Текст книги "Лорна Дун"
Автор книги: Ричард Блэкмор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава 11
Мастер Рубен Хакабак
Мастер Рубен Хакабак – многие далвертонцы помнят его и доныне – был дядей моей матушки, приходясь ее матери родным братом. Он был процветающим торговцем и владел лучшей лавкой в городке. Ко времени, о котором идет речь, у него уже не оставалось никаких родственников, кроме нас и внучки по имени Рут Хакабак, и потому матушка сочла своим христианским долгом поддержать с ним дружеские связи и пригласить к нам в гости. В ту зиму почтенный джентльмен решил встретить Новый год с нами, но не потому, что ему нравилась деревенская жизнь, а потому, что матушка взяла с него обещание, что он навестит нас, прибыв на ферму Плаверз-Барроуз собственной персоной, а дядюшка Бен чрезвычайно гордился тем, что никогда не нарушал данного им слова. Поэтому, когда закончилась рождественская распродажа, он оседлал лошадь и, передав дела внучке и старшему приказчику, отправился в Орский приход.
Мы договорились, что дядюшка прибудет к нам в последний день декабря после полудня. Дуны, по нашим расчетам, будучи людьми порочными и потому ленивыми, под праздник должны были встать поздно, и пока они валялись в постелях, дорога к нам была безопасной. Откуда нам было знать, что эти негодяи устроили пир за сутки до Нового года и спать не ложились вовсе, а утром последнего дня старого года отправились погулять по окрестностям в поисках новых приключений.
Ожидая дядюшку, мы перенесли обед на час дня (что, признаться, меня не слишком обрадовало), а в шесть вечера у нас должен был состояться праздничный ужин, на который мы пригласили нашего доброго соседа Николаса Сноу с тремя его дочерьми. Джон Фрай, чурбан неотесанный, пустил слух, будто я по уши влюблен во всех троих и не знаю, на какой остановить свой выбор, и хотя это было сущей выдумкой, но на соседских девушек и впрямь было любо-дорого посмотреть: высокие, статные, красивые. Этих Сноу мы пригласили не только потому, что жили с ними в мире и согласии много лет, но и потому, что наш престарелый дядюшка до смерти любил пострелять глазками в обществе таких вот молодых леди, и, в-третьих, потому, что во всем нашем приходе Николас Сноу был единственным мужчиной, курившим трубку, а дядюшка Бен был наверху блаженства, когда, подсев поближе к огню, мог покурить и час, и два, и вообще сколько душе угодно, не проронив при этом ни словечка, но для полного счастья ему нужно было, чтобы кто-то, сев напротив, подымил с ним за компанию.
Вернувшись со скотного двора до часу дня, я ожидал застать дядюшку у очага за любимым занятием, однако встретил меня не дядюшка, а наша старая Бетти. В руке у нее была крышка от кастрюли.
– Он еще не прибымши,– объявила она.
– Ты хочешь сказать, что дядюшка Бен еще не приехал, Бетти?
– Я хочу сказать, что он еще не прибымши. Полагаю, его сцапали Дуны.
Бетти сказала это не без некоторого злорадства, потому что терпеть не могла дядюшку Бена: за многие годы наш скуповатый свойственник не подарил ей ни пенни, и, кроме того, когда он гостил у нас, Бетти не позволяли обедать вместе со всеми за общим столом.
– Ах, Джонни, Джонни,– воскликнула матушка, выходя из гостиной на кухню,– я так рада, что ты, наконец, вернулся. Я чувствую, случилось что-то неладное.
Вся эта история мало-помалу стала меня раздражать. Во-первых, мне становилось не по себе, когда меня называли «Джонни». Во-вторых, я не любил, когда матушка надевала дешевые украшения, потому что на ферме они мне казались неуместными, но как раз сегодня матушка надела на запястья несколько браслетов, давнишний подарок дядюшки.
– Ну, и что, по-твоему, могло случиться?
– Да полно тебе дуться, Джонни! Понимаешь... эти люди... – матушка никогда не называла Дунов по имени,– эти люди могли захватить и твоего дядюшку Бена, и его лошадь, и все, что при нем...
– Тогда «этим людям» не позавидуешь, матушка: дядя откроет лавочку прямо у них в долине, и поскольку делец он, каких поискать, он ограбит своих обидчиков дочиста.
– И это все, что ты можешь сказать, Джон? Как ты бессердечен! И, к тому же, посмотри, сколько всего наготовлено. Неужели все труды насмарку?
В том-то и дело, матушка! Вспомни: мы договорились, что если дядюшка не прибудет к назначенному сроку, то после часа дня мы садимся обедать без него. Чего же ждать? Кому станет легче, если еда пропадет? После обеда я отправлюсь навстречу дядюшке,– а его обнаружить в таком густом тумане – все равно что иголку в стоге сена отыскать. И ты думаешь, я стану заниматься этим на пустой желудок?
– Господи, Джон, и в мыслях не было!
Итак, мы сели обедать, сожалея, что дядюшки Бена нет с нами и оставив ему его долю на случай, если он все же объявиться. Ни ржания, ни стука лошадиных копыт по-прежнему не было слышно, и я, прихватив ружье, отправился искать запропастившегося родственника.
Сначала я спустился по тропинке к подножью холма. Затем я вышел к Линну, перешел его вброд, вышел на другой берег и стал подниматься по косогору, пока не вышел на вересковую пустошь. Вокруг меня стоял густой туман, но в три часа дня было еще более или менее светло, и я прошел по протоптанной дорожке мили еще приблизительно три. Места, признаться, были на редкость пустынными, а взять с собой собаку я, дурья голова, не догадался. Ну ничего: я уже не ребенок, чтобы шарахаться от каждого куста, карабин заряжен, а случись что, силы во мне хватит на двоих.
Вечерело. Туман становился все гуще, и уверенность моя постепенно убывала, пока и вовсе не сошла на нет. Наконец, я понял, что сбился с пути, и нужно сесть и определиться. Я прислонил ружье к гранитному валуну и задумался над тем, что делать дальше. Если с дядюшкой Беном в самом деле что-то случилось, я ему уже ничем не помогу. Нужно искать дорогу назад и позаботиться о собственной безопасности хотя бы ради матушки и сестер.
Внезапно вдалеке раздался топот лошадиных копыт, причем скакала не одна лошадь, а целый табун. Я придвинул карабин поближе – на всякий случай. Однако лошади, невидимые в тумане, проскакали куда-то мимо, и снова наступила тишина.
Я уже было хотел выругать себя за излишнюю боязливость, как вдруг прямо у меня под ногами раздался не то стон, не то грохот,– тот самый ужасный звук, что пугал нас той зимою, но на этот раз звук был куда сильнее, потому что раздавался совсем рядом. Я онемел от страха, волосы на голове встали дыбом, а сердце застучало часто-часто... Я вытер пот со лба, умоляя Господа, чтобы и на этот раз пронесло, и желание у меня было только одно: понять, где я сейчас нахожусь и бежать домой сломя голову, бежать, не останавливаясь.
Грохот прекратился, и я, переведя дух, тронулся в путь. Однако вскоре мне снова пришлось остановиться, потому что до моего слуха донесся низкий звук, похожий на овечье покашливание. Волей-неволей я прислушался, хотя заботило меня сейчас только одно – поскорей добраться до дома, потому что блужданиями по вересковой пустоши я был уже сыт по горло. Но любовь к животным – ко всем животным – была у меня в крови, и я пошел туда, откуда раздавался шум, чтобы, если не дай Бог что, вызволить бедную тварь из передряги. Шум раздавался все громче, и я уже явственно различил сухой кашель, который со свистом вырывался из глотки живого существа.
– Господи, помилуй! – донеслось сквозь туман. – Господи, спаси и помилуй мою душеньку! И куда это меня занесло, Господи!
Послышался протяжный стон. Я бросился вперед и тут же уперся в морду дикого горного пони. К нему был привязан человек – ноги к шее, голова на крупе лошадки – а руки свисали вниз, подобно стременам. Пони был страшно напуган и тщетно пытался сбросить с себя непривычный груз.
Увидев меня, лошадка попыталась дать деру, но я поймал ее и крепко прижал к себе. Тут она вознамерилась лягнуть меня, но я стукнул ее по носу, и она успокоилась.
– Глубокоуважаемый сэр,– обратился я к несчастному, распростертому на лошадиной спине,– не бойтесь, я не причиню вам никакого вреда.
– Помоги мне, добрый человек, кто бы ты ни был, – взмолился незнакомец, не глядя на меня, потому что был не в состоянии поднять голову. – Я знаю, тебя послал Всевышний, и ты не ограбишь меня, тем более что меня только что обобрали до нитки.
– Боже, дядюшка Бен! – вскликнул я, не веря собственным глазам. Я был так изумлен, что чуть не выпустил пони из крепких объятий.– Это вы, мастер Рубен Хакабак!
– Я честный торговец, – простонал дядюшка, – я живу в Далвертоне. Ради Бога, развяжи меня, добрый человек, и я вознагражу тебя, когда вернусь домой,– если мне вообще суждено туда вернуться. Однако давай договоримся, что лошадка эта – моя, как и та, что угнали разбойники.
– Дядюшка Бен, неужели вы меня не узнаете? Да это же я, ваш племянник Джон Ридд!
Не дожидаясь, пока обалдевший родственник придет в себя, я разрезал веревки и посадил его на пони, как полагается, но дядюшка так ослабел от переживаний, что был уже не в состоянии удержаться на лошадиной спине. Тогда я втащил дядюшку к себе на плечи, а веревку обмотал вокруг лошадиной морды так, чтобы пони, вопреки желанию нового хозяина, не улизнул на свободу. После этого мы двинулись к нам на ферму Плаверз-Барроуз.
Я так и не понял, узнал меня дядюшка или нет, а тот, почувствовав себя в безопасности, тут же уснул. Он захрапел так громко, что можно было подумать, будто источник ужасного шума, нагонявшего страху на всю округу каждую ночь, находился именно в Далвертоне.
Когда я добрался до дома, матушка и сестры тут же усадили дядюшку поближе к теплу. Я с наслаждением расправил плечи, потому что комплекция дядюшки (как, впрочем, и его казна) была довольно внушительной. Он отряхнул сюртук, потом, приходя в себя, прошелся по кухне и, удостоверившись, что попал к своим, упал в кресло и проспал до самого ужина.
Я слышал, как время от времени дядюшка бормотал во сне: «Я знаю, он женится на моей Рут, непременно женится. А уж завещаю я им столько, что им до десятого поколения хватит…»
Когда дядюшка проснулся, я оставил его на попечение матушки и Анни, которые сбились с ног, поднося ему самое вкусненькое, а сам отправился в конюшню посмотреть пойманного пони. Лошадка, в самом деле, была хороша; за такой стоило погоняться, и впоследствии она нам здорово пригодилась в хозяйстве.
Странным человеком оказался мой дядюшка Бен. Он был груб и резок с окружающими, и, по-моему, ему просто нравилось поступать наперекор тому, что от него ожидали. В глазах его было столько недоверия к людям, как будто все только и думали, как бы половчее оставить дядюшку в дураках. Наша открытость и простота были ему непонятны, и мне кажется, что оттого, что в нашем приходе ему не с кем было померяться хитростью и поторговаться, он чувствовал себя не в своей тарелке.
Конечно же, не кто иной, как Дуны, ограбили нашего дядюшку, а ограбив, вздумали еще и позабавиться. Они забрали его спокойную старую лошадь и привязали его к дикому необъезженному пони. Два или три часа гоняли они лошадку по туманной пустоши, отвечая на стоны дядюшки издевательским смехом, а когда проголодались, решили вернуться, бросив дядюшку на произвол судьбы.
Дядюшку страшно возмутило это происшествие, и он никак не мог понять, почему именно ему выпала сомнительная честь распотешить Дунов накануне Нового года.
– Ей-богу, не заслужил я такого обращения,– горестно причитал он,– и я этого дела так не оставлю. Шестьдесят пять лет прожил на белом свете, а в такую мерзкую переделку попал впервые!
Даже чудесный праздничный пудинг не отвлек его от жалоб и стенаний, и вся надежда теперь была у нас на соседа – фермера Николаса Сноу.
Вечером – дело было первого января – Николас Сноу пожаловал к нам со своими красавицами дочерьми. Вечером прошлого дня мы послали им записку с извинениями и просьбой отложить свой визит на сутки, пояснив, что причина тому – непредвиденные обстоятельства. Увидев молодых леди, дядюшка тут же вспомнил о своих городских манерах. Девушки, зная, что перед ними известный богач, поначалу чувствовали себя скованно, но поскольку они более или менее часто бывали в благородном обществе и успели усвоить кое-какие правила хорошего тона, они быстро преодолели свое смущение, и не прошло и десяти минут, как они уже вовсю флиртовали с дядюшкой. Все четверо хохотали во все горло и были явно довольны друг другом, а матушка ревниво поглядывала в их сторону, завидуя находчивости и самообладанию дочерей Сноу и мысленно признавая, что нашей скромнице Анни до них далеко.
Когда ужин закончился, мы отправили всех девушек и гостиную и закрыли за ними дверь. Потом мы сели на кухне у огня послушать, что скажет нам дядюшка Бен, но он дал возможность матушке говорить первой.
– Мастер Сноу,– начала матушка,– вы уже, конечно, знаете, какие лишения претерпел мой близкий родственник, приехавший к нам на ферму из Далвертона. Времена сейчас ужасные, и меня саму беды не обошли стороной...
– Ты отвлекаешься от главного, Сейра,– нетерпеливо заметил дядюшка Бен, увидев слезы на глазах матушки и поняв, что сейчас она в сотый раз начнет пересказывать обстоятельства гибели моего отца, между тем как его, моего дядюшку Бена, жгла в эти минуты такая обида, что он просто не желал слышать, как другие в его присутствии жалуются на собственное горе. – Меня ограбили в вашем приходе, и я опозорю вас, устроив скандал на всю Англию! Меня ограбили в ваших местах, значит, Орский приход и ответит за это безобразие. И если вы еще сводите концы с концами, то, клянусь, я вас, орских жителей, всех пущу по миру, но заставлю возместить ущерб полностью, даже если для этого мне придется выставить на торги вашу старую церковь!
Дядюшка явно хватил через край. Сосед Сноу, матушка и я с недоумением переглянулись между собой, и я едва удержался от соблазна покрутить пальцем у виска. Словно бы почувствовав это, дядюшка перенес всю злость на меня.
– A ты, мой дорогой племянничек,– воскликнул он,– пугало и тупица! Обсосок ты поросячий, вот ты кто! Тебе, на бедность твою, я завещаю только свои стоптанные башмаки. Будешь их донашивать и смазывать жиром до конца своей жизни!
– Ради Бога, – миролюбиво заметил я, – коль скоро вы наш гость, дядюшка, я с удовольствием смажу их вам и без завещания.
Сказал я это так, как бы между прочим, но, как вы, любезные читатели, увидите дальше, я заработал на этом две тысячи фунтов стерлингов.
– Что касается нашего прихода, – сказала матушка, задетая за живое, – то приход как-нибудь сам за себя постоит, а вот с мальчиком моим я вам не позволю говорить подобным тоном. Можете ему вообще ничего не завещать, лишь бы оставили его в покое, – вы, которого он сам мог оставить одинешенького на вересковой пустоши прошлой ночью. Вам жизнь спасли, а вы, вместо благодарности, поносите меня и моих детей. Стыдно, сэр!
– Полагаю, Сейра, твои детки испорчены постольку, поскольку испорчен вообще весь род людской,– глубокомысленно заявил дядюшка, не уточнив, однако, к какому роду относит самого себя.
В этот момент наш долготерпеливый сосед Николас Сноу поднялся с места, решив, что ему пора сказать свои слово в защиту родного прихода.
– Мастер Хакабак, – промолвил он, тыча в дядюшку дымящейся трубкой,– будучи глубоко возмущен тем, что вы сказали об этом приходе – именно об этом и никаком ином – я беру на себя смелость утверждать, сэр, что вы – лжец.
Закончив речь, Николас Сноу прижал руку к груди и церемонно поклонился мне и матушке, давая понять, что высказав то, что от него ожидали, за дальнейшее не отвечает. Конечно, он был прав – по существу,– но его поддержку мы с матушкой восприняли как медвежью услугу: дядюшка, при всех его, так сказать, завихрениях, был человеком в годах да к тому же еще и нашим гостем, и называть его в нашем доме лжецом другому гостю было неуместно, хотя дядюшке в его лавке приходилось выслушивать, надо полагать, и не такое.
– Полно вам, – примирительным тоном сказала матушка, – самое последнее дело – изругать друг друга последними словами. Давайте выслушаем дядюшку Бена еще раз. Скажите, уважаемый родственник, что, по вашему мнению, мы должны сделать, чтобы смыть этот позор с нашего прихода и возместить вам стоимость потерянного имущества?
– Да плевать мне на имущество, – неожиданно заявил дядюшка, меняя гнев на милость, – плевать я на него хотел, хотя влетело оно мне в кругленькую сумму. Но я требую, чтобы наглые разбойники были наказаны.
– Но-но, полегче! – предостерег Николас Сноу. – До леса Беджворти-Вуд рукой подать, а вы говорите о Дунах такие вещи!
– Значит, вы просто трусы! – воскликнул дядюшка, бросив, однако, на двери беспокойный взгляд. – Нет, с вами, эксмурцами, каши не сваришь. Какое уж тут возмещение... Плакали мои денежки! А вам, мастер Сноу, я вот что скажу: вы не годитесь в подметки даже моему младшему приказчику. – Тут дядюшка, разгоряченный собственной речью, снова начал браниться: – Трусы вы все! И не вздумайте возражать: мне теперь до вас вообще никакого дела нет!
Мы и сами видели, что возражать дядюшке бесполезно. Однако старая Бетти принесла вина, и после того, как было изрядно выпито, дядюшка несколько смягчился и решил, что обошелся с нами слишком круто. Потом девушек снова пригласили, и они, наполнив комнату веселым щебетом, окончательно растопили сердце старого брюзги.
Когда вечеринка подходила к концу, дядюшка встал и, обведя взглядом присутствующих, торжественно провозгласил:
– Вот мое окончательное мнение о вас: хотя вы, эксмурцы, на подъем тяжелы и подраться не горазды, но народ вы, я вижу, не конченый. Во всяком случае, меня еще нигде так не кормили и не поили, как у вас!
Здесь растроганный дядюшка залился слезами и, усевшись в кресло, снова потребовал вина. Девушки со всех ног бросились исполнять его желание, и проворнее всех оказалась, конечно, Анни.
Глава 12
Дядюшка Бен разрабатывает военную операцию
На следующий день дядюшка Бен напустил на себя таинственный вид и, сообщив матушке, что ему нужно отправиться в одно очень опасное место, попросил ее дать ему кого-нибудь в провожатые. Матушка всерьез восприняла россказни дядюшки, и мне стоило больших трудов уговорить ее отпустить меня вместе с ним. Каково же было мое разочарование, когда выяснилось, что опасное предприятие, на которое отважился дядюшка, было всего-навсего визитом к барону де Уичхолсу, нашему судье: дядюшка вздумал подать ему жалобу на Дунов. Знай я заранее о намерениях своенравного родственника, я бы непременно втолковал ему, что жаловаться Хью де Уичхолсу на Дунов – совершенно бесполезно.
Дядюшка, полагаясь исключительно на свой ум, конечно же, ничего не добился: барон отказался принять его рассказ на веру, а дядюшка не смог доказать, что его ограбил не кто-то иной, а именно Дуны.
Вечером, ложась в постель, дядюшка Бен сказал мне: Ты, племянничек, был чуток внимателен ко мне, не то что другие. К тому же, ты не говорун и, значит, на тебя можно положиться. Так вот, попомни мое слово: барон не захотел браться за это дело, но я от своего не отступлюсь. Есть у меня в колоде еще одна карта: я отправлюсь к самому королю или к тому, кто выше короля и при этом знает меня лично. Я тебе пока не назову имени этого человека, но, будь уверен, если ты хоть раз предстанешь пред его грозные очи, ты его до конца дней своих не забудешь. (То была чистая правда: впоследствии мне пришлось иметь дело с могущественным судьей Джеффризом [26]26
Джеффриз, Джордж (1648—1689), барон (с 1685 г.), главный королевский судья (лорд-канцлер). Приобрел печальную известность как инициатор т. н. «кровавых ассиз» (ассизы – выездные сессии суда присяжных), расправой над участниками восстания герцога Монмута в июле 1685 г. (см комм. 41 и 307). После «славной революции» 1688 г. попытался бежать, но был арестован и умер в заключении.
[Закрыть].)
– И когда вы предполагаете встретиться с этим человеком? – спросил я.
– Может, весной, а может, и летом, когда поеду в Лондон по делам. Дай срок: он еще вытряхнет душу из ваших баронов и сквайров. Однако я уже и так задержался в вашей Богом забытой дыре,– дольше, чем намеревался в самом начале, и задержался бы еще на один день, но – при одном условии.
– Жаль, дядюшка, что наши места для вас «Богом забытая дыра». Кстати, какое условие вы имеете в виду? Мы можем снова позвать фермера Сноу и его прекрасных...
– Этих расфуфыренных молочниц? Нет уж, слуга покорный. Я от них совсем оглох. Достаточно будет и одной Анни. Она добрая, славная девочка, и, надеюсь, она когда-нибудь навестит меня с внучкой в Далвертоне. А условие мое такое, племянничек: завтра, не говоря никому ни слова, ты проводишь меня до того места, откуда хорошо просматривается Долина Дунов, чтобы я мог прикинуть, откуда их лучше всего будет атаковать, когда пробьет их последний час. Сделаешь это для меня? Я заплачу тебе, парень.
Я обещал ему сделать все, что в моих силах (конечно же, не за деньги). На другой день я отослал работников на самый дальний участок фермы, а сам, посадив дядюшку Бена на мою старую Пегги, двинулся с ним на запад сразу же после завтрака. Я прихватил с собой заряженное ружье: в те недобрые времена это было нелишне. В дороге дядюшка не отпускал меня от себя дальше, чем на три ярда, и пока мы двигались по косогору, говорливый родственник пугливо безмолвствовал.
– Да не бойтесь вы, дядюшка Бен,– нарушил я тягостное молчание.– Я тут каждый дюйм знаю, как своих пять пальцев, и пока я с вами, вам ничего не угрожает.
– Боюсь? Я? – встрепенулся дядюшка.– Много ты обо мне понимаешь, мальчишка. Ах, Боже, какая красивая примула!
Примула! Я тут же подумал о Лорне Дун, маленькой девочке, которую встретил семь лет назад. Как там она?
Здесь дядюшка прервал мои мысли, потребовав, чтобы я держался поближе к Пегги: мы входили в лес Беджворти-Вуд. Место тут было совершенно мрачное и безжизненное, лишь редкие птицы время от времени перелетали у нас над головами. Дорога становилась все круче, и наступил момент, когда моя маленькая Пегги уже не в состоянии была продвигаться дальше. Мы спрятали ее в укромном месте и начали взбираться по склону вверх.
Вокруг не было ни единой тропинки, и это придало нам бодрости, потому что все указывало на то, что Дуны не бродят в этих местах. Горный кряж, по которому мы карабкались, словно изгородь, ограждал Долину Дунов. Под ногами было мокро, скользко, каждый ярд давался с больший трудом, и мне пришлось забросить ружье за спину, потому что одной рукой я помогал себе, а другой подталкивал дядюшку Бена. Наконец мы взобрались на вершину гранитного гребня, где проходила окраина леса. Долина Дунов была видна отсюда, как на ладони. Перед нами, ярдов на триста вниз, простирался крутой каменистый склон, скользкий и пустынный, без единого деревца или травинки. Впервые в жизни оценил я, какую крепость воздвигла здесь сама Природа, защищая долину от непрошеных гостей. Все это я видел и раньше, но тогда, семь лет назад, что я мог понять, перепуганный мальчишка, мечтавший только о том, чтобы побыстрей унести отсюда ноги!
Гранитный гребень, на котором мы стояли, уходил от нас влево и вправо, образуя гигантскую подкову, а далее, с расстояния приблизительно в одну милю, навстречу ей как бы в зеркальном изображении изгибалась другая подкова, причем между их сходящимися концами оставалось два узких прохода. Один из них именовался Воротами Дунов, а на противоположной от него стороне долины где-то между скал затерялась та самая пещера, через которую я в детстве выскользнул из Долины Дунов.
Между двумя гребнями лежала изумительной красоты зеленая долина – безупречный овал – а по ее дну протекала извилистая река. Черные обрывистые утесы, стоя плечом к плечу, замерли па страже, этого райского уголка, где, казалось, с первого дня творения не трещали морозы и не бушевали холодные ветры. Даже сейчас, когда тучи обложили небосвод, долина по-прежнему сияла, залитая восходящим солнцем.
Дядюшка Бен потянул ноздрями воздух, словно принюхиваясь к разбойничьему гнезду, взглянул, прищурившись, на противоположную сторону долины, а затем перевел взгляд на меня.
– Ну и дураки же они, эти Дуны! – промолвил он, наконец.– Ты посмотри, ведь их можно выкурить отсюда за полчаса. Три пушки на этой стороне, три – на противоположной, и ты увидишь, как забегают эти негодяи под перекрестным огнем. Да, милый, видывал и я сражения на своем веку, и не одно, и был бы теперь генералом, если бы там, наверху, прислушивались к моим советам...
Но я уже не слышал его. Внезапно мое внимание привлекло то, что ускользнуло от зорких глаз новоявленного «генерала». Я уже давно разглядел маленькое отверстие в скале, через которое бежал однажды, спасая свою жизнь. С того места, где я стоял, оно казалось не больше кроличьей норки. Так вот, глядя на это место, я вдруг увидел крохотную человеческую фигурку, что, подойдя к пещере, чуть задержалась около входа и затем вошла внутрь. Она промелькнула так быстро, что я едва успел отдать себе отчет в том, что произошло.
Кровь ударила мне в лицо, и сердце бешено застучало в груди. Семь долгих лет прошло со дня нашей первой и единственной встречи, я вырос, окреп и возмужал, и она, должно быть, совсем забыла меня, и сам я уже многого не помнил, но в эту минуту я почувствовал: каких бы страданий не посулило мне грядущее, я стою сейчас перед лицом своей судьбы, и имя ей – Лорна Дун.
