Текст книги "Таящийся ужас 2"
Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)
Соавторы: Брэм Стокер,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Август Дерлет,Уильям Фрэнсис Нолан,Эдгар Джепсон,Розмари Тимперли,А. Дж. Раф,Рэймонд (Раймон) Уильямс (Вильямс),Хейзел Хилд,Чарльз Бернард Гилфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
Амелия посмотрела на висящие на стене кухонные часы – без четырех минут семь. Она неотрывно глядела на красную секундную стрелку, медленно двигающуюся по кругу. Прошла минута. Кошмарные крики у нее в мозгу стали ослабевать. Она неловко пошевелилась, намертво сцепив зубы от жуткой боли в спине.
Прошла еще одна минута. Удары и толчки прекратились. Внутренние вопли стали еще тише. Вся кухня плавала в клубах серого дыма, вонь стояла невообразимая. «Ну что ж, – подумала она, – теперь-то кто-нибудь обязательно заметит. Теперь, когда все кончено, они обязательно придут к ней на помощь. Впрочем, так всегда и бывает».
Она стала постепенно отодвигаться от раскаленной дверцы, готовая в любой момент, если это потребуется, снова надавить на нее всем телом, потом повернулась и встала на колени. Смрад, исходивший от обуглившегося дерева, вызвал у нее тошноту. Но ей обязательно надо было убедиться, что все кончено. Она протянула руку и откинула дверцу духовки.
Что-то черное и омерзительно вонявшее бросилось на нее и, вместе с хлынувшим ей в лицо нестерпимым жаром, она почувствовала, как в мозгу снова возник тот же дикий крик – на этот раз это был крик победителя.
Амелия встала, выключила духовку, протянула руку к одному из кухонных ящиков, извлекла из него щипцы для льда и вынула почерневшую головешку, которая некогда была деревянной куклой. Бросив ее в раковину, она открыла воду и поливала обуглившуюся деревяшку до тех пор, пока та не перестала дымить. Потом она прошла в спальню, пододвинула к себе телефон и, сняв трубку, стала набирать номер матери.
– Мам, это Амелия, – сказала она. – Извини, что я так себя вела. Мне бы хотелось, чтобы этот вечер мы провели вместе. Конечно, сейчас уже немножко поздно… А ты не могла бы приехать ко мне и мы куда-нибудь сходим? – Она выслушала ответ. – Прекрасно. Значит, я тебя жду.
Повесив трубку, она вернулась на кухню, подошла к стойке с ножами и выбрала самый длинный, затем отодвинула задвижку на входной двери – та теперь двигалась совершенно свободно, – отнесла нож в гостиную, сняла халат и нагая, со сверкающим лезвием в руке, исполнила охотничий танец, пляску боевого торжества, радости предстоящего убийства.
Потом она уселась в углу, скрестив ноги.
«Тот, который убивает» сидел, скрестив ноги, в углу и в полной темноте поджидал свою жертву.
Крис Мэсси
ЗАРИСОВКА ИЗ ЖИЗНИ
Я выехал на велосипеде из своего дома в Уитби, преисполненный безудержного энтузиазма молодости, и пустился в путешествие, маршрут которого был предварительно тщательно разработан: сначала вдоль морского, побережья до Блэкпула, затем через холмы и предгорья вернуться на равнину и по ней снова подкатить к своему родному Йоркширу.
Путешествие началось великолепно. Где-то между десятью и одиннадцатью часами утра я ритмично накручивал педали велосипеда, окидывая взором безбрежные просторы неподалеку от устья Темзы. День выдался светлый, и я со всей отчетливостью лицезрел окружавшие мое меланхоличное одиночество заболоченные низины, которые изредка оглашали своими причудливыми криками неведомые мне болотные птицы.
За день воздух основательно прогрелся, так что я в конце концов ощутил на собственной шкуре, то бишь коже, как трудно ехать на велосипеде в гнетущей, лишенной малейшего дуновения ветерка атмосфере. Пот струился по голове, стекал на лоб, забирался за уши и вконец промочил расстегнутый воротник моей тенниски. Настроение постепенно ухудшалось: поездка в общем-то не оправдала моих ожиданий, оказалась малоинтересной и довольно утомительной, так что, двигаясь по казавшейся бесконечной уединенной тропе, я почти не находил какой-либо заинтересовавшей меня детали ландшафта, на которой мог бы остановить взгляд.
Близился вечер, с наступлением которого я связывал вожделенные надежды на освежающую прохладу, тем более, что неподалеку были и река, и море, однако, как это не раз случалось за последние дни, сумрачный воздух не принес никакого отдохновения и лишь сгустился, угрожающе сжав меня со всех сторон. Временами мне даже казалось, что я своим телом разрезаю какую-то вязкую, плотную субстанцию, что в общем-то было не так уж далеко от реальности из-за выползшего из болот низкого, густого тумана, отчего даже в свете фонаря я не видел дальше, чем на несколько метров.
Впрочем, все эти невзгоды были не столь значительными, и я мог бы довольно свободно продолжать свое путешествие, если бы не мучившая меня жестокая жажда. Особенно удручало то, что время было уже довольно позднее, а я практически не имел шансов найти работавший придорожный трактир, если таковой вообще встретился бы в столь негостеприимной местности.
Мне, наконец, надоело безостановочно крутить педали, постоянно думая о воде и ночном отдыхе, так что я слез с велосипеда и пошел пешком, ведя его рядом. Вокруг на мили простирались довольно опасного вида болота, и я, плотно окутанный туманом, стал вполне отчетливо осознавать предательские масштабы пустынных просторов здешних мест.
Липкий, теплый туман ощутимо мешал идти, так что пришлось сбавить ход. Я основательно устал, очень хотелось спать, особенно – пить, а кроме того, досаждала неопределенность дальнейших перспектив путешествия. Но особенно меня раздражало то, что все это время я, по сути дела, находился в непосредственной близости от одного из наиболее густонаселенных городов мира, где в любой момент можно обрести столь долгожданный покой – и вот, оказавшись в этой унылой местности, я почувствовал себя путником, затерявшимся в безбрежных просторах Сахары.
Теперь я казался себе глупым, отчаянно проклинал собственную самонадеянность, с каждой минутой истощавшую терпение. Меня стала откровенно злить эта дурацкая затея – отправиться в путешествие по такой нелепо устроенной стране, какой мне сейчас представлялась Англия, и я искренне досадовал на одиночество. Мне и раньше приходилось пускаться в подобные вояжи, но в компании одного или нескольких спутников, и я успел заметить, что, как ни приятно было человеческое общение, в пути две головы оказывались далеко не всегда лучше, чем одна, а постоянные споры у развилки дорог могли испортить любое самое радужное настроение от велосипедной прогулки. Вместе с тем я не мог не признать, что и нынешнее одинокое существование стало действовать мне на нервы. Не знаю почему, но я всегда принадлежал к числу тех странных людей, которые начинают испытывать неудобство, попросту нервничать, находясь на широких, плоских, открытых пространствах, и хотя в столь поздний час я практически ничего не мог разглядеть вокруг, мне казалось, что чувство это буквально пронзает меня, неотрывно давит на мозг.
Я уже смирился с мыслью о том, что здесь на целую милю вокруг не найдешь ни одного дома, когда к собственному безграничному облегчению неожиданно разглядел сквозь туман справа от дороги ярко освещенное крыльцо дома, а чуть повыше – сияющие окна, за которыми угадывалась залитая светом комната.
Обрадованный неожиданным открытием, я энергично двинулся в этом направлении и вскоре обнаружил, что дом стоит совсем недалеко от тропы. Найдя калитку, я прислонил к ней свой велосипед.
Дорожку к дому окружали высокие вечнозеленые деревья. Последние пятьдесят метров, отделявшие меня от главного входа, с отчаянной резкостью напомнили мне, как сильно истомился я без воды – чувство жажды воспринималось, как самая настоящая и к тому же жесточайшая пытка.
«А вдруг я не найду там воду?» – пронзила меня отчаянная мысль.
Передвигаясь по этой не столь уж длинной дорожке, я безостановочно думал о пинтах, квартах, галлонах холодной как лед влаги, вытекающей из глубокого колодца, и мое воображение рисовало картины неистовой жадности, с которой я залпом осушу ее всю.
Подойдя ближе, я разглядел за оконной занавеской гротескно большие очертания головы и плеч человека. Тень неожиданно скользнула вниз, словно человек резко нагнулся или присел. Я позвонил в странного вида старомодный колокольчик – надо было дернуть за веревочку. Дом наполнился звоном, который, разносясь вибрирующими волнами, потихоньку затихал, превращаясь в разрозненные колебания, пока наконец не смолк совсем.
Смущенный, я стоял и чувствовал себя круглым дураком. Мне почему-то вспомнилась картинка из далекого прошлого: я, еще совсем ребенок, стоял, как теперь, и просил воды; меня приветливо встретила добрая женщина, которая утолила мою жажду, а потом преподнесла в подарок два сочных яблока. Впрочем, сейчас я был уже далеко не ребенок, да и время было позднее.
Звонок прозвенел, однако из дома не донеслось ни звука. Снедаемый отчаянной жаждой, я позвонил еще раз и вновь услышал протяжный, отдающийся эхом звон колокольчика. На этот раз мне повезло – на лестнице послышались шаги. Спустя секунду дверь резко распахнулась и из темноты – поскольку в прихожей свет не горел – раздался голос:
– Что вам нужно?
– Я заблудился в тумане, – пробормотал я, – и мне очень хочется пить. Не могли бы вы дать мне воды?
Человек несколько секунд задумчиво стоял, словно в моих словах был скрытый смысл. Я с трудом смог различить его громадную фигуру – речь шла не просто о росте, но и о плотном торсе и могучих, широких плечах. В нем было намного больше метра восьмидесяти, причем это было заметно даже сейчас, когда он стоял, наклонив голову и сгорбившись. Его длинные руки безвольно свисали вдоль туловища, придавая всему облику некоторое сходство с обезьяной.
– Входите, – сказал он, – проходите к свету.
Я пошел за ним, а он, указав на дверь, добавил:
– Заходите в дом и подождите меня. Я скоро вернусь и принесу вам то, что вы просите.
Комната, в которой я очутился, была очень слабо освещена, отчего могло показаться, что меня снова окружили сумерки.
Это было довольно просторное помещение, однако с очень скудной меблировкой. Несмотря на то что оно явно служило гостиной или столовой, в центре его стоял письменный стол, а неподалеку – разрозненно и в беспорядке – три виндзорских стула. Никаких картин на стенах, и вообще, в комнате отсутствовали предметы, призванные создать не то что удобство, а хотя бы намек на уют. Мне почему-то даже показалось, что помещение это вообще пустует, а встретивший меня человек – только смотритель.
Он вернулся через несколько минут, держа обеими руками тяжелую чашу. Увидев, что я продолжаю стоять посередине комнаты, он прошел прямо ко мне и сунул ее мне прямо в руки – мы словно поменялись с ним местами, и я сжал ее так же, как и он, несколько секунд назад. Охваченный мучительной жаждой, я все же не мог не заметить; как она несуразно, велика. Заглянув в нее, я увидел на дне темное пятно, которое не могло быть ни чем иным, кроме осадка мутной грязи.
Я поднял на хозяина дома озадаченный взгляд и в этот момент смог наконец-то получше разглядеть его лицо. Громадные размеры этого человека наводили на мысль о горилле, и я вполне допускал, что и лицо его подтвердит это впечатление.
Однако я оказался не прав.
Он носил бороду, способную придать любому, даже самому омерзительному, лицу облик почтенного достоинства. Густые брови нависали над глазами, отчего те были практически не видны на дне глубоких глазниц. Длинный, чуть загнутый книзу нос подчеркивал выражение меланхолической задумчивости, рот скрывали густые усы.
– Вы, очевидно, ошиблись, – проговорил я, указывая на воду.
Он сразу же протянул свои громадные ручищи и забрал у меня чашу. Не произнеся ни звука, он вышел из комнаты, и я услышал, что он спускается по лестнице.
Меня охватила тревога, хотелось уйти из этого дома даже в отсутствие хозяина, а может – именно по этой причине, так как в тот самый момент, когда он протянул мне сосуд, я разглядел выведенное на его глазурованном глиняном боку, написанное крупными буквами слово «СОБАКА».
Несмотря на мучившую меня жажду, я все же сразу понял, что этот невоспитанный гигант полностью утратил в своем одиночестве какое-либо представление о нормах человеческого общения, если предложил мне напиться из собачьей миски, да к тому же еще и грязной. Но не успел я поставить точку в своих размышлениях, как он снова появился в комнате, на сей раз с кувшином и стаканом.
Поставив их на стол, он кивком предложил мне сесть. Я опустился на стул, а он присел по другую сторону стола и поднял голову – я увидел его тусклый, лишенный выразительности взгляд – и сделал неожиданное заявление:
– Вы позвонили один раз, потом еще, а между этими звонками у меня умерла жена. Я был у нее наверху, поэтому и не смог вам сразу открыть.
Он проговорил это самым простым, будничным тоном; голос его имел приятный глубокий тембр, а тщательное построение столь бесхитростных фраз свидетельствовало о достаточной культуре этого человека.
Я не сразу нашелся, что ответить. Между теми двумя звонками мне почему-то подумалось о той доброй женщине, которая угостила ребенка стаканом холодной воды и двумя сочными яблоками, и надо же, именно в этот момент скончалась неведомая мне жена таинственного незнакомца. До сих пор не понимаю, почему это обстоятельство показалось мне преисполненным странности, давило неведомым страхом. В тот же миг я и сам себе показался всего лишь назойливым, незваным гостем.
– Приношу свои самые искренние извинения, – проговорил я, поднимаясь со стула. – Какая ужасная новость. Нельзя было подобным образом врываться в ваш дом, но я и правда не знал… Мне пора уходить, и большое спасибо за ваше гостеприимство.
Он тоже встал, быстро подошел к двери, намного опередив меня, и поднял руку – его жест говорил, что он просит меня снова сесть.
– Не уходите, – сказал он. – Мне приятно ваше общество. Кроме нас с вами в доме никого нет, а для меня это как-то непривычно. Возможно, вы удивитесь, действительно, для человека моего возраста это могло бы показаться странным, но сегодня я впервые увидел, познал, как смерть настигает… человеческое существо… Кроме того, сегодня утром умерла ее любимая собака.
– Вы хотите сказать, что ваша жена скончалась через несколько часов после того, как умерла собака? – сам не зная зачем, спросил я.
– Да, – кивнул он. – Жена очень любила, более того, боготворила ее.
– Ваша жена скончалась скоропостижно? Я хотел спросить, вы не ждали такого конца?
– Почему же, ждал. И жена и собака давно болели, сильно болели, – он сделал небольшую паузу, после чего продолжил: – Разумеется, ожидая конца, я никак не мог предположить, что он наступит именно сейчас, сегодня, хотя, повторяю, она долго болела. Я был очень внимателен к ней, делал все, чтобы она, находясь в постели, ни в чем не испытывала неудобства. Вот и сейчас, когда вы позвонили в дверь, я был у нее. Рассудок мой блуждал где-то в дебрях психологии. Со мной так часто бывает. Вдруг накатывает что-то, и мы оказываемся совсем не здесь, а где-то в другом месте, наш разум словно плавает во времени. И кажется, что все это – лишь иллюзия жизни, рассудок как бы временно пребывает в ней, а потом либо возвращается назад, в прошлое, либо, напротив, устремляется вперед, чтобы познать будущее. Но неожиданно мы встречаемся со смертью – и все кончается.
Слова его показались мне слишком метафизическими и путаными, а потому я не сразу нашелся с ответом, только кивнул и снова сел за стол. Мне показалось нелепым, что я стою посередине комнаты и слушаю подобные речи. Он также сделал шаг и сел на свой стул.
– Надо же, она умерла между вашим первым и вторым звонками, – зачем-то повторил он. – А я тем временем ухаживал за ними обеими. После ее кончины я стал заниматься собакой.
– А что это была за собака?
– Овчарка, – ответил он. – Одно из тех серо-черно-косматых существ, к тому же со странными белесыми глазами, которые порой кажутся незрячими – но это далеко не так!
– Да-да, понимаю вас, – механически проговорил я, поскольку в этот момент меня охватило гнетущее своей необычностью странное ощущение нереальности всего происходящего.
Он сидел передо мной в позе застывшей беспомощности – взгляд то замирал на моем лице, то соскальзывал в сторону двери.
– Когда умерла собака, я хотел, конечно… но мне так и не удалось скрыть это от жены. Она беспрестанно спрашивала меня, где собака, заставляла, умоляла принести ее к ней. Вот и сейчас она лежит там, у нее в ногах.
– Вы хотите сказать, что ваша жена скончалась, а дохлая собака лежит у нее в ногах? – недоуменно переспросил я.
Я хорошо понял, что он сказал, однако это потрясло мое воображение.
– Она сама хотела, чтобы я положил ее туда, – сказал он. – Более того, она попросила, чтобы их и похоронили в одном гробу.
– Но ведь ни одно человеческое существо не… – начал было я.
– Знаю, – проговорил он. – Знаю не хуже вас. Но такова была ее последняя воля, а сам я не могу похоронить собаку. Не могу набраться смелости и убрать ее с кровати.
– А может, – проговорил я, чувствуя, что складывающаяся ситуация начинает серьезно действовать мне на нервы, – а может, вам сейчас надо быть там, наверху, хотя бы для того, чтобы… чтобы убедиться, действительно ли она умерла?.. И потом, мне и правда надо идти. Видите ли, у меня назначена встреча…
Неожиданно мне пришла в голову еще одна мысль.
– А почему бы вам не пойти к врачу? – требовательно спросил я. – Я могу прислать к вам первого же доктора, который встретится мне по пути. Как называется ваш дом?
Он явно не торопился с ответом.
– Мне надо все хорошенько обдумать. Вы даже не представляете себе, что значит жить в одиночестве. Просто существовала некая связь, соединявшая их и позволявшая им оставаться живыми. Так зачем мне снова подниматься туда? Я сделал все, что от меня требовалось. Вот завтра пойду в деревню – который уж год хожу туда, чтобы купить мяса и овощей, – тогда и доктора, может, позову.
– Может?! – почти закричал я. – Вы не можете, а должны это сделать!
– Ну что ж, значит, должен, – спокойно согласился он.
– Прошу меня простить, – проговорил я поспешно, и слова эти показались мне какими-то лишними, донельзя нелепыми.
Хозяин дома ничего не ответил – только уперся локтями в стол и спрятал лицо в ладонях.
– Мне надо идти, – в очередной раз проговорил я. – Спасибо за воду.
Он ничего не ответил, даже не поднял головы.
Я вышел из комнаты в темный коридор, очень тихо открыл и закрыл за собой дверь. Пробравшись сквозь заросли вечнозеленых деревьев, я отыскал свой велосипед. Уже трогаясь с места, я услышал за спиной какой-то топот, сопровождавшийся рычанием. В следующее мгновение я почувствовал, как какое-то крупное животное сильно толкнуло меня в бок, едва не столкнув с седла. Резко дернув руль, я направил луч фары в сторону морды этого создания и увидел пару яростно горящих глаз.
Это была собака. Овчарка.
Она опять попыталась броситься на меня, но я, сняв с педали, махнул одной ногой в сторону этой морды, целясь по носу, однако промахнулся и вместо удара получился лишь слабый толчок, так что зверь совершенно не пострадал. Оскалив зубы, он бросился на руль, фара выскользнула из держателей, упала и погасла.
Я смекнул, что собаке пока не удалось цапнуть меня и прежде, чем она приготовилась к очередному броску, я уже энергично накручивал педали, хотя еще примерно с милю слышал за спиной топот ее лап.
«Наверное, еще одна овчарка», – подумал я тогда.
И тут мое тело неожиданно содрогнулось, причем настолько сильно, что велосипед наклонился и я едва не упал. Я тут же понял, что собака здесь совершенно ни при чем – все дело в том странном человеке с нечесаными волосами и спутанной бородой, который сам был во многом похож на овчарку.
Добравшись наконец до дому, я никому не рассказал о случившемся и до настоящего времени храню эту историю в себе. Время от времени я мысленно возвращаюсь к ней, стараясь хоть как-то понять или объяснить события того вечера, однако они и по сей день остаются для меня загадкой.
Альфред Ноес
ПОЛУНОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС
Это была старая потрепанная книжка в красном клеенчатом переплете. Двенадцатилетним подростком он нашел ее на верхней полке отцовской библиотеки и, вопреки существовавшим в доме правилам, взял к себе в спальню, чтобы читать при свечах, когда весь дом, построенный в стиле елизаветинских времен, погружался во тьму. Все это именно так представлялось молодому Мортимеру. Его спальня была маленькой клетушкой, в которой он мог с помощью припрятанных на этот случай огрызков свечей воздвигнуть оплот перед надвигающейся тьмой, тогда как все остальные обитатели дома, напротив, с готовностью воспринимали ее приход. Словно по контрасту со впавшими в ночное беспамятство взрослыми, его молодой мозг в эти часы испытывал приливы особой активности и бодрости. Тиканье дедушкиных часов внизу, в холле, стук его собственного сердца, глубокое, затяжное «а-а-ах…» прибоя на далеком берегу – все это наполняло его ощущением беспредельной тайны. Когда он читал, мягкий звук ударявшегося о стену над свечой мотылька подчас заставлял его всматриваться и вслушиваться в темноту так же, как обитатели лесов останавливаются, завороженные хрустом ломающейся ветки.
Старая потрепанная книжка странным образом зачаровывала его, хотя он так до конца и не мог ухватить нити излагавшегося в ней сюжета. Называлась она «Полуночный экспресс», и была в ней на пятидесятой странице одна-единственная иллюстрация, взглянуть на которую у него не хватало мужества. Она пугала его.
Молодой Мортимер никогда не понимал, почему она оказывает на него такое воздействие. Он был впечатлительным подростком, но отнюдь не неврастеником. Тем не менее пятидесятой страницы он избегал так же, как шестилетним мальчиком сторонился темных углов на лестнице, или как идущий по пустынной ночной дороге взрослый, единожды обернувшись, продолжает шагать дальше, не находя в себе смелости обернуться еще раз. В сущности ничего особенного, что могло бы объяснить его исступленный ужас, на этой картинке изображено не было. Главное, пожалуй, что ее отличало, – это почти полная, темнота. Ночь, пустая железнодорожная платформа, освещенная тусклым светом одинокого фонаря, на пустынном и одиноком полустанке где-то в дальнем уголке страны. На платформе стоял человек: темная фигура почти под самым фонарем; лицо повернуто в сторону разверзшейся черной пасти туннеля, который по странной причине вызывал в воображении впечатлительного подростка ощущение ужаса. Казалось, человек прислушивается к чему-то. Поза его была напряженной, словно он ждал наступления какой-то страшной трагедии. В той части текста, которую мальчик прочитал, не содержалось даже намека на изображенную сцену, на весь этот кошмар наяву. Он был не в состоянии преодолеть завораживающей тяги к этой книге, равно как не мог найти в себе силы в одинокой тишине ночи взглянуть на картинку. Он даже сколол две соседние страницы длинными булавками, чтобы случайно не открыть книгу именно на этом месте. Потом он решился прочитать ее от начала до конца. Но, как и всегда, лишь дойдя до пятидесятой страницы, заснул, а содержание прочитанного за ночь стерлось из сознания, поэтому в следующий раз он опять начал читать с самого начала, и все повторилось.
Он вырос и напрочь забыл и об этой книге, и об иллюстрации. И вот однажды, незадолго до полуночи, он оказался на одиноком полустанке, ожидая поезд. Едва часы начали бить полночь, он вспомнил, все вспомнил, словно пробудившись после долгого сна…
Под тусклым светом единственного фонаря на длинной, едва различимой в ночи платформе он увидел темную, так хорошо знакомую ему одинокую фигуру. Человек стоял, повернувшись в сторону зиявшего черным чревом туннеля. Он напряженно и выжидающе прислушивался к чему-то – точно так же, как тридцать восемь лет назад.
Однако сейчас, в отличие от детства, Мортимер не испытывал страха. Он подойдет к этому человеку и вглядится в его лицо, которое доселе было скрыто от него. Прежде чем заговорить, он извинится и заговорит, возможно воспользовавшись предлогом опоздания поезда. Для взрослого человека это совсем нетрудно. Но, сделав первый шаг, он почувствовал такое напряжение, будто ему что-то мешает. Спокойно, но, чувствуя пробудившийся неясный инстинкт былых времен, он направился к темной фигуре под фонарем, прошел мимо нее, резко обернулся, чтобы заговорить, и увидел… не вымолвив ни слова, не находя в себе сил заговорить…
Это был он сам – смотрящий на самого себя, как в кривом зеркале, вперивший взгляд в собственное побледневшее лицо, вглядывающийся в собственные глаза, живой…
Сердце его затрепетало, готовое оцепенеть от парализующего тока. Его охватила паника. Он повернулся, судорожно дыша, споткнулся и бросился бежать по платформе, через пустынный зал ожидания, по освещенной лунным светом дороге, проходившей за зданием станции. Здесь его окружила сплошная темнота, освещаемая только светом далеких звезд.
На секунду остановившись, он разобрал в тишине слабое эхо шагов – бегущий за ним споткнулся о порог зала ожидания. И тогда он всецело, без малейшего чувства стыда, отдался обуявшему его страху и бросился бежать, обливаясь холодным потом, как охваченный ужасом зверь, по длинной белой дороге, окаймленной бесконечными вереницами тополей, похожих на переговаривающиеся друг с другом привидения, в какую-то бесконечную даль. Где-то за спиной эхом отдавался топот ног бегущего за ним человека. Мортимеру даже показалось, что тот бежит не особенно быстро, но неуклонно догоняет его. Вдали он увидел маленький белый коттедж с двумя темными окнами и дверью, который чем-то напоминал лицо человека. Он подумал, что если сможет вовремя добраться до него, то наверняка обретет там желанное убежище, а значит, и безопасность.
Слабый, но неумолимый звук шагов продолжал раздаваться за спиной, когда он наконец поднялся, задыхаясь, на высокое крыльцо и всем телом толкнул дверь. Она была заперта. Ни звонка, ни молотка, чтобы постучать, на двери не было. Тогда он принялся изо всех сил колотить в нее кулаками, пока не почувствовал боль и не увидел на руках кровь. Ответа пришлось ждать слишком долго. Наконец до его слуха из-за двери донесся звук тяжелых шагов. Неторопливо заскрипели ступеньки лестницы, также неторопливо кто-то стал возиться с замком. Наконец перед ним предстала высокая темная фигура, сжимавшая в руке огарок свечи. Человек стоял так, что невозможно было рассмотреть ни его лица, ни фигуры; кроме того, к своему ужасу, он обнаружил, что голова его обмотана чем-то вроде савана.
Не было произнесено ни слова. Человек посторонился, пропуская его, и запер дверь. Затем, также молча, человек кивнул и стал подниматься по изогнутой лестнице – свет свечи отбрасывал на белые стены и потолок причудливые, искаженные тени.
Они вошли в комнату, где ярко пылал камин. По обеим сторонам его стояли кресла, а между ними – маленький дубовый столик, на котором лежала старая, потрепанная книжка в темно-красном клеенчатом переплете. Казалось, гостя давно ждали и успели тщательно подготовиться.
Человек указал ему на одно из кресел, поставил свечу рядом с книгой и, не говоря ни слова, закрыл дверь.
Мортимер взглянул на свечу – она показалась ему знакомой. Запах плавящегося воска восстановил в памяти маленькую комнату в старом елизаветинском доме. Дрожащими пальцами он взял книгу. Он сразу же узнал ее, хотя содержание полностью стерлось из его памяти. Та же чернильная клякса на титульном листе; он зашелестел страницами, охваченный ужасом воспоминания, дошел до пятидесятой, которую когда-то в детстве сколол булавками. Булавки сохранились, и он прикоснулся к ним – те же тонкие острые гвоздики, которые его детские пальцы так давно вонзили в бумагу.
Он открыл книгу на первой странице с твердым намерением наконец прочитать ее до конца и узнать, о чем же там шла речь. И хотя в детстве он ничего не понял, сейчас он все же надеялся, что, смысл содержания станет для него ясным.
Книга называлась «Полуночный экспресс», и, едва он прочитал первый абзац, до него стало доходить – медленно, завораживающе, пугающе.
Это был рассказ о человеке, который, будучи ребенком, давным-давно нашел книгу с картинкой, которая очень пугала его. Потом он вырос и совершенно забыл про книгу, но как-то, однажды ночью, стоя на пустынной железнодорожной платформе, он оказался в той самой ситуации, которая была запечатлена на иллюстрации. Он решил подойти к одиноко стоящей фигуре под фонарем, узнал ее, и его охватила паника. Ему удалось укрыться в одиноко стоящем у дороги коттедже. Его проводили наверх, где он обнаружил книгу и наконец решил прочитать ее от начала до конца. Эта книга тоже называлась «Полуночный экспресс»; в ней говорилось о человеке, который, будучи ребенком, давным-давно… И так далее, и так далее. Выхода не было.
Но, когда рассказ по третьему разу подошел к описанию придорожного коттеджа, его медленно стало охватывать страшное смутное подозрение. Возможно, выхода действительно нет, но можно хотя бы попытаться вникнуть в детали этого странного круга, этого устрашающего колеса, в которое он попал.
Никаких новых деталей он не обнаружил. Они постоянно там присутствовали, просто он не придавал им особого значения. Вот и все. Странное и пугающее существо, которое вело его по изогнутой лестнице, – кто и что Это?
Было в этой истории нечто, ускользавшее от него. Странный хозяин дома, приютивший его, примерно одного с ним роста. Могло быть так, что он тоже… – и именно поэтому он прятал свое лицо?
В тот самый момент, когда он задал себе этот вопрос, до него донесся звук поворачиваемого в замочной скважине ключа.
К нему направлялся хозяин дома, отбрасывая в мерцающем свете свечи причудливую, страшную тень на белые стены.
Он сел лицом к нему по другую сторону от камина.
С отвратительной небрежностью, словно женщина, убирающая с лица вуаль, человек приподнял руки, чтобы снять скрывавший лицо саван. Мортимер знал, чье это будет лицо. Не знал лишь, живое или мертвое.
Оставался только один выход. Когда он бросился вперед и вцепился руками в горло своего мучителя, его собственное горло оказалось в таких же жестких тисках. Крик, вырвавшийся из их глоток, был неразличим, а когда стих последний сдавленный хрип, в комнате воцарилась такая тишина, что можно было расслышать тиканье дедушкиных часов внизу в холле и глубокое, затяжное «а-а-ах…» прибоя на далеком берегу, как и тридцать восемь лет назад.
И все же Мортимеру удалось бежать. Возможно даже, он успел на тот полуночный экспресс.
Это была старая, потрепанная книжка в красном клеенчатом переплете…
