Текст книги "Таящийся ужас 2"
Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)
Соавторы: Брэм Стокер,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Август Дерлет,Уильям Фрэнсис Нолан,Эдгар Джепсон,Розмари Тимперли,А. Дж. Раф,Рэймонд (Раймон) Уильямс (Вильямс),Хейзел Хилд,Чарльз Бернард Гилфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)
В тот день, когда Андре задумал свой ужасный эксперимент, он не пришел к ленчу. Я послала к нему служанку с подносом, однако девушка вернулась, принеся всю еду обратно, и вдобавок протянула мне записку, которая была приколота снаружи к двери лаборатории: « Прошу не беспокоить – я работаю».
Он и прежде прикреплял аналогичные бумажки над входом в лабораторию, так что я взглянула на нее, но без особого внимания, и не заметила, что почерк на записке был необычно крупный.
Вскоре после этого я сидела в столовой и пила кофе, когда прыгающей походкой вошел Анри и сказал, что поймал какую-то необычную муху, – он еще спросил меня, не хотела ли бы я на нее взглянуть.
Даже не взглянув на его сжатый кулак, я потребовала, чтобы он немедленно ее выпустил.
– Но, маман, у нее такая странная белая головка!
Тем не менее я проводила мальчика к распахнутому окну и повторила свои слова – и ему пришлось подчиниться. Я знала, что Анри поймал эту муху исключительно потому, что она показалась ему странной или, во всяком случае, как-то отличалась от других насекомых, однако мне было известно, что его отец никогда бы не потерпел даже малейшей жестокости по отношению к живому существу и обязательно поднял бы шум, если бы узнал, что наш сын посадил муху в коробку или бутылку.
В тот же день я ждала Андре обедать, но он опять не появился, поэтому я, несколько взволнованная, спустилась вниз и постучалась в дверь лаборатории.
Он не ответил на мой стук, но я услышала, как он подсовывает под дверь записку. Она была отпечатана на машинке.
«Элен, у меня возникли трудности. Уложи мальчику и возвращайся примерно через час. А.»
Напуганная столь странным текстом, я постучалась и позвала его, однако он, казалось, не обратил на мой стук никакого внимания, так что я, чуть успокоившись при знакомом стуке машинки, вернулась в дом.
Уложив Анри в постель, я снова спустилась в лабораторию, где обнаружила еще одну подсунутую под дверь записку. Я подняла ее с пола – рука моя сильно дрожала, поскольку я уже понимала, что произошло что-то действительно серьезное. Андре писал:
«Элен, первым делом хочу сказать, что искренне надеюсь на тебя и полагаю, что ты не станешь совершать необдуманных поступков. Помочь мне можешь только ты. Со мной произошел серьезный несчастный случай. Какое-то время мне не будет ничего угрожать, хотя в принципе это вопрос жизни и смерти. Не пытайся достучаться или докричаться до меня. Ответить я тебе не смогу, потому что лишился возможности говорить. Прошу тебя только об одном: делай все в точности так, как я тебя об этом прошу. Постучи три раза, чтобы показать, что поняла меня и согласна действовать так, как я прошу; потом налей в глубокую тарелку молока и подмешай к нему немного рома. Я весь день ничего не ел, но, думаю, мне этого хватит».
Дрожа от страха, не зная, что и думать, и с трудом подавляя в себе отчаянное желание достучаться до Андре, пока он не откроет, я судорожно стукнула в дверь три раза и бросилась в дом, чтобы принести, то, что он просил.
Меньше чем через пять минут я спустилась снова. Под дверью лежала новая записка:
«Элен, постарайся в точности выполнить мои инструкции. Когда ты постучишься, я открою дверь. Подойди к моему письменному столу и поставь на него тарелку с едой. После этого пройди в комнату, где стоит „приемник“. Внимательно осмотрись и постарайся найти муху, которая обязательно должна там быть, но которую я так и не смог отыскать. К сожалению, маленькие предметы я уже не различаю.
Прежде чем войти, ты должна пообещать, что в точности выполнишь все мои распоряжения. Не смотри на меня и помни, что всякие разговоры абсолютно бессмысленны. Ответить я тебе все равно не смогу. Постучи еще три раза – это будет означать, что ты обещаешь все сделать так, как я сказал. Моя жизнь зависит от того, насколько точно ты выполнишь мои указания».
Мне пришлось немного подождать, чтобы перевести дух, после чего я медленно трижды постучала по двери.
Я услышала, как Андре завозился за дверью, потом стал отпирать замок, и наконец дверь распахнулась.
Краем глаза я увидела, что он стоит за дверью, однако, не поднимая глаз, прошла к письменному столу и поставила тарелку. Я была почти уверена в том, что он наблюдает за каждым моим движением, а потому должна была вести себя как можно спокойнее и сдержаннее.
– Дорогой, ты можешь рассчитывать на меня – нежно проговорила я и, поставив тарелку на стол прямо под лампу – единственный источник освещения в комнате, – вышла в соседнее помещение, где горели все светильники.
Поначалу мне показалось, что из будки «приемника» вырвался ураган – бумаги разлетелись по всей комнате, стойка с пробирками лежала в углу в окружении стеклянных осколков, стулья и кресла были перевернуты, а одна из штор безвольно повисла, наполовину оторванная от карниза. На полу стоял большой эмалированный таз, в котором продолжали догорать обуглившиеся куски документов.
Я знала, что не смогу найти муху, как меня просил Андре. Женщины способны почувствовать то, до чего мужчины доходят силой своей логики и анализа; это – та самая форма знания, которую они практически никогда не в состоянии оценить по достоинству и потому презрительно именуют интуицией. Я уже знала, что муха, которую просил найти Андре, уже побывала в руке моего сына, и именно я заставила его отпустить ее на волю.
До меня донесся шуршащий, шелестящий звук – Андре передвигался по соседней комнате, после чего раздался странный, какой-то булькающе-всасывающий клекот, словно он испытывал определенные затруднения, поглощая молоко.
– Андре, мухи здесь нет. Может, ты дашь мне какие-нибудь дополнительные детали, что именно надо искать? Если не можешь говорить, постучи или еще как-то дай понять… Ну знаешь: один удар – да, два удара – нет.
Я изо всех сил пыталась сдерживаться, говорить как можно спокойнее, однако едва смогла проглотить душивший меня вопль отчаяния, когда он дважды отстучал свое «нет».
– Андре, можно я войду к тебе? Я не знаю, что могло произойти, но что бы ни было, я буду достаточно мужественна, дорогой.
Через секунду-другую, которые ушли на молчаливое колебание, он стукнул один раз.
Едва переступив порог, я остановилась как вкопанная, увидев Андре, голову и плечи которого накрывала коричневая бархатная скатерть, прежде лежавшая на круглом столе – том самом, на котором он обедал, когда не хотел подниматься в столовую. С трудом подавляя смех, который в любую минуту мог перейти в рыдание, я проговорила:
– Андре, мы завтра поищем, при дневном свете. Может, тебе лучше прилечь? Если хочешь, я провожу тебя в комнату для гостей, так что тебя никто не увидит.
Его левая рука дважды постучала покрышке письменного стола.
– Андре, позвать доктора?
– Нет, – отстучал он.
– Можно позвать профессора Огье, он-то определенно поможет…
Быстро и отрывисто он дважды стукнул по дереву. Я не знала, что мне делать или говорить, и неожиданно произнесла:
– Сегодня утром Анри поймал какую-то муху и хотел показать мне, но я сказала ему, чтобы он ее отпустил. Может, это была именно та, которую ты ищешь? Сама я ее не видела, но мальчик говорит, что у нее была белая головка.
Из груди Андре вырвался какой-то металлический, звенящий вздох, и я прикусила суставы пальцев, чтобы не заплакать навзрыд. Его правая рука упала, но вместо длинных мускулистых пальцев я увидела лишь какую-то серую палку, снизу которой торчали обрубки, чем-то походившие на иссохшие корешки ветвей, отходивших от более мощного древесного ствола, – они свисали почти до самых его колен.
– Андре, дорогой, скажи мне, что произошло. Ведь я смогу больше помочь тебе, если буду знать. Андре… О, это просто невыносимо! – Я наконец разрыдалась, не в силах больше выносить эту муку.
Выдав одиночный стук «да», он указал мне левой рукой на дверь.
Я вышла и там, за порогом, смогла наконец дать волю своим слезам, тогда как он запирал за мной дверь. Снова послышался треск клавишей пишущей машинки, а я все ждала. Наконец он прошаркал до двери и подсунул под нее лист бумаги.
«Элен, приходи утром. Мне надо подумать, а потом отпечатать для тебя объяснение всему случившемуся. Прими одну из моих снотворных Таблеток и сразу же ложись в постель. Завтра, моя любимая, ты мне будешь нужна свежей и бодрой.
А.»
– Андре, ты хочешь чего-нибудь на ночь? – прокричала я через дверь.
Он ударил дважды по дереву, и вскоре я опять услышала звук пишущей машинки.
Проснулась я, когда солнечные лучи коснулись моего лица.
Я установила будильник на пять часов, но не услышала его – очевидно, сказалось снотворное. Да и спала я как бездыханная – ни малейшего намека на сновидения. И вот я оказалась снова в объятиях собственных снов наяву, и тут же, как дитя, вся в слезах, вскочила с постели. Было всего лишь семь часов!
Кинувшись на кухню, я сама, на глазах у изумленных слуг, быстро приготовила кофе, бутерброды с маслом и опрометью бросилась в лабораторию.
Андре отпер дверь после моего первого стука и тут же закрыл ее, едва я поставила поднос на письменный стол. Голова его была все так же накрыта, но по смятой одежде и спутанным простыням я поняла, что он постарался хоть немного вздремнуть.
На столе лежала отпечатанная на машинке записка – я поняла, что это для меня, и взяла ее. Андре открыл противоположную дверь, и по его жесту я поняла, что он хотел бы побыть один. Я вышла в соседнюю комнату; он закрыл за мной дверь, и я услышала как он отхлебывает кофе. Затем я перевела взгляд на записку.
«Ты помнишь тот эксперимент с пепельницей? Аналогичного рода был и мой несчастный случай. Позапрошлой ночью я осуществил успешную „передачу“ самого себя на небольшое расстояние. Но вчера, когда я решил повторить опыт, в дезинтегратор, видимо, незаметно для меня проникла муха. Теперь мне остается лишь одно: найти ту самую муху и вместе с ней проделать обратную процедуру. Пожалуйста, постарайся разыскать ее, поскольку в противном случае мне не останется ничего другого, как положить конец такому существованию».
Ну почему Андре изъяснялся столь туманно?! Меня всю передернуло при одной мысли о том, как ужасно он сейчас обезображен, и я не смогла удержать слез, представляя, что у него все лицо вывернуло наизнанку, возможно, вместо глаз сейчас уши, рот оказался где-то на затылке, а то и еще хуже!
Я должна спасти Андре! А для этого мне надо было найти муху!
С трудом собравшись с силами, я спросила:
– Андре, можно я войду?
Он открыл дверь.
– Ты только не отчаивайся, – проговорила я, – я обязательно найду эту муху. В лаборатории ее нет, но едва ли она далеко улетела. Я допускаю, что ты сейчас сильно изувечен, может, даже очень сильно, однако не может идти и речи о том, чтобы, как ты выразился в своей записке, класть конец такому существованию. Я подобного попросту не вынесу. Если будет надо, если ты так уж не хочешь, чтобы тебя кто-то видел, то я могу изготовить для тебя маску или сшить одежду с капюшоном, в которой ты смог бы продолжать работу, пока не поправишься. Если ты не можешь больше работать, я позову профессора Огье, и он вместе со всеми твоими друзьями спасет тебя, Андре.
И снова я услышала тот же странный, словно металлический вздох с присвистом, сопровождавшийся сильными ударами чем-то твердым по столу.
– Андре, ты только не волнуйся, пожалуйста, успокойся. Обещаю тебе, что и шага не сделаю, предварительно не спросив твоего разрешения, но ты должен полагаться на меня, верить мне и позволить мне сделать все, что в моих силах, лишь бы помочь тебе. Дорогой, неужели ты настолько сильно обезображен? Позволь мне заглянуть тебе в глаза. Я не испугаюсь… Ведь я же твоя жена, ты знаешь…
Однако он вновь отстучал свое решительное «нет» и указал мне на дверь.
– Хорошо, я сейчас же отправлюсь на поиски этой мухи, но обещай мне, что не станешь совершать необдуманных поступков. Ты должен дать слово, что не сделаешь ничего опасного или поспешного, предварительно не посоветовавшись со мной!
Он протянул левую руку, и я поняла, что он дает такое обещание.
Никогда мне не забыть эту бесконечную, длившуюся едва ли не целый день напролет охоту за мухой. Вернувшись домой, я перевернула там все вверх дном и привлекла к поискам всех слуг. Я сказала им, что из кабинета профессора вылетела очень ценная муха, и они во что бы то ни стало должны найти ее, но только живой. Уже тогда я поймала себя на мысли о том, что они считают меня сумасшедшей. Позже они так и сказали полицейским, хотя я вполне допускаю, что именно события того дня впоследствии спасли меня от гильотины.
Я задала несколько вопросов Анри, но он, похоже, не понял, о чем я толкую, так что мне пришлось дать ему основательную взбучку и даже отшлепать по щекам – и все это на глазах у выкативших глаза слуг. Смекнув наконец, что нельзя так распускаться, я поцеловала и приласкала несчастного мальчугана, после чего постаралась объяснить ему, чего именно от него добивалась. Да, он вспомнил, что видел такую муху – она летала неподалеку от кухонного окна; да, после моих слов он сразу же отпустил ее.
Даже в летнее время у нас никогда не было особенно много мух. Дело в том, что дом наш стоит на горе, ну, точнее на холме, так что любой, самый слабый ветерок, который подует со стороны долины, быстро разгоняет всех насекомых. И все же мне удалось в тот день поймать несколько десятков мух. На всех подоконниках, повсюду в саду я расставила блюдца с молоком, сахаром, вареньем и мясом – со всем, что могло привлечь мух. Повторяю, нам удалось поймать массу мух, но ни среди них, ни в числе тех, которые скрылись у нас на глазах, я так и не увидела той, которую Анри поймал накануне. Одну за другой я осматривала каждую из пойманных мух, которая хоть чем-то отличалась от остальных, но ни у одной не было характерной белой головки.
Когда настало время ленча, я понесла вниз, к Андре, немного молока и картофельного пюре. Заодно я прихватила и несколько пойманных мух, но он дал мне понять, что ни одна из них не представляет для него какого-либо интереса.
– Андре, если сегодня вечером мы не поймаем эту муху, то надо будет серьезно подумать, что делать дальше. Я вот что предлагаю: я сяду в соседней комнате, и если ты не сможешь почему-то отстучать по нашей двоичной системе ни «да», ни «нет», отпечатай свой ответ на машинке и подсунь записку под дверь. Годится?
– Да, – коротко стукнул Андре.
Подступила ночь, но муху мы так и не поймали. Готовя для Андре поднос с ужином, я не выдержала и разрыдалась – прямо на кухне, перед молчаливо застывшими слугами. Моя горничная подумала, что я повздорила с мужем, возможно, из-за непойманной мухи, хотя позднее узнала, что она уже тогда была уверена в том, что я сошла с ума.
Не говоря ни слова, я подняла поднос, потом снова опустила, его, устремив взгляд на телефон. До меня наконец дошло, что для Андре это действительно был вопрос жизни и смерти. Не сомневалась я и в том, что он действительно был готов наложить на себя руки, если только мне не удастся заставить его переменить это решение или, по крайней мере, на время отсрочить столь жестокий акт саморазрушения. Но хватит ли у меня сил? Он никогда не простит мне, что я не сдержала слово, но имело ли это в сложившейся ситуации хоть какое-то значение? К черту все обещания и гордыню! Любой ценой Андре должен быть спасен! С этой мыслью я решительно подошла к телефону и набрала номер профессора Огье.
– Профессора нет дома, вернется лишь к концу недели, – ответил вежливый нейтральный голос на другом конце.
Вот значит как! Итак, мне предстояло сражаться в одиночку, но я была к этому готова. Я спасу Андре, чего бы мне это ни стоило.
Всю мою дрожь как рукой сняло, как только Андре позволил мне войти; я поставила поднос на стол и, как и было договорено, вышла в соседнюю комнату.
– Первое, что я хотела бы знать, – сказала я, когда он закрыл за мной дверь, – что именно с тобой произошло. Андре, пожалуйста, скажи мне.
Я терпеливо ждала, пока он отстукивал на машинке ответ, потом под дверь скользнул листок бумаги.
«Элен, мне не хотелось бы об этом говорить. Поскольку уж мне суждено уйти, я хотел бы, чтобы ты помнила меня таким, каким я был всегда. И уничтожить себя я должен так, чтобы никто не догадался, что именно со мной произошло. Разумеется, я думал о том, чтобы дезинтегрировать себя в „передатчике“, но потом решил, что, возможно, смогу все же как-то восстановиться. В конце концов, когда-нибудь, где-нибудь найдется ученый, который сделает точно такое же открытие. А потому я продумал другой путь, который не представляется мне ни простым, ни легким, но я надеюсь на то, что ты действительно поможешь мне».
Несколько секунд я неотрывно думала о том, что Андре сошел с ума.
– Андре, – сказала я, – что бы ты ни выбрал или о чем бы ни подумал, я не могу принять и не приму столь трусливое решение. Мне неважно, чем завершился твой эксперимент, сколь ужасен перенесенный тобой несчастный случай – ты жив, ты человек, твой мозг… и потом, у тебя же осталась душа. Ты не имеешь права уничтожать себя! И ты это прекрасно знаешь!
Ответ был вскоре отпечатан и подсунут мне под дверь.
«Да, я действительно все еще жив, но я уже не человек. Что касается моего мозга или способности мыслить, то и то и другое могут исчезнуть в любую минуту. Он уже и сейчас далеко не безупречен, а когда ослабнет мышление – какая уж там душа… ты и сама это знаешь!»
– Но тогда тебе надо рассказать о своем открытии другим ученым. Они смогут помочь и спасти тебя, Андре!
Я невольно отпрянула от двери, когда изнутри раздались два оглушительных стука.
– Но почему… Андре? Почему ты отказываешься от помощи, которую они от всего сердца предоставят тебе, и ты это прекрасно знаешь?
И снова по двери загрохотала дюжина ударов, причем столь сокрушительных, что для меня не оставалось сомнений: муж никогда не примет подобного решения проблемы. Значит, надо было найти другие доводы.
Мне показалось, что я часами говорила с ним о нашем мальчике, обо мне, о нашей семье, о его долге перед нами и перед всем человечеством. Он ни разу даже не отозвался. Наконец я прокричала:
– Андре… ты слышишь меня?
– Да, – совсем мягко прозвучал его ответный стук.
– Ну так вот, слушай. У меня есть еще одна идея. Ты помнишь свой первый опыт с подносом?.. Ну так вот, как ты считаешь, если прокрутить его еще раз, – возможно, тогда буквы появятся в том порядке, в каком нужно?
Не успела я закончить фразу, как услышала, что Андре торопливо отстукивает ответ, который вскоре увидела под дверью.
«Я уже думал об этом. И именно поэтому мне нужна муха. Она должна пройти через все это вместе со мной. В противном случае выхода нет».
– Ну попробуй еще раз, Андре. Откуда Ты можешь знать!
«Семь раз уже перепробовал», – был его ответ.
– Андре, ну попробуй еще раз, пожалуйста!
На сей раз его ответ вселил в меня хоть какую-то надежду, ибо никогда еще не было, а может и не будет женщины, которая поймет, насколько человек, приготовившийся умереть, сохранил в себе способность к юмору.
«Знала бы ты, насколько я ценю твою восхитительную, такую сладостную тягу к логике. Мы можем повторять этот эксперимент хоть до второго пришествия. Тем не менее, чтобы доставить тебе радость, быть может в самый последний раз, я попробую еще. Но только однажды. Если у тебя нет под рукой темных очков, закрой глаза руками и отвернись. Дай мне знать, когда будешь готова».
– Андре, я готова! – крикнула я, даже не пытаясь найти очки и следуя его инструкциям.
Я услышала, как он повернулся, затем открыл и снова закрыл дверь своего «дезинтегратора». Мне показалось, что прошла целая вечность – хотя на самом деле чуть более минуты, – когда раздался громкий хрустящий звук и глаза мои, даже плотно закрытые и заслоненные ладонями, ощутили вспышку яркого света.
Обернулась я только на звук открывающейся дверцы будки.
Его голова и плечи оставались покрытыми коричневым бархатным полотнищем, но походка на сей раз была какая-то пошатывающаяся.
– Ну как ты себя чувствуешь, Андре? Есть какая-нибудь разница? – спросила я, прикасаясь к его руке.
Он сделал попытку отойти в сторону, но неловко зацепился ногой за спинку стула, который я даже не удосужилась поднять с пола. Муж сделал отчаянную попытку сохранить равновесие, но ткань все же сползла с головы и плеч, а сам он неловко завалился на спину.
Ужас представшего передо мной зрелища был слишком громаден, чтобы я смогла сохранить самообладание. Даже несмотря на то, что я была готова ко всему, едва ли можно описать потрясший меня кошмар. Я попыталась было прикрыть рот чуть кровоточившими пальцами, чтобы хоть как-то сдержать исторгавшиеся из меня вопли, однако они все же прорвались – и я отчаянно закричала, один раз, второй… Я не могла отвести от него взгляда, была не в силах даже закрыть глаза, хотя и понимала, что если заставлю себя сделать это, то буду вот так же кричать всю оставшуюся жизнь.
Наконец чудовище, это существо, которое некогда было моим мужем, смогло снова накрыть голову тканью, встало с пола и направилось в сторону двери. Не переставая отчаянно вопить, я все же нашла в себе остатки сил, чтобы сомкнуть веки.
Я, правоверная католичка, всю свою жизнь верившая в Бога и в загробную жизнь, искренне желала в этот день лишь одного: что, когда я умру, это будет настоящей смертью, после которой не останется ни намека на какое-то потустороннее существование, поскольку в противном случае мне никогда не удастся забыть все это! Днем и ночью, бодрствуя или во сне, я вижу это и знаю, что отныне приговорена видеть это всегда – до конца дней моих!
Возможно, лишь когда от меня не останется и следа на земле, я смогу забыть эту омерзительную, белесую, волосатую голову, ее низкий, покатый череп и два торчащих ввысь уха. Розовый и влажный нос чем-то походил на кошачий, но только он должен был принадлежать какой-то громадной кошке. И эти глаза! Точнее то, что должно находиться на месте глаз – два выпуклых коричневых нароста, громадные как блюдца. Вместо рта – человеческого или походящего на пасть животного, – был длинный, покрытый волосами вертикальный разрез, из которого свисал подрагивающий конец черного хобота, расширяющийся книзу наподобие воронки и беспрерывно исторгающий из себя капли слюны.
Должно быть, я потеряла сознание, потому что оказалась лежащей на животе на холодном цементном полу лаборатории, тогда как из-за двери доносился стук пишущей машинки.
Оцепеневшая, вконец выхолощенная, я, наверное, выглядела как и большинство людей, ставших свидетелями ужасного несчастного случая, когда они еще не до конца понимают, что действительно произошло. Единственное, что приходило мне на ум; это воспоминание о человеке, которого я однажды видела на путях железнодорожного переезда: оставаясь в полном сознании, он тупо, совершенно очумело смотрел на свои ноги, лежавшие по другую сторону полотна, по которому только что прогрохотал состав.
Ужасно болело горло, и я даже заволновалась, не порвались ли голосовые связки: ведь я могла навсегда потерять голос.
Неожиданно стук машинки затих, и я едва не завопила снова; когда услышала скребущийся по двери звук – и сразу же под нее проскользнул лист бумаги.
Дрожа от страха и отвращения, я согнулась, почти встала на колени, чтобы прочитать записку, не прикасаясь к ней.
«Теперь ты все поняла. Итак, моя дорогая Элен, последний эксперимент обернулся полной катастрофой. Полагаю, что ты узнала часть головы нашего бедного Дандэло. Когда я заходил в „дезинтегратор“, моя голова имела черты только мухи, а теперь у меня остались лишь глаза и рот – все остальное заменили части головы нашего кота. Бедняга Дандэло, атомы которого так и не встретились вновь. Теперь ты и сама видишь, что остается лишь один выход. Я должен исчезнуть. Когда будешь готова, постучи в дверь, и я скажу тебе, что надо делать».
Разумеется, он был прав, тогда как я поступала не только ошибочно, но и жестоко, настаивая на повторении эксперимента. Теперь я точно знала – надежды нет, каждое новое превращение принесет еще более ужасные результаты.
Борясь с головокружением, я встала на ноги, добрела до двери и хотела что-то сказать, но слова словно застряли у меня в горле… поэтому я только стукнула один раз!
Ну, остальное ты можешь додумать и без меня. Андре напечатал несколько лаконичных фраз, в которых описал мои действия. И я согласилась, согласилась абсолютно со всем.
Голова моя горела, хотя все остальное тело дрожало в ознобе, когда я, действуя подобно автомату, шла следом за ним на фабрику. В моей ладони был зажат листок с подробными инструкциями, как обращаться с паровым молотом.
Проходя мимо пульта управления молотом, он, не останавливаясь и не оглядываясь, показал пальцем в его сторону. Дальше я не пошла и стала дожидаться, когда он подойдет к ужасному инструменту.
Он встал на колени, аккуратно завернул голову в ткань покрывала и вытянул одну руку.
Это оказалось совсем нетрудно. Ведь я убивала не собственного мужа. Мне казалось, что Андре, мой бедный Андре, давно ушел от меня, очень давно, и сейчас я лишь выполняла его последнюю волю – его волю… и мою.
Не колеблясь, остановив взгляд на длинном неподвижном теле, я резким движением нажала кнопку с надписью «Пуск». У меня создалось впечатление, что громадная металлическая масса опускается очень медленно, и я подскочила на месте, причем не столько от оглушающего грохота молота о станину, сколько от другого, почти слившегося с ним – похрустывающего звука. Тело моего му… тело этого существа на какую-то долю секунды дернулось и неподвижно замерло.
И только тут я заметила, что он забыл положить под пресс свою правую руку – ту самую, что превратилась в мушиную лапу. Полиции, конечно же, было бы все равно, но ученые обязательно обратили бы на нее внимание, а этого быть не должно! Это также входило в последнюю волю Андре!
Надо было действовать, причем достаточно быстро; ночной охранник мог услышать звук работающего инструмента и в любой момент появиться в мастерской. Я нажала на соседнюю кнопку, и молот медленно поднялся. Все видя (хотя я и старалась не смотреть), я подбежала к телу, наклонилась, приподняла и подсунула под пресс его руку – она показалась мне совсем легкой, почти невесомой. Снова очутившись рядом с пультом, я повторно нажала красную кнопку, и молот опустился во второй раз. После этого я опрометью бросилась домой.
Остальное ты знаешь и волен поступить так, как сочтешь нужным.
На этом кончалась рукопись Элен.
На следующий день я позвонил комиссару Шара, чтобы пригласить его на обед.
– С превеликим удовольствием, месье Деламбр. Позвольте лишь поинтересоваться: вы приглашаете комиссара или всего лишь господина Шара?
– А вы бы как хотели?
– В настоящий момент мне все равно.
– Ну, в таком случае можете действовать по собственному усмотрению. Восемь часов вечера вас устроит?
Несмотря на дождь, в тот вечер комиссар прибыл пешком.
– Насколько я могу судить, коль скоро вы не подъехали с сиреной к подъезду моего дома, господин Шара предпочел форму неофициального визита?
– Машину я оставил на соседней улице, – пробормотал комиссар, глядя вслед служанке, которая не без труда относила к вешалке его насквозь промокший плащ.
– Благодарю, – проговорил он минуту спустя, когда я протянул ему бокал с перно, в который он капнул самую чуточку воды, отчего золотистый янтарь мгновенно превратился в бледно-молочную муть.
– Вы слышали о моей бедной невестке?
– Да, вскоре после того как вы позвонили мне сегодня утром. Я очень сожалею, но думаю, что это к лучшему. Поскольку я уже занимался расследованием обстоятельств кончины вашего брата, все детали по этому делу неизбежно попали бы ко мне.
– Я полагаю, что это самоубийство.
– Вне всякого сомнения. Доктор сказал вполне определенно: цианистый калий. Еще одну таблетку я обнаружил в незашитом шве ее платья.
– Обед подан, господа, – проговорила служанка.
– Потом, Шара, я хотел бы показать вам весьма любопытный документ.
– Да-да, я слышал, что мадам Деламбр много занималась писаниной, хотя мне и не удалось обнаружить среди ее вещей ничего, кроме записки, в которой она сообщает, что решила покончить с собой.
Обедали мы в полном одиночестве и за едой говорили о политике, книгах, фильмах и успехах местного футбольного клуба, страстным болельщиком которого был наш комиссар.
Когда поднялись из-за стола, я проводил его в свой кабинет, где полыхал камин, – эту привычку я перенял во время войны в Англии.
Не спрашивая, я налил и протянул ему бокал с бренди, а себе приготовил напиток, который он прокомментировал как «чертовскую мешанину с содовой» – так он называл виски.
– Мне бы хотелось, чтобы вы прочитали вот это, Шара. Во-первых, поскольку отчасти это и предназначалось вам, а во-вторых, потому что это вас действительно заинтересует. Если вы сочтете, что комиссарШара после прочтения не будет возражать, мне бы хотелось потом сжечь эти бумаги.
Не говоря ни слова, он принял от меня пухлую пачку бумаг, которую буквально накануне дала мне Элен, и сразу же углубился в чтение.
– Ну и что вы думаете обо всем этом? – спросил я двадцать минут спустя, когда он аккуратно сложил все бумаги, вложил их в коричневый бумажный конверт и сунул его в огонь.
Шара наблюдал за тем, как языки пламени лижут конверт, из которого вырывались клубы серого дыма; лишь когда огонь окончательно поглотил рукопись, он медленно поднял на меня взгляд.
– Я полагаю, все это неопровержимо свидетельствует в пользу того, что мадам Деламбр действительно была сумасшедшей.
Мы еще долго наблюдали за тем, как безжалостный огонь поглощал остатки бумаг Элен.
– Странное событие произошло сегодня утром, – проговорил я, поворачиваясь к Шара. – Я пришел на кладбище, где похоронен мой брат. Время было раннее, так что я пребывал в полном одиночестве.
– Не совсем так, месье Деламбр. Я тоже был там, только не хотел вас беспокоить.
– Так значит, вы видели…
– Да, видел, как вы закапывали в землю спичечный коробок.
– И вы знали, что в нем?
– Я полагаю, что муха.
– Да. Я обнаружил ее сегодня утром. Она запуталась в паутине, в саду.
– Мертвая?
– Нет, не совсем. Я… я раздавил ее… между двумя камнями. У нее была… белая… совсем белая голова.
