Текст книги "Вопросы цены и стоимости (СИ)"

Автор книги: Рикке Таэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Повисшее после его пылких слов молчание можно было резать ножом.

– Ты ошибаешься... – выдавил наконец сквозь зубы Ожье.

Айсен резко выдохнул, распрямляясь, и сухо уронил:

– Простите, кажется, я действительно ошибся!

Молодой человек круто развернулся к двери, но его окликнули:

– Айсен... У меня есть дом в тихом местечке... Он достаточно большой, чтобы все могли устроиться с удобством. Там тихо, есть сад, река опять же... И только проверенные люди. Когда Равиля можно будет перевезти... там... ему будет гораздо лучше, а потом будет где гулять...

Взглянув на обернувшегося юношу, Грие осекся: впервые он видел, чтобы небесной кротости и чистоты синие глаза бывшего мальчика-раба – пылали яростью! Айсен глубоко и ровно вздохнул, слегка склонив голову:

– Благодарю, мэтр! Я думаю, мы обойдемся, а семья Равиля тоже не нуждается в подаяниях!

***

О неудачном окончании беседы с Грие, как впрочем, и о самом визите, – Айсен не стал рассказывать даже Фейрану: не столько не хотел, сколько не мог пока облечь всю овладевшую им бурю чувств в слова...

Правда, нужно отдать должное, что они ему совсем не понадобились! Мужчина не мог не заметить, что что-то произошло и гложет его ясное солнце: в тот вечер их близость словно горчила, а в ласках сквозило едва ли не отчаяние. Задушив на корню все импульсивные порывы, растущие из старых страхов, только и ждущих, чтобы им ненароком дали воли, Фейран не стал давить и выспрашивать у него, дотошно требуя объяснений, взамен наполняя каждое свое прикосновение исступленной пронзительной нежностью к возлюбленному.

Он бережно собирал губами каждый его прерывистый вздох, а Айсен, наверное, даже в самые их первые ночи не отдавался так, – до конца, безусловно и безвозвратно... Как в омут! И когда мужчина устало обвил руками спину и плечи партнера, привлекая его к себе – то ощутил, что молодой человек с легким утомленным вздохом прижался в ответ еще теснее и с облегчением опустил голову ему на плечо. Фейран улыбнулся про себя, сжимая объятия крепче: какие бы тени не отравили сегодня ранимую душу его светлого ангела, они справились и с этим! Мало ли что способна преподнести судьба, но смысл его жизни по-прежнему ровно бьется спокойным ритмом сердца заснувшего подле него любимого...

Любовь – самая странная, самая непредсказуемая и самая приятная из всех болезней! – он все еще улыбался, перебирая пальцами спутавшиеся темные прядки, щекотавшие кожу в такт дыханию.

– Чудо мое, ненаглядное! – почти беззвучно вырвалось мужчины, не подозревавшего, что Айсен не спит и слышит его. – Господи, спасибо Тебе за него!

Молодой человек до боли прикусил губу, мысленно поправляя и дополняя своего возлюбленного: за тебя сейчас – спасибо, за нас, и за такие мгновения... Встреча с Грие затронула его куда глубже, чем хотелось бы не только из-за Равиля, разбудив вроде бы давно канувшие в небытие воспоминания, которые бередить не стоило вовсе!

Оба мужчины долго еще не спали, думая примерно об одном и том же: если чуткая нежность и любовь оказались способны отбросить от них подло просочившуюся вновь во внезапно открывшуюся лазейку и, казалось бы, верно забытую боль, то у Равиля подобной опоры не было, а первый тревожный звоночек уже прозвучал.

Маленькими, неуверенными шажками, но юноша в самом деле поправлялся физически, – даже если речь шла всего лишь о том, что он заговорил вполне внятно, и просыпался теперь чаще. Было даже решено познакомить его с Давидом: поддержка семьи – единственное, что есть сейчас у Равиля, и знание, что эта семья не заключается в одной только Хедве, но есть другие люди, которые действительно его ждут, любят и готовы принять, – могло бы очень помочь мальчику на пути к желанию жить и обретению себя!

Все произошло спонтанно, и уж конечно никто не готовился специально к визиту Давида, который и так заходил каждый день, принципиально взяв на себя их обеспечение всем необходимым, и в довершении неожиданно нашел для себя неисчерпаемый источник бесед в лице лекаря – о медицине мусульманского Востока, в том числе книгах и медикаментах, которые при должных усилиях могли обернуться немалой выгодой и влиянием... Само собой относительно Равиля речь не шла об официальной церемонии или торжественном принятии в семью так долго разлученного с ней юноши, тем более что Давид в принципе не был старшим по прямой линии, а его несчастный брат попросту еще не набрался сил достаточно, чтобы хотя бы самостоятельно сесть. Это было самое обычное утро, и все, что требовалось сделать, это поменять постельное белье и сорочку больному.

Влажная губка в руках еврейки с размеренной медлительностью скользила по выступающим ребрам, осторожными и бережными движениями постепенно спускаясь по провалившемуся животу с выпирающими косточками таза к ногам юноши. Хедва негромко, успокаивающе проговаривала все свои действия до жеста, и Равиль лежал спокойно, чуть прикрыв глаза, даже когда пришлось согнуть колени и слегка раздвинуть бедра, разрешая дотрагиваться до себя в паху, или повернуться, позволяя обтереть выступающие позвонки на спине и опавшие ягодицы... Неотступно ухаживающая за ним женщина – пока оставалась единственной, чьи касания больной юноша переносил без содрогания.

Хедва споро скатала старую простыню, заменив новой, сияюще чистой, поддержала, помогая перевернуться на другой бок, и убрала несвежее белье совсем, поправив чистое с другой стороны. Она ловко натянула на мальчика рубашку, аккуратно продев вначале поврежденные руки, затем голову, и постепенно расправив до самого низа, чтобы не было складок. Заканчивая, женщина разгладила ладонью воротничок сорочки и узкой лентой собрала отросшие волосы племянника в хвост... Равиль не протестовал, послушно отзываясь направляющим его рукам и о чем-то напряженно размышляя.

– Это сделал я?.. – внезапно раздался тихий и неуверенный вопрос. Юноша сосредоточенно рассматривал багровые с синевой рубцы, выступавшие из-под сбившихся рукавов.

Хедва замерла, до хруста сжимая гребень: о, если бы можно было солгать!!!

Ложь во спасение не такое уж зло. Если бы можно было что-то придумать и как-то обойти обстоятельства появления этих ран на руках ее мальчика, действительно навсегда стерев из его памяти страдания – она бы не колебалась!

Но увы, найти оправдания, которые могли бы заслонить собой жуткую правду и оградить от нее Равиля хоть как-то – было невозможно.

– Да.

Она ощутила, что Равиль содрогнулся всем телом, но следующий вопрос был еще мучительнее для обоих:

– Почему?

Не сразу найдя в себе силы заговорить, Хедва тяжело поднялась, пересев так, чтобы юноша мог видеть ее не напрягаясь, и вздохнула, ласково беря его руки в свои.

– Тебе было очень плохо... – медленно произнесла женщина, с горечью вглядываясь в требовательно и ожидающе распахнутые навстречу серые глаза. – Очень больно и страшно. Тебя оболгали и обманом убедили во лжи, угрозами заставили отказаться от семьи, заставили поверить, что ты совсем один и нет никого, кто бы тебя любил и помог... Что нечего ждать, и только боль и унижения могут быть впереди.

Равиль напряженно хмурился, пытаясь осознать ее слова, и Хедва не стала искать отговорок, хотя для подробностей о своем прошлом – юноша пока не окреп, да и поправится достаточно еще не скоро.

– Да, – прямо и честно ответила она на невысказанный вопрос, – в твоей жизни было много страданий и горя! Куда больше, чем стоило бы помнить. И никто не вправе упрекнуть тебя в малодушной слабости потому лишь, что это решение в какой-то момент показалось единственно верным, чтобы уйти от мучений! Но я прошу тебя, вспомни и то, что у тебя есть друзья, которые не оставили в беде и спасли: мы не знали где тебя искать, приехали только днем позже и опоздали, если бы не они...

Голос женщины пресекся, но глубоко вздохнув, она справилась с собой, тем более что чувствовала, как ломко подрагивают в ее руках руки юноши, а допускать нового припадка было нельзя.

– Я прошу тебя, – не отпуская от себя, Хедва успокаивающе мягко поглаживала его ладони с тыльной стороны, – чтобы не случилось, – не забывай никогда, что у тебя есть семья! Не только я...

Женщина улыбнулась с тихой печалью.

– Или мой отец, твой дед, рассудок которого, как ни скорбно признавать это, помутился от горя и утрат. Медад, мой дядя, младший брат твоего деда, и его семья, – слава Богу живы и здравствуют. Дети Леваны, моей сестры, вполне благополучны... И все они, все, вплоть до старой няньки, которая пеленала еще твоего отца, – все они ждут твоего возвращения! Ты есть, ты был обретен снова, ты нужен нам – даже когда память вернется, главное помни это и не сомневайся... Никто больше не посмеет причинить тебе зло!!!

Равиль невольно вздрогнул, испуганный прорвавшейся вдруг страстностью женщины и пылом ее слов.

Чутко улавливая его тревогу, Хедва тщетно попыталась сдержать навернувшиеся на глаза слезы.

– Прости, маленький!

Но юноша заворочался беспокойно, дыхание участилось:

– Тетя... – он впервые назвал ее так, и Хедва все-таки заплакала.

– Тише, тише! Прости, что испугала, – она гладила изрезанные под рубашкой руки мальчика, лоб, легонько касаясь кончиками пальцев щеки и беззащитно откинутой шеи. – Да, тебе пришлось много раз сталкиваться с самой омерзительной подлостью, но я ни в чем тебя не обманываю! Сейчас здесь Давид, твой кузен... он очень помог мне, помог доказать твое доброе имя... помогает теперь, пока ты болен... Хочешь его увидеть?

Женщина вглядывалась в него с такой надеждой, что Равиль не осмелился бы протестовать, даже если хотел: отказываться, наверное, было бы совсем не хорошо, после всего того, что тетя для него делала. Беззвучно проговорив несколько раз имя нового родственника, он неуверенно кивнул, соглашаясь, и обреченно проводил взглядом почти выбежавшую за дверь Хедву.

Хотя горячность женщины была вполне понятна и объяснима, в отличие от нее Давид не лучился энтузиазмом, переступая порог комнаты больного юноши, – не из особой щепетильности относительно подробностей его прошлого, а лишь опасаясь чересчур его взволновать и нарушить не так давно стабилизировавшееся состояние.

А возможно, наоборот, убедившись, что рядом есть надежная опора, Равиль сможет справиться с глубоко въевшимся страхом и потянется к жизни? Кто скажет точно! Юноша выглядел так, будто любое неловкое движение способно доломать его, причиняя нестерпимую боль, а от взгляда становилось не по себе – как будто до сих пор он лишь телесно отошел от опасного края, душа же его по-прежнему пребывает за роковой чертой, с сомнением взирая на мир живых.

Равиль напряженно разглядывал медленно приближавшегося к нему молодого мужчину, и на лице юноши явственно читались замешательство и страх. Давид улыбнулся ему с мягкой доброжелательностью, но сдержанно, чтобы не оттолкнуть неискренностью, и присел поодаль, отгоняя в глубину острый укол скорби: во истину суров Господь! Испытывая Иова, он отнял и дом, и состояние, и семью, но у этого мальчика – взял даже сверх того, отнимая свободу, достоинство и честь, и даже возможность распоряжаться собственным телом, а под конец забрав еще здоровье и юность...

– Здравствуй, Равиль, – тепло произнес Давид, глядя в мерцающие льдинками непролитых слез серые глаза. – Я – Давид, сын твоей тети...

Что-то странное мелькнуло в глазах юноши, когда он посмотрел на Хедву, и та торопливо приблизилась, успокаивающе поглаживая его плечо:

– Давид сын моей сестры Леваны, как ты сын моего брата, – терпеливо повторила женщина прежние объяснения. – Он очень нам помогает!

Равиль судорожно вздохнул, комкая сухими пальцами одеяло, и виновато отвел глаза в сторону. Грудь его прерывисто и слишком часто вздымалась.

– Простите! Я вас не помню... – прошептал он.

– Ты и не должен был, – спокойно поправил его молодой человек, – мы не были знакомы.

Серые глаза в недоумении распахнулись, вновь обращаясь на него.

– Долгое время все были уверены, что ты тоже погиб, – ровно и честно ответил на невысказанный вопрос Давид. – Только недавно обнаружилось, что к счастью, это не так, и мы приехали за тобой, чтобы отвезти домой.

Равиль не смог бы передать, что почувствовал при этих словах, стало горячо и душно, сердце тяжело заворочалось в груди. Юноша бессознательно выгнулся на подушках, силясь протолкнуть внутрь себя еще хоть немного воздуха, и в панике ожидая, что вот-вот судорога окончательно перехватит горло, а он так и не успеет задать самый важный вопрос, но в следующий момент обнаружил себя в объятии Хедвы, ласково массирующей ему затылок, шею и плечи.

– Тише, мальчик мой, тише! Все хорошо, успокойся... выдохни медленно, глубоко... А теперь так же медленно вдохни. Умница, Равиль! Дыши, мальчик, не бойся, не торопись... Видишь, все хорошо!

Дрожь напряжения понемногу отпускала тело. Юноша позволил уложить себя и поправить подушки, пелена перед глазами нехотя рассеивалась от легких прикосновений к вискам. Так значит, пустота и безнадежность, мучившие его при попытках вспомнить, хотя бы что именно связывало его с самоотверженно выхаживающей его женщиной до болезни, – не его вина, но они все равно никуда не исчезнут... – стрелочки ресниц повлажнели.

– Равиль, – юноша содрогнулся, почувствовав осторожное прикосновение к кисти, но Давид не отпустил его, легонько сжимая пальцы и продолжая с ласковой силой, – не нужно бояться меня или чего бы то ни было! Мы все с тобой, а я никогда не сделаю тебе ничего дурного! Ты – мой брат. Мой младший брат, и я обязан заботиться и защищать тебя!

И хотя вызванная неожиданным касанием паника почти улеглась, ладонь в руке мужчины так и не перестала вздрагивать: вот оно, то самое слово! Обязан...

– Почему? – глухо проговорил Равиль, ни на кого не глядя, – почему вы уверены, что я тот, кто вам нужен? Тот самый Равиль?

– Потому что я это вижу, – со спокойной твердостью ответил Давид, усилием воли загоняя подальше горечь и гнев на всех тех, из-за кого юноша оказался в таком состоянии: поруганное измученное тело и растоптанное, еще более истерзанное сердце, у которого едва хватает сил, чтобы биться. – Не переживай и не терзай себя, ты поправишься немного, и я расскажу тебе о поисках – все, что узнал. Хорошо?

Равиль все-таки заплакал, прижимаясь лбом к руке Хедвы, и кивнул соглашаясь.

– Я скоро встану, – торопливо прошептал юноша.

***

Человеческая память причудлива и своеобразна. Даже без непоправимых травм и жутких потрясений, спустя годы человек может забыть многое – и ненависть, которая когда-то сводила с ума, и любовь, которая тогда, казалось, заменяла кровь в жилах. Разучиться говорить на родном языке, забыть лица отца и матери, забыть свое имя и самое себя...

И только свой страх, человек не забывает никогда! Малыш, в младенчестве однажды испугавшийся паука или змеи – седым старцем будет отшатываться от безобидного ужа или сенокосца. Страх может затаиться, но напомнит он о себе всегда, это враг, от которого невозможно убежать, а сражаться не каждому под силу... И разумеется, всяческие битвы были пока не для юноши, неокрепшего телом и больного рассудком!

Хотя паук, вначале опутавший его ловкими цепкими лапками и донельзя заполнивший едким ядом беспрерывного унижения и стыда, уже не являлся в кошмарах, хотя за прошлым, состоявшим из непрерывной пытки то ослабевавшей, то вновь усиливавшейся боли, арсеналу которой мог позавидовать знаменитый мэтр Ги, – опустился душный тяжелый полог, не дававший ничего разглядеть... Хотя титаническими усилиями Равиль даже немного справился со своей боязнью прикосновений, загнав ее подальше вглубь убеждениями, что глупо шарахаться от тех, кто спасает его никчемную жизнь, а его выходки только оскорбляют этих благородных людей, и понадеявшись, что однажды просто привыкнет к тому, что все считают в порядке вещей... Хотя... продолжать можно до бесконечности.

Юноша действительно немного ожил, хотя бы внешне, заставляя себя не морщась до капли выпивать тошнотворные микстуры, съедать до крошки завтрак, обед и ужин, самому орудуя ложкой, несмотря на казавшиеся холодной деревяшкой пальцы и начисто игнорируя отсутствие аппетита. Он без поблажек выполнял все упражнения, необходимые чтобы вернуть в норму высохшие за время болезни мускулы. Он расспрашивал Давида и Хедву, стараясь как можно больше понять и запомнить из их рассказов о семье, в которую ему предстояло вернуться... Но! Оставалось одно весомое "но", которое запросто перечеркивало всеобщие старания, ибо можно забыть причину, но невозможно забыть свой страх.

Можно забыть о попытке самоубийства, но это не вернет желания жить по мановению волшебной палочки прекрасной доброй феи! Страх многоликой пустоты с таким же множеством имен – одиночество, нелюбовь, ненужность, пренебрежение, – гулким эхом гулял по пустоте на месте оставленного позади жизненного пути. То, что Равиль не мог его даже приблизительно внятно объяснить, даже для себя, – только усиливало растерянность, порождая новую волну неуверенности, а следовательно того же самого страха. Он бродил по кругу, уподобляясь даже не слепому, потому что тот пусть ощупью, но ищет выход!

Как ни странно, первым, кто заметил неладное и понял, что происходит, стал Фейран. И пока Давид взвешивал свои выводы и оценивал ситуацию, а Айсен по обыкновению без излишних слов и пафоса подставлял плечо, стараясь по возможности смягчать острые моменты, а еще лучше предотвращать их, – однажды вечером достойнейший на иных берегах хаджи, против воли не сдержался во время обычного осмотра.

– Можешь не пытаться меня обмануть, я все-таки врач, – сухо заметил мужчина отпуская руку своего непрошенного пациента, и отворачиваясь, чтобы скрыть раздражение.

В отличие от своего возлюбленного ангельским терпением он не отличался, а то, что его знания и методы изо дня в день разбиваются о неприступную скалу, – не могло оставить равнодушным.

Равиль же в ответ лишь беспомощно распахнул на него ресницы.

– Так вот, – жестко продолжил Фейран, вновь берясь за запястье юноши, – мне перед тобой кривить душой не зачем! А в Тулузе и окрестностях достаточно лечебниц при монастырях, куда всяких сирых и убогих принимают!

Равиль беспомощно моргал, не в силах подобрать слов в ответ на это заявление.

– Если ты считаешь, – еще более сурово завершил свою речь мужчина, – что там тебе самое место – то ты туда и отправишься! Потому что я не волшебник и мановением руки излечивать не умею. Да и вливаю в тебя галлонами не волшебные зелья! Без твоей помощи я ничего не сделаю, а эта помощь вовсе не в количестве отжимов и сгибаний какой-то из конечностей заключается. А если я тебя завтра кнутом погоню, – ты побежишь?!!

Вопрос не требовал ответа, и Фейран замолчал, не представляя в этот момент какие выражения он мог бы подобрать. Мужчина поднялся:

– Ты... – нужные и значимые слова по-прежнему отказывались приходить на ум, – ты лучше бы сейчас ни о чем не позволял бы себе задумываться... Потому что домысливаешь за других. Просто выздоравливай, и не надо лишних усилий – это только вредит.

Фейран собрал медикаменты вышел, оставив раздавленного юношу думать над его словами, беспорядочно дергая нитки из манжетов рубашки и покрывала...

Он досадовал на себя, что тоже не выдержал напряжения, не смог побороть усталость и позволил себе сорваться на больном. Но все, что Фейран пытался вложить в свои слова, – было нужно кому-то сказать, пока не грянул новый приступ или же не сдало окончательно сердце, лишь усугубляя и без того плачевную картину вместо выздоровления... И утром, между сонными поцелуями, мужчина поделился сомнениями, уже готовый к негодованию своего чуткого и нежного возлюбленного.

Однако Айсену удалось его удивить: молодой человек задумался, а затем резко сел, нервно дергая шнурки на рубашке:

– Ты во всем прав! – наконец признал он, качая головой. – Возможно, прозвучало это жестко, но нельзя жить из страха или из обязанности! Равиль был с Ташем из страха за Грие, сейчас же чувствует себя обязанным перед Луцатто и нами... Я... Я понимаю это! Но... так не должно быть! Он не боролся, он не дорожит собой, потому что никто прежде не дорожил им самим. Теперь это изменилось, только вот Равиль остался прежним. Даже больше того... А на то, чтобы почувствовать и поверить, захотеть – необходимо время.

Айсен поднялся, невидяще глядя в окно, и заключил:

– И его у нас нет. Ведь так?

– Я всего лишь врач, – тяжело уронил Фейран на его сбивчивую речь, – я не умею исцелять души.

Молодой человек слабо усмехнулся в ответ на это заявление.

– Я думал об этом, – признался он, заодно все-таки рассказав о неудачной попытке вмешаться в ход событий.

– А ты, оказывается, можешь быть суровым и решительным! – с удовольствием подразнил любимого мужчина, безжалостно давя в себе собственнические порывы и негодование на Грие, который опять расстроил его синеглазое солнце.

Айсен виновато улыбнулся и вернулся к нему, удобно устраиваясь в объятиях.

– Я знаю, что сглупил и был не сдержан, но...

– Шшшш... Знаешь, если бы каждый лекарь так боялся причинить боль, то мы бы до сих пор не знали что такое операция! Ты тоже прав во всем, мой ангел. Но... – провокационно протянул Фейран, добиваясь, чтобы молодой человек приподнялся, заглядывая ему в глаза, – я думаю, что нам стоит поменяться местами...

Он говорил уже серьезно, озвучивая вдруг пришедшую в голову идею.

– Равиль реагирует на тебя куда спокойнее, без лишних переживаний. Кто как не ты сможешь его понять и поддержать. Будь рядом, говори с ним, не давай окунаться в переживания или по крайней мере сосредоточиться на них... Кому как не тебе он сможет поверить?

– А ты?.. – Айсен уже знал ответ.

– А я посмотрю, что это за дом такой. Равилю ведь правда еще долго понадобится покой и уход. Хорошая обстановка, природа – совсем не лишние для реабилитации. Да и чтобы пробиться сквозь толстую шкуру, нужен острый скальпель, а я, как ты знаешь, не люблю утруждать себя, подбирая слова!

Последняя фраза прозвучала уже на шутливой ноте, но суть не менялась: щадить тонкую душевную натуру, внезапно обнаружившуюся у мэтра Грие, он не собирался совершенно.

И признаться, припомнив как Ожье виртуозно выматывал его и без того истрепанные нервы в конце плавания и в Фессе, пока выздоравливал Айсен, испытал толику недостойного злорадства при виде помертвевшего лица Грие, увидевшего раннего визитера.

– Что с Равилем?!

Фейран – не Айсен, трудно представить, что "добрый доктор" явился обменяться мнениями о превратностях любви, к тому же симпатии друг к другу они никогда не испытывали. А учитывая состояние юноши, когда Ожье видел его в последний раз, вполне понятно, что первой мыслью стало то, что произошло что-то непоправимое.

Хотя куда уж больше!..

А проклятый Кер еще как будто издевался нарочно, невозмутимо пожав плечами:

– С Равилем все благополучно... насколько это возможно в его состоянии. Я хотел поговорить о другом.

Заметно было, что всякие прочие темы интересуют торговца примерно так же, как теологические споры, сколько ангелов уместятся на конце иглы, поэтому Фейран решил не доводить его до крайностей и быстро продолжил о деле:

– Айсен рассказал мне о предложении на счет дома... По зрелому размышлению, оно очень кстати! Уединенность места была бы нелишней, а то наша компания сейчас – как и говорил Равиль, мечта любого инквизитора, – врач мрачно усмехнулся, а Ожье вздрогнул. – Кроме того, дом Жермена мы занимаем исключительно по дружбе, да и разговор вначале шел только о нас двоих с Айсеном и естественно не на такой срок. А ведь Равилю еще далеко до выздоровления, и даже тогда, нужда и любые тревоги ему противопоказаны под страхом смерти... В любом случае, было бы куда удобнее иметь такое место, где юноша мог бы без помех, и никого не обременяя сверх меры, придти в себя, а его семья – позаботиться о нем, не беспокоясь о прочем. Я думаю, с деньгами ни у кого не должно возникнуть проблем: семья Равиля способна возместить вам возможные затраты. Тем более раз есть возможность предупредить все прочие затруднения...

Договорить у него не получилось. На последних словах Ожье откинул голову, резко втянув в себя воздух.

– Ты... – выговорить хоть что-то сквозь сжатые до хруста зубы получилось не сразу. – смеешь говорить, что я способен потребовать с Равиля деньги?!!

На какой-то миг вместо раздавленного виной и вынужденным бессилием человека, вернулся прежний Ожье ле Грие да еще в состоянии лютого бешенства. Но Фейран не Таш, хотя щадить торговца тоже не собирался:

– Ну, с Равиля еще долго ничего не потребуешь! – жестко осадил лекарь разбушевавшегося мужчину, прекрасно зная, как действует на него имя юноши. Я имел ввиду, что Луцато вряд ли захотят видеть тебя благодетелем. Хедва уж точно...

Гнев все еще мутил разум.

– А тебя, значит, в свое время хотели! – в свою очередь нанес удар Ожье. Было бы кому его вычитывать!

– Нет. Потому что не благодетелем, – так же бесстрастно согласился Фейран, напрочь проигнорировав выпад, – за свои ошибки он ответил, – и поправил, добивая окончательно. – Возлюбленным. Вещи это абсолютно разные, но как видно, кому-то для понимания не доступные! Так что вернемся к тому, какую помощь вы хотели оказать Равилю, и обсудим переезд.

На это Ожье возразить не нашелся.

***

Предложенный дом полностью устроил привередливого лекаря, однако как ему удалось уговорить на переезд Хедву – невозможно даже представить. Хотя все высказанные им логические обоснования действительно имели место, женщина упорно сопротивлялась участию Грие, настаивая, что позаботиться о жилье для них способен тот же Давид. И лишь вмешательство самого Давида, поддержавшего доводы Фейрана, что не к чему рисковать зря и привлекать к себе лишнее внимание, заставили женщину сдаться и устало махнуть рукой:

– Делайте, что хотите...

– Вы действительно думаете, что присутствие этого человека способно помочь Равилю? – все же хмуро поинтересовался Давид.

– Да, – твердо отозвался врачеватель. – Чтобы рана зажила, ее надо вычистить.

Давид понимающе кивнул, и однажды утром все они, после недолгих сборов двинулись в новое жилище. Больного юношу тщательно устроили на повозке, обложив подушками и одеялами, по обе стороны от него заняли место Хедва и Айсен. Дорога прошла благополучно, и Равиль даже оживился немного, с любопытством оглядываясь по сторонам.

По приезду, его уложили в приготовленной самой светлой и теплой комнате, юноша выпил лекарство, охотно поел, и спокойно уснул, в то время как остальные занялись хлопотами. Переезд не взволновал его, а причина не вызвала сомнений: каменный двухэтажный дом в самом деле был куда больше, удобнее и даже роскошнее домика приятеля Айсена. И юноша был рад, что по крайней мере, теперь из-за него людям, которые о нем заботились, не придется стеснять себя и ютиться как попало.

Тем более, что мэтр Грие не только позаботился о том, чтобы его "гости" ни в чем не нуждались, но и как можно меньше попадаться им на глаза. Он не удержался, когда они приехали, и увидел достаточно: в чем бы не убеждал его Айсен, но Равилю по прежнему куда нужнее не горе-любовник, грехи замаливающий, а те кто станет готовить бульоны и кашки, поить микстурами и переоденет в чистое.

Он старался иметь дело лишь с лекарем, хотя каждый раз тот умудрялся довести его до бессильного бешенства. Но Хедва воплощала собой живой укор, а случайно услышанный разговор между Фейраном и Айсеном усилил и без того нестерпимо жегшее чувство вины стократно.

Неудивительно, что мальчик до сих пор в настолько плохом состоянии, ибо его болезнь началась отнюдь не с мерзавца Таша, пусть тот и постарался на славу! Равиль намучился еще в борделе, а перекупщикам-агентам его здоровье было без разницы. Придали более-менее товарный вид, и выставили на помост. Потом было короткое пребывание в доме Фейрана, которому тогда ни до кого другого, кроме Айсена дела не было, а потом в его жизни случился Ожье ле Грие... Мужчина вспомнил, как Равиль между занятиями любовью отъедался и отсыпался первые дни, пока не всплыла эта чертова метка, и только зубами скрипнул: уже тогда следовало, чтобы его осмотрел не хозяин-любовник в койке, а врач! Но юноша никогда не жаловался, только стонал в кошмарах, после долгого дня заполненного зубрежкой и новыми обязанностями. В Тулузе прибавились нервные срывы и обмороки, и даже если первое время после побега Таш не издевался над ним, то все равно, вряд ли осторожничал и берег. Не слишком ли много для одного мальчишки, поберечь которого в самом простом смысле никому в голову не приходило?

Равиль поправлялся удручающе медленно, хотя уже сидел сам, а однажды, воспользовавшись, что остался один, попытался встать. Результат оказался вполне предсказуем – в глазах потемнело, закружилась голова, и юноша упал, не сделав и шага.

Со двора услышав грохот через приоткрытое окно, заехавший к ним как обычно, Ожье влетел к нему первым, даже не задумавшись о своих действиях. Разговаривавший с ним Фейран отстал на шаг, а оценив увиденное, принялся ругаться такими словами, грозя привязать дурного мальчишку к кровати, что участие в происшествии мэтра Грие совершенно поблекло.

Больной был незамедлительно водворен туда, куда ему положено, и успокаивать его остался Айсен. Держа юношу за руку, он, как довольно часто делал в последнее время, просто сидел рядом, тихо рассказывая о своей встрече с Филиппом Кером, о том как тот привез его в свой дом, как Керы приняли его в свою семью, всячески помогая и поддерживая, и понемногу переводя тему на семью Равиля, на испереживавшуюся Хедву, весомую поддержку Давида...

– Но они не знают, кем я был... Ничего не знают обо мне... – внезапно прошептал Равиль, невидящим взглядом упершись в окно.

Айсен замер: Равиль начинает вспоминать?

– Они знают, – мягко возразил молодой человек. – Ты бредил и говорил об этом.

Юноша вздрогнул и недоуменно повернулся, произнося уже ясно:

– О чем?

Айсен тяжело перевел дыхание, не сразу справившись с нахлынувшими чувствами.

– Не думай пока, – произнес он так убедительно, как только можно, – ты вспомнишь, когда наберешься побольше сил для того. И сейчас все позади, все будет хорошо!

Равиль слабо усмехнулся в ответ: его так упорно убеждали в этом, вот только что это за "хорошо" – он представлял весьма смутно.

Однако, постепенно дни вошли в ровную обыденную колею. Тревог и волнений не достигало до их тщательно охраняемого убежища, Равиль уже вполне привык к людям, что его окружали и их постоянному присутствию, знал чего следует ждать от них в следующий момент, так что приступы паники и удушья практически сошли на нет.