Потому и периодические вспышки удовольствия, казались чем-то неправильным, грязным, как и... Он оборвал себя прежде, чем успел додумать мысль до конца: неправильно как раз сравнивать честного с ним человека с клиентом! Он же решил, что преодолеет все это...

– Прости... – Равиль вздохнул и нахмурился.

– Малыш, – Ксавьер тоже поднялся с укоризненной улыбкой, и, удерживая юношу за подбородок, поглаживал пальцем его припухшие губы, – как же им на тебя не смотреть, если я вместо жены везу с собой парня, да такого, что ни одна женщина по красоте не сравниться!

Мальчик предсказуемо смутился.

– Голову потерял, так и есть... – шепнул Ксавьер прямо в ушко, отведя рыжеватый локон.

Равиль бессознательно отступал – в нужном направлении, к лестнице, ведущей к комнатам наверху.

– Осторожнее, ступенька, – мужчина придвинулся вплотную, цепко обнимая его за талию и увлекая за собой дальше.

В полутемном коридорчике он прижал юношу к стене, сминая и вновь принимаясь терзать нежные губы. Равиль был вынужден тоже обнять мужчину, чтобы не упасть, и уже не отстранялся от него: некуда в прямом и переносном смысле. Он прислушивался к себе, спрашивая – действительно ли он хочет того, что вот-вот произойдет? Рассудок молчал, не в силах помочь своему хозяину, что-то внутри упорно твердило в унисон участившемуся биению сердца "нет", но предательское тело само выгибалось навстречу рукам, умело и точно выводившим на нем мелодию чувственности. Член стоял, недвусмысленно упираясь в бедро Ксавьеру, в то время как поцелуи становились все более властными, жгучими, ненасытными... Они подчиняли себе волю, и Равиль не смог бы точно определить момент, когда он оказался уже в комнате и на кровати в полной власти мужчины. Точка невозврата была наконец пройдена.

Изголодавшемуся по любовным утехам телу было нужно немного. У Равиля в паху все уже мучительно ныло от нестерпимого желания. Он не знал, куда себя деть от стыда и хотел бы закрыть лицо руками, но ему не позволили. Ксавьер превзошел сам себя, ведь не зря же он так долго ждал этой возможности, чтобы теперь скатиться до банального траха. Запретный плод должен стать для мальчишки особенно сладким!

Он не пропустил ни одной чувствительной точки, виртуозно удерживая своего молодого любовника на самом краешке сладострастного экстаза, но не позволяя сорваться в оргазм, пока потерявшийся в ощущениях, ставших практически невыносимыми, юноша не начал умолять его.

– Пожалуйста... пожалуйста... – Равиль бессвязно всхлипывал и кусал губы. Такого с ним еще не было, и он не понимал нравится ему это или нет.

– Чего ты хочешь? – вкрадчиво поинтересовался мужчина, лаская яички юноши и одновременно сжимая член у основания, опять не позволяя ему кончить.

– Пожалуйста... – наслаждение больше походило на пытку. – Я больше не могу...

– Еще рано, – Ксавьер ловко удерживал извивающиеся бедра и дразнил тугую дырочку меж восхитительно соблазнительных ягодиц пальцами.

На мгновение рука его замерла, как будто обнаружив нечто неожиданное, и мужчина даже отстранился, – но лишь на миг. Непомнящий себя от возбуждения мальчик не почувствовал заминки, и Ксавьер резко вошел в пылающее податливое тело, уже не сдерживая ни себя, ни любовника.

Мальчишке хватило нескольких толчков, он кончил с криком, забрызгав себя до груди. Сокращение упругих стенок, тесно обхвативших член мужчины, приблизило и его оргазм. Выплеснувшись, Ксавьер поднялся, небрежно набросив простыню на распростертого без движения юношу, и присел рядом, задумчиво рассматривая измученного мальчика. Подумать ему было о чем: ангелочек Поль оказался не так уж невинен!

Ибо его очаровательная попка, хоть и была приятно тугой, но явно уже успела познакомиться с той частью тела, которая делает мужчину мужчиной...

Чувствуя себя опустошенным душевно и выжатым физически как никогда, Равиль отодвинулся с тихим стоном, когда Ксавьер прилег рядом, но небрежный вопрос заставил его буквально подскочить:

– Ну как ты, малыш? Или с прошлым любовником было лучше? – поддевка в голосе могла и почудится, но все равно будто ошпарила!

Ошеломленно распахнув глаза и рефлекторно натягивая на себя испачканную спермой простыню, юноша потрясенно смотрел на мужчину: прошлым любовником? О чем он... С языка чуть было не сорвалась какая-то неловкая нелепость об Ожье, а потом его обожгла другая мысль: разумеется, было невероятно глупо и бесстыже изображать из себя девственника, хотя уже почти год скоро, как он ни с кем не был. Но что если Ксавьер по какой-то причине (какой-то?! один поцелуй в саду на свадьбе Грие чего стоил!) тоже сделал вывод о его распущенности и предложил поехать с ним поэтому?!

– Любовника... – выдавил Равиль занемевшими губами.

Ксавьер насмешливо выгнул бровь, с интересом наблюдая, как прелестный румянец смущения сменяется на лице юноши прозрачной бледностью.

– Лисенок, давай не будем начинать с вранья! Не считал же ты меня настолько наивным, что я не способен отличить девственника от... надкушенного яблочка.

"Лисенок" побледнел еще пуще и закусил нижнюю полную губку, опуская ресницы и сводя крылья бровей до знакомой складочки.

– Не было у меня никакого "любовника" в таком смысле! – но хватило его лишь на короткую вспышку, и следующие слова вышли уже жалобно. – Все не так... не то...

Равиль потерялся окончательно под жгучим взглядом черных глаз, которые отнюдь не собирались сколько-нибудь щадить его. Слишком внезапно, слишком рано пришлось объяснять то, что он вообще желал оставить далеко позади, ради чего и кинулся не обернувшись в этот омут!

– Не то? – Ксавьер был заинтригован и вместе с тем удовлетворен: смятением, унижением и еще больше обнажившейся уязвимостью мальчишки.

За все проволочки маленького Поля нужно было хорошенько проучить, а игра с ним затягивала все глубже. "Не так, не то..." – неужели насилие? А потом его пригрел Грие... Предположение заслуживало внимания, особенно если вспомнить, как тот оберегал своего рыжика и носился с ним, хотя все равно странный порыв для Ожье. Конечно, мальчик очень красив и нежен, – так что в целом ничего неправдоподобного... И какой же дает простор!

– Что ты, малыш, – заметил мужчина укоризненно и погладил юношу по бедру. – Что ты так вскинулся! Я же не батюшка, чтобы о грехах спрашивать, и ни в чем не упрекаю... А это тоже оттуда?

Ладонь скользнула дальше, ложась на шрам от ожога, и Равиль вздрогнул, замирая в руках мужчины. Собственно, да – шлюхой его еще не назвали, зато если он не успокоится и не прекратит дергаться, то Ксавьер точно решит, что он обманывает, а тогда любая правда покажется просто отговоркой.

– Да, почти, – проговорил юноша. – Теперь это уже не имеет значения!

Как ни решительно прозвучал тон, Равиль сам не верил в свои слова, и мужчина, придирчиво отслеживающий каждый взмах его ресниц, каждый неровный вздох, – не мог этого не заметить. А как же... – Ксавьер фыркнул про себя, – оно и видно, что не имеет! К тому же рубец совсем свежий, кожица очень тонкая, по краям шелушится местами – забавная "болезнь" внезапно поразила малыша Поля.

– Тогда успокойся, золотко мое, прекрати нервничать, – он потянул вяло упиравшегося юношу, опрокидывая навзничь на постель и нависая сверху. – И иди ко мне, я опять хочу тебя! Тебя невозможно не хотеть...

Разузнать о шраме и подробностях утраты невинности маленьким рыжиком он еще успеет, а пока стоит просто наслаждаться восхитительным юным телом в его постели.

***

За первой ночью последовали другие, не менее изнуряющие. Мужчина вел себя как пьяница, дорвавшийся до королевских винных подвалов, безудержно насыщая свои неуемные аппетиты, так что, поневоле припоминая науку избавления от засосов и прочих следов неумеренной страстности, Равиль уже мечтал об обычном небрежном поцелуе и хотя бы одной ночи спокойного сна от заката до рассвета.

– Не упрямься, малыш! – ворковал в ушко настойчивый Ксавьер, ловко подминая своего юного любовника под себя, тиская его член, яички или массируя кончиками пальцев податливое, уже опять растянутое колечко мышц. – Разве не нравится?

Член стоял, подтверждая, что да, ему – вполне нравится, и юноша сдавался, позволял делать с собой все, что хотел мужчина, отвечая по мере сил, – ведь они вместе, пара, партнеры, кажется это так называется... Радоваться должен, что Ксавьер так хочет его, тут уж ни о какой жалости, христианском милосердии к обделенному – речи вести не приходится! Чистая неприкрытая страсть...

Правда, дорога для него превратилась в испытание на прочность, и вскоре забот прибавилось еще больше. Равиль выматывался уже не ради того, чтобы казаться полезным, а исполняя наконец те самые "обязанности", по поводу отсутствия которых так волновался вначале.

Надо отдать должное, от него не потребовалось ничего выдающегося или чего-то, что он не узнал или не увидел при Ожье. Однако он сам не заметил как чудесным образом обычный перевод преобразился в нечто иное, постепенно ложась на его плечи необходимостью за всем проследить, все узнать, договориться со всеми и обо всем.

Спору нет, душу грело сознание, что он не висит на шее, и как бы там ни было, но свой хлеб все-таки ест не за место в теплой постели нового господина. Ни у кого язык не повернется его упрекнуть! Зато приходилось буквально сбиваться с ног изо дня в день, разузнавая, выспрашивая, оговаривая и снова договариваясь. Юноша уставал до того, что не засыпал, а почти терял сознание, уткнувшись носом в подушку, после того, как Ксавьер оставлял его в покое, и совсем уже ничему не возражал, привыкнув к ощущению властно сжимающих его рук.

Красоты Венеции прошли мимо его сознания, Равиль не вылезал из контор, а когда дело доходило до визитов в уважаемые дома, меньше всего его заботила обстановка! Он не мог позволить себе расслабиться, допустить малейшую ошибку и ударить в грязь лицом перед своим новым окружением.

Особенно теперь, когда не приходилось рассчитывать, что надежные руки Ожье подхватят и укроют его в любом случае...

Обратиться за помощью к Ксавьеру, пожаловаться, – что-то его останавливало. Наверное, пресловутая гордость, которую непонятно откуда умудрялись рассмотреть в бывшем рабе чуть ли не каждый второй, если не первый. Сам он, в себе ничего подобного не обнаруживал, наоборот, все больше хотелось уткнуться в сильное плечо, замереть, затихнуть и ни о чем не думать хотя бы пять минут.

Увы, у всего этого было лицо и имя, и как раз его Равиль упорно пытался забыть. По счастью, у него все еще оставалась опора, которая пока не подводила: упрямство и целеустремленность никуда не делись из-за одной неудачи, какой бы сокрушительной она не стала для сердца, вдруг осознавшего, что оно есть, что оно живо, молодо, хочет любить и греться у пламени любви...

Зажав его в кулак, Равиль сказал себе, что все это тоже нужно просто пережить, не упустить шанс показать на что он способен, надеясь никогда больше не заслужить упрек, что ничего не представляет из себя, кроме "смазливой мордашки" и "очаровательной попки". Все было совсем неплохо, убеждал себя юноша, пока однажды утром не осознал, что загнал себя совершенно.

Его трясло, и ужасно болела голова. Конечно, ему было не привыкать вставать в любом состоянии, но ведь сейчас не было нужды насиловать себя. Просто необходимо денек отлежаться...

– Я не могу сегодня никуда идти... – Равиль свернулся под одеялом, глядя из-под ресниц, как одевается Ксавьер.

Бледность, тени под глазами – мужчина хохотнул, бросив:

– Если бы ты был женщиной, я бы заволновался о беременности.

– Просто устал, – юноша безнадежно растирал виски: голова нещадно раскалывалась и выспаться сегодня опять не удалось. – Так много надо было сделать...

– Золотко, – недовольно поморщился Таш, – тебя не поймешь! То ты готов вместо лошади впрячься, то ноешь, что тебя загоняли. Не терплю капризов!

Мужчина ушел не дожидаясь ответа, да его и не последовало: ошеломленный Равиль так и не смог подобрать достойных слов.

Равнодушие – неравнозначно равенству, а стать достойным чего бы то ни было, не возможно не опираясь на достоинство собственное, пусть самое малое! Но – в этих трех соснах способны заблудиться даже самые умные и самоуверенные люди, а что говорить о том, кто большую, если не сказать подавляющую часть своей жизни знал лишь первое, а второго не видел вовсе. Сложно узнать что-то, даже если оно стоит прямо перед глазами, когда это «что-то» известно тебе примерно так же, как язык ангелов небесных.

Состоявшийся короткий диалог, все же еще не показался для Равиля предвестником грядущей катастрофы, но задуматься над знамением – безусловно следовало бы! Стоило спросить хотя бы себя, так ли поступают, если человек по-настоящему дорог, а если не дорог настолько, чтобы найти для него хотя бы доброе слово раз в году – тогда в чем смысл пресловутого "вместе"? Не в безумном же трахе из ночи в ночь!

Но он не спросил, и не подумал. Страх снова споткнуться об обычную жалость, получить в ответ ее вместо другого, желанного чувства, – наступал на горло, мешая на этот раз выплеснуть обиду в лицо. Слез, истерик, дерзких глупостей, которые отличались от его настоящих чаяний и мечтаний, как небо от земли, и всяческих претензий – он достаточно вывалил на Ожье... А на ошибках следует учиться.

Упорный, умный, цепкий, верткий, – вот качества, которые заинтересовали последнего хозяина в полуголом "подарочке" для постели, заставив не просто пожалеть, а снять ошейник и дать шанс проявить себя в свободной жизни. Не говоря уж о том, что помогли вообще дожить до этого момента.

А выживать Равиля – учить не нужно было! Как-то само по себе получалось... Не осознанно.

Юноша поднялся, не обращая больше внимания на нездоровье, только досадуя, что оно отвлекает от дел. Если было тепло – он задыхался, обливаясь липким потом, если прохладно – немилосердно знобило, а дожди он просто возненавидел. Надо было бы заскочить к какому-нибудь аптекарю за микстурой, чтобы хотя бы избавиться от дикой мигрени, ставшей привычной напастью, но пока не доходили руки. И Равиль плюнул на все это, решив, что причина всего лишь в том, что здешний влажный климат не для него. Но это можно было пережить, как и все, чего он не мог изменить.

Зато было понятно, почему секс опять постепенно превратился для него, если не в тяжкий крест, как когда-то, то, по крайней мере, в нечто из разряда докучных повседневных обязанностей, и весьма трудоемкую! А еще вернее – во что-то вроде оправления естественных надобностей: как бы не трещала голова, а ползти до нужного чулана все равно приходится, и облегчившись, тоже испытываешь нечто вроде удовлетворения...

Само собой, что именно в постоянном недомогании крылась причина и объяснение тому, что до сих пор ему больше не случилось испытать что-то, подобное феерии с Ожье на "Магдалене"! Ведь Ксавьер был умелым и опытным в постели, а тело юноши, помнившее, что удовольствие ему доставалось нечасто, загоралось легко, – отрицать последнее не имело смысла после того, как любовник из ночи в ночь предоставлял ему исчерпывающие доказательства. Увы, костер горел, не грея...

А в душу постепенно стал закрадываться холодок: что если дело было только в этом? Ожье был первым, кто показал ему, сколько оказывается радости может быть в том, чтобы отдавать себя. Такое не забывается, как первый взгляд для внезапно прозревшего, и первый глоток воды для пересекшего пустыню. Помнится, в те дни он просто пребывал в эйфории, заходясь восторгом от каждой мелочи... Возможно, все остальное, что терзало его долгие месяцы, – лишь вполне естественная привязанность из благодарности за спасение и беспримерную доброту к себе? Если прикормить бродячую тварь, она тоже будет урчать и ластиться к рукам в обмен на новую подачку... А он тогда не слишком отличался от ободранной, оголодавшей и почти совсем одичавшей тварюшки, не даром Ожье называл его зверенышем.

Горечь наполняла сердце и подступала к горлу, но Равиль мучительно пытался найти объяснение не оставляющей его глухой тоске, и придумать себе оправдание. Наверное так – ярко и остро – все же не должно быть, слишком много, слишком больно... И хорошо, что между ним и Ксавьером ничего подобного нет... Как нет жалости, опеки и ответной признательности, слепого и неодолимого влечения.

Безумный жар и фейерверк страсти? Он просто немного устал... От этого в том числе, иначе бы не уехал: чересчур много сил отняли душевные бури, чтобы желать снова в них окунуться, пусть и с другим человеком! К тому же, не стоит наглеть снова и начинать привередничать.

Не чувствуя, что запутывается все больше, Равиль был не так уж неправ. И на камнях растут деревья, случается, что любовь перерастает безразличие. Но чтобы так произошло, все же необходимо хотя бы самое малое зернышко, которое тоже не появляется само по себе. В противном случае нелепо ждать цветущего сада.

Что ж, терпения и упорства Равилю было не занимать, зато у кого-то оно давно подошло к концу. Рыжий лисенок не то чтобы наскучил молодому Ташу, даже наоборот, раззадоривал все больше, но надежд пока не оправдывал. Да, парень показал себя способным, хватким и скорым на решения. Дела шли настолько успешно, что опытный делец определил для себя это направление, как основное, и чтобы наладить постоянное партнерство, грозившее обернуться немалой выгодой, решил задержаться дольше, чем планировал вначале, даже приобретя небольшой дом.

Однако, возвращаясь к красавчику Полю, во весь рост вставал вопрос – он что, мальчишку зазывал управляющим, поверенным, помощником и так далее?! Ксавьер привык вести дела сам и никому их не доверял полностью, проверяя и перепроверяя. Единственное же, что требовалось от хорошенького рыжика – это направить свои титанические усилия в несколько иное русло и добросовестно радовать любовника в постели. Тем более что, как он узнал, отговорки о неопытности в отношении "лисенка" не пройдут ни при каком условии, мог бы и постараться, проявить чуть больше пыла...

Какой там пыл! Как только доходило до того, чтобы скрасить будни самым очевидным и естественным способом – казалось, что перед мужчиной не пробивной парень, да у которого через заднюю дверцу уже проторена дорожка, а Святая Урсула явилась грешнику, не иначе! Зрелище было, прямо скажем, на любителя, удовольствие – и того сомнительнее: член стоит, а личико такое – было б молоко, скисло бы. Не поздновато ли изображать из себя каноника за аналоем, когда задница уже растянута так, что не закрывается, готова в любое время? Малыш Поль что-то чересчур заигрался в невинность!

Разозленный Ксавьер не ограничивал себя ни в выражениях, с удовольствием наблюдая, как мальчишка кусает губы и сводит бровки от обиды, алея румянцем, ни в изредка подворачивающихся развлечениях на стороне. Но поскольку затеянная игра еще не подошла даже к своей середине, а парнишка не сделал ничего, чтобы заслужить снисхождение, Таш действовал тихо и продолжал на людях появляться исключительно со своим рыжиком, позволяя строить о них какие угодно домыслы.

Однако на свете нет ничего бесконечного, и издерганный Равиль вдруг поймал себя на том, что как-то незаметно сложившийся порядок вещей – ему более чем не нравится. Даже роскошные яркие одежды, которые заказывал для него Ксавьер, и драгоценности, которыми тот его увешивал, не могли это изменить.

А может быть, дело заключалось именно в них.

– Мне надоели твои унылые тряпки. Ты собрался в монастырь грехи замаливать, или к племяннику дожа?! – разорялся мужчина. – Раз мы вместе, будь добр не позорить меня и соответствовать моему положению! Одевайся и быстро!

Что-то ало-желтое, выхваченное из рук слуги, летело в лицо.

– И смени выражение! Будто мышь утопилась...

В такие моменты действительно хотелось прыгнуть из окна и утопиться в канале: подобным Равиля еще никогда за всю жизнь не упрекали, и он не знал, радоваться тому, что теперь ему в вину ставят излишнюю скромность, либо же переживать по поводу постоянной необъяснимой раздражительности Ксавьера. До поры, ничего не понимающий юноша послушно натягивал подобранные любовником вещи, убеждая себя, что везде свои правила. Если Ксавьер хочет видеть рядом с собой ошеломительно яркого красавца – почему нет?

Но было во всем этом что-то неправильное, что не давало ему успокоиться. Понятно, что Таш далеко не простой горожанин с улицы, и должен выглядеть соответствующе. Как и сам Равиль, раз уж его представляет и сопровождает. Само собой, что он абсолютно не собирался отрицать, что они любовники – не бояться осуждения всех и каждого, для юноши тоже значило многое. Но к чему кричать об их так называемой "связи" к месту и не к месту, подчеркивать ее при каждом удобном и неудобном случае? Чувствуя себя практически раздетым и выставленным на помост, Равиль снова попытался донести до своей второй половины мысль, что ему не нравится, когда на него так смотрят. Так откровенно...

– Мне нравится! – довольно благодушно оборвал его Ксавьер, с усмешкой отмечая плотоядный взгляд синьора Пини, щупавший обтянутые чулками стройные бедра его юного спутника и округлые маленькие ягодицы под короткой курточкой.

Э, нет, синьоре, позже – может быть, а пока – в очередь!

– Посмотри же, никого красивее тебя здесь нет, малыш, – мужчина немного подсластил пилюлю нежной, почти интимной улыбкой.

И Равиль смолчал, сдержав язвительный вопрос: если никого лучше нет, и я тебе так нравлюсь, с чего тогда от тебя несет чужими духами? Но уж очень последнее напоминало придирки ревнивой жены...

Юноша молчал и продолжал дальше упражняться в терпении. Если бы оно было сталью – давно превзошло бы по крепости дамасскую: ситуация повторялась все чаще, хотя возможно, он просто стал обращать больше внимания не на слова, а на поступки.

Вывод был не утешительный. Ксавьер выставлял его как призового жеребца, хвастаясь хорошеньким молоденьким любовником, как хвастаются лучшей гончей в своре или новым костюмом к лицу, и вскоре стало уже невозможно отрицать, что лисенок Поль проходит по той же категории, что и другие "молодые и красивые"...

Да, Равиль был еще не сведущ в каких-то нормах и условностях свободной жизни, и потому в чем-то наивен, но не глуп. И положение, в которое его поставили, ему объяснять не требовалось. Конечно, никто не кидал в куртизанок камнями, те были вполне вольны располагать собой в выборе спутников, но снова оказаться никем, опущенным до человека как бы второго сорта?! Для того было столько усилий, для этого он столько работал? Ощущая лишь гнев за незаслуженное унижение, Равиль впервые позволил себе нечто вроде выяснения отношений.

– Я не хочу, чтобы мне тыкали вслед как твоему любовнику и обсуждали во сколько я тебе обошелся!

Юношу трясло, пока он лихорадочно стаскивал с пальцев тяжелые кольца. Вместо того, чтобы поговорить о делах, синьор Марчелло Кьяци разве что не облапал его и не завалил на стол, всячески намекая о выгодах своего покровительства.

– Ты и есть мой любовник, – заметил Ксавьер, больше забавляясь этой вспышкой, чем досадуя.

– Да, но я сплю с тобой, потому что сплю, а не за побрякушки!

– Как я польщен! – с холодным сарказмом процедил Ксавьер, и жестко расставил точки над "и", не намереваясь спускать мальчишке вольности. – Кстати, эти "побрякушки" стоят больше, чем ты пока заработал, не считая остального содержания и всего, что на тебе надето! И куда больше, чем ты сам, пожелай себя продать!

Побледневший Равиль замер, неверяще уставившись на мужчину.

– Я тебя сразу предупреждал, чтобы ты не забывался, – Ксавьер со снисходительной усмешкой потрепал его по щеке. – Так что смени тон, золотко, и скажи спасибо, что о тебе говорят как о любовнике, а не кое о чем похуже!

Под взглядом этих черных глаз, у юноши будто земля ушла из-под ног, а мысли разом в панике разбежались: "хуже" – могло означать только одно... знает?!

Да нет, откуда... Рука едва не потянулась проверить шрам у поясницы, но он только дернулся от насмешливой улыбки. Откровенно наслаждаясь смятением лисенка, Таш не отказал себе в удовольствии пустить последнюю парфянскую стрелу:

– Да, если вопрос закрыт – а я считаю, что закрыт – и тебе интересно, я тут получил вести из Тулузы. Знаешь, твой бывший опекун и благодетель вскоре станет счастливым отцом! Я передам в письме и твои поздравления...

Как он и думал, упоминание о Грие окончательно добило мальчишку, и Ксавьер задержался еще – ровно настолько, чтобы бросить напоследок с деланным сожалением:

– Ах да, что же это я... Забыл, ведь мой свояк тебя теперь знать не желает!

Дверь за ним захлопнулась, заставив смятенного юношу содрогнуться всем телом, как от удара.

***

Больно не было. Было обидно и горько – это все? Все, что он заслужил? Ради чего выматывался эти месяцы, терпел, смиряя железной уздой свой дерзкий язык, и тренируясь в самовнушении...

Самое же страшное заключалось в том, что Равиль даже не мог упрекнуть Ксавьера во лжи. Он просто понял его слова так, как понял, так как хотелось в тот момент, выдавая желаемое за действительное. Никто из них двоих не упомянул ни разу о любви даже в будущем времени, а уж что там каждый про себя думал, только Богу известно! Пресловутое "нравишься" – это не совсем любовь, в каком ключе он мужчине нравится, ему сейчас объяснили понятно, да и сам юноша в первую очередь надеялся с его помощью забыть свою прежнюю любовь-боль... Так что все честно: ему предлагали "связь", он предложение принял, "связь" и получил. Не больше, ни меньше.

А что ему делать теперь? – Равиль бесцельно бродил по улочкам. То, что не так давно казалось выходом, обернулось тупиком еще худшим!

Развернуться и уйти? Хорошо, он признает свою ошибку, но далеко он так уйдет? Тех денег, что были у него на руках, хватит на одну ночь и ужин в харчевне. Да и куда идти? Ему некуда возвращаться, и не факт, что кто-то возьмет его на работу без дополнительных условий вроде синьора Кьяци, а запасного варианта в лице Кера здесь тоже не было.

Смириться и вернуться? Все равно, что признать: да, я именно такой, как вы думаете, подстилка и шлюха, доступная за определенную цену, поэтому ее продают и покупают... Ах, нет, теперь свободная шлюха – она продается сама!

Равиль отчаянно кусал губы, но злые слезы все равно ползли по щекам, смешиваясь с накрапывающим мелким дождиком. Он поклялся себе, он сделал все, чтобы оставить это позади, вытравить, выжечь как проклятые клейма память о том, как отдавался любому, чтобы выжить, память о всех тех, кто брал его тело... Неужели опять не получилось?! Да что же такое разглядел в нем Ксавьер, и как от этого избавиться наконец!

Зябко обняв себя за плечи, юноша присел на скамеечку под одной из арок у площади. А может он просто снова накрутил себя, на пустом месте впадая в истерику без всякого повода? И никакого такого подтекста в словах мужчины не было, просто Ксавьер не любит, когда ему перечат, вот и сорвался. Нужно поговорить и объясниться до конца, а не бегать как от Ожье! Скорее всего, именно этих припадков, импульсивного побега неблагодарному подопечному и не простили...

В груди тонко кольнуло, и Равиль усилием воли встряхнул себя: что толку бесконечно перебирать утраченное! Есть здесь и сейчас, и вместо того, чтобы мучить себя попусту, домысливая возможное и невозможное, либо решать что-то окончательно и бесповоротно, необходимо поговорить спокойно, объясниться. Ведь Ксавьер вначале вел себя совсем иначе: ухаживал, уговаривал, и, предоставив убежище, не воспользовался обстоятельствами. Он должен понимать, что есть огромная разница в том, чтобы просто быть вместе с близким и дорогим человеком, не боясь, что тебе плюнут вслед, и тем, чтобы считаться чьим-то любовником-содержанцем!

Юноша вздохнул и устало прикрыл веки, откидываясь к стене. Голова болела невыносимо, и что-то делать, решать, куда-то идти – казалось изощренным способом самоубийства.

– Яфет... – старчески дребезжащий голос вернул его от грани забытья, и Равиль с досадой подумал, что даже заберись он на самую высокую гору, желая побыть в одиночестве и собраться с мыслями, обязательно кто-нибудь будет маячить поблизости.

– Яфет?! Яфет! Хедва, Хедва посмотри же... Мой Яфет! – продолжал разоряться прохожий.

Поминая про себя последними словами и неизвестного Яфета, и назойливо причитавшего почти над самым ухом старого осла, юноша через силу выпрямился, открывая глаза, и тут же вскочил: оказывается, старик стоял всего в нескольких шагах, бормоча в седую бороду и протягивая прямо к нему дрожащие руки. Голова у него тряслась, а в выцветшие глаза блестели от слез. Еврейка, скорее моложавая, чем молодая, тщетно пыталась его увести, и не надо было напрягать ум и познания в языках, чтобы догадаться, что она может говорить:

– Пойдем, отец, идем же... Ты ошибся!

– Яфет... – не обращая на нее внимания, старик сделал шаг к опешившему юноше, и Равиль невольно отшатнулся.

В этот момент женщина тоже обернулась в его сторону и, забыв обо всем, замерла, прикипев взглядом.

– Вы обознались, – почему-то с голосом, отступающему все дальше от них юноше удалось справиться не сразу, такое напряжение было в устремленных на него взглядах почти одинаковых глаз. Но он закончил вполне уверенно, извиняющееся покачав головой. – Вы ошиблись, у меня другое имя. Меня зовут... Поль. Паоло, по-здешнему.

Равиль успел спохватиться и прикусить язык в последний момент, вспомнив об осторожности. К тому же, к паре присоединился еще один человек, лицо и имя которого оказались знакомыми. Почти подхватив старца под руки, мужчина обратился к тому на более понятном языке, обдав волной неприязни слегка поклонившегося ему в знак приветствия юношу.

– Идем, отец! Молодой человек ясно сказал, что его зовут иначе...

Патриарха уже уводили под руки, но он все пытался что-то объяснить своим детям и безнадежно порывался вернуться, заговорить с мнимым Яфетом.

Удивленному происшествием Равилю оставалось только в недоумении пожать плечами. Старый еврей был явно не в себе, а у него хватало тревог и без семейных тайн синьора Бенцони. Лишь презрение, которым щедро окатил его банкир, задело юношу куда глубже, чем хотелось бы, вновь вернув размышления к причине вынужденной и затянувшейся прогулки.