355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ричард Уэст » Иосип Броз Тито. Власть силы » Текст книги (страница 24)
Иосип Броз Тито. Власть силы
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 17:27

Текст книги "Иосип Броз Тито. Власть силы"


Автор книги: Ричард Уэст



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Усташи были первыми среди всех террористов мира, которые стали использовать в своей практике шантаж, связанный со взрывами самолетов гражданской авиации, и югославская авиакомпания «ЮАТ» стала первой, кто ввел обязательные проверки пассажиров и их багажа. Несмотря на эти предосторожности, усташам удалось в январе 1972 года в Стокгольме подложить бомбу на борт принадлежавшего «ЮАТ» «Ди Си-9», который затем взорвался над Чехословакией. Спаслась лишь стюардесса-черногорка, упавшая без парашюта с высоты в 33330 футов и оставшаяся в живых. Этот случай занесен в Книгу рекордов Гиннеса[472]472
  Коксэдж Дж., Кэлдикотт К., Хорант Дж. Тайное внедрение: подпольный элемент в австралийской политике. Мельбурн, 1982, стр. 43-59. Аароне М. Нацистские беглецы в Австралии. Мельбурн, 1989. Катастрофа югославского авиалайнера все еще окутана мраком. Утверждалось, что самолет якобы незаконно вторгся в воздушное пространство над Чехословакией и был сбит средствами ПВО Варшавского пакта. Белградское правительство отказалось признать факт диверсии. Западная пресса не проявила особого интереса к этому делу.


[Закрыть]
. В 1976 году усташи угнали самолет, летевший из Чикаго в Париж, заставив пилотов сделать крюк в сторону и пролететь над Лондоном, где они разбросали свои листовки. После нескольких диверсий, проведенных усташами внутри Югославии, в кинотеатрах и на железнодорожном вокзале Белграда, люди начали ворчать, что УДБА после того, как убрали Ранковича, стала действовать менее эффективно. К тому же те страны Западной Европы, в которых отменили смертную казнь, стали отказывать в выдаче террористов югославским властям, поскольку там их ждала смерть.

УДБА ничего не оставалось, как послать за границу команды ликвидаторов, которые уничтожили несколько усташей в Мюнхене и других городах мира. Это привело к дипломатическим осложнениям с правительствами стран, на территории которых проводили операции сотрудники УДБА.

Возрождение усташской организации по времени совпало с усилением беспорядков в Ирландии. Усташи и ИРА поддерживали между собой дружеские отношения еще с довоенных времен, и Анте Павелич утверждал, что Ирландия, Словакия и Хорватия должны были стать в «новой Европе» Гитлера государствами, «дружественными» Германии. В загребских театрах Независимого Хорватского Государства ставились пьесы ирландских, но не английских авторов. А в 70-е годы хорватские националисты выражали свои симпатии ИРА в ее борьбе против того, что они называли британской гегемонией. Весьма показательно, что белградские газеты, почти единственные в Европе, солидаризировались с действиями британской армии в Северной Ирландии.

В ходе национального кризиса 1971-1972 годов главными антагонистами были с одной стороны «Матица Хрватска» и загребские студенты, а с другой – православные сербы в Хорватии, которые жили в основном в районе Крайны и в таких городах, как Загреб и Риека. Иностранные обозреватели были склонны видеть в этом споре борьбу за власть между сербской и хорватской республиками, а не проявление застарелой религиозной вражды, длящейся уже почти тысячу лет. В эту ссору оказалась вовлечена Босния и Герцеговина, расположенная между Сербией и Хорватией и населенная православными, католиками и мусульманами, предки которых были еретики-богомилы, принявшие ислам.

Когда Тито говорил о сербах в Хорватии, которые вооружались в предвидении нападения на них, он не объяснил, что причиной розни была религия. Учебники истории, написанные коммунистами, отметали напрочь религиозный фактор. В них утверждалось, что сербы и хорваты были отдельными народами еще до того, как они оставили свою первоначальную родину за Карпатами и поселились в Сербии и Хорватии. В этих книгах не объяснялось, откуда в Боснии-Герцеговине взялся третий народ, о котором говорится вскользь как о «славянах». Коммунисты не признавали религиозных различий: все, по их мнению, сводилось к «расовой» или «этнической» вражде, что и объясняло фанатизм усташей и четников. В Боснии и Герцеговине Тито еще более усугубил это заблуждение, назвав мусульман отдельной «нацией», хотя это совершенно неверно.

Сразу после второй мировой войны историк Гусейн Чижич, родом из одной из старейших мусульманских семей Мостара, написал превосходную книгу, которую власти не разрешили издавать[473]473
  Чижич Г. Мусульмане Боснии и Герцеговины и боснийская автономия. Сараево, 1991.


[Закрыть]
. Его учебник истории Боснии, в основу которого были положены скрупулезные исследования материалов турецких архивов и православных летописей средневековья, камня на камне не оставляет от фантазий сербских и хорватских националистов, в особенности от их бредовых расовых теорий. Он опровергает утверждение хорватов о том, что между ними и мусульманами существует этническая и лингвистическая идентичность, в то время как с сербами у них якобы нет ничего общего. Одинаково ложно, по мнению Чижича, и убеждение сербов в том, что боснийские мусульмане – это этнические турки, которые каким-то образом выучились говорить на сербскохорватском языке.

Хотя Тито с уважением относился к Гусейну Чижичу и пытался привлечь его к работе в правительстве, даже несмотря на то, что тот не был коммунистом, он не воспользовался его советом по национальному вопросу. Совет этот заключался в том, чтобы объявить одной нацией не только мусульман, но и все население Боснии и Герцеговины, потому что именно так их и воспринимают остальные югославы. Поскольку Сараево и остальные города Боснии преимущественно населены мусульманами, а в сельской местности преобладают христиане, след особой, боснийской культуры с отчетливым турецким влиянием в пище, музыке и архитектуре ощущается главным образом в городах. Для нее характерны юмор, чувственность и любовь к беседе. Во времена Оттоманской империи Сараево славилось своей терпимостью не только по отношению к христианам, но и к евреям-сефардам, которые бежали туда из Испании в конце XV века. Один боснийский серб, который в детстве жил в Сараеве, входившем в состав Независимого Хорватского Государства, сказал мне, что никому из мусульман и католиков, живших по соседству с его семьей, и в голову не пришло бы выдать их усташам.

Возможно, Тито и его историки руководствовались лучшими побуждениями, когда пытались завуалировать тот факт, что резня в Боснии и Герцеговине во время второй мировой войны явилась следствием религиозной нетерпимости. Сначала католики устроили бойню православных в гигантских масштабах, а затем православные сделали то же самое, лишь в меньших масштабах, с мусульманами. Поскольку после войны власти косо смотрели на любую религию, церкви не должны были приносить извинения за убийства, совершенные христианами, или вообще в чем-то публично раскаиваться. По примеру Степинаца, отказавшегося нести ответственность за преступления усташей, большая часть католических священников Боснии также осталась на прежних позициях. В католическом соборе Сараева во время войны архиепископ Шарич проповедовал ненависть к сербам и евреям, и там же мне довелось слышать, как священник в своей проповеди храбро обличал тех, «кто, как Наполеон, поставили себя выше закона божьего», – не слишком тонкий намек на Тито.

Несмотря на непримиримость большей части иерархов католической церкви к новым властям, францисканцы Боснии и Герцеговины приняли предложение коммунистов о создании под эгидой государства ассоциации священников под названием «Добри пастырь». Словенское духовенство также образовало свою ассоциацию, в основе которой лежали идеи христианского социализма, но хорватская церковь отвергла этот путь. «Добри пастырь» был создан францисканцами на съезде в Сараеве 25 января 1950 года, на котором присутствовали ведущие представители ассоциации православных священников Сербии. Свои приветствия прислал глава мусульманской общины. Вновь созданная организация помогла францисканцам в их давнишней борьбе с духовенством данной епархии за контроль над приходами.

Влиятельный епископ Мостара, известный своими проусташскими настроениями, в то время сидел в тюрьме, но после его освобождения в 1956 году начался численный рост духовенства герцеговинской епархии. В 1968 году Ватикан предписал францисканцам вернуть пять приходов. Они с большой неохотой вернули только два. В 1975 году францисканцы Герцеговины открыто осудили новое папское указание о приходах. В наказание за это непослушание архиепископская епархия и сам архиепископ лишились своих полномочий, а герцеговинские францисканцы потеряли право участвовать в выборах нового генерала ордена. Новый генерал сразу же после выборов призвал братьев в Герцеговине проявить повиновение своему епископу[474]474
  Александер С. Церковь и государство в Югославии с 1945 года. Кембридж, 1979, стр. 124-127.


[Закрыть]
. Однако отношения между францисканцами и тамошним духовенством не перестали быть враждебными, что вскоре доказал и еще один важный эпизод в истории ордена в Боснии-Герцеговине.

Единственным местом в Боснии и Герцеговине, где все три веры действовали вместе в направлении к примирению, была Баня-Лука, к югу от реки Савы. Именно там в годы войны проходили самые страшные массовые казни. В 1971 году Стефан Павлович писал:

В Баня-Луке теперь существует прочная традиция не только терпимости, но и взаимного сотрудничества между православными и католиками, а также между христианами и мусульманами. Монсеньор Альфред Пихлер и его православный коллега епископ Андрей, продолжая работу, начатую их предшественниками после войны, к концу 60-х годов выработали, действуя очень осмотрительно и скромно, модель товарищества церквей, о которой даже в Югославии мало кто знает, не говоря уже о загранице. Оба епископа во многом ведут себя как пастыри общей паствы[475]475
  Павлович С. К. Югославия, стр. 316.


[Закрыть]
.

Епископ Пихлер прекрасно знал, что в 1941 году православный архиерей Баня-Луки Платон был замучен насмерть усташами, и хотел залечить эту рану. В своем рождественском послании в 1963 году Пихлер признал, что во время последней войны братьев православных убивали по той простой причине, что они были православные, а не католики и не хорваты, а убийцами были люди, называвшие себя католиками и имевшие при себе свидетельства, подтверждавшие их принадлежность к этой вере. «Мы с болью признаем ужасные преступления, совершенные этими заблудшими людьми, – говорилось в рождественском послании, – и мы просим наших православных братьев простить нас, как Христос на кресте простил всех людей. Мы, в свою очередь, прощаем всех тех, кто сделал нам зло или ненавидел нас. Сегодня, собравшись вокруг колыбели Христа, давайте откажемся от всех долгов – и пусть восторжествует любовь». По свидетельству Стеллы Александер, рождественское послание епископа «вызвало глубокий гнев у хорватов-католиков, и в его собственной епархии некоторые священники отказались прочитать его с амвона или же прочитали лишь выдержки из него». Единственной католической газетой, помимо епархиальных ведомостей, в которой это послание появилось целиком, была «Даника», издаваемая проправительственной ассоциацией католических священников Хорватии[476]476
  Александер С. Церковь и государство, стр. 244-245.


[Закрыть]
.

В Боснии-Герцеговине, как нигде в Югославии, ощущается гнетущее чувство старинной религиозной вражды и ненависти.

Когда я бываю в Сараеве, и мне случается проходить мимо того места, где на здании висит мемориальная доска в честь убийства, совершенного Принципом, за которое его собратьям по православной вере пришлось заплатить кровью, у меня возникает отвращение, с каждым разом все более усиливающееся. После второй мировой войны власти усугубили оскорбление, наносимое чувствам католиков, тем, что, помимо доски, открыли еще и музей Принципа, а на тротуаре в асфальте отлиты отпечатки его ног. В книге отзывов посетителей музея какой-то английский турист написал: «Отличный выстрел, парень!» В 1954 году, в сороковую годовщину убийства, я встретился с одним из двух оставшихся в живых участников покушения, Цветко Поповичем, который тогда занимал должность главы этнографического отдела Сараевского музея. Он показал мне свои наиболее ценные экспонаты, среди которых были еврейские картины на сюжеты из Старого Завета, такие, как «Моисей и неопалимая купина» и «Авраам и жертва Исаака». Попович, похоже, совершенно не слышал об этих библейских историях, и я пришел к выводу, что работа в музее была для него синекурой, наградой за участие в убийстве, а не за научные достижения. Хотя у него не было настроения разговаривать о том фатальном дне, все же мне стало ясно, что он не испытывает никаких угрызений совести. Попович, как ни в чем не бывало, появился на торжествах, посвященных сороковой годовщине этого страшного события.

Несколькими годами позже «Босна-фильм» возымела намерение снять кинодраму об убийстве эрцгерцога, но не могла найти подходящего иностранного партнера. Кинорежиссер Вуя Кравич сказал мне, что некоторые потенциальные зарубежные партнеры хотели представить убийц как «бандитов», а одна компания предлагала изобразить физическое влечение Принципа к девушке с пышным бюстом из турецкого квартала города. Кравич назвал эти вещи «лимонадом», но добавил, что чрезмерный акцент на кровь и насилие не входил в его планы. «Я уже мог бы сделать эту ленту, – сказал он, – но я хотел, чтобы это был фильм мирового значения, самый значительный после выхода на экраны “Войны и мира”. Проблема заключалась в том, что Принцип, несмотря на „свое благородное сердце“, имел уж слишком невыразительную внешность. Кравич хотел больше внимания уделить другому убийце, Чабриновичу, который бросил в эрцгерцога бомбу, промахнулся, проглотил яд, не возымевший действия, и, наконец, попытался утопиться в речке Милячка глубиной в три дюйма. Режиссер сказал, что Чабринович был „беззаботным, веселым парнем, за которым увивались женщины“, и даже сравнил его с Эрролом Флинном. Он хотел также ввести в сценарий еще одного убийцу, Мехмадбажича, чтобы показать, что мусульмане поддерживали сербов в борьбе против австрийцев.

В действительности все обстояло наоборот. Сразу же после убийства мусульмане наравне с хорватами приняли участие в разграблении собственности, принадлежавшей сербам. Пример – отель «Европа». Позже, после первой мировой войны, правительство новой Югославии экспроприировало землю у крупных землевладельцев-мусульман и распределило ее среди сербских крестьян. Даже после Второй мировой войны прославление Принципа вызывало у мусульман глухое недовольство.

Однако во многих отношениях коммунисты обращались с мусульманами с большим тактом и уважением, чем с христианами. Даже в 1954 году, когда в Югославии было очень мало частных автомобилей, я часто замечал мулл, важно восседавших в лимузинах с шофером. Когда иностранные журналисты собирались писать об исламе в Югославии, их отвозили к мулле, знаменитому своим пристрастием к спиртному, который за одну-две бутылки виски охотно позировал перед фотоаппаратами.

В 50-е годы часто из уст в уста передавались страшные истории о войне, главным образом об убийствах, совершавшихся усташами. Время от времени проводились судебные процессы над военными преступниками, которых случайно опознавали свидетели их ужасных деяний. Один усташ рассказывал на процессе в суде города Мостара о том, как он убивал сербских детей. Этот преступник брал несчастных ребятишек за ноги и с размаху ударял головой о каменную стену так, что у тех вылетали мозги. Корреспондент газеты «Освобождение» сообщал, что этот злодей говорил о своем деле буднично – так, как пекарь, объясняющий процесс выпечки хлеба[477]477
  Мугдим Карабег – в беседе с автором в 1991 году.


[Закрыть]
. Иногда усташи хвастались тем, что они делали во время войны. Один из таких приставил к моему горлу нож и спросил, на чьей стороне я сражался: Тито или Михайловича. Мой ответ диктовался скорее соображениями благоразумия, а не интересами истины. Я приведу запись из своего дневника от 8 августа 1958 года. В тот день я показывал Сараево одному датчанину.

Мы зашли в харчевню «Два рибара» («Два рыбака») и увидели там баранину, жарящуюся на вертеле. За одним из столиков сидели трое мужчин в обносившейся одежде, которые громко приветствовали нас. Они оказались усташами. До того мне еще не приходилось столь близко сталкиваться с убежденными членами этой отвратительной организации. Один из них был посмекалистей и потрезвее своих собутыльников. Он начал жаловаться на свое нищенское существование. Из получаемой им зарплаты в 12000 динаров 3000 уходило на жилье и 7000 – на питание. Затем он пустился в воспоминания о том, как хорошо было во время войны, «когда реки Боснии были красными от крови». Он воевал в частях СС. «Каковы ваши политические убеждения?» – поинтересовался датчанин. «Фашист. Это тот, кто против коммунизма. 50 процентов населения страны – фашисты. Настоящих фашистов можно распознать по букве „U“, вытатуированной на груди». Датчанин спросил, организованы ли фашисты. «Нет, но когда наступит час, они будут готовы».

Напряженность в отношениях между мусульманами и христианами была очевидна, особенно в сельской местности, и с ее проявлениями мне нередко доводилось сталкиваться. В начале июня 1957 года вместе с двумя югославскими журналистами я отправился в Герцеговину, чтобы написать репортаж о ежегодном перегоне овец с прибрежных равнин на прохладные горные пастбища Боснии. Из района Столаца к юго-востоку от Мостара – столицы провинции уже двинулись в путь более миллиона голов мелкого рогатого скота, или «глоток», как говорят югославы. Мостар – красивый город, но мне он всегда казался зловещим. Уж очень много ужасного таила в себе его история. Он расположен в долине, совершенно лишенной всякой растительности, которую начисто объедают козы. Летом – это самое жаркое место в Европе. Мы сидели в ресторане у Турецкого моста, переброшенного через зеленую реку Неретва, по которой во время второй мировой войны плыли тысячи трупов. Вокруг находились пожилые, степенные мужчины в фесках, еда которых состояла из печенки, хлеба, вина и холодной воды. Прибыв на новое место, герцеговинцы всегда первым делом спрашивают: «Какая здесь вода?»

Из Мостара мы поехали на восток, к Столацу, где уже начали блеять овцы. Инстинкт подсказывал им, что пришло время перебираться в горы. За несколько лет до этого руководители одного кооператива, движимые идеями прогресса, решили отвезти скот в Боснию на грузовиках, но понесли большие убытки из-за высокого падежа. Овцы не выдерживали резкой смены температуры и высоты. Теперь мы видели, как стада перегонялись пастушками, по большей части мусульманками, одетыми по турецкому обычаю в шаровары. Пыль стояла неимоверная, и даже женщины-христианки заматывали свои лица шарфами.

Почти все женщины на ходу пряли на ручных прялках. Мы узнали, что мусульманам приходится особенно тяжело, когда Рамадан выпадает на начало июня. Они не только должны воздерживаться от еды и питья с восхода и до заката солнца в месяце с самыми долгими днями в году, но им не разрешается даже глотать свою собственную слюну. И все же, несмотря на их заунывные песни – «Ох, матушка, почему я должна уходить в горы, когда в долине начинают цвести цветы?», – почти всем пастушкам нравился переход в Боснию. Они не завидовали оставшимся женщинам, которым приходилось, не разгибая спины, работать на виноградниках и табачных плантациях.

Между пастухами из Столаца, в основной своей массе мусульманами, и боснийскими сербами Улогского района возникли серьезные трения. У входа в небольшую хижину, крытую соломой, мусульманин по имени Михан с желтой бородой и пронзительными голубыми глазами угостил нас хлебом с густыми топлеными сливками, а затем поведал о своих бедах. Ночью медведь задрал у него восемь ягнят. Но это было не все. С давних пор люди из Столаца пригоняли сюда пастись свой скот. Прошлой ночью к Михану явились семь крестьян и два милиционера и угрожали ему ножами и пистолетами. Мы прибыли в Улог, раскинувшийся по обеим сторонам Неретвы в ее верхнем течении. Неподалеку отсюда в 1943 году партизаны расстреляли итальянских солдат, попавших к ним в плен, и бросили трупы в реку. Этим они хотели напугать своих соотечественников, живших в Мостаре. Жители Улога, в особенности местные милиционеры и учитель, отнеслись к нам почти с такой же враждебностью, как и к пастухам из Столаца. Городские мальчишки по очереди стреляли из пневматического ружья по женщинам, переходившим мост.

Спустя двадцать лет я опять побывал в Столаце в начале июня, но обнаружил, что поголовье овец, когда-то насчитывавшее десятки тысяч животных, теперь сократилось во много раз. Там, где наш джип ехал в свое время по лугам, были проложены шоссе и даже стояли посты дорожной милиции с рациями. Исход населения в города или на работу в Западной Европе привел к упадку сельского хозяйства. Рабочих рук в деревнях почти не осталось. В Герцеговине нам повстречалась пастушка с небольшим стадом, которая рассказала, что теперь гонять овец в Боснию стало невыгодно и что волки по-прежнему представляли опасность. К сожалению, уменьшение численности населения в Восточной Боснии-Герцеговине не сопровождалось ослаблением трений между православными христианами и мусульманами.

Югославский журналист, который приехал со мной в надежде сфотографировать многочисленные отары, читал в одном из белградских журналов статью о сербской деревне, часто подвергавшейся набегам медведей. В ней говорилось, что жители Ягостицы на горе Тара, возвышавшейся над рекой Дриной, дошли до отчаяния. Медведи крали их фрукты, убивали овец и кур и даже иногда нападали на людей. Приводились слова секретаря местной партячейки Любомира Согалоевича: «Тут уже дело не в либерализме или национализме, а гораздо хуже – в медведях. Это настоящее нашествие, и поэтому мы постоянно поднимаем этот вопрос на наших партийных собраниях. Мы уже начали подумывать о том, чтобы вообще переселиться отсюда».

Сначала мы поехали в город Вышеград, который вдохновил Ибо Андрича на создание эпического романа из боснийской истории – «Мост на Дрине». Отель был набит до отказа, и мы переехали по мосту на другую сторону, в маленький сербский городок Кремну. Здесь обнаружилось, что местные действительно постоянно говорят о медведях. «Несколько лет назад их много пришло сюда через реку из Боснии, – рассказывал нам хозяин гостиницы. Они любят плавать и кувыркаться в воде. Потом у них образовалось нечто вроде бригады и они стали хозяйничать во всем районе. Все же фермеры добились разрешения отстрелять несколько зверей, и медведи немного попритихли».

Мы подъехали к лесничеству, где в ответ на наш вопрос один из лесорубов ухмыльнулся: «Стало быть, вы читали „Иллюстрированную политику“. Он намекнул, что власти нарочно раздували шумиху насчет медведей, чтобы под этим предлогом переселить жителей горной деревни на равнину. В противном случае им пришлось бы прокладывать туда дорогу и тянуть линию электропередачи, а это стоило недешево.

Шестидесятидевятилетняя женщина, Тяна Дукич, повела нас на гору Тара.

Тяна приходила сюда за покупками и теперь несла их в узелке, свисавшем с конца палки, лежавшей у нее на плече. Несмотря на этот груз, все два часа, что мы поднимались на гору Тара, она задавала темп, ловко перепрыгивая через горные ручьи и ни разу не поскользнувшись на еловых иголках или грязи. Она даже не запыхалась и, сохраняя нормальный ритм дыхания своих сильных легких жительницы гор, поведала нам историю своей жизни:

Я умерла, когда умер мой сын, но через семь дней я снова жила. Это случилось восемнадцать лет назад, а теперь Бог хочет снова дать мне смерть… В последнюю войну один из моих братьев подался в Ужице и вступил в Пролетарскую бригаду. Другой стал четником и дрался с турками у Вышеграда… Сыновья сербов снова будут умирать, а турки вернутся, потому что у нас нет больше героев, е… твою мать! Дети не хотят есть хлеб, не хотят есть каймак, пить молоко… е… твою мать и сестру! Им подавай шоколад и печенье.

А девушка одна заходит в комнату к мужчине. Почему они не сохраняют свою невинность до двадцати лет? е… твою, бога душу мать!


* * *

В последний год жизни Тито пошли слухи, что религиозная рознь в Боснии-Герцеговине может усугубиться из-за усилившегося влияния исламского фундаментализма. Стали раздаваться даже призывы к джихаду, или священной войне. В начале 1979 года в Иране был свергнут шах, и к власти пришел аятолла Хомейни, а в конце того же года Советский Союз ввел свои войска в Афганистан, что вызвало возмущение среди мусульманского населения этой страны. В начале 1980 года, когда Тито лежал при смерти, я отправился в Сараево, чтобы выяснить, нет ли там своего, боснийского аятоллы. Один из первых же мусульман, встреченных мною, старик лет восьмидесяти, представился аятоллой, но поскольку он усиленно прикладывался к рюмке со сливовицей, курил и рассказывал в баре скабрезные анекдоты, видно было, что к Хомейни у него нет почтения. Сама идея исламского фундаментализма многим боснийцам казалась смехотворной, а мулла в мечети XVI века, стоявшей за отелем «Европа», сказал, что на это нет ни малейших шансов. Мусульмане, живущие в Европе, всегда принадлежали к суннитской, а не шиитской ветви ислама и всегда проявляли терпимость по отношению к людям, исповедовавшим иные веры. Поскольку боснийские мусульмане-славяне, они не ощущают никаких расовых уз с турками, которые, в свою очередь, с пренебрежением относятся к арабам.

Боснийские последователи ислама всегда роднились браками с христианами, так что большинство древних родов Сараева и Мостара – это смесь мусульманской, сербской и хорватской крови. Боснийские мусульмане любят приударить за женщинами не меньше, чем посидеть за чаркой. «У них одно на уме – бегать за каждой юбкой», – сказала мне, улыбаясь, сербка, живущая в мусульманском квартале. На витринах Сараева, как и по всей Югославии, выставлены откровенно порнографические издания, которые могли бы шокировать даже многих западных читателей, не говоря уже о мусульманских фундаменталистах. Даже серьезные журналы считают полезным делом поместить на обложке голую красотку и отвести под эротику несколько последних страниц. В одном таком журнале, имевшем на развороте изображение негра, одновременно совокуплявшегося с двумя женщинами, была напечатана интересная, содержательная статья, где ставился вопрос, не захотят ли советские мусульмане повторить исламский пуританизм Афганистана и Ирана. Автор полагал, что эта проблема стоит перед Советским Союзом, а не Югославией.

Беззаботность и уверенность в себе и своем будущем – вот что преобладало в настроении подавляющего большинства людей, с которыми мне доводилось встречаться в феврале 1980 года в Сараеве. Одна характерная деталь – футбольная команда этого города занимала ведущее место в первой лиге и, похоже, прочно обосновалась там. «Это все связано с политикой, – втолковывал мне один болельщик-энтузиаст. – В прошлый раз, когда вы были здесь, лидировали три команды – „Партизан“, „Красная звезда“ и „Гайдук“ из Сплита. Все они получали финансовые дотации по политическим причинам. „Партизан“ – это армейская команда, „Красная звезда“ – партийная, а „Гайдук“ – хорватская: они хотели хоть этим угодить старым, бедным хорватам. А теперь на игроков свободный рынок – и Сараево вышло в лидеры».

Долги Югославии международным банкам не вызывали беспокойства в Сараеве, потому что не отражались пока на уровне жизни.

Единственной тучей, омрачавшей будущее, были болезнь и приближавшаяся смерть Тито. «Как вы думаете? Не передеремся ли мы все, когда Тито умрет?» – услышал я слова одного посетителя кафе, обращенные к друзьям за тем же столиком. Я отправился на веселый мусульманский свадебный завтрак, устроенный в новом китайском ресторане на набережной, всего лишь в нескольких ярдах от того места, откуда Чабринович метал бомбу в эрцгерцога Франца Фердинанда. После завтрака люди стали распевать песни. Репертуар включал традиционные народные песни «Маленькие красные туфельки» и «Мое сердце болит». Однако громче всего и наиболее прочувствованно исполнялись гимны, восславлявшие Тито, которые были сложены партизанами в горах Боснии без малого сорок лет назад. Почти все, кого я встречал в Сараеве, относились к Тито с обожанием и были очень опечалены перспективой его смерти. В католическом соборе даже отслужили мессу за его здоровье.

В это мое пребывание в Сараеве, последнее при жизни Тито, я опять ходил посмотреть на мемориальную доску в честь Гаврилы Принципа. И опять у меня возникли дурные предчувствия. Террор всегда вызывает контртеррор, поэтому убийство, совершенное Принципом, привело не только к первой мировой войне, но и к циклу насилия между сербами, хорватами и мусульманами, к хронической ненависти, которая все еще подспудно дремлет в Сараеве и может еще раз вырваться наружу. И тогда раздадутся выстрелы, эхо которых разнесется по всему миру[478]478
  «Обсервер», 30 марта 1980 г.


[Закрыть]
.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю