Текст книги "Таящийся ужас 2"
Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)
Соавторы: Брэм Стокер,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Август Дерлет,Уильям Фрэнсис Нолан,Эдгар Джепсон,Розмари Тимперли,А. Дж. Раф,Рэймонд (Раймон) Уильямс (Вильямс),Хейзел Хилд,Чарльз Бернард Гилфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
– Не знаю, Анри. А почему ты спрашиваешь?
– Потому что я опять видел ту муху, которую так ищет маман.
И лишь после того, как я выпил до дна стакан Анри, мне в голову пришла мысль о том, что он ответил на затаившийся в мыслях вопрос:
– А я и не знал, что твоя мама ищет какую-то муху.
– Да, искала. Она, конечно, подросла, но я все равно ее узнал.
– И где же ты ее видел, Анри, и… как ты ее узнал?
– Сегодня утром на вашем письменном столе, дядя Франсуа. Головка у нее не черная, а белая, да и ножки такие смешные.
Все более переполняясь чувствами комиссара Шара, я, тем не менее, старался выглядеть совершенно бесстрастным.
– А когда ты впервые увидел эту муху?
– В тот день, когда уехал папа. Я поймал ее, но маманзаставила меня ее отпустить. А потом снова захотела, чтобы я ее поймал. Передумала, наверное. – Подернув плечами, совсем на манер моего брата, он добавил: – Вы же знаете женщин.
– Я лично полагаю, Анри, что та муха давно умерла, так что ты, видимо, ошибся, – проговорил я и направился к двери.
Однако, едва оказавшись за порогом столовой, я тут же бросился вверх по лестнице – к своему кабинету. В нем не оказалось ни единой мухи.
Я встревожился – в гораздо большей степени, чем мог предположить. Анри только что подтвердил, что Шара был гораздо ближе к разгадке, чем я понял это в тот момент, когда он толковал мне о своих догадках насчет Элен.
Впервые я подумал о том, что Шара, возможно, знает гораздо больше, чем говорит. И еще я впервые по-настоящему подумал об Элен: действительно ли она сошла с ума? Странное, какое-то зловещее чувство стало подниматься во мне, и чем больше я думал, тем сильнее оно становилось. Шара был прав: Элен пыталась скрыться от ответственности!
Но что могло быть причиной столь чудовищного преступления? Что привело к нему? Да что, черт побери, вообще случилось?
На память приходили сотни вопросов, которые Шара пытался задать Элен: некоторые совсем мягко, словно убаюкивающая медсестра, какие-то жестко и холодно, а иные и вовсе по-собачьи, гавкающе. Элен ответила только на некоторые из них, всегда тихим, спокойный тоном, словно не замечая, насколько резко они были заданы. Пребывая в забытьи, она, тем не менее, казалось, находилась в полном сознании.
Изысканный, хорошо воспитанный и основательно начитанный Шара производил впечатление человека, явно превосходившего по своему уровню просто интеллигентного полицейского. Он оказался тонким психологом и проявлял поразительное чутье к элементам неискренности, причем еще до того момента, как они прозвучат в том или ином заявлении. Я знал, что он воспринял некоторые из ее ответов как правдивые. Но затем наступила череда вопросов, на которые она так и не ответила, – а это были наиболее прямые и самые важные вопросы. С самого начала Элен избрала весьма простую тактику. «На этот вопрос я ответить не могу», – говорила она низким, спокойным голосом. Вот так-то! Повторение одного и того же вопроса, казалось, отнюдь не действовало ей на нервы. За все многочасье допросов, которые она выдержала в присутствии комиссара Шара, женщина ни разу не упрекнула его за то, что он задает ей один и тот же вопрос. И всякий раз говорила: «На этот вопрос я ответить не могу», как будто ей впервые пришлось услышать интерес в голосе комиссара и впервые ответить на него отказом.
Подобный стереотип поведения стал неким барьером, поверх которого комиссар Шара был не в состоянии бросить взгляд, чтобы заглянуть в мысли Элен. Она с подчеркнутой готовностью рассказывала о своей жизни с моим братом, которая, кстати, если верить ей, выглядела счастливой и безмятежной, но лишь до его кончины. Что же касается этого столь горестного события, то она ограничивалась лишь заявлениями о том, что сама убила мужа паровым молотом, но не говорила почему, что привело ее к драме, и как ей удалось заставить моего брата засунуть голову под стальную махину. И при этом никогда не отказывалась отвечать, просто замолкала, становилась безразличной ко всему, а затем без тени эмоций на лице произносила: «На этот вопрос я ответить не могу».
Между тем, как я успел заметить, Элен дала понять комиссару, что знала, как управлять паровым прессом.
Шара удалось отыскать лишь одно-единственное расхождение между фактическим положением дел и заявлениями Элен, а именно по поводу того, что механизм был приведен в действие дважды. Теперь Шара уже был не склонен приписывать это ее безумию. Подобная трещина в показаниях моей невестки казалась ему достаточно реальной, чтобы можно было надеяться на ее расширение. Однако Элен, казалось, навеки зацементировала ее, произнеся:
– Хорошо, признаюсь, я солгала вам. Я дважды опускала молот. Но не спрашивайте почему, я все равно не смогу ответить на этот вопрос.
– А скажите, мадам Деламбр, это ваше единственное… неточное заявление? – проговорил Шара, пытаясь пойти по следу того, что показалось ему надежной зацепкой.
– Да… и вы это знаете, месье комиссар.
К своей досаде, Шара заметил, что Элен читает его мысли как раскрытую книгу.
Я хотел позвать комиссара, но мысль о том, что он неизбежно начнет расспрашивать Анри, заставила меня остановиться. Было и еще что-то, затормозившее исполнение этого намерения: отголосок страха – он найдет ту самую муху, о которой говорил мальчик.
А это тоже основательно беспокоило меня, поскольку я не мог найти удовлетворительного объяснения возникшему страху.
Андре никак нельзя было отнести к числу тех «яйцеголовых» профессоров, которые способны разгуливать под дождем, сжимая под мышкой зонтик. Он был самым нормальным человеком, с чувством юмора, любил детей, животных и не мог без сострадания смотреть на то, как кто-то мучается. Его вообще все увлекало. Я не раз наблюдал, как он бросал работу, очарованный парадом местной пожарной команды или наслаждался пробегом «Тур де Франс», а то и вовсе маршировал следом за приехавшим в наши места бродячим цирком. Ему всегда нравились игры, в которых присутствовали логика и точность, типа бильярда и тенниса, бриджа и шахмат.
Но как же тогда объяснить его смерть? Что могло заставить его положить голову под паровой молот? Ведь не глупый же спор или тест на испытание смелости. Пари он никогда не любил и не хотел иметь дел со спорщиками. Когда бы ни заходил разговор о споре, он неизменно заявлял присутствующим, что это – сделка между дураком и хитрецом, а то и проходимцем, даже если жребий и может как-то решить их поединок.
Мне лично казалось, что существуют лишь два возможных объяснения смерти Андре: либо он сам сошел с ума, либо позволил жене лишить его жизни столь странным и чудовищным образом. Но какой же должна быть роль его жены? Ведь не могли же они оба одновременно рехнуться?
Решив под конец не посвящать Шара в содержание последних откровений моего племянника, я задумал сам допросить Элен.
Казалось, она ждала моего прихода, поскольку вошла в приемный зал едва ли не в ту же минуту, как старшая сестра разрешила нам свидание.
– Я бы хотела показать тебе мой сад, – сказала Элен, заметив мой изумленный взгляд, скользнувший по ее наброшенному на плечи пальто.
Так как она – одна из спокойных больных, ей разрешили прогулки по саду в отведенные для этого часы. Более того, она попросила, и ей отвели в соответствии с ее просьбой небольшую грядку для выращивания цветов, семена и саженцы роз я присылал ей из собственного сада.
Она сразу же повела меня к скамье, сколоченной из грубого дерева и располагавшейся неподалеку от ее грядки.
Какое-то время я мучительно придумывал повод, который мог бы затронуть смерть Андре, рука моя машинально водила концом зонтика по песку дорожки, вычерчивая на нем замысловатые закорючки.
– Франсуа, – после некоторого молчания проговорила Элен, – я хотела бы тебя кое о чем спросить.
– Спросить или попросить – что угодно, Элен. Для тебя я готов на все.
– Нет, это действительно всего лишь вопрос. Скажи, мухи долго живут?
Я уставился на нее и чуть было не сказал, что буквально несколько часов назад этот же вопрос мне задал ее сын, и в тот миг я понял, что именно здесь кроется разгадка терзавшей меня тайны. Более того, я допускал, что это позволит мне нанести удар, возможно даже сокрушительный удар, способный разрушить ее, доселе незыблемую, стену самообороны, вне зависимости от того, лежал ли в ее основе трезвый расчет или безумие.
Я не сводил с нее внимательного взгляда и сказал:
– По правде сказать, Элен, не знаю; но та муха, которую ты ищешь, сегодня утром была у меня в кабинете.
Сомнений быть не могло – я действительно нанес тот самый сокрушительный удар. Она так резко повернула голову, что мне даже показалось, что я расслышал хруст шейных позвонков. Она открыла было рот, но не произнесла ни звука, лишь во взгляде застыл бездонный страх.
Да, было совершенно ясно, что я проделал солидную брешь, но вот в чем именно? Комиссар бы, уж конечно, не растерялся и, воспользовался неожиданно полученным преимуществом, а я лишь сидел и хлопал ушами. Во всяком случае, он бы не дал ей возможности подумать и спланировать тактику дальнейших действий, тогда как все, на что оказался способен я – да и то с большим трудом, – это нацепить на лицо одну из самых бесстрастных своих масок в ожидании того, что оборона Элен станет и дальше разваливаться на куски.
Видимо, она несколько секунд сидела не дыша, потому что из груди ее вырвался резкий и глубокий вздох и она поднесла обе ладони к широкому раскрытому рту.
– Франсуа… Ты убил ее? – прошептала она; глаза ее уже не смотрели в одну точку, а беспрерывно ощупывали буквально каждый сантиметр моего лица.
– Нет.
– Значит, она у тебя… Она на тебе! Отдай ее мне! – сейчас она уже почти кричала, вцепившись в меня обеими руками, и я подумал, что будь у нее достаточно сил, она бы принялась обыскивать меня.
– Нет, Элен, у меня ее нет.
– Но теперь-то ты знаешь… Ты догадался, правда ведь?
– Нет, Элен. Я знаю только одно – что ты не сумасшедшая. Но я должен узнать все, Элен, и надеюсь, что каким-то образом докопаюсь до истины. Выбирай: или ты расскажешь мне обо всем и тогда я подумаю, что можно будет сделать, или…
– Или что? Договаривай!
– Я и хотел это сделать… Или попросту пообещаю тебе, что уже завтра утром эта муха окажется перед глазами твоего друга комиссара.
Она продолжала молчать и сидела совсем тихо, глядя на лежавшие на коленях ладони; я заметил, что, несмотря на довольно прохладную погоду, ее лоб и руки покрыла испарина.
Казалось, она не замечала длинной пряди волос, упавших на лоб и трепетавших в порывах слабого ветерка у уголка губ.
– Если я скажу… – пробормотала она наконец, – обещаешь, что первое, что ты сделаешь, убьешь эту муху?
– Нет, Элен. Я не привык давать обещаний, когда не знаю, в чем дело.
– Но Франсуа, ты должен понять. Я обещала Андре, что убью муху. Обещание должно быть выполнено, и я не скажу ни слова до тех пор, пока это не будет сделано.
Я чувствовал, что захожу в тупик. Почва еще не стала уходить у меня из-под ног, но инициативу я уже явно начал терять. И тогда я сделал выстрел наугад:
– Элен, ты не можешь не понимать, что как только полиция обследует эту муху, она поймет, что ты не сумасшедшая, и тогда…
– Нет, Франсуа! Хотя бы ради Анри! Ну как ты не понимаешь? Я ждала эту муху, надеялась, что она отыщет меня здесь, но откуда ей знать о случившемся со мной? Ей не оставалось ничего другого, как полететь к другим людям, которых она любит – к Анри, тебе… к тебе как человеку, который может знать и понимать, что надо сделать!
То ли она действительно сошла с ума, то ли снова принялась симулировать? Впрочем, так или иначе, Элен оказалась загнанной в угол. Отчаянно соображая, что делать дальше и куда нанести завершающий удар, но так, чтобы женщина не потеряла интереса к самому разговору, я как можно спокойнее произнес:
– Элен, расскажи мне все. И тогда я смогу защитить твоего сына.
– Защитить моего сына? От кого? Ты разве не понимаешь, что, пока я здесь, в Анри никто не станет тыкать пальцем и говорить, что он сын женщины, закончившей жизненный путь на гильотине за убийство его отца? И разве до тебя не доходит, что я предпочла бы смерть на гильотине прозябанию на правах ни живой ни мертвой здесь?
– Я все понимаю, Элен, и постараюсь сделать для мальчика все вне зависимости от того, скажешь ты мне или нет. Даже если ты вообще не станешь разговаривать со мной, я все равно буду всячески оберегать Анри, но в таком случае, и это тоже должно быть тебе понятно, вся игра выйдет из-под моего контроля, поскольку муха окажется у комиссара Шара.
– Но зачем тебе надо это знать? – не столько спросила, сколько утвердительно произнесла моя невестка, с видимым напряжением пытаясь держать себя в руках.
– Затем, Элен, что я хочу знать и узнаю, как и почему погиб мой брат.
– Хорошо. Проводи меня… домой. Я отдам тебе то, что комиссар назовет моим «признанием».
– Ты хочешь сказать, что написала обо всем?
– Да. По правде сказать, предназначалось это не столько тебе, сколько твоему другукомиссару. Я предвидела, что рано или поздно он все же доберется до правды.
– То есть ты не возражаешь против того, чтобы он тоже прочитал твое письмо?
– Поступай как считаешь нужным, Франсуа. Подожди меня минутку.
Оставив меня в вестибюле, Элен побежала вверх по лестнице. Меньше чем через минуту, она вернулась с большим коричневым конвертом в руках.
– Значит так, Франсуа. Возможно, ты никогда не был так умен, как твой бедный брат, но и глупым тебя тоже не назовешь. Все, о чем я тебя попрошу, это чтобы ты прочитал написанное в одиночестве. Потом можешь делать с этим что хочешь.
– Это я тебе обещаю, – проговорил я, забирая у нее драгоценный конверт. – Я прочитаю это сегодня вечером и завтра же, хотя это и неприемный день, снова зайду к тебе.
– Как тебе будет угодно, – пробормотала моя невестка и, даже не попрощавшись, снова стала подниматься по лестнице.
Вернувшись домой, я вышел из гаража и только тогда посмотрел на конверт, на котором было написано: «Тому, кого это может касаться» (видимо, комиссару Шара).
Я сказал слугам, что ограничусь легким ужином, который прошу принести мне в кабинет немедленно, затем приказав им не беспокоить меня, поднялся к себе наверх, бросил конверт Элен на письменный стол и, прежде чем закрыть ставни и задернуть шторы, еще раз внимательно осмотрел его. Мне удалось обнаружить лишь давно засохшего москита, запутавшегося в паутине под самым потолком.
Жестом указав слуге, чтобы он поставил ужин на столик рядом с каминам, я налил себе бокал вина, запер дверь, отключил телефон – перед сном я всегда так делал – и погасил свет, оставив только лампу на письменном столе.
Разрезав конверт, я извлек из него толстую пачку бумаг, исписанных убористым почерком Элен. Прямо по центру первой страницы было написано:
«Это не является признанием в классическом смысле слова, поскольку хоть я и убила своего мужа, убийцей не являюсь. Я лишь исправно выполнила его последнюю волю: разбила ему голову и правую руку паровым молотом на фабрике его брата».
Даже не прикоснувшись к вину, я перевернул страницу и принялся читать.
Примерно за год до своей смерти ( начиналось письмо) муж рассказал мне о некоторых из своих экспериментов. Он прекрасно понимал, что коллеги из министерства авиации непременно запретили бы проведение некоторых из них по причине их крайней опасности, однако он был буквально одержим идеей завершения работы прежде, чем сообщить о ней какие-нибудь сведения.
Как известно, в настоящее время наука научилась передавать на расстояние – посредством радио и телевидения – звук и текст, что же касается Андре, то он утверждал, что разработал метод перемещения в пространстве материальных объектов. Любой подобный предмет, по его словам, помещался в специальный «передатчик», где подвергался дезинтеграции, после чего вновь реинтегрировался в особом «приемнике», но уже в другом месте.
По мнению Андре, его изобретение являлось самым важным открытием в мире после того, как люди отпилили от ствола дерева тонкий кругляк и сотворили первое колесо. Он утверждал, что передача вещества посредством мгновенно действующей цепи «передатчик – приемник» коренным образом преобразует всю нашу жизнь. Это положит конец эре транспортных средств и сможет перемещать в пространстве не только предметы, включая и пищу, но и самих людей. Андре, как сугубо практический ученый, которому были чужды какие-либо чисто теоретические, а чаще схоластические умозрения, предвидел то время, когда не будет больше самолетов, кораблей, поездов или машин, равно как исчезнет потребность в дорогах, железнодорожных линиях, портах, аэропортах и всевозможных станциях и вокзалах. Люди и их багаж будут помещаться в специально оборудованные кабины, после чего по особому сигналу они исчезнут и вновь обретут прежний вид в точно определенном пункте назначения.
Приемное устройство, сконструированное Андре, располагалось всего лишь в нескольких метрах от «передатчика» и находилось в соседней с лабораторией комнате, а экспериментировал он поначалу лишь с различного рода материальными объектами типа коряг и деревянных досок. Первое удачное испытание было проведено со взятой с его письменного стола пепельницей, которую мы привезли из туристической поездки в Лондон.
В тот день он впервые рассказал мне о своих экспериментах, и я абсолютно ничего не понимала. Однажды он с шумом вбежал в дом и бросил мне на колени пепельницу.
– Смотри, Элен! За какую-то долю секунды, за ее миллионную долю пепельница оказалась полностью дезинтегрированной. В течение этого крошечного периода времени она попросту не существовала! Исчезла! От нее ничего не осталось, совсем ничего. Лишь атомы, летевшие сквозь пространство со скоростью света! А мгновение спустя эти же атомы снова собрались вместе и обрели форму пепельницы!
– Андре, пожалуйста… прошу тебя! О чем ты говоришь?
Он принялся читать письмо, которое я писала незадолго до его прихода, потом рассмеялся, очевидно, взглянув в мое перекошенное от изумления лицо, смахнул со стола все бумаги и заговорил:
– Значит, не понимаешь? Ясно. Начнем снова. Элен, ты помнишь, я когда-то читал тебе статью о загадочных летающих камнях, которые, казалось, прилетали из ниоткуда и, согласно свидетельским показаниям, иногда падали на дома в Индии? Точнее даже, не на сами эти дома, а как бы внутрь их, несмотря на запертые окна и двери.
– Да, помню. Помню и то, что сказал профессор Огье, твой друг из Коллеж-де-Франс, который приехал туда на несколько дней и пришёл к выводу, что если только это не какой-нибудь трюк, то единственным объяснением могло быть то, что камни были запущены откуда-то извне, после чего они в дезинтегрированном виде преодолели значительное расстояние, проникли сквозь стены домов и уже там вновь реинтегрировались, ударившись о пол или стены.
– Все правильно. Но я тогда добавил, что возможен еще один вариант, а именно: что дезинтегрировались сами стены и происходило это в тот самый момент, когда камень или камни прошивали их как бы насквозь.
– Андре, я и это помню. Я еще тогда призналась, что ничего толком не понимаю, а ты страшно рассердился. Ну так вот, я и до сих пор не могу взять в толк, почему и как камни, даже будучи дезинтегрированными, могли проникать сквозь стены или запертые двери.
– Элен, это вполне осуществимо, поскольку атомы из которых состоит вещество, лежат отнюдь не так плотно, как кирпичи в стене. Их разделяют громадные пространства космоса.
– Так ты хочешь сказать, что разложил эту пепельницу на атомы, а потом, после того как просунул их через что-то, снова сложил их вместе?
– Именно, Элен! Я проткнул их сквозь стену, отделяющую передатчик от приемника.
– Но ты простишь мне мою серость, если я спрошу, какую пользу извлечет для себя человечество из того, что ты научился протискивать пепельницы сквозь стены?
Андре поначалу обиделся, но вскоре понял, что я лишь поддразниваю его, а потому снова преисполнился энтузиазма и поведал мне о перспективах своего открытия.
– Ну скажи, Элен, разве это не великолепно? – воскликнул он, задыхаясь от переполнявшего его возбуждения.
– Согласна, Андре, но все же, надеюсь, меня ты таким образом транспортировать не станешь. Что-то очень уж боязно оказаться вот так на другом конце, наподобие этой пепельницы.
– Что ты хочешь сказать?
– Ты помнишь, что было написано на ее днище?
– Ну конечно: «Сделано в Японии». Великолепная подделка под наш «типично английский сувенир».
– Буквы и сейчас на месте, но… посмотри, Андре.
Он взял пепельницу у меня из рук, нахмурился, подошел к окну. Я поняла, что до него наконец дошло, почему я считала этот его эксперимент довольно странной забавой.
Буквы и слова были те же самые, но написаны они были задом наперед:
Не говоря ни слова, будто напрочь забыв обо мне, Андре бросился прочь из лаборатории. Увидела я его лишь на следующее утро – усталого, небритого, после бессонной ночи непрерывной работы.
Несколько дней спустя у Андре получился новый «перевертыш», после чего он несколько недель был сам не свой, все бегал туда-сюда, нервничал и постоянно огрызался. Какое-то время я относилась ко всему этому достаточно терпимо, но, будучи сама горячей по натуре, как-то однажды сорвалась, и мы основательно повздорили – кстати, из-за какого-то пустяка, – однако я выговорила ему за всю его угрюмость и грубость.
– Извини, дорогая, – сказал он тогда. – На меня свалилась куча проблем, и я поневоле стал срывать на тебе свою досаду. Понимаешь, дело в том, что моя первая попытка перемещения в пространстве живого существа обернулась полным провалом.
– Андре! – воскликнула я. – Ты ставил свои опыты на Дандэло?!
– Да. Откуда ты знаешь? – как-то робко спросил он. – Процесс, дезинтеграции прошел великолепно, однако он так и не восстановился.
– О Андре, что же тогда с ним случилось?
– Ничего… просто нет больше нашего Дандэло. Одни лишь кошачьи атомы, блуждающие во Вселенной. Один лишь Господь Бог знает, где он сейчас.
Дандэло был маленьким белым котенком, которого наш повар однажды подобрал в саду и потом старательно подкармливал. Теперь-то я узнала, куда он исчез и, надо сказать, не на шутку рассердилась, но у мужа и без того был такой несчастный вид, что я не произнесла ни слова.
В последующие несколько недель я его почти не видела. Обычно он просил приносить ему еду прямо в лабораторию. Я уже почти свыклась с тем, что, просыпаясь рано поутру, обнаруживала его постель нетронутой. В другие времена, когда он приходил глубоко за полночь, в спальне воцарялся настоящий бедлам, который может остаться лишь после мужчины, встающего затемно и бродящего повсюду в поисках своих вещей.
Как-то он пришел домой обедать – улыбка бродила по его лицу, и я поняла, что с проблемами покончено. Это выражение радости, однако, мгновенно исчезло, когда он заметил, что я собралась уходить.
– А, так ты не побудешь со мной? – грустно проговорил он.
– Да, Дриллены пригласили меня на партию в бридж. Впрочем, если хочешь, я могу позвонить им и отказаться.
– Нет-нет, не надо, все в порядке.
– Не все в порядке. Ну, дорогой, давай рассказывай!
– Видишь ли, мне наконец удалось добиться поистине поразительных результатов и я бы хотел, чтобы ты была первым свидетелем этого чуда.
– Великолепно, Андре! Ну конечно же, я с радостью поприсутствую при этом.
Я быстренько позвонила соседям, сказала им, что очень сожалею, ну и все такое прочее, после чего бросилась на кухню и сказала кухарке, что у нее есть ровно десять минут на приготовление, как я выразилась, «праздничного обеда».
– Прекрасная идея, Элен, – сказал муж, когда служанка украсила стол свечами и принесла бутылку шампанского. – Мы отпразднуем это событие бутылкой реинтегрированного шампанского! – С этими словами он взял у нее из рук поднос и скрылся с ним за дверями лаборатории.
– А ты уверен, что после всех этих превращений оно не потеряет своего вкуса? – спросила я, забирая поднос, чтобы он мог открыть двери и зажечь свет.
– Не бойся. Сама все увидишь! Неси его сюда, – проговорил он, указывая в сторону недавно купленной будки телефона-автомата, которую переделал под свой «передатчик». – А теперь ставь вот сюда, – добавил он, втискивая внутрь будки стул.
Аккуратно прикрыв дверь будки, он провел меня в противоположный угол комнаты и дал мне очень темные солнцезащитные очки. Затем сам надел точно такие же и прошел к пульту управления «передатчика».
– Ну как, готова? – спросил муж, выключая весь свет. – Только без моей команды очки не снимай.
– С места не сойду, дорогой. Начинай, – сказала я, не отрывая взгляда от подноса, который чуть поблескивал в мерцающем зеленоватом свете, пробивавшемся сквозь стеклянную дверь телефонной будки.
– Начинаю, – проговорил Андре и прикоснулся к выключателю.
Все пространство помещения озарилось в свете ярко-оранжевой вспышки. Внутри будки появился чуть потрескивающий огненный шар, и я сразу же ощутила на лице, шее и руках исходящее от него тепло. Все это продолжалось какую-то долю секунды, потом у меня перед глазами заплясали бесчисленные черные крапинки с зеленой окантовкой – такое бывает после того, как взглянешь на солнце.
– Вуаля! – воскликнул Андре. – Можешь снимать очки.
Немножко театральным жестом муж распахнул дверцу кабины.
В принципе, я была предупреждена о том, что должно произойти, однако не смогла сдержать изумленного возгласа, когда обнаружила, что и стул, и стоявшие на нем поднос с бутылкой шампанского и бокалами исчезли.
Столь же церемонно Андре взял меня за руку и повел в соседнюю комнату, где стояла точно такая же будка. Широко распахнув дверь, он с триумфом поднял со стула поднос с бутылкой шампанского.
Чувствуя себя кем-то вроде добродушной и доверчивой «подсадной утки», выводимой на сцену магом-волщебником, я с трудом удержалась от того, чтобы не проговорить: «Это все как-то подстроено при помощи зеркал», – поскольку чувствовала, что это бы не понравилось Андре.
– А ты действительно уверен, что его можно пить? – вновь спросила я, когда муж выстрелил пробкой в потолок.
– Абсолютно уверен, Элен. – Он протянул мне бокал. – Но это пустяки. Выпей, а потом я покажу тебе кое-что поистине поразительное.
Мы вернулись в первую комнату.
– О Андре, вспомни нашего бедного Дандэло!
– Это всего лишь морская свинка, хотя я уверен, что и с ней все будет в полном порядке.
Он поставил маленькое мохнатое существо на зеленый кафельный пол будки и быстро захлопнул дверь. Я снова надела темные очки и вновь увидела и почувствовала очередную ярко-оранжевую вспышку.
Не дожидаясь, пока Андре откроет дверь будки, я бросилась в соседнюю комнату, где все так же горел свет, и заглянула в будку «приемника».
– О Андре! Мой дорогой! Она там, все в порядке, – восхищенно воскликнула я, глядя как маленький зверек беспрестанно семенит ножками по полу будки. – Это просто великолепно, Андре! Работает! У тебя получилось!
– Надеюсь на это, но надо все же проявить некоторое терпение. Думаю, что окончательный результат удастся получить через несколько недель.
– Почему через несколько недель? Да ты посмотри, разве и так неясно, что с ней абсолютно все в порядке.
– Похоже, но надо будет проверить, все ли в порядке с ее внутренними органами, а это потребует времени. Если эта животинка и через месяц будет чувствовать себя в полной здравии, вот тогда мы с полным основанием сможем сказать, что действительно добились успеха.
Я упросила Андре, чтобы он позволил мне самой поухаживать за свинкой.
– Не возражаю, только пожалуйста, постарайся не закормить ее до смерти, – согласился он и ухмыльнулся, наблюдая за моим пылающим восторгом лицом.
Тем не менее Андре не позволил мне взять Гоп-Ля – так я назвала свою новую любимицу – из общей клетки, так что пришлось ограничиться тем, что повязала я ей на шею розовую ленточку и стала кормить два раза в день.
Довольно скоро Гоп-Ля привыкла к своей ленточке и стала по-настоящему ручной, хотя мне этот месяц показался целым годом.
И вот однажды Андре посадил в «передатчик» нашего коккер-спаниеля по кличке Микет. Мне он заранее ничего не сказал, потому что догадывался, что я ни за что не соглашусь на подобный эксперимент с собакой. Когда он наконец признался, Микет уже чуть ли не с десяток раз прошел через процедуру перемещения, неизменно выражая неподдельный восторг по поводу переживаемых при этом чувств: едва выбравшись из «реинтегратора», он как очумелый снова бросался в первую комнату и принимался царапать когтями дверь будки, чтобы отправиться в очередной «полет», как называл эту процедуру Андре.
Я ожидала, что уж теперь-то Андре пригласит кого-нибудь из своих коллег, в том числе по министерству авиации, чтобы они тоже поприсутствовали при эксперименте. Обычно он так всегда делал по завершении работ и прежде, чем представить им официальный отчет, который неизменно сам же отпечатывал на машинке, приглашал специалистов на финальную серию испытаний. Однако в этот раз он лишь продолжал свои работы. Как-то утром я спросила его, когда же он намеревается организовать свою традиционную «сюрпризную» вечеринку – мы так это называли, – но он несколько удивил меня.
– Нет, Элен, до этого еще далеко. Подобное открытие представляет слишком большую ценность, так что мне над ним предстоит еще немало поработать. Видишь ли, я сам пока не до конца разобрался во всех деталях происходящего процесса трансформации. Да, действительно вроде бы все работает, получается, но я не могу сказать всем этим яйцеголовым профессорам, что втыкаю этот провод сюда, тот – туда и – ура! – готово! Я обязан объяснить, как именно и почему это получается. И, что еще более важно, я должен быть готов и способен опровергнуть любые их деструктивные доводы, контраргументы, которые плодятся с безудержной скоростью всякий раз, когда что-то действительно получается.
Он изредка приглашал меня в лабораторию, чтобы я посмотрела на то, как проходят некоторые из его опытов, однако это происходило исключительно по его личному приглашению, да и вообще заговаривала я на эту тему лишь тогда, когда он сам поднимал тот или иной научный вопрос. Разумеется, мне и в голову не могло прийти, по крайней мере на той стадии исследований, что он осмелится экспериментировать с человеком. Впрочем, я достаточно знала Андре и мне всегда казалось, что он никогда бы не позволил кому-либо переступить порог «передатчика» прежде, чем не убедится в полной безопасности его действия. Лишь после того несчастного случая я обнаружила, что он продублировал все переключатели внутри дезинтеграционной будки, чтобы самому все проверить и опробовать.
