Текст книги "Таящийся ужас 2"
Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)
Соавторы: Брэм Стокер,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Август Дерлет,Уильям Фрэнсис Нолан,Эдгар Джепсон,Розмари Тимперли,А. Дж. Раф,Рэймонд (Раймон) Уильямс (Вильямс),Хейзел Хилд,Чарльз Бернард Гилфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)
Сосулька повернулась в мозгу.
– Где же она? Где она?
– Где же ей еще быть? На помойке, конечно. И больше вы ее сюда не принесете. Разодели ее, как шлюху, да еще держали в моей комнате. Одно слово – шлюха! Ну ничего, я ее хорошенько пообтрепала. Тоже мне – Пегги-Энн!
Но Добби уже не слышал ее – он кубарем скатился по лестнице, с треском распахнул входную дверь в дом и бросился вперед – взгляд его ни разу даже не опустился на землю.
Он увидел ее еще издали, даже не успев добежать до мусорного бака. Все ее лицо было разбито, и она, как палка, стояла внутри, подпирая головой крышку. Улыбка… разбито… крышка… Он остановился перед ней, а сосулька в мозгу продолжала свое дело.
Прикоснувшись к ее разбитым губам, он пробормотал:
– Пегги-Энн.
Он еще раз прикоснулся и постарался сделать так, чтобы она улыбнулась.
Губы стали крошиться.
– Пегги-Энн, – снова позвал он, чувствуя, как ладонь наполняется какими-то крошками.
Он даже не догадывался, что хозяйка стоит у него за спиной, пока женщина не заговорила:
– На помойке ей и место, одно слово. Я ее хорошенько молотком исколотила, чтобы уж наверняка.
Добби издал протяжный крик и изо всех сил обрушил свой кулак на лицо живой женщины. Он продолжал кричать и бить ее, кричать и бить, покуда она не потеряла сознание. Или вообще не умерла.
А потом, чуть позже, но еще до того как собрать все, что осталось от Пегги-Энн, и потащиться куда-то через двор, не поднимая глаз от земли, он наклонился и попытался – но безуспешно – пальцами сложить губы квартирной хозяйки, заставить ее улыбнуться ему и Пегги-Энн. Ему показалось, что это надо было сделать.
Но теперь и женщина тоже не улыбалась, хотя, чуть подумав, он решил, что это правильно.
Рэймонд Вильямс
ГРОБОВЩИКИ
Худые, длинные, белые пальцы Сэмюеля Пила аккуратно вложили блестящий бронзовый шуруп в маленькое отверстие. Чуть удерживая его левой рукой за шляпку, он принялся энергично вращать отвертку, издавая при каждом повороте резкое хрипловатое покряхтывание. Затем он выпрямился и принялся разглядывать собственное творение. Большая бронзовая ручка располагалась точно на том месте, где ей и полагалось быть, и стала дополнительным украшением на безукоризненно отполированной стенке деревянного гроба. Затем он просунул тонкие пальцы внутрь рукоятки, энергично покачал ее, но она даже не шелохнулась, прочно схваченная шурупами. Он снова крякнул – на сей раз с видимым удовлетворением. Это была последняя ручка, и теперь ему оставалось лишь прикрепить к крышке гроба маленькую бронзовую табличку, после чего работу можно было считать завершенной. Пальцы нащупали лежавшую на верстаке тонкую пластинку, поднесли ее к глазам.
Джон Вильям Эдмундс
1786–1839
Каждая буква и цифра были отчетливо видны и ясно читались. «Да, – подумал он, – неплохую работу я проделал. Жаль только, что они не захотели добавить еще что-нибудь, например „Скончался в возрасте 53 лет“ или „Доктор медицины“, – тогда и заплатили бы побольше». Его мысли прервал неожиданный стук киянки по рукоятке стамески. Он обернулся и увидел своего напарника, работавшего за засыпанным стружками верстаком.
Томас Картер производил впечатление настоящего гиганта и вообще больше походил на кузнеца, чем на плотника. Сейчас его громоздкая фигура склонилась над крышкой гроба. Чуть поигрывали мышцы на крупных, даже толстых руках – он тоже наносил последние штрихи. Томас был отменным гробовщиком, но этот удался ему особо. А дело все заключалось в том, что гроб предназначался для покойного доктора Эдмундса – того самого человека, который в течение долгих и ужасных шести лет пользовал его больную мать, пока она медленно угасала у них на глазах. Для того самого доктора Эдмундса, который столько раз возился с его, Томаса, бесчисленными порезами, ссадинами и ушибами – то стамеска соскользнет, то молоток соскочит… И сейчас Томас в единственной доступной ему форме выражал доктору Эдмундсу всю свою благодарность и восхищение: делал для него гроб, в котором тому предстоит пролежать до тех пор, пока в Судный день Господь не призовет его к себе.
Сэмюель повернулся снова к своей пластинке, чтобы прикрутить ее к крышке гроба, когда дверь мастерской широко распахнулась и на пороге показался их хозяин – мистер Клайв Торнвуд.
– Что, не готово еще? – заметался по помещению его высокий пронзительный голос. – Напоминаю, что похороны завтра, а не через месяц.
Он засеменил по мастерской, проворно переступая своими паучьими ножками и быстро оглядывая черными глазами-бусинками проделанную работу.
– Гм, а что, ничего, а, Томас? Неплохо ты постарался, – проговорил он, быстро проводя пальцем по стенке гроба. – Сэмюель, а где пластинка? – снова заголосил он.
– Сэр, я как раз собирался ее приделать, – ответил тот, снова беря в руку отвертку.
– Гм, ну ладно, ладно. Давайте, только ничего не забудьте. Через час нам уже надо быть в доме покойника, – проговорил он и исчез так же быстро, как и появился, а через несколько секунд оба мастера услышали цокот копыт – хозяин отъехал от мастерской.
Немного позже тем же вечером трое мужчин медленно брели по булыжной мостовой – рядом с ними ехала повозка, на которую был водружен сверкающий лаком гроб. Подъехав к дому доктора, они с мрачными и серьезными лицами сняли свою поклажу и аккуратно пронесли ее в освещенную свечами переднюю гостиную. Сестра вдовы сообщила, что та очень устала за день и потому не может к ним выйти, однако если им что-нибудь понадобится, они смогут найти ее на кухне. Когда дверь за ней закрылась, они перенесли гроб на специально подготовленные для него подставки. Тело покойного лежало на столе, укрытое белой простыней.
– Так, подходите, пора начинать, – проговорил Торнвуд, сдергивая саван. – Я возьмусь за голову, ты, Сэмюель, бери ноги, а Томас поддержит снизу за поясницу. Томас, ты слышал, что я сказал? Берись за середину.
Томас медленно шагнул вперед с выражением глубокой скорби на лице. Его тяжелая нижняя челюсть заметно подрагивала, а на глазах поблескивали слезы. Доктор был одет в свой лучший черный костюм, через жилет тянулась толстая золотая цепь, конец которой утопал в кармашке, где лежали также золотые часы. На фоне темного облачения его сухая белая кожа, казалось, светилась в слабом мерцании свечей.
Они осторожно уложили покойника в гроб, затем столь же старательно расправили складки его одежды.
– Порядок, – сказал хозяин мастерской. – Сэмюель, закрывай крышку, а я пошел в «Три колокола». Ты идешь, Томас?
Томасу казалось, что он напрочь лишился голоса. Он лишь покачал головой, не отрывая взгляда от доброго, изборожденного морщинами лица, которое ему так часто приходилось видеть улыбающимся, радостным и которое сейчас выглядело таким бледным и безжизненным.
– А, ну ладно, сам разберешься. Как ты, Сэмюель?
– Сэр, здесь на пару минут работы – я догоню вас.
– Добро. Я закажу для тебя кружку эля.
Он повернулся и вышел, оставив двух работников рядом с гробом. Но если Томас нежным взглядом всматривался в лицо доктора, то внимание Сэмюеля явно больше привлекло то, что он увидел на теле покойного. Его наметанный глаз давно подметил и часы, и тяжелую цепь, а сейчас он неотрывно уставился на громадный камень, который украшал перстень, надетый на палец левой руки доктора Эдмундса. Если бы Томас ушел с хозяином, все эти вожделенные предметы уже перекочевали бы в его карманы, это уж точно.
– Томас, я и один здесь управлюсь. По-моему, тебе немного не по себе, – лукаво проговорил он.
Пожалуй, Томас даже не расслышал его слов и лишь снова покачал головой. Сэмюель тихонько выругался: ему никак не хотелось терять ни часы, ни перстень.
«Впрочем, ладно, – подумал он, – не получится сейчас – потом сделаю все, как надо».
– Ну ладно, тогда я пошел, – сказал он и повернулся спиной к Томасу. После этого он полез в карман, но вынул из него не обычные длинные шурупы, которыми всегда привинчивал крышку гроба, а другие, примерно вполовину короче. Надвинув крышку на гроб, он привычными движениями вогнал шурупы в узенькие дырочки. Покончив с этим, он удовлетворенно ухмыльнулся и пошел в сторону «Трех колоколов».
Сэмюель Пил каждый день мечтал об этом сладостном моменте, однако прошли долгих два месяца после похорон доктора, прежде чем их деревушку и всю округу накрыл густой, плотный туман. Ближе к полуночи он вышел из своего дома, плотно обмотав лицо от воздействия липкой влаги и прижимая к телу припрятанную под плащом лопатку с короткой рукояткой. Действовать приходилось с большой осторожностью: временами кладбища патрулировались, а ему пока не хотелось расставаться с жизнью, болтаясь на виселице. Он медленно, почти на ощупь брел по сырым, затянутым туманом улочкам, пока наконец рука не нащупала замшелую стену местного кладбища. Туман оказался настолько густым, что он едва мог различить одно, максимум два надгробия кряду. Наконец он нашел то, что искал, – могилу доктора Джона Вильяма Эдмундса. Он снял плащ, аккуратно уложил его на землю рядом с могилой, вытащил из кармана свечу, зажег ее, после чего вынул лопатку.
Он довольно долго копал желтую сырую глину, прежде чем металл лопатки наконец скользнул по гладкой поверхности гроба. Он улыбнулся, тыльной стороной ладони вытер со лба крупные градины пота и решил немного передохнуть. «В общем-то, – подумал он, – пока все шло гладко». Основную часть работы приходилось выполнять на ощупь, потому что клубящийся вокруг туман едва позволял различить даже слабое пламя свечи. И все же до гроба он добрался достаточно быстро. Снять крышку теперь было плевым делом, тем более, что он столь предусмотрительно подумал о том, чтобы выбрать нужные винты. Ему удастся довольно быстро взять и часы, и перстень, после чего он наконец выберется из этой осклизлой ямы, побросает в нее комья глины и наконец вернется домой, где сможет насладиться обретенным богатством.
Он сгреб с крышки остатки земли и вставил в узкий зазор между корпусом и крышкой гроба кончик лезвия лопаты. Уверенным движением, навык в котором приходит лишь с годами, он нажал и одновременно чуть повернул рукоятку лопаты – крышка откинулась на сторону, шурупы полетели в разные стороны. Он наклонился и принялся ощупывать содержимое гроба. Алчущие пальцы скользнули по чему-то влажному, скользкому, отдаленно напоминавшему на ощупь лицо. Затем они соскользнули ниже, прошлись вдоль жесткого ряда жилетных пуговиц, все время ощущая прикосновение к себе каких-то маленьких, совсем крошечных и невидимых сейчас существ. Найти толстую цепь не составило большого труда, и уже через несколько секунд она вместе с часами перекочевала в его карман. «Так, а теперь перстень», – подумал он и сдвинулся чуть в сторону. Пальцы пробежались по сырой, липкой ладони покойника, наткнулись на что-то мокрое, похожее на слизняка, и отшвырнули его в сторону. Послышался слабый хлюпающий звук, когда неведомое создание шлепнулось на дно гроба. «Ага, вот он!» Кончиками пальцев он нащупал массивный перстень, вцепился в него, потянул на себя… но безрезультатно. Перстень даже не шелохнулся. Тогда он обеими руками обхватил ладони доктора и понял, что они сильно распухли. Проклиная про себя мертвеца, он притянул его руку к себе и, зажав желанный палец одной своей рукой, а тыльную часть ладони другой, принялся тянуть их в разные стороны, одновременно выкручивая и изламывая. Послышался хруст ломаемой кости и после нескольких дополнительных отчаянных рывков Сэмюелю наконец удалось оторвать палец доктора. Он поспешно сунул перстень в карман, а палец бросил обратно в гроб. Распрямившись, он ногой затолкал крышку гроба на место, выкинул лопатку из могилы и начал выкарабкиваться наружу. Жирная, осклизлая, размокшая от ночной влаги и тумана глина не позволяла зацепиться, хоть как-то ухватиться за нее, пальцы соскальзывали и, казалось, сама яма не позволяла ему выбраться из нее. После нескольких отчаянных попыток он ухитрился подпрыгнуть и выкарабкаться наверх, основательно перепачкавшись в жидкой земле. Наскоро побросав землю в могилу, он собрал свои вещи и, все так же окутываемый плотным туманом, побрел назад к деревне.
Спустя неделю после своего ночного похождения Сэмюель сидел в «Трех колоколах» и громко хохотал над какой-то грубой шуткой. Он был пьян, потому что праздновал успешную продажу часов и цепи – сделка состоялась в тот же день. Сначала ему хотелось загнать и перстень, но потом он передумал. Было в этом украшении что-то эдакое, нравилось оно ему, так что расставаться с перстнем он не захотел. Вплоть до сегодняшнего дня оно лежало у него дома, но, коль скоро часы с цепью «ушли», можно было и покрасоваться. Притом перстень настолько плотно сел ему на палец, что, как он ни старался, снять его потом так и не удалось. «Что ж, – подумал он, – значит, это само Провидение. Перстень теперь навеки мой!»
– А ну-ка, бармен, плесни в нее еще! – хмельно воскликнул он, громко ударяя кружкой о стойку бара и опуская ее прямо в лужу пива.
Он стоял, упершись обоими локтями о крепкую дубовую стойку, и водил хмельным взором по полной фигуре помощницы бармена, которую звали Сэлли. Сэмюель собирался уже опрокинуть в себя очередную порцию пива, когда в таверну вошел Томас.
– Эй, Томас, дружище, иди-ка сюда! Выпей со мной! – прокричал он.
Томас Картер пронес свое громоздкое тело сквозь нестройные ряды шатающихся посетителей и остановился рядом со стойкой.
– Что ж, можно хлебнуть немного эля, – пробормотал он своим низким грудным голосом.
Вскоре настроение у него заметно улучшилось, и он даже время от времени чему-то посмеивался. В один из моментов попойки, когда окосевший взгляд Сэмюеля неотрывно уткнулся в мелькавшие в разрезе платья Сэлли пышные груди, веселую улыбку словно ветром сдуло с лица Томаса. Он резко поднял веки, и его в общем-то трезвые глаза сразу же ухватили видневшийся на пальце дружка источник ярко-зеленого сияния. Он знал этот перстень, ведь ему так часто приходилось видеть, когда, доктор Эдмунде перевязывал ему какую-нибудь рану или подносил ко рту больной матери чашу с лекарственным снадобьем. Затем он перевел взгляд с перстня на его обладателя, и глаза его сузились, губы поджались, однако Томас смог подавить в себе гнев и теперь ждал.
Перед закрытием таверны Сэмюель нетвердой походкой вышел на улицу, крепко держась за руку человека, чуть ли не в два раза превосходившего его ростом и силой. Он смеялся и пел, тогда как напарник его хранил молчание.
– Эй, Томас, ты куда? Мы же прошли наш поворот. Ты что, набрался, как судья? – Сэмюель захихикал над собственной шуткой и громко икнул.
– Нет, мы идем правильно, – спокойно прозвучал глубокий голос Томаса, который почти нес тело своего приятеля по усаженной деревьями неширокой дороге.
– Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Да послушай же ты, Фома неверующий! – Он снова зашелся в смехе от своего чувства юмора. Между тем Томас провел его чуть дальше, пока они не оказались перед дверями длинного приземистого строения.
– Да ты совсем рехнулся, Томас! Что мы, сейчас работать будем? Ведь это же… – он неожиданно замер на полуслове, заметив выражение лица своего компаньона. В этот момент его настиг удар громадного кулака: Сэмюель не успел даже попытаться увернуться как почувствовал, будто лицо его взорвалось изнутри, и тут же шмякнулся спиной на деревянный пол. Широченная ручища ухватила его за волосы, подтянула кверху, и прежде, чем пьяненький мастер заметил дьявольский огонь, полыхавший в глазах Томаса Картера, он почувствовал, как ему в живот словно вонзилось пушечное ядро, потом еще и еще раз, пока он снова не оказался на пыльном полу. Какая-то сила подтянула его за плечи; он было начал вставать на ноги, но тут же его голова резко дернулась от очередного сокрушительного удара, и прежде, чем он снова рухнул, спасительная мгла окутала его сознание.
Постепенно выплывая из сплошного темного туннеля забытья, Сэмюель Пил увидел яркий свет, бивший ему в глаза. Чувствовал он себя отвратно, его подташнивало, лицо полыхало обжигающей болью. Кто-то с силой дернул его за палец. Распахнув глаза, он увидел, что Томас пытается стянуть с его руки зеленый перстень. Сэмюель попробовал было отдернуть руку, но та даже не сдвинулась с места, запястье застыло, словно парализованное. И тут он обнаружил, что то же самое было и с другой рукой обе они оказались зажатыми в тисках, укрепленных на верстаке Томаса. «Да что он там вытворяет с моими руками? – подумал Сэмюель. – Зачем-то даже на колени встал… Может, сошел с ума? Какого черта он стаскивает этот перстень? Ах, вот в чем дело: и Томасу приглянулась эта штуковина, захотелось отнять ее у меня. Но у него нет на это права, перстень принадлежит мне!»
– Ничего не выйдет, Томас, – прошлепал он разбитыми губами. – Это мое кольцо, оставь его, слышишь? Оставь!
Томас с шумом выдохнул через заросшие волосами ноздри и отпустил руку Сэмюеля.
– Томас, я домой хочу, – захныкал Сэмюель. – Отведи меня домой.
Тот не произнес ни слова, а затем наклонился над верстаком и взял с него одну из самых острых своих стамесок. Сэмюель неподвижным взором уставился на острый конец инструмента, который Томас приблизил к его пальцу, на который был надет перстень, после чего занес чернеющую массу тяжелого молотка. Хруста перерубаемой кости он не расслышал – лишь похожая на выстрел боль пулей пронзила его мозг. Из раны на деревянный верстак полилась густая кровь. От боли на глаза нахлынули слезы, удар молотом прошелся по его ушам, из глотки вырвался хриплый крик. Тем временем Томас снял перстень с отрубленного пальца, тщательно вытер его от крови и сунул себе в карман.
– Томас, Томас… – отчаянная мольба Сэмюеля эхом металась под потолком мастерской.
Между тем Томас сохранял полнейшее спокойствие – рука его снова потянулась к инструментам. Еще один точный, размеренный удар – хряп! – и очередной палец свалился на верстак, оставляя за собой кровавый след. Молоток поднимался опять и опять, нанося удар за ударом, когда Сэмюель, лишившись способности переносить эту чудовищную боль, потерял сознание.
Медленно приходя в себя, он почувствовал, что свет уже не слепит ему глаза, – вместо этого в ушах стоял оглушающий, надсадный стук, доносившийся откуда-то сверху. Ему показалось, что он различает звуки падающих на дерево комьев земли. Вот опять… Но где он? Сэмюель попытался проверить на ощупь, но тут же сморщился от резкой боли, когда окровавленные обрубки пальцев уткнулись во что-то твердое. «Черт, а как здесь душно-то, – подумал он. – Где я нахожусь?» Звуки падающих комьев постепенно затихали, словно уступая место новому ощущению – все более усиливающемуся запаху свежевырытой земли. И уже через мгновение ему показалось, что сердце в груди перестало биться от пронзившей сознание дикой, чудовищной мысли. Его закапывали в землю, хоронили! Значит, Томас действительно сошел с ума, если вздумал заживо похоронить его. Он отчаянно заколотил обезображенными руками вокруг себя, чтобы убедиться в своей догадке. Широких замахов не получалось – мешало узкое пространство гроба. Сердце его снова бешено заколотилось, ему показалось, что он даже слышит мечущееся под низким сводом деревянного ящика слабое эхо ударов. Невзирая на боль в руках, он забарабанил ими по крышке гроба, но тут же понял, что это бесполезно – ничего не получалось. Звук падающей на крышку земли полностью затих. Все, что он слышал теперь, был лишь свист собственного дыхания да отчаянный стук сердца. Воздух вокруг него постепенно становился все жарче, к нему примешивались запахи затхлости и сырости, присутствие которых с каждой секундой становилось все заметнее; с каждым судорожным движением он бросал свое тело на какие-то сантиметры из стороны в сторону, пока одежда не начала сползать с него, он окончательно запутался в ней и наконец затих, полностью недвижимый. Он широко распахнул рот, чтобы громко закричать и хотя бы этим хоть ненамного заглушить суматошные удары сердца, но вместо истошного вопля услышал лишь какое-то странное, булькающее, совсем жалобное похрипывание, донесшееся из его саднившей глотки. «Ну разве не мог Томас ограничиться тем, что отрубил мне все пальцы? Зачем еще и язык-то вырывать?..» – почему-то подумалось Сэмюелю Пилу в один из последних моментов его жизни.
Далси Грей
ПЯТНИСТЫЙ БУЛЬТЕРЬЕР
Лицо ребенка побагровело от гнева, в живых голубых глазах бриллиантами засверкали слезы.
– Вы свинья, мерзкая свинья. Самая настоящая старая скотина! – кричала девочка.
Мисс Дайси с размаху дала ей пощечину, от которой ребенок буквально отлетел в сторону.
– Не смей со мной так разговаривать, ты, маленькая негодная девчонка! Иди наверх и немедленно ложись в постель, – она топнула ногой. – Иди и делай то, что тебе говорят!
– Не пойду, – прорыдала девочка. – И я не негодная. Это вы негодная. И к тому же старая. У вас растут ужасные усы, и я ненавижу вас. – Она лежала на полу в той самой позе, в которой оказалась после удара мисс Дайси.
Женщина бросилась к ней и схватила за платье – сзади, у шеи.
– Делай, что тебе сказано, и немедленно отправляйся в постель! – завопила она.
– Ненавижу вас, ненавижу вас, ненавижу! – все так же со слезами в голосе повторяла девочка.
Лицо мисс Дайси окаменело:
– Сейчас я сделаю так, что у тебя действительно появится повод ненавидеть меня. Ты – самая непослушная и невоспитанная девчонка, с которой мне когда-либо приходилось иметь дело, и я научу тебя, как себя вести, пусть даже для этого мне понадобится целая жизнь.
– Вы врунья, обманщица, вот вы кто, – сказала девочка. – Вы сами сказали, что первый, кто найдет гнездо ржанки, получит яйцо – я первой нашла его, а вы отдали яйцо Найджелу.
– Найджел – хороший мальчик, а ты – противная девчонка.
– Это не имеет никакого значения. Вы пообещали и сами же нарушили свое обещание. Фермер сказал, что мы можем взять только одно яйцо ржанки, так что теперь сколько бы я ни старалась, все будет без толку, зря.
– Найджел носит очки. Сам бы он никогда не нашел гнездо.
– Маменькин сынок этот ваш Найджел, и я ненавижу его.
Мисс Дайси снова вышла из себя:
– Отправляйся в постель, а то получишь хорошую взбучку.
Джанет медленно направилась к двери.
– Когда-нибудь вы сильно пожалеете об этом, – проговорила она.
Мисс Дайси расхохоталась.
Всю дорогу, пока Джанет поднималась по лестнице, цепляясь носком туфли за каждую ступеньку, а потом, шаркая, приближалась к постели, усаживалась на нее и стаскивала обувь, шмыгая одной туфлей о другую, в ушах ее стоял этот смех. Она посмотрела в окно, где на ветке дерева сидел черный дрозд и заливался песней, и снова подумала о том унижении, которое вытерпела от мисс Дайси.
– Свинья. Животное. Корова. Лгунья. Обманщица, – тихо, под нос себе проговорила она. – Животное. Ненавижу тебя, ненавижу. – Она снова горько разрыдалась. – О, мамочка, мамочка, почему тебя нет сейчас в Англии? Я такая несчастная и одинокая. Все ученики проводят свои каникулы дома, а нас с Найджелом отправили к этой проклятой мисс Дайси. Ты даже не знаешь, какая она свинья. Зато я знаю! И ты не знаешь, что Найджел тоже оказался свиньей.
Она медленно склонилась над кроватью и с печальным, несчастным видом полезла рукой под подушку. Да, все в порядке – она здесь. Ее самое главное сокровище. Книжка, которая называлась « Непонятый». В ней говорилось о мальчике, которого всегда любили меньше, чем его брата. Когда этот брат плохо повел себя и в конце концов свалился в пруд, он прыгнул в воду и спас его, а сам утонул. А потом его окружили многочисленные родственники, плакавшие над его телом и отдававшие ему всю свою любовь, которой он так страстно домогался при жизни. Теперь он стал героем. Джанет идентифицировала себя с этим маленьким мальчиком. Она всюду возила эту книжку с собой и постоянно ее перечитывала.
Джанет и Найджел были сводные сестра и брат. Их родители – мать Джанет и отчим – были сейчас за границей (отчим работал в Гане), а дети учились в английской школе. На пасхальные каникулы младшая воспитательница подготовительного класса, в который ходили оба ребенка, предложила, чтобы дети провели эти дни в ее маленьком, очаровательном деревенском домике, естественно, в обмен на довольно приличную сумму денег. Мисс Дайси всегда любила Найджела, а к Джанет относилась с неприязнью, за что девочка платила ей той же монетой и всегда старалась как-нибудь набедокурить или нагрубить воспитательнице. Оба ребенка увлеченно собирали птичьи яйца и отчаянно соревновались друг с другом, кому удастся найти их больше. Узнав об их увлечении, местный фермер действительно разрешил им искать гнезда ржанок, но при этом добавил, что взять можно будет только одно яйцо. По уговору, оно предназначалось тому, кто первым отыщет гнездо. Победила Джанет, но мисс Дайси отдала яйцо Найджелу.
– Свинья-свинья-свинья-корова-корова-корова, – продолжала всхлипывать Джанет. – Ненавижу тебя, Найджел. Обоих вас ненавижу. – Наконец она успокоилась, утерла слезы и принялась читать.
Мисс Дайси услышала, что девочка наконец угомонилась, и вздумала посмотреть, чем она занимается. Она тихонько подкралась к двери и застала ребенка с головой ушедшим в чтение.
– Я сказала, чтобы ты ложилась в постель.
– Я и так в постели.
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Немедленно брось читать и ложись.
– Не хочу!
– Делай, что тебе сказано.
– Не хочу!
– Ну-ка дай сюда книжку.
– Нет.
– Немедленно дай ее мне.
– Нет.
Мисс Дайси выхватила книгу из рук девочки, взглянула на обложку и снова рассмеялась.
– Вот уж действительно! – воскликнула она. – Так я и знала – слезливые, сентиментальные рассказики. Надо же – « Непонятый»! Насколько я понимаю, ты и себя считаешь непонятой?
– Это моя книжка. Отдайте.
– Я ее конфискую.
– Она моя, моя, моя!
Мисс Дайси направилась к двери.
– Она будет моей до тех пор, пока ты не научишься как себя вести! А сейчас немедленно ложись в постель, иначе останешься без ужина.
– Но сейчас ведь только четыре часа.
– А заодно и без чая, – добавила мисс Дайси, захлопывая за собой дверь.
Джанет медленно разделась и легла в постель. Ее буквально трясло от гнева. «Ну, я тебе покажу, – подумала она. – Обязательно покажу, увидишь тогда. Вот тогда ты увидишь». Она зарылась головой в подушку. «Но что я могу сделать?» – задалась она вопросом.
Она долго, непрерывно думала об этом, и наконец в ее головке стала прорисовываться определенная идея.
– Получишь еще у меня, – пробормотала она, осторожно выползла из-под одеяла, тихонько приоткрыла дверь и прислушалась. До нее доносились неразборчивые голоса мисс Дайси и Найджела – оба сидели в столовой. Слышалось негромкое постукивание фарфоровой посуды.
«Алчные создания, – подумала она. – Чай пьют». Она на цыпочках вышла в коридор и быстро добежала до двери в спальню мисс Дайси. Там женщина хранила свою собственную драгоценную коллекцию книг. Она неоднократно говорила детям, что книги эти очень дорогие и что дороже их у нее нет ничего на свете.
Комната мисс Дайси была большой, светлой и прямо-таки вылизанной. Шторы в цветочек, постельное белье в цветочек, а стены и потолок – розовые. На ночном столике рядом с кроватью стояла лампа под розовым абажуром, а еще две точно такие же украшали туалетный столик. Сам столик был сделан в форме почки, покрыт стеклом, а по бокам отделан рюшем; на нем стояли баночки со всевозможными косметическими снадобьями, лежали серебряная щетка для волос, расческа, две подобранные в тон щетки для чистки одежды и ручное зеркало в серебряной раме. Здесь же стояли две фотографии, тоже в рамках: на одной были изображены пожилые мужчина и женщина, сидевшие в саду (очевидно, смекнул ребенок, родители мисс Дайси), а на другой запечатлен молодой и довольно привлекательный мужчина.
На стене слева от кровати располагалась небольшая деревянная книжная полка, уставленная рядами книг в кожаных переплетах.
– Она взяла мою, а я возьму ее, – сказала Джанет.
Она взяла с полки первую попавшуюся книгу и стала листать ее. Это была очень тяжелая книга в красном кожаном переплете с золоченым обрезом. «Что же мне с ней сделать? – думала девочка. – Как сильнее всего досадить мисс Дайси?»
Джанет посмотрела в сторону ванной и открыла дверь, соединяющую ее со спальней мисс Дайси.
– Отлично, – произнесла она вслух, – я испорчу ее книги.
Впрочем, еще до того как войти в комнату, она уже знала, что именно сделает. Но вот как? Сейчас идея прояснилась. Она открыла кран в ванне, всунула затычку и бросила две книги в красных переплетах в воду. К глубокому удовлетворению ребенка очень скоро краска с обложек стала сползать, а сами они намокли, потемнели, стали почти черными. Страницы загибались кверху и при небольшом содействии со стороны Джанет легко отдалялись от переплета. В воде уже плавало несколько листков. Джанет смотрела на происходящее и испытывала громадное удовлетворение. Потом она вернулась в спальню, подхватила вторую порцию книг и тоже швырнула их в воду. В тот момент, когда она собиралась снять с полки третью охапку книг, в комнату вошла мисс Дайси.
Джанет никогда не приходилось видеть, чтобы человек так сердился. Лицо мисс Дайси смертельно побелело, она смотрела на девочку почти безумными глазами. Сначала она принялась драть Джанет уши, а затем, подхватив под руки, чуть не волоком оттащила назад в ее спальню и бросила на кровать.
– Я убью тебя за это, – проговорила она, после чего подняла одну туфлю девочки, задрала ее ночную рубашку и принялась отчаянно колотить. Джанет кричала, но почти рехнувшаяся женщина словно не замечала этих криков и продолжала избивать девочку. Тело ребенка покрылось багровыми полосами и пятнами, на коже появились толстые рубцы, а сама она тщетно пыталась спрятать голову под подушку.
– Я убью тебя! Я убью тебя! – повторяла мисс Дайси.
Найджел, который неслышно подошел к дверному проему, бесстрастно наблюдал происходящее.
Наконец женщина заметила его и, собрав всю свою волю, что стоило ей неимоверных усилий, как можно спокойнее, даже с подобием улыбки на лице, произнесла:
– Найджел! А ты что здесь делаешь?
– Пришел посмотреть, – спокойно ответил мальчик.
– Джанет вела себя очень плохо. Настолько плохо, что я буду вынуждена отправить ее – не хочу больше видеть эту мерзкую девчонку.
– Мне тоже придется уехать, мисс Дайси?
– Не знаю пока, дорогой. Оставим Джанет, а сами давай спустимся в столовую и допьем наш чай.
Они оставили истерично рыдавшего ребенка и спустились вниз.
– А что она сделала? – поинтересовался Найджел.
– Не могу пока тебе этого сказать, но уверяю, это было нечто такое ужасное, что Господь никогда не простит ее.
