355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ричард Уэст » Иосип Броз Тито. Власть силы » Текст книги (страница 5)
Иосип Броз Тито. Власть силы
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 17:27

Текст книги "Иосип Броз Тито. Власть силы"


Автор книги: Ричард Уэст



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Вернувшись в родной Кумровец, Тито узнал, что мать его умерла, а отец переехал в другую деревню. Вот почему им с Пелагеей ничего не оставалось, как переехать в Загреб.

Из мемуаров Тито нам известно, что там он работал официантом, вернее, принимал участие в забастовке официантов, а затем вновь занялся кузнечным ремеслом. Платили ему, однако, жалкие три кроны в час, чего едва хватало, чтобы заплатить 600 крон в месяц за крошечную комнатушку. Затем он получил место механика на мельнице в Велико Тройство, в шестидесяти милях к востоку от Военной Крайны Славонии. Здесь он познакомился с коммунистами и возможно, даже вступил в партию. У его жены Пелагеи вскоре по прибытии в Югославию случился выкидыш, а затем еще два. Четвертый ребенок, мальчик по имени Жарко, родился в Велико Тройство и выжил.

Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, или СХС, хорваты обычно расшифровывали так: «сербы хотят всего» («Srbe Носе Sve»), в то время как сербы – «только хорваты все испортят» («Samo Hrvati Smetaju»).

Известная доля истины имелась и в той и другой интерпретации. Сербы вышли из войны с высоко поднятой головой, расправив плечи, гордые своей военной доблестью. Однако за самоуверенностью и независимостью духа скрывался неистребимый страх, что весь мир настроен против них. Этот страх берет свое начало в поражении на Косовом поле в 1389 году, когда десятки тысяч сербов сражались на стороне турок. На протяжении пятисот лет османского ига сербы мечтали об отмщении отступникам-славянам в Косово, Черногории, Санджаке и Боснии-Герцеговине, убедив себя в том, что эти люди на самом деле по происхождению турки, выучившие сербский язык. Страдания под гнетом Османской империи, а затем вечные угрозы и гонения со стороны австрийцев и немцев привели к тому, что у сербов выработалось нечто вроде мании преследования. Как у отдельно взятой личности, так и у целой нации мания преследования питает самое себя.

– В Европе два козла отпущения: мы да евреи, – частенько говаривали сербы. И поскольку они твердо уверовали в то, что весь мир их ненавидит, сербы нередко сами своим поведением провоцировали эту ненависть.

В новой Югославии сербы были главенствующей нацией не только в численном отношении. Благодаря своей предшествующей независимости и королю, а также вследствие того, что во время войны они сражались на стороне победителя, сербы обеспечили себе доминирующее положение. Сербы составляли большинство офицерского корпуса в армии, на гражданской службе и в полиции, причем не только в самой Сербии, но и в Боснии-Герцеговине, где они, кстати, являлись национальным меньшинством. И хотя словенцы неплохо уживались с сербами, остальная часть страны была недовольна таким положением.

Такт и терпение – вот те два основополагающих качества, без которых невозможно сплавить страну воедино, но именно их и недоставало сербам. На старой Военной Границе, в Крайне, и в несколько меньшей степени в остальной Хорватии основу полиции составили сербские потомки «гренцеров», которые не утруждали себя проявлением уважения к национальным чувствам хорватов. Сербы грубо вели себя по отношению как к албанцам в Косове, так и к болгарам в Македонии[89]89
  В своем очерке «Средневековая сербская империя», опубликованном вскоре после первой мировой войны, Уильям Киллер писал: «Завоевания царя Стефана Душана в Македонии интерпретируются в качестве основы притязаний сербов на эту спорную территорию; в то время как неизвестно, чтобы хоть один сегодняшний англичанин потребовал солидную часть Франции на том основании, что эта земля принадлежала английской короне в царствование современника Душана, Эдуарда III». Киллер У. Очерки о латинском Востоке. Кембридж, 1921, стр. 441.


[Закрыть]
. Однако с самой худшей стороны они показали себя в том, что касается сараевского покушения 1914 года.

С самого начала войны и на протяжении четырех лет кровопролития союзники твердо верили в то, что их дело правое и что Королевство Сербия не причастно к убийству эрцгерцога Франца Фердинанда. Затем в 1924 году министр бывшего сербского кабинета написал в газетной статье, что премьер-министр Пашич знал о готовящемся заговоре. Зарубежные сторонники сербов, например, Р. Ч. Сетон-Уотсон, умоляли Пашича выступить с опровержением, однако тот на протяжении более чем года хранил молчание, а затем просто отмахнулся от статьи, назвав ее сфабрикованной. Он считал ниже своего достоинства отвечать борзописцам с их злобными нападками на Сербию. Однако худшее не заставило себя ждать.

В 1914 году на мосту, неподалеку от того места, где разыгралась сараевская драма, представители Австрии установили бюсты убиенной четы, под которыми поместили мемориальную плиту со словами: «На этом месте 28 июня 1914 года эрцгерцог Франц Фердинанд и его супруга София Гогенбургская отдали свою жизнь и кровь за бога и страну». Рядом располагался призыв: «Путник, остановись!».

После войны югославские власти варварски снесли бюсты и мемориальную плиту. В 1930 году на здании, перед которым Гаврило Принцип разрядил свой револьвер, появилась новая плита:

На этом историческом месте в день святого Вита в 1914 году Гаврило Принцип возвестил приход свободы.

На церемонии открытия присутствовали некоторые из заговорщиков и их родственники. Старина Сетон-Уотсон взвыл, узнав об этом: «Это вызов всем здравомыслящим людям».

В своей истории первой мировой войны Уинстон Черчилль писал: «Принцип умер в тюрьме, и монумент… возведенный его соотечественниками, служит напоминанием его и их бесчестия»[90]90
  Цит. по: Мэй А. Дж. Кончина Габсбургской монархии, т. 1, стр. 42.


[Закрыть]
.

Если сербы страдали манией преследования, то хорваты – классическим комплексом неполноценности. На протяжении столетий ими правили, их опекали более развитые немцы, венгры и итальянцы. Одновременно хорваты считали, что принадлежат к «Западной» Европе, что якобы давало им право свысока посматривать на «восточных», «византийских» и «примитивных» сербов и даже отрицать всякое с ними родство.

Чем больше хорватам приходилось признавать свои общие с сербами корни, тем сильнее разгоралась их ненависть. Так, Калибан ненавидел лицо, глядевшее на него из зеркала. Чтобы как-то дистанцироваться от «славяносербов», хорваты вроде Старчевича пытались изобрести свою собственную этнографию, литературный язык и историю. И хотя хорваты любили прихвастнуть, что Загреб куда культурнее и красивее Белграда, в душе они понимали, что и он всего лишь южнославянское подражание Будапешту и Вене. Хорватия была подобна бедной деревенской девчушке, воспитанной в городской зажиточной семье, которая теперь ни за что не желает выходить за парня из своей деревни.

К 1925 году Тито превратился в политического активиста, так что местной полиции то и дело приходилось обыскивать его комнатенку в Велико Тройство.

После смерти хозяина, который ему симпатизировал, Тито решил оставить это место и по совету, а может, и распоряжению, партии направился на работу на верфи Кралевицы, городка на севере Адриатики. От Кралевицы рукой подать до крупного порта, который югославы называют Риекой, а итальянцы Фиуме (и то и другое означает «река»). В ту пору он являлся предметом ожесточенных споров между обеими странами. И хотя итальянцы в обмен на вступление в войну в свое время пообещали соседям целиком все Далматинское побережье, как только хорваты выразили желание войти в состав Югославии, они лишились большей части обещанной им доли.

В 1920 году, когда писатель и фашистский авантюрист Габриель Д'Аннунцио взял Риеку с отрядом стрелков, судьба города все еще не была решена. Когда захватчиков вскоре прогнали, Фиуме был передан Италии вместе с Зарой (Задаром), Полой (Пулой), Истрийским полуостровом и Триестом, где итальянцы в любом случае составляли большинство. И хотя населяющие Далматинское побережье итальянцы не препятствовали хорватам говорить на родном языке – подобно тому, как они поступали со словенцами в Триесте, – они тем не менее пытались «итальянизировать» местную римско-католическую церковь, да и вообще посматривали на славян свысока.

Именно хорватов и словенцев имел в виду Муссолини, когда говорил итальянским детям, что они должны «научиться ненавидеть». В городе Фиуме хорватских детей заставляли заучивать наизусть вот такой «катехизис»:

Кто такие югославы? – Это сербы.

Кто такие сербы? – Это греки, схизматики, еретики, вероотступники, враги церкви.

Может ли югослав быть католиком? – Нет!

Кто такие итальянцы? – Это католики.

Кто такие католики? – Это друзья католической церкви и папы.

Где живет папа? – В Риме, в Италии. Вот почему любой католик также итальянец[91]91
  Новак В. Магнум Кримен: пола вьека клерикализма у Хрватской. Загреб, 1948, стр. 266. – Хотя Тито в своих мемуарах не упоминает о существовании в Югославии 20-х годов сильных антиитальянских настроений, многие иностранные наблюдатели отметили эту особенность. Шотландский путешественник и дипломат Д. X. Брюс Локкарт, работавший после Первой мировой войны банкиром в Центральной Европе, часто ездил на рыбалку в Словению: «По мере того, как все прикладывались к ходившей по кругу фляжке с вином, языки развязывались, и я слушал страшные рассказы о преследованиях, которым итальянцы подвергают словенцев в Истрии и других частях Словении, которые Италия приобрела по грабительскому мирному договору… Сегодня итальянский империализм сделал гораздо больше для сплочения хорватов, словенцев и сербов в одну югославскую нацию, чем мудрейшему государственному деятелю удалось бы достичь за пятьдесят лет». – Локкарт Д. X. Б. Уход от славы. Лондон, 1934, стр. 288-289.


[Закрыть]
.

Вследствие пограничных споров, верфи в Кралевице имели неприятности из-за ремонта торпедных катеров, доставшихся от габсбургского флота. С 1918 по 1923 год эти суда находились в руках итальянцев, которые перед тем, как передать трофеи югославам, «раздели» их буквально до нитки и даже облили кислотой самые мелкие детали механизмов. Однако Тито и его товарищи механики отлично делали свое дело:

Когда первый торпедный катер вышел в испытательный рейс, нашей радости не было предела. Поршни надрывно скрипели, и мы переживали, как бы старое железо не треснуло под давлением. Но все прошло гладко.

Весьма показателен тот факт, что Тито, хотя и являлся активистом коммунистической партии и профсоюзным цеховым старостой, гордился своим вкладом в создание югославского флота.

Как механик он черпал огромную радость в судах, автомобилях, железнодорожных вагонах, дорогах и мостах, однако хотел, чтобы они использовались на благо коммунистической Югославии. Для достижения именно этой цели он создал в Кралевице ячейку компартии, спортивную ассоциацию и художественный кружок, которому презентовал купленные в Загребе гитары и пятьдесят своих собственных книг, включая «Железную пяту» Джека Лондона, «Женщина и социализм» Августа Бебеля и «Мать» Горького.

По словам Тито, его дом служил для рабочих чем-то вроде избы-читальни. В Кралевице он проникся любовью к Адриатике, которую сохранил до конца своих дней, – водил по ее лазурным водам шикарные яхты и имел резиденцию на острове Бриони.

То немногое свободное время, которым я располагал, я проводил с одним своим приятелем-рыбаком. Однажды, выйдя на нашей лодке в море, мы заметили плавник акулы. Он разрезал поверхность с такой скоростью, что мы заторопились к берегу. Через несколько дней акула бросилась прямо в рыбацкие сети одной лодки и была поймана. В длину она была более двадцати футов и в ее брюхе нашли чьи-то сапоги и целую коллекцию всякой всячины. После этого случая я никогда не заплывал далеко от берега[92]92
  Дедиер В. Говорит Тито…, стр. 49-50.


[Закрыть]
.

Когда Тито уволили с Кралевицкой верфи за подстрекательство к забастовке, партия направила его организовывать рабочих вагонного депо в Смедеревской Паланке, примерно в сорока милях от Белграда.

В своей первой опубликованной статье для газеты «Организованный рабочий» Тито нарисовал жуткую картину того, как люди трудятся по шестнадцать часов в день в нетопленом помещении.

Когда в марте 1927 года статья вышла в свет, Тито был вынужден перевестись в инженерные мастерские в Загреб, откуда его тоже немного погодя уволили.

Вскоре его назначили секретарем профсоюза рабочих-металлистов в Загребе, а впоследствии – и всей Хорватии. Через несколько недель он был арестован и в ожидании суда отправлен в тюремную камеру. Ему сообщили, что он нарушил закон, однако умолчали о том, где конкретно он совершил свое преступление. Было ли это в Велико Тройство, в Белграде или Смедеревской Паланке? К величайшему удивлению Тито, его перевезли в Кралевицу, где были арестованы несколько его бывших товарищей, утверждавших, будто он давал им читать коммунистическую литературу.

В соседнем городке Огулине его так долго держали в тюрьме без суда и следствия, что он был вынужден начать голодовку, и только сердобольный судья уговорил его снова начать принимать пищу.

Или во время, или после суда Тито, судя по всему, удалось добиться отсрочки приговора, потому что через много лет ему пришлось вернуться в Огулин, чтобы отсидеть свой срок.

Тем временем в 1928 году политические страсти накалились в Югославии до предела.

Лидер Хорватской крестьянской партии. Степан Радич отправился в Белград, чтобы там вместе с рядом сербских политиков образовать парламентскую оппозицию. За это многие хорваты обвинили его в предательстве, однако и у сторонников Великой Сербии он также был весьма непопулярен. 20 июня 1928 года один разъяренный черногорский депутат вытащил револьвер и разрядил его в Радича и двух его последователей. В Загребе и других хорватских городах состоялись демонстрации протеста. Некоторые из правых националистов, возглавляемых адвокатом Анте Павеличем, отправились в изгнание, где создали террористическую организацию «Усташа» (то есть «восстание»), поставив себе целью насильственным путем добиться независимости Хорватии.

Хорватская коммунистическая партия также призывала народ взяться за оружие, чтобы кровью отомстить за смерть Радича.

Тито был в бегах, скрываясь от охранки. Он прятал лицо за толстыми стеклами очков и редко ночевал два раза подряд по одному и тому же адресу. Однако полиции удалось все же схватить беглеца и предъявить ему обвинение в хранении бомб и нелегальной коммунистической литературы.

Тито отправили в следственный изолятор, заковали в цепи, избили до полусмерти и затем продержали в тюрьме еще три месяца, прежде чем в 1928 году состоялся суд.

Через двадцать пять лет из пятерых судей, судивших Тито на том процессе, трое еще были живы и получали в коммунистической Югославии пенсию – из чего можно сделать вывод, что он не держал на них зла. По всей видимости, тогда его радовало, какую огласку получил тот случай в правой загребской газете «Новости». Газета докладывала, что в первый день судебного заседания зал был полон «не то юношей с длинными локонами, не то коротко стриженых девушек, не то последователей нового Евангелия, не то личных знакомых шестерых подсудимых из тех, кто ни за что бы не явились на обыкновенный буржуазный суд и посещали лишь подобные шумные пропагандистские международно-мессианские спектакли».

Репортер «Новостей» писал, что Иосип Броз был самой интересной личностью на суде:

Его лицо напоминает вам о стали. Его горящие глаза смотрят из-за очков трезво и одновременно энергично. Большинству зрителей наверняка известно то упрямство, с которым он придерживается своих воззрений, ведь пока он говорил, зал слушал его затаив дыхание. Во время дачи показаний Тито признал, что хранил коммунистическую литературу, однако заявил, что бомбы были подброшены ему полицией.

О финале этого спектакля повествуется в номере «Новостей» от 15 ноября 1928 года:

Суд над коммунистами, более известный как суд над бомбометателями, окончился вчера, причем в конце его Иосип Броз в который раз взял главный аккорд. После того как был зачитан приговор, он встал и, обернувшись к присутствующим, которые уже поднимались со своих мест, чтобы покинуть зал, трижды вскрикнул: «Да здравствует коммунистическая партия! Да здравствует Третий Интернационал!..» Таким образом для всего мира этот несгибаемый коммунист исчез за тюремными стенами, точно так же, как капитан судна, что выкрикивает что-то с мостика, пока его корабль идет ко дну[93]93
  Дедиер В. Говорит Тито…, стр. 63-68.


[Закрыть]
.

Заключенные тюрем в период титовского режима, после второй мировой войны, вряд ли могли рассчитывать на столь хвалебные отзывы в прессе.

Пока Тито дожидался начала отсчета его пятилетнего срока, король Александр решил, что эксперимент с демократией слишком затянулся. 6 января 1929 года он установил диктатуру, запретил политические партии, распустил парламент и приостановил действие конституции 1921 года. Эта диктатура совпала по времени с международным экономическим спадом. Крестьяне получали за свой продукт жалкие гроши, и в бедных частях страны, таких, как Герцеговина, начался голод. Тито утверждал, что югославские фабричные рабочие получали меньше, чем их безработные собратья в Британии.

Большую часть своего срока Тито отсидел в тюрьме старинного города Лепоглава, лежащего в горах к северу от Загреба. Сама тюрьма располагалась в бывшем паулинском монастыре Белых братьев, построенном еще в 1300 году. В XVII веке в нем разместился первый в Хорватии университет. В конце XVIII века император Франц Иосиф II распустил паулинский орден, и здание пустовало до тех самых пор, пока австро-венгерские власти не перестроили его под тюрьму, которая, согласно Тито, стала олицетворением угнетения и подневольного труда.

Хотя порядки в тюрьме были суровы, а заключенные страдали зимой от холода, Тито сумел получить работу на электростанции, благодаря чему ему было разрешено иметь книги, а также встречаться со своими друзьями в одном из городских кафе. Ему даже выделили помощника-заключенного, чуть старше его по возрасту, по имени Моше Пьяде, кстати, тоже коммуниста, вошедшего затем в круг его ближайших друзей и коллег (более чем на тридцать лет).

Пьяде был белградский еврей, небольшого роста, морщинистый, неряшливый человечек с круглыми совиными очками и вечными жалобами, за которыми, однако, скрывались редкое мужество и удивительное чувство юмора. Будучи от природы склонным к буквоедству и философским умствованиям, Моше Пьяде упивался марксистской теорией и пытался заинтересовать ею Тито. И хотя сам Тито впоследствии сравнивал свое пребывание в Лепоглаве с учебой в университете, он никогда особенно не забивал себе голову марксистской соцлитературой, за исключением знакомства с такими хрестоматийными текстами, как «Коммунистический манифест», и практических указаний о том, как быстрее захватить власть, вроде ленинской «Что делать?».

Что касается Моше Пьяде, то у него, кроме профессии заключенного, имелась еще одна, а именно – художника, работавшего в стиле импрессионистов. Сей живописец создал несколько портретов своих товарищей по тюремному заключению, в том числе и портрет Тито.

Пока Тито находился в тюрьме, его жена Пелагея вернулась домой в Россию, где полюбила другого мужчину, а сына Жарко бросила, оставив скитаться по детским домам. По мнению Джиласа, неверность жены глубоко задела Тито, но в те дни партия косо смотрела на подобные проявления «буржуазных чувств». И хотя по выходе из тюрьмы не было такой женщины, которая ожидала бы Тито, он все равно, оказавшись на свободе, первым делом купил себе новый модный костюм.

За время, проведенное Тито в тюрьме, то есть с ноября 1928 по март 1934 года, весь мир оказался ввергнутым в кризис. Крах на Уолл-стрит привел к экономической депрессии, массовой безработице, утрате уверенности в жизнеспособности капиталистической системы и приходу к власти президента Ф. Д. Рузвельта.

В Советском Союзе Сталин активно проводил коллективизацию, что привело к ликвидации более чем десяти миллионов крестьян и массовым депортациям в «архипелаг ГУЛАГ».

В Германии Адольф Гитлер, победив на всеобщих выборах, приступил к строительству Третьего рейха. Заявление Гитлера о его намерении разорвать в клочки Версальский договор представило реальную угрозу небольшим европейским странам.

В феврале 1934 года Югославия, вместе с Румынией, Грецией и Турцией, образовала Балканскую Антанту с целью защиты своих границ от любого потенциального агрессора.

Югославия ожидала от Франции – своей бывшей союзницы по войне, что та предложит ей защиту от таких стран, как Италия, Венгрия и Болгария. В июне 1934 года французское правительство пригласило короля Александра прибыть с государственным визитом осенью-зимой того же года.

После нескольких лет откровенной диктатуры король Александр в 1931 году наконец ввел в действие новую конституцию, в которой политикам отводилась некая парламентская роль. Королю не терпелось переманить к себе в союзники вечно недовольных хорватов, и он даже предложил своеобразный компромисс лидеру крестьянской партии Влитко Мачеку, сменившему на этом посту убитого Радича. Король Александр был также не на шутку обеспокоен возросшими националистическими, антисербскими настроениями хорватской католической церкви, представленной новым архиепископом Сараева Иваном Шаричем. В свое время его стихи подогревали межнациональную рознь после роковых выстрелов 1914 года.

Когда в 1934 году умер архиепископ Загреба, король Александр потребовал, чтобы преемником покойного стал А. Степинац, то есть один из хорватов, во время войны сражавшихся в составе югославских легионов. И хотя Степинац еще не успел превратиться в зашоренного хорватского националиста, каким он стал во время второй мировой войны, в нем уже начал давать о себе знать пуританский фанатизм.

Новый архиепископ свел воедино под эгидой католической церкви всех тех, кто сражался с такими происками мирового зла, как коммунизм, либерализм, отделение школы от церкви, разрешение разводов, богохульство, прелюбодеяние и, прежде всего, так называемая «белая чума», под которой понимались все виды контроля над рождаемостью, начиная с абортов и кончая прерванным половым актом. В своей озабоченности половой моралью Степинац осуждал даже такие занятия, как совместное купание и принятие солнечных ванн на далматинских пляжах. Враждебность Степинаца по отношению к Советскому Союзу находила свое выражение на страницах полуофициального еженедельника «Katolicki List», содержание которого он держал под контролем и лично назначал редактора. Биограф Степинаца, Стелла Александр, вспоминает:

Некоторые из антикоммунистических статей в начале тридцатых годов носили неприятный антисемитский характер, будучи выдержанными в традиционном гитлеровском духе, где евреи выставлялись врагами церкви наряду с коммунистами и масонами.

Она цитирует статью о Советском Союзе, написанную в 1935 году, в которой речь идет о главенствующей роли в дипломатии, коммерции и правительстве таких личностей, как «еврей Радек» и «еврей Литвинов»:

Стоит ли удивляться, что вокруг творятся кошмары, евреи-марксисты нам чужды, им чужда наша земля, они чужды народу, которым правят… вот почему они с такой легкостью распоряжаются селом… Они с чудовищным легкомыслием проводят над народами научные эксперименты[94]94
  Александер С. Тройной миф: жизнь архиепископа Алоизия Степинаца. Боулдер, Колорадо, 1987, стр. 52. Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» назвал лиц, ответственных за организацию работ по сооружению Беломорканала и других грандиозных строек, не указывая, однако, что почти все эти чекисты были евреями.


[Закрыть]
.

Когда архиепископ Степинац в 1934 году отправился в Белград, чтобы принести клятву верности королю Александру, он говорил как от имени хорватского народа, так и от имени церкви:

Я сказал королю, что сам я далек от политики и буду и дальше запрещать клиру участие в каких бы то ни было партиях, но, с другой стороны, я стану следить за тем, чтобы уважались права хорватов. Я предостерег короля от того, чтобы без причины провоцировать народ – например, запрещать ему пользоваться его самоназванием – хорваты, что, между прочим, я пережил на собственном опыте[95]95
  Александер С. Тройной миф…, стр. 25.


[Закрыть]
.

Эта жалоба – не что иное, как типичное отражение недовольства, накопившегося в душах хорватов, и в особенности их возмущения якобы имевшей место дискриминацией при приеме на гражданскую службу, в армию, полицию, систему образования, на железную дорогу и почтовую службу.

Р. У. Сетон-Уотсон, в целом сочувственно относившийся к требованиям хорватов, называл эту нацию самой склочной среди славян. В своей книге «Черная овца и Серый сокол» другая британская наблюдательница, Ребекка Уэст, приводит длинные рассуждения о характере хорватов еще со времен Византийской империи. При этом она пытается объяснить, почему хорваты так часто ведут разговор на повышенных тонах. Как нам кажется, эти авторы не замечают, что сербы не в меньшей степени склонны драть глотки даже тогда, когда дело не стоит и выеденного яйца.

Те обиды, что хорваты затаили на сербов, прорвались наружу 7 октября 1934 года, когда в Марселе от рук усташского террориста пал король Александр, прибывший во Францию с официальным визитом. Поскольку Анте Павелич, организатор убийства, жил в Италии, а сами усташские бандиты пользовались финансовой поддержкой и покровительством со стороны Германии, Венгрии и Болгарии, вполне естественно, что убийство в Марселе привело к опасной конфронтации между этими государствами и Балканской Антантой, которую также поддерживали Британия и Франция.

Спустя лишь двадцать лет после сараевского убийства ссора среди южных славян поставила Европу на грань новой мировой войны. Правда, на этот раз пострадавшей стороной было белградское правительство, и оно повело себя сдержанно и с чувством собственного достоинства, чем заслужило благодарность остальной Европы.

Представитель Германии на похоронах короля Александра, рейхсмаршал Герман Геринг, остался доволен оказанным ему приемом и с восхищением отзывался о сербах, проявивших завидное упорство, сражаясь против немцев в годы первой мировой войны.

Брат Александра князь Павел был назначен регентом при юном короле Петре.

Когда до Тито дошла весть об убийстве Александра, он находился в Словении. Выйдя из тюрьмы, он целиком посвятил себя партийной работе и был подотчетен Центральному комитету в изгнании в Вене. Тито жил, переезжая с места на место по поддельным удостоверениям личности и паспортам. Именно в это время он стал известен как Тито; кстати, это ими широко распространено в Загорье.

На партийной сходке возле Любляны Тито впервые познакомился с молодым словенским учителем Эдвардом Карделем, который позднее стал одним из трех его самых близких друзей и соратников. В очках, с вечно перемазанными в чернилах пальцами и в мешковатой одежде, Кардель являл собой тип серьезного провинциального социалиста. Он не только привнес в марксистскую диалектику долю профессионального педантизма, но ему также были свойственны храбрость, упорство и верность.

В рядах любой другой коммунистической партии он превратился бы в безликого функционера, однако под влиянием Тито расцвел талант Карделя как политика. И хотя за Карделем закрепилась репутация резкого и угрюмого человека, среди других коммунистических лидеров он пользовался популярностью, а Тито неизменно относился к нему как к самому надежному своему представителю.

Вскоре после покушения на короля Александра Тито получил от Центрального комитета распоряжение приехать в Вену, после чего ему предстояло отправиться в Москву, для работы в представительстве Коминтерна, где ему пригодились бы его знания русского и немецкого.

Пограничные власти Югославии были предупреждены о попытках подозрительных личностей пересечь границу, однако Тито и здесь повезло. Одна австрийская женщина попросила его подержать ее ребенка, и когда тот описался у него на коленях, пограничников это так позабавило, что они даже не проверили его документы. Через несколько недель Тито едва не попал в лапы австрийской полиции. Однако, несомненно, он отдавал себе отчет в том, что наибольшая опасность ожидала его в Москве. В это время там уже вовсю шли чистки коммунистической партии и имели место первые процессы над «врагами народа»[96]96
  Много лет спустя один из биографов Тито писал, что осенью 1938 года в Москве руководитель югославских коммунистов был «буквально на волосок от ареста».


[Закрыть]
.

Тито впервые за четырнадцать лет снова оказался в России. Москва же для него вообще была в новинку. Он не предпринимал никаких попыток вернуть к себе жену Пелагею и жил спартанской и, по всей вероятности, безбрачной жизнью в гостинице «Люкс» на улице Горького. «Привыкнув к одиночеству тюремной кафедры, я мало ходил по Москве», – вспоминал позже Тито. Единственными его друзьями в то время были товарищи по Коминтерну, такие, как Эдвард Кардель и Георгий Димитров – лидер Болгарской коммунистической партии.

Находясь в Москве и посетив Уральский регион, Тито заметил, что в России дела принимают не тот оборот:

Я стал свидетелем вопиющего карьеризма. Разговаривая с колхозниками, заметил, как они расталкивают друг друга, если им хочется что-то сказать, люди же в Москве как-то сторонились друг друга, опасаясь вступать в разговоры. Я не был в Москве, когда там происходили крупные чистки. Но в 1935 году арестам уже не было видно конца, и те, кто арестовывал, вскоре тоже становились жертвами новых арестов. Люди исчезали в одну ночь, и никто не осмеливался спросить, куда они пропали…

Как-то раз утром один югославский рабочий, который уже много лет жил и работал в Советском Союзе, получил повестку явиться в милицию вместе с женой. Там ему было сказано, что он осужден на восемь лет и ссылается в Северную Сибирь. Им даже не разрешили вернуться домой за вещами и сразу отправили в Сибирь. И никто не осмелился спросить, в чем, собственно, их вина[97]97
  Дедиер В. Говорит Тито…, стр. 98-100.


[Закрыть]

Впоследствии (во время чисток) сгинуло несколько сот югославских коммунистов, в том числе и предшественник Тито на посту Генерального секретаря компартии Югославии Милан Горкич. И хотя Тито поднялся к вершинам власти, постоянно соревнуясь с такими людьми, как Горкич, однако не в его привычках было отправлять на смерть невинных людей, кстати, в недавних исследованиях не было опубликовано никаких свидетельств на сей счет[98]98
  См.: Джилас М. Мемуары революционера. Нью-Йорк, 1973. Перо Силич, автор недавно вышедшей книги «Кад, како и зачто с Тито поставлен за секретаря ЦК КПЮ» (Белград, 1989) – «Как, когда и почему Тито поставили секретарем ЦК КПЮ» – задался целью объяснить, как Тито поднимался в иерархии Югославской коммунистической партии. Он показывает, что Тито согласился с обвинениями Сталина против Милана Горнича, но не приводит доказательств участия Тито в фальсификации судебного процесса.


[Закрыть]
. Вполне возможно, что от русских не ускользнули организаторские способности Тито и его равнодушие к идеологическим дискуссиям.

С 1935 по 1940 год, когда он, наконец, утвердился на посту секретаря Югославской компартии, Тито работал агентом Коминтерна в Югославии, Австрии и Франции, где занимался отправкой в Испанию добровольцев.

Когда же Центральный Комитет Югославской компартии переехал из Вены в Париж, Тито поселился в Латинском квартале. Он любил прогуливаться по кладбищу Пер-Лашез, на котором обрели покой расстрелянные в 1871 году коммунары.

Временно исполняя в 1937-1940 гг. обязанности секретаря Югославской компартии, Тито сначала перевел ее Центральный Комитет из Парижа в Загреб, после чего взялся за воспитание юной, послушной ему смены. И хотя Тито на словах следовал марксистским принципам, в первую очередь он судил о человеке по его характеру:

Нашим главным мерилом являлось уважение к человеку со стороны окружающих. Если то был рабочий, то как он относился к своим товарищам, как они относились к нему, можно ли на него положиться, думал ли он только о себе, хватало ли ему мужества, каков был его характер, пользовался ли он уважением, что касается его личной жизни: пил ли, играл ли на деньги, как он относился к избранной профессии[99]99
  Дедиер В. Говорит Тито…, стр. 112-113.


[Закрыть]
.

Требования, предъявляемые к югославскому коммунисту, чем-то удивительно напоминают те, что предъявлялись английскому бойскауту.

Примерно в 1937 году Тито повстречался с Александром Ранковичем, сербом по национальности, происходившим из района Шумадии, на удивление спокойным и даже излишне сдержанным человеком.

Подобно Карделю, он прошел через многолетнее заключение и пытки, но так и не выдал своих друзей и товарищей по партии. Кроме безжалостности и решимости, Ранковичу была свойственна редкая изворотливость, которая впоследствии как нельзя лучше пригодилась ему на постах главы полиции и министра внутренних дел. В отличие от большинства тех, кого влечет подобного вида работа, он не был жесток или мстителен по натуре, и поэтому югославы никогда не считали его палачом. Ранкович был предан Тито и знал, как в случае чего смягчить его гнев или развеять депрессию.

Выбрав себе в помощники Карделя и Ранковича, Тито в качестве своего третьего соратника избрал человека, чей талант граничил с гениальностью, – молодого черногорца Милована Джиласа, которому впоследствии вместе с Солженицыным выпала роль могильщика марксизма. Когда Тито впервые встретился с ним в 1937 году, Джилас – романтик и черногорец до мозга костей – являл собой тип задиристого, бесстрашного, несгибаемого коммуниста. Почти мгновенно он занял место третьего и самого молодого из соратников Тито.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю