Текст книги "Иосип Броз Тито. Власть силы"

Автор книги: Ричард Уэст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Как бы то ни было, следует отметить, что протеже Черчилля в годы обеих мировых войн – начиная от Лоуренса Аравийского и кончая единственным в своем роде сионистом Уингеймом – были выходцами не из высших сословий. И именно Билл Бейли, больше чем кто-либо другой, способствовал крушению Михайловича. Он сообщил англичанам об имевшей место 28 февраля выходке последнего, когда Михайлович заявил, что намерен ликвидировать всех своих врагов: партизан, хорватов, мусульман и усташей – именно в таком порядке, – прежде чем разделается… с войсками союзников[278]278
  Аути Ф, Клогг Р. Британская политика по отношению к движению сопротивления во время войны в Югославии и Греции. Лондон, 1975, стр. 75-76; см. также: Джилас М. Время войны, стр. 251.


[Закрыть].

Пока Маклин находился в Каире, отстаивая дело партизан, Тито созвал второе совещание НОАЮ, чтобы учредить новое югославское правительство, которое он возглавит в качестве президента[279]279
  Имеется в виду II сессия Антифашистского вече народного освобождения Югославии (АВНОЮ), созванная в конце ноября 1943 года в городе Яйце в Боснии.


[Закрыть]. Делегаты прибывали со всех концов страны, кто на машинах, кто верхом на лошадях, а кто и своим ходом, но все они были вооружены на случай столкновения с немцами, усташами или четниками.

Когда после поездки по Хорватии и Словении Джилас прибыл в Яйце, он застал там дух триумфа и воодушевления. Там играли военные оркестры, проводились парады, в которых участвовали даже девушки-мусульманки в мешковатых шароварах. Был балет и постановка гоголевского «Ревизора». В город прибыл сербский литератор Радован Зогович и, по свидетельству Ранковича, занялся сочинением оды, посвященной Тито. Хорватский скульптор Антун Августинович изваял бюст Тито из глины, установленный перед богомильской церковью. Джилас заметил изменение и в самом объекте всеобщего почитания. «Тито внезапно погрузнел и больше уже не вернул себе тот костлявый, жилистый облик, благодаря которому выглядел неповторимо и привлекательно в годы войны»[280]280
  Джилас М. Время войны, стр. 346.


[Закрыть].

В своих мемуарах «Время войны», опубликованных в 1977 году, то есть еще при жизни Тито, Джилас предполагает, что в 1943 году лидер коммунистов переменил место своей штаб-квартиры, поскольку опасался налетов вражеской авиации. Джилас предполагает, что, находясь в Яйце, да и позднее, Тито сильно беспокоился по поводу собственной безопасности и много времени проводил в подземелье. Конечно же, Тито перебрался из ненадежной богомильской церкви в штаб, располагавшийся поближе к бомбоубежищу. Возможно, зайдя так далеко и достигнув столь многого, Тито более чем когда-либо осознавал свою ответственность, понимая, что ему не следует рисковать, подобно молодому солдату-фронтовику. Но, конечно же, он не вел затворнический образ жизни, даже находясь в Яйце. Накануне съезда НОАЮ немецкие бомбардировщики совершили налет на город, и Тито впоследствии ассистировал при операции какого-то раненого, которому осколками разворотило живот.

Я придерживал голову юноши. С него градом лил пот. Операцию делали без анестезии. Раненый партизан не хотел показывать, как сильно он страдает. Я сказал ему: «Все будет хорошо, с тобой все будет в порядке». Через несколько секунд он уронил голову и умер у меня на руках[281]281
  Дедиер В. Говорит Тито…, Лондон, 1953, стр. 203-204.


[Закрыть].

За несколько дней до съезда НОАЮ партийные руководители встретились для того, чтобы обсудить различные планы создания федеративной Югославии. Неизбежно возник и деликатный «национальный вопрос», разделявший сербов и хорватов как в самой Хорватии, так и в Боснии-Герцеговине. Это был тот самый вопрос, который спустя пятьдесят лет снова бросит Югославию в пучину братоубийственной войны. И тогда, и позже большинство коммунистов отказывалось признать тот факт, что «национальная проблема» стала причиной их восхождения к власти. Устроенная усташами резня сербов в Хорватии и Боснии-Герцеговине, за которой последовали массовые репрессии со стороны сербов, проводивших «этнические чистки» хорватов и, более того, мусульман, послужила причиной кошмарной тройственной братоубийственной войны, что в конечном итоге привело к повороту в пользу объединенной Югославии. Такова была сила партизан. Как бы то ни было, они даже самим себе не могли признаться в этом, поскольку «национальная проблема» не укладывалась в прокрустово ложе марксистской теории. Вместо этого они думали о себе как об «антифашистах», сражающихся против оккупантов – участников «оси».

Хотя коммунисты говорили о «национальной проблеме», они знали, что единственным существенным различием между сербами и хорватами является религия. Но религия также не вписывалась в марксистскую теорию, разделявшую людей по классовому признаку. Отчет об этом совещании, сделанный М. Джиласом, показывает то смущение, в которое коммунистов, и даже самого Тито, повергла деликатная «национальная проблема».

Прения открыл Моше Пьяде, имевший, по свидетельству Джиласа, «репутацию самого ревностного серба среди всех нас». Поскольку Пьяде был евреем, то он, очевидно, не являлся сербским националистом из тех, что отмечают годовщину на Косовом поле и съедают свою порцию пшеницы в день своих именин. Пьяде был истинным сербом в том отношении, что боялся фанатизма хорватской католической церкви, продемонстрированного недавним грандиозным погромом, устроенным усташами.

Пьяде собрал огромное количество статистических данных в поддержку своего плана создания нескольких полуавтономных сербских анклавов в Хорватии. По свидетельству Джиласа, план Пьяде был принят с некоторым замешательством.

Все недоуменно замолчали. Я подумал, что увижу разочарование даже на лице Тито. Возможно, что будучи хорватом, он посчитал неловким высказываться против… Я первым выступил против предложения Пьяде. Мне показалось неестественным образование сегрегированных территорий, которым недоставало жизнеспособного центра, а это тем более создавало благоприятную почву для развития хорватского национализма. Кардель тут же поддержал мою точку зрения. Ранкович осадил Пьяде, заметив, что сербы и хорваты не так уж отличаются друг от друга, чтобы их разделять[282]282
  Джилас М. Время войны, стр. 356.


[Закрыть].

Затем партийные боссы обратились к вопросу Боснии-Герцеговины. В прошлом считалось, что этот центральный район не следует превращать в республику наподобие Сербии или Хорватии, а лучше придать ему статус автономии. Теперь же высказывалось опасение, что это будет означать автономию под началом Сербии, а большинству присутствующих было известно, что действия четников в Восточной Боснии-Герцеговине привели к тому, что само имя сербов стало крайне непопулярным среди мусульманского населения. Джилас вспоминает об этом так: «Автономия в рамках Сербии или Хорватии лишь усугубила бы существующую рознь и лишила бы мусульман их собственной индивидуальности. Боснийское руководство, подобно любому другому руководству, которое возникает в результате вооруженной борьбы, настаивало на своем собственном государстве, а позднее даже на своем собственном, исторически обусловленном выходе к морю. Однако государственный статус Боснии-Герцеговины в то время определен не был»[283]283
  Джилас М. Время войны, стр. 356.


[Закрыть].

На второй сессии НОАЮ[284]284
  Фактически речь идет о II сессии Антифашистского вече народного освобождения Югославии (АВНОЮ).


[Закрыть] делегаты образовали законодательное собрание под председательством Тито, которому присвоили звание маршала. День рождения новой Югославии, 29 ноября 1943 года, оставался национальным праздником вплоть до распада федерации спустя 50 лет. Но как бы в напоминание партизанам о том, что их юное государство родилось посреди смертельной опасности, накануне празднования разразилась трагедия. Дезертир из хорватской авиации пригнал партизанам немецкий легкий бомбардировщик «Дорнье-17», который стоял в Яйце на импровизированном аэродроме. Тито решил воспользоваться этим самолетом для отправки в Каир югославской военной миссии, которую просил прислать Маклин. Возглавить миссию выбрали Ибо Лолу Рибара, самого молодого члена руководства и наиболее близкого лично Тито человека. В тот самый миг, когда люди садились в машину, в небе появился немецкий бомбардировщик, сбросивший свой смертоносный груз прямо на самолет. В результате погибли почти все люди, находившиеся в нем, в том числе и Рибар.

В день, когда произошла эта трагедия, отец Иво, который в прошлом году оставил мирный кров и ушел к партизанам, вернулся в Яйце после недолгого пребывания в Словении. Ему не было известно ни о гибели Лолы, ни о смерти второго сына, Юрицы, погибшего за месяц до этого. Партизанские лидеры решили, что печальную весть должен сообщить сам Тито. Когда доктор Рибар зашел к Тито, чтобы засвидетельствовать свое почтение, тот рассказал ему о смерти сына. Старик сдержал слезы, ограничившись лишь одним вопросом:

«А далеко ли Юрица и сказали ли ему о смерти брата? Для него это будет тяжелым ударом». Тито примолк, думая, что же ему делать, а затем подошел к Рибару, взял его за руку и мягко произнес: «Юрица тоже погиб в схватке с четниками в Черногории, месяц назад». Старик Рибар обнял Тито, сказав: «Нелегка наша борьба»[285]285
  Дедиер В. Говорит Тито…, стр. 204-205.


[Закрыть].

На церемонии похорон, во время которой даже такие закаленные бойцы, как Милован Джилас, плакали, не стыдясь слез, старейшего партийного руководителя Моше Пьяде попросили сказать слово о погибшем молодом товарище. В первый раз великий златоуст Моше стал подыскивать слова, настолько он был взволнован. Затем из задворков памяти он извлек единственную фразу, произнесенную когда-то одним французским борцом: «Революционеры – это мертвые люди, ушедшие в вечный отпуск»[286]286
  Джилас М. Время войны, стр. 363.


[Закрыть].

Страдания семьи Рибаров на этом не закончились. Жена Ивана, мать Иво и Юрицы, попала в лапы к гестаповцам, которые казнили ее за то, что она помогла мужу уйти к партизанам. Незадолго до гибели Лола писал своей невесте Слободе Трайкович, белградской студентке (письмо это должны были передать ей только в случае его смерти): «Я тебя очень-очень люблю, моя дорогая! Я надеюсь, что ты никогда не прочтешь это письмо, – час победы мы отпразднуем вместе».

Девушка действительно не прочла письмо: Слобода Трайкович, вместе со своими родителями, сестрой и братом, была арестована гестаповцами и погибла в газовой камере. Вскоре после войны Дедиер принес письмо, чтобы показать его Тито, однако застал того в печальном настроении, размышляющим над человеческой трагедией войны, поэтому «после его слов об одном миллионе семистах тысячах жертв я не стал показывать ему письмо. Тито горячо полюбил Рибара с самого первого дня их встречи, состоявшейся осенью 1937 года»[287]287
  Дедиер В. Говорит Тито…, стр. 244-246.


[Закрыть]. Смерть Лолы Рибара придала дополнительную торжественность провозглашению Тито маршалом, состоявшемуся на следующий день. Это звание предложили делегаты из Словении, а их лидер Кардель заранее поставил об этом в известность Политбюро. Услышав о такой чести, Тито зарделся – то ли от гордости, то ли от скромности, хотя Джилас предполагал, что ему могла прийти в голову мысль о том, что подумают русские. Делегаты второй конференции НОАЮ высказали бурное одобрение новому званию Тито. Эта лояльность была абсолютной и искренней.

Джилас говорит, что среди триумвирата – его непосредственного окружения – особенно близкие отношения сложились у Тито с Карделем – со времени пребывания их в Москве в тридцатые годы; тогда как Ранкович был всегда безоглядно предан Тито – как умом, так и сердцем. А что же можно сказать о самом Джиласе? Возможно, он начал подсознательно подозревать, что и Тито не лишен человеческих слабостей, но он, похоже, в то время неособенно задумывался об этом. Ни разу за сорок лет после его опалы Джилас не поставит под сомнение дар Тито вести за собой людей[288]288
  Джилас М. Время войны, стр. 359-362.


[Закрыть].

Зимой 1943/44 года немцы осуществили операцию «Кугельблитц» («Шаровая молния»), которую партизаны назвали Шестым наступлением. Ее цель заключалась в том, чтобы отвоевать бывшую итальянскую зону в Южной Словении, Адриатическое побережье и острова, а также разгромить три партизанские дивизии в северо-восточной Боснии. К концу года немцы контролировали города на побережье и все острова, за исключением Виса, где Королевский военно-морской и военно-воздушный флот предложил НОАЮ свою помощь. После войны Маклин выразил сожаление, что англичане не создали базу на побережье, например в Сплите, в течение осени 1943 года, однако Тито не приветствовал идею создания баз. В северо-восточной Боснии немцы снова захватили город Тузла, но не смогли уничтожить силы партизан к северу от Сараева[289]289
  Беннетт Р. «Ультра»…, стр. 347.


[Закрыть].

Во время операции «Кугельблитц» Тито посчитал более разумным переместить свой штаб южнее Яйце – в маленький городок Дрвар, также в северо-западной Боснии. Он устроил свою базу в пещере на склоне горы, что давало Джиласу возможность убедиться, что Тито обеспокоен собственной безопасностью, однако события показали, что Дрвар слишком беззащитен перед лицом немецких воздушных налетов. В январе 1944 года Фитцрой Маклин вернулся в Боснию с двумя замечательными доказательствами того, как Уинстон Черчилль относится к Тито. Одним из этих свидетельств было теплое письмо, в котором выражались восхищение и поддержка. Вторым стало послание от сына Черчилля Рэндольфа, который теперь являлся офицером британской военной миссии. Тот факт, что один из членов «большой тройки» отправил своего собственного сына сражаться на стороне партизан, явился внушительным пропагандистским триумфом для Тито. Позиции как Тито, так и Маклина чрезвычайно упрочились, когда в феврале 1944 года русские наконец направили в Югославию свою военную миссию, от чего они долго воздерживались. Советскую военную миссию возглавлял генерал Красной Армии Корнеев. Он потерял в Сталинградском сражении ступню и не смог воспользоваться парашютом. Вместо этого он прибыл вместе с остальными работниками штаба на югославскую землю на двух американских планерах. По прибытии на их борту оказались не только Корнеев с многочисленными полковниками, но также штабеля ящиков с водкой и икрой. Со свойственным ему цинизмом Сталин отправил к партизанам человека, которого глубоко презирал. «Бедняга не глуп, – сказал позднее Сталин Джиласу, – но он пьяница, и причем неисправимый»[290]290
  Джилас М. Беседы со Сталиным (перевод Майкла Б. Петровича). Лондон, 1962, стр. 103.


[Закрыть].

Генерал Корнеев и члены его свиты были разодеты в кричащие мундиры с золотыми погонами и в узкие, начищенные до блеска сапоги. Партизан сильно удивил вопрос о местонахождении туалета, предназначенного специально для генерала. «Но у англичан нет туалета, – последовал ответ, – английский генерал (Маклин) ходит в ближайшие кусты». Русские настойчиво требовали туалет, и партизаны вырыли глубокую яму, воздвигли вокруг нее деревянную хибарку, побелили ее и оставили рядом с ней горку земли. Неудивительно, что первый же немецкий самолет засек этот бросающийся в глаза объект и с малой высоты сбросил на него бомбу[291]291
  Маклин Ф. Фитцрой Маклин, стр. 185-187.


[Закрыть].

Тито встретил Корнеева с плохо скрываемой неприязнью, равно как и его овчарка Тигр, которая то и дело пыталась укусить русского гостя. Тито обычно наблюдал за этим, а затем с усмешкой говорил: «Антирусский пес». В шифровке, отправленной Черчиллю, Маклин предположил, что Тито натравливал англичан против русских: «Маршал Тито в том, что касается отношения к недавно прибывшей миссии русских, изо всех сил стремится подчеркнуть, что их (русских) статус здесь должен быть абсолютно таким же, как и статус моей миссии. Не может быть никаких сомнений в том, что он понял преимущества установления хороших отношений с другими великими державами, помимо Советского Союза».

Поскольку Маклин владел русским, Корнеев обычно приходил к нему, чтобы излить душу. Он признался англичанину, что надеялся на комфортабельный пост военного атташе в Вашингтоне, а вместо этого угодил в Югославию. «Не знаю, что я такого сделал, что заслужил отправку в эту ужасную страну, к этим ужасным балканским крестьянам, – обычно жаловался он. – Да и кто они такие, эти партизаны? Я ими командую или вы?» Маклин ответил, что командует ими, конечно же, не он, но Корнеев при желании может попробовать и посмотреть, что из этого выйдет[292]292
  Маклин Ф. Фитцрой Маклин, стр. 187.


[Закрыть].

Теперь Тито обладал поддержкой двух держав из «великой тройки», за исключением пока что Соединенных Штатов. В конце 1943 года к миссии Маклина присоединился американский инженер, майор Линн Фэриш, который оказал помощь в обустройстве взлетно-посадочной полосы. От его первоначального восхищения партизанами вскоре ничего не осталось – из-за их лжи и хвастовства, из-за ставших уже привычными казней пленных, а более всего из-за того, как они расправлялись с четниками[293]293
  Последний рапорт Фариша. См.: Лис М. Насилие над Сербией. Нью-Йорк, 1990, стр. 288-292.


[Закрыть]. Политика американцев в отношении воюющих сторон внутри самой Югославии определялась профессиональным соперничеством между Управлением стратегических служб (УСС) – предшественником ЦРУ, и британской разведкой (SOE). Директор УСС, генерал Уильям Джозеф Донован, попытался организовать свою собственную миссию у Тито, независимую от английской. В январе 1944 года он отклонил предложение британцев разместить всех американских офицеров в Дрваре и тем самым поставить их под контроль Маклина. Вместо этого Донован направил несколько миссий самого серьезного уровня к Михайловичу, вселив в него надежду, что Соединенные Штаты спасут его от коммунистов.

В 1944 году президент Рузвельт начал кампанию по переизбранию на четвертый срок, и ему не хотелось оттолкнуть какую-либо из значительных групп избирателей – будь то евреи, итальянцы, ирландцы или поляки. Хотя ни сербы, ни хорваты по отдельности не представляли сколько-нибудь значимой группы, и те и другие стояли за рузвельтовский принцип решения национального вопроса. Похоже, Рузвельт уверовал в то, что Югославия не имеет шансов на существование как федеративное государство и что сербам и хорватам следует идти дальше порознь. Рузвельт не разделял энтузиазма Черчилля относительно Тито и в декабре 1943 года заявил, что Штаты будут и дальше оказывать поддержку королю Петру. Для подтверждения своей позиции он подарил Югославскому королевскому воздушному флоту четыре американских самолета. Рузвельту хотелось избавить мир от колоний, будь то Британская Индия или Французский Индокитай, и этот подход, очевидно, определил его взгляд на Югославию. Биограф Фитцроя Маклина предполагает, что Донован и его покровитель из госдепартамента Роберт Мерфи, будучи американцами ирландского происхождения, а значит, врагами Британской империи, считали, что англичане добиваются контроля над Грецией и Югославия нужна им для того, чтобы обезопасить путь к Суэцу и Индии. Далее он продолжает:

Проблема заключалась в том, что в Америке ответственные за принятие решений лица в то время совершенно не беспокоились по поводу того, что Россия приберет к рукам Восточную Европу. Главной их целью была Британская империя, которой они вознамерились помешать еще больше упрочить свои позиции после войны. К планам Америки по послевоенному переустройству всегда примешивались скрытые экономические интересы, и не случайно, что важные фигуры корпоративной структуры США являлись также ключевыми фигурами, определявшими принятие решений во внешней политике. Не будет преувеличением сказать, что корпоративная Америка определяла ход войны – в том числе в лице деятелей типа Донована и финансиста Джона Макклоя[294]294
  Маклин Ф. Фитцрой Маклин, стр. 189.


[Закрыть].

Это точка зрения биографа Маклина, и вовсе не обязательно – его самого. Как бы то ни было, послужной список Маклина после войны показывает, что он был самым ярым апологетом имперской роли Британии и одним из самых горячих сторонников Идена во время Суэцкого кризиса 1956 года.

По мере того, как коммунисты приближались к захвату власти в Югославии, для миллионов христиан церковь стала единственным способом сохранения свободы мысли и чувства национальной принадлежности. Хорватская католическая церковь имела на своем счету более чем тысячелетние связи с Римом и тем самым со многими миллионами единоверцев во всем мире. Сербская православная церковь, основанная святым Саввой в XIII столетии, воплощала его лозунг: «Сербов спасет только единство!». После битвы на Косовом поле в 1389 году и в течение нескольких столетий османского ига она была голосом и направляющей силой сербского народа. Хотя образованная Саввой церковь была формально независима от Константинополя, она хранила с последним, а также с церквами России, Украины, Румынии и Болгарии литургическое и доктринальное единство. Как для сербов, так и для хорватов вера была одновременно выражением национальной принадлежности и средством связи с международным христианским сообществом. Тем не менее в 1944 году сербская православная церковь столкнулась с испытаниями и опасностями, куда более грозными, чем хорватская католическая.

О мытарствах сербской православной церкви в Независимом Хорватском Государстве уже рассказывалось в предыдущих главах. В самой Сербии патриарх Гаврило Дожич был осужден немцами за поддержку переворота 27 марта 1941 года. Дожич содержался в тюрьме в Югославии вплоть до августа 1941 года, когда в состоянии крайнего физического истощения его отправили в Дахау, а затем в другие концлагеря Германии. Во время своего заключения патриарх Гаврило решительно отказался сотрудничать с оккупационными властями. Несколько сербских священников присоединились к четникам или партизанам, но подавляющее их большинство продолжало выполнять свои пастырские обязанности, в которые теперь входила и забота о беженцах из НХГ.

В отличие от католиков хорватов, сербы православные практически не получали никакой помощи извне от других стран. Большевистская революция попыталась запретить религию в России и на Украине, истребив большую часть духовенства и отправив миллионы верующих в «архипелаг ГУЛАГ». Хотя Сталин во время войны и сделал некоторые послабления верующим, церковь все равно обладала слишком незначительной властью для защиты своей паствы в России и на Украине, и тем более была не в состоянии помочь сербам. После войны, когда Румыния и Болгария пали под натиском коммунизма, у сербской православной церкви не осталось никаких других сторонников за пределами Югославии. Истории ее страданий под властью усташей в Независимом Хорватском Государстве с 1941 по 1945 год было суждено оставаться неизвестной в течение последующих пятидесяти лет.

В 1944 году на православную Пасху сербский Синод принял послание, в котором говорилось о жертве, совершенной на Голгофе, и содержалась молитва о том, «чтобы каждый сербский дом и семья морально и духовно обновились и возродились, став сами по себе маленькой церковью Господней, в которой бы покоились наше отечество и правительство…»[295]295
  Александер С. Церковь и государство в Югославии с 1945 года. Кембридж, 1979, стр. 18.


[Закрыть]

Вскоре после Пасхи балканские подразделения англо-американских ВВС проводили четыре дня подряд ковровые бомбежки Белграда. В день святого Георгия, весьма значительный для православной церкви праздник, те же самые самолеты бомбили черногорские города Никшич, Даниловград и Подгорицу.

В своей книге «Растерзанная Югославия» Майкл Лис предполагает, что британские офицеры, симпатизировавшие Тито, отнюдь не случайно определяли цели и время налетов:

Сегодня в некоторых сербских кругах утверждается, что авиационная поддержка союзников использовалась Тито для того, чтобы настроить народ против Англии. Версия заключается в том, что авиаудары западных союзников сознательно направлялись именно против сербских городов и сел, причем для этого цинично выбирались дни престольных праздников сербской православной церкви.

Лис не приводит доказательств в поддержку этого предположения, однако указывает, что:

информация о балканских ВВС по-прежнему остается закрытой… непонятно, почему. Лис, очевидно, прав, утверждая, что «уверен в том, что союзники никогда бы не предприняли коврового бомбометания по Парижу, например, в Пасхальное воскресенье – или в любой другой день, сколько бы танков ни проходило через город»[296]296
  Лис М. Насилие над Сербией, стр. 300-302.


[Закрыть].

Пробританская антинемецкая демонстрация 27 марта 1941 года навлекла на сербов и их столицу ужасную бомбардировку в Вербное воскресенье. Три года спустя сами британцы подвергли Белград бомбардировке на Пасху. В 1941 году хорваты пустили немцев в Загреб, после чего объявили войну Британии. Но когда балканские ВВС 22 апреля 1944 года подвергли Загреб бомбардировке, в которой погибли семь доминиканских священников и были сильно повреждены два собора, архиепископ Степинац расценил этот налет как удар «по живому телу хорватского народа, которого сам папа римский назвал внешним оплотом христианства». Если Степинац утверждал, что в окрестностях собора не было никаких военных целей, другие свидетели говорили о том, что неподалеку от здания теологического факультета находились гараж грузового транспорта и склад горючего»[297]297
  Новак В. Магнум Кримен…, Загреб, 1948, стр. 1033-1034.


[Закрыть]. Чем ближе становился финал Независимого Хорватского Государства, тем свирепее нападки Степинаца на коммунизм. Еще в 1942 году он сказал британскому агенту Рапотецу, что хотел бы видеть после войны Югославию единой, но в 1944 году вернулся к восхвалению «многовековой борьбы Хорватии за свободу»[298]298
  Новак В. Магнум Кримен…, Загреб, 1948, стр. 1000.


[Закрыть].

Архиепископ Степинац уверовал в то, что Соединенные Штаты благоволят Независимому Хорватскому Государству. Хотя папа римский относился к усташскому режиму всегда хорошо, итальянцы и немцы осуждали творимые им зверства. Американцы, вступившие теперь в Рим, были более расположены к Степинацу и Хорватии, а лучшим защитником дела Хорватии являлся кардинал Фрэнсис Спеллман, архиепископ нью-йоркский, закоренелый антикоммунист, обладавший большим влиянием в Вашингтоне. В течение войны Спеллман выступал в роли «миротворца» и был близким советчиком президента Рузвельта, которого он знал еще как нью-йоркского политика.

В марте 1943 года, когда Италия все еще находилась в состоянии войны с США, Спеллман нанес визит в Рим для беседы с папой и другими функционерами в Ватикане. Здесь он познакомился с графом Эрвином Лобковичем – эмиссаром Независимого Хорватского Государства при Священном престоле. После их встречи, состоявшейся 6 марта 1943 года, граф Лобкович отправил в Загреб резюме высказываний Спеллмана. Читая их, следует помнить о том, что в то время НХГ являлось союзником Гитлера, находилось в состоянии войны со Штатами и проводило массовые убийства сотен тысяч сербов, цыган и евреев. С отчетом Лобковича, естественно, познакомился архиепископ Степинац, а также лидеры усташей.

В обществе секретаря Вурстера мне довелось нанести визит Спеллману, архиепископу нью-йоркскому. Как известно, архиепископ Спеллман провел в Риме около двух недель… в настоящее время он пользуется абсолютным доверием президента Рузвельта… Спеллман весьма любезно принял нас и откровенно заявил: «Вряд ли вы сможете сообщить мне что-то, чего я не знаю. Я прекрасно обо всем информирован и хорошо владею хорватским вопросом. Несколько лет назад я совершил поездку по вашей стране, и даже тогда разница между Белградом и Земуном (по другую сторону Дуная), не говоря уже о Загребе, сказала мне многое. Есть два мира. Они не могут сосуществовать». Мы отметили, что сегодняшнее государство находится в особом положении в контексте его католицизма и особенно из-за его положения между Востоком и Западом, что граница, проходящая по Дрине, гарантирует сохранение католического влияния в этом районе и что восстановление Югославии будет означать не только уничтожение хорватского народа, но также и католицизма и западной культуры в этих регионах. Вместо западной границы по Дрине появится византийская граница по Караванке. Спеллман согласился с этими наблюдениями и добавил, что президент Рузвельт хочет Свободы для всех народов, и это явно относится и к хорватам[299]299
  Фалькони К. Молчание Пия XII (перевод Бернарда Уолла). Лондон, 1970, стр. 371-372.


[Закрыть].

Из этого ошеломляющего интервью архиепископ Степинац и усташские лидеры узнали, что президент Рузвельт хотел видеть независимую Хорватию, простирающуюся до реки Дрина, то есть такую, которая включала бы в себя и Боснию-Герцеговину.

Это интервью также помогает понять, почему Степинац позднее отказался принять новую Югославию и почему усташские лидеры избежали наказания за свои преступления. В мае 1944 года, когда союзники готовили высадку во Франции, немцы развернули в Югославии свое Седьмое и последнее наступление, на этот раз нацеленное лично на Тито. Первый сигнал опасности поступил 22 мая, когда немецкий разведывательный самолет совершил продолжительный полет над долиной Дрвара, держась на безопасной от обстрела высоте. Глава англо-американской миссии посчитал это прелюдией к бомбардировке и переместил людей и снаряжение к ближайшему склону горы. Разведка же фактически явилась прелюдией к операции «Россельшпрунг» («Ход конем»), план которой включал в себя уничтожение или захват Тито в плен атакой парашютистов с последующим прочесыванием Динарских Альп – от Бихача и до располагавшегося на побережье Шибеника. Операция «Россельшпрунг» планировалась как «подарок» к официальному дню рождения Тито, 25 мая, и поэтому в 6.30 утра в небе над Дрваром появились два «фокке-вульфа», после чего пятьдесят бомбардировщиков сровняли город с землей. За ними последовали шесть транспортных самолетов «юнкере», сбросивших парашютистов, а потом еще тридцать планеров, доставивших новых солдат и тяжелое снаряжение, что в сумме составило тысячу до зубов вооруженных боевиков. Вторая партия парашютистов позволила полностью захватить Дрвар.

Атакующие устремились прямо к пещере Тито, поливая вход автоматным огнем, чтобы никто не мог скрыться. Тем не менее Тито и его товарищам, вместе с овчаркой Тигр, удалось вскарабкаться вверх по руслу водопада позади пещеры, а затем подняться по туннелю на вершину утеса. Там Ранкович со своим взводом сдерживал атакующих, в то время как Тито направился в ближайшую партизанскую часть в Потоци. Он связался с английской и советской миссиями, а затем совершил недельный переход через леса в Купреско Поле. Хотя Тито удалось вырваться из огненного кольца, его система радиокоммуникаций прекратила свое существование, и поэтому он уже больше не мог контролировать военные операции по всей стране. Он с неохотой принял совет русских и перебрался на одном из самолетов в Бари (Италия), а оттуда на остров Вис. Едва не окончившееся катастрофой Седьмое наступление привело к взаимным упрекам между англичанами и Тито, который теперь охладел к Маклину[300]300
  Маклин Ф. Фитцрой Маклин, стр. 202-207. Очевидно, через «Ультру» удалось заранее узнать о предстоящем нападении немцев, но британскую миссию в Дрваре не предупреждали из опасения, что, встретив подготовленное сопротивление, немцы догадаются о расшифровке их кода.


[Закрыть].

Седьмое наступление продемонстрировало, что немцы воспринимали Тито как серьезного, потенциально даже смертельного врага. Позднее, в 1944 году, Гиммлер сказал в своей речи: «Он наш враг, но мне хотелось бы, чтобы у нас в Германии был бы десяток таких Тито – лидеров, обладающих огромной решимостью и крепкими нервами…»[301]301
  Дедиер В. Говорит Тито…, стр. 218.


[Закрыть]

Для всех, за исключением немецкого и британского военного руководства, Тито оставался загадочной фигурой, как это хорошо видно из статьи в испанской газете «Мадрид» от 15 июля 1944 года по поводу операции « Россельшпрунг»:

Тито бежал на лошади, которую он утром похитил с фермы, расположенной неподалеку от города. Проезжая через села и поселки, Тито совершает все мыслимые преступления. Некий пленный сообщил о невероятных зверствах, чинимых Тито, который убивает ради того, чтобы убивать… Тито зарос длинной всклокоченной бородой, его лицо внушает ужас[302]302
  Дедиер В. Говорит Тито…, стр. 219.


[Закрыть].

Даже среди союзников в Каире и Бари существовала тайна, окружавшая личность Тито. Слухи представляли его по-разному – то как русского офицера, то как украинца, то как польского графа или же польского еврея, тогда как многие верили в то, что он вообще не существовал и что Тито – это сокращение от названия «Третья Интернациональная Террористическая Организация». Корреспондент «Нью-Йорк таймс» Сайрус Сульцбергер договорился до того, что Тито на самом деле женщина – идея, которая пришлась по вкусу романисту Ивлину Во, прибывшему на остров Вис в июле 1944 года. Рэндольф Черчилль похлопотал за Во и тот присоединился к английской миссии большей частью из-за того, что соскучился по разговорам со своим одноклубником из лондонского клуба «Уайте». Маклин ответил согласием, но позднее пожалел о своем решении, поскольку Во перестал соблюдать субординацию. Из дневников Во мы узнаем, что он сильно невзлюбил Маклина – своего нового начальника: «… беспринципный, амбициозный, возможно, очень жестокий, бритая голова и уши как локаторы»[303]303
  Дневники Ивлина Во. Лондон, 1975, стр. 571.


[Закрыть].