Текст книги "Не теряя времени. Книжник"

Автор книги: Режис де Са Морейра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

В доме (продолжение)

Разум Фонтанны на своем разумном ложе протер глаза кулаками.

«Отлично спалось!» – подумал он, встал и поднял свои шторы.

У Фонтанны открылись глаза.

Ее рука лежала между ног у Бена, а рука Бена – у нее между ног. Она с улыбкой убрала их обе и вышла на балкон.

Близился вечер, мягкий предзакатный свет окутывал озеро. Фонтанна потянулась с расстановкой и со смаком. Недовольно взглянула на опустевшее блюдо, заметила под ним записку, вытащила и принялась читать, не успев оттянуться.

Фонтанна, я понял!

Когда встречаются две мрази, они не умирают.

Поскольку обе они – мрази, мнительные и тупые, то, углядев себе подобного, решат, что перед ними то самое животное, которым все они себя считают. Поэтому при встрече они просто-напросто станут друг другом.

И поплывут себе своей дорогой, целые и невредимые.

Как только ты заснула, показалось чудовище. У него такая длинная шея, что он легко достает до балкона. Оно красивое, хотя и зверское на вид. Но в общем-то довольно милое.

А звать его, наверно, Чудик.

Оно хотело есть, и рожа у него была такая же, как у тебя – ты ведь тоже зверски красивая, – когда ты голодна, и я скормил ему остатки рататуя. Оно лопало за милую душу (значит, питается не только мразями).

Потом оно изобразило что-то, смахивающее на улыбку – хоть я не очень-то уверен, – и унырнуло в озеро.

Жаль, ты его не видела, но не горюй, оно еще вернется. Ты так сладко спала, что я не стал тебя будить.

Не сердись!

Бен

– Зверски красивая! – прошептала Фонтанна и улыбнулась…

Она сложила записку и спрятала в карман.

«Что ж это за чудовище такое, которое жрет рататуй?» – подумала она и скинула одежду.

Потом залезла на перила, встала во весь рост спиною к озеру, зажмурилась, сосредоточилась…

Бен проснулся ровнехонько в эту минуту.

Увидел силуэт Фонтанны на фоне неба и протер глаза. Так и есть – она, с закрытыми глазами, голая, на узкой перекладине. Вот вытянулась в струнку с поднятыми руками, поднялась на цыпочки и взлетела! Такой прыжок из задней стойки он видел только раз, в кино, еще ребенком.

– Класс! – охнул он и прислушался.

Но тело Фонтанны вошло в воду беззвучно.

Бен вскочил с постели, живо стянул с себя одежки, попятился в дальний конец кровати и сиганул с разбега, через всю спальню и балкон, через перила, прямо в озеро.

И тело Бена врезалось в воду беззвучно.

Они поплыли навстречу друг другу. Фонтанна оплела его руками и ногами. Бен снизу приподнял ее за бедра. В воде она казалась невесомой, словно надувной.

– При… вет… Чу… дик… – шепнула Фонтанна.

Чудик быстро утомился.

Они еще раз окунулись и вернулись в дом.

* * *

– Иди, я тебя одену, – сказала Фонтанна.

Она взяла Бена за руку и потянула в спальню.

Открыла шкаф, порылась в вещах архитектора и вытащила гавайскую рубашку и белые штаны.

Бен сел на край кровати, посмотрел вниз и сказал:

– Вот черт… я, кажется, хочу еще.

Дрожь пробежала по телу Фонтанны.

– Правда? – с чувством спросила она и повернулась к нему. А вглядевшись, ответила сама себе: – Черт, и правда!

Она подошла к Бену, опустилась на колени и обхватив ладонями груди, зажала Чудика между ними.

Груди заколыхались.

Сверху – вниз.

Снизу – вверх.

Снизу – вверх.

Сверху – вниз.

Сверху – вниз.

Вверх и вверх. Вниз и вниз.

Раз и два, два и раз.

Раз и двах-ах-ах-ах-ах-ах-ах-ах-а-а-ах…

Фонтанна улыбнулась, облизнула подбородок и снова начала перебирать одежки.

Потом одела Бена, а себе нашла красное вечернее платье и надела, хоть оно было узковато. Три пуговицы отскочили, когда она его натягивала.

– Пора приложиться к бочонку, – высказался Бен, наряженный в гавайскую рубашку и белые штаны.

Он полез на чердак, а Фонтанна спустилась на кухню, он – за бочонком вина, она – за рюмками. Встретились на балконе.

Настали сумерки.

День догорал над безмятежным озером.

Они сидели на балконе и потягивали вино.

Оба молчали и слушали вечернюю тишину. Окрестные звери чуяли приближение ночи. В преддверии ее они собирались в семейном или дружеском кругу, обустраивали свои норы и логова, а покончив с дневными хлопотами, смеялись, отдыхали, выпивали.

Когда разгорелся закат, Бен вынес на балкон проигрыватель и поставил диск, который тщательно выбрал.

– Лакомый кусочек на закате, – сказала Фонтанна перед тем, как прозвучали первые ноты.

Грустная-грустная мелодия вылетела из динамика, вспорхнула над балконом, пропитала все озеро. Звери не испугались. Они слушали музыку, грустную-грустную.

– Какая грустная мелодия, – вздохнула Фонтанна. – Но очень красивая.

– Очень красивая грустная мелодия, – заключил Бен.

И они снова замолчали.

Чтоб слушать музыку и созерцать закат.

* * *

– Я этот язык совсем не знаю. А ты понимаешь, что он поет? – спросила Фонтанна.

К музыке добавился густой, печальный мужской голос. Он разносился над озером дыханием осени. Листья желтели и падали в воду, если оно их касалось.

Бен вслушался и стал переводить:

 
– Я потерял друзей
Из-за того, что думал о себе,
Я потерял жену и детей
Из-за того, что думал о себе,
И теперь я один, и я плачу,
И думаю только о них,
И все жду, когда же
Потеряю себя самого…
 

Музыка все играла, но певец на время замолчал, и Бен тоже сделал передышку. Бочонок между тем заметно полегчал.

Но вот тягучее, как молитва, пение возобновилось.

– А что теперь? – спросила Фонтанна, и Бен снова превратился в толмача:

 
– Пусть поскорей наступит этот день,
Тогда я снова обрету
Своих потерянных друзей,
Потерянных детей
И потерянную жену,
Но никогда уж больше
Не обрету самого себя.
 

Песня окончилась.

– …ну, что-то в этом роде, – сказал Бен.

Бочонок еще сбросил вес.

Когда отзвучала жалобная песнь одиночества, уже совсем стемнело. Бен и Фонтанна наливали, пили и сочувствовали несчастному.

– Бедняга! – вздохнула Фонтанна.

– Сам виноват.

– Наверно, он не понимал.

– Надо было думать!

– Как ты думаешь, он их найдет? – спросила Фонтанна.

– Вряд ли, – ответил Бен. Вино и песня настроили его на мрачный лад.

– Бен!

– Ммм?

– Пожалуйста!

– Никакой я не пожалста.

– Ну, Бен!

– Что?

– Скажи, что он их найдет!

– Кто его знает, может, и найдет.

– Ну!

– Я же сказал – может быть!

– Не может быть, а точно!

– Может быть.

– Бе-ен!

– Ну, что?

– Ну, скажи!

Тогда Бен перестроил лад, на который настроило его вино, или тот перестроился сам.

Он опрокинул еще рюмку и перегнулся через перила нависнув над водой.

– Конечно, он их всех найдет, – сказал он и продолжал скороговоркой: – Как только он допел эту песню, так сразу понял, что зря теряет время на нытье и что, если он хочет найти тех, кого потерял, надо просто искать их. Пусть это будет очень долго, но все равно же ему делать не фига и для него нет ничего важнее. И вот он быстренько собрал рюкзак, все самое необходимое, по минимуму, и айда в путь-дорогу вокруг света. Шел-шел, сначала никого не находил – еще бы, он ведь растерял их так давно! По вечерам в убогих номерах дрянных гостиниц он воет от отчаяния. Но вдруг однажды он нашел кого-то из друзей, а дальше все пошло как по маслу, и очень скоро он собрал их всех. – Бен вдруг сообразил, что здорово надрался. – А между делом он, неизвестно как, успел разбогатеть. Нет-нет, известно: везде, куда бы ни попал, он выступал со своей песенкой. Она уж ему самому опротивела, но ничего не попишешь – бизнес есть бизнес. Ну и распорядился этими деньгами с толком – купил здоровенный домину, почти дворец, в роскошном месте, где утром просыпаешься и сам себе не веришь, во-первых, что такая роскошь может быть, а во-вторых, что ты и правда тут, – и долго-долго все там обустраивал. Выбрал для каждого друга по комнате, обставил если не по вкусу друга, то по своему о его вкусе разумению, а на дверях приделал по табличке с именами. Когда же все закончил, всех туда позвал. – Бен снова выпил. – Друзья, понятно, обалдели и остались жить в этих хоромах. Он приготовил комнаты и для детишек, а самую красивую оставил под супружескую спальню. Друзья все сообщили детям, и те сейчас же прискакали, простили блудного папашу и заняли свои апартаменты.

Не хватало только жены.

Тогда друзья и дети сговорились и написали ей огромное письмо, в котором рассказали, как им живется в этом распрекрасном месте, вложили фото и засушенные листья с тамошних деревьев, песочек с пляжа и даже лепестки цветка, у которого не было имени и который тот парень назвал в честь жены.

Фонтанна хорошо представила себе цветок и как он пахнет, улыбнулась и спросила:

– А как ее зовут?

– Э-э-э… как зовут… да кто ее знает…

Бен даже рассердился. Первый раз вопрос Фонтанны рассердил его. В честь этого он хорошо подумал и ответил:

– Не знаю я!

– Ну а его?

Бен подумал еще:

– Не имею понятия.

Опять глотнул вина и с досадой сказал:

– На чем я, к чертям собачьим, остановился?

– На письме со всякими там штуками, – подсказала Фонтанна. Глаза ее так и сияли в ночи.

– Ах, да! В общем, письмо распухло в бандероль, которую они отправили жене того парня.

Бандероль дошла не очень быстро. Потому что, пока этот тип носился сам с собой, жену его занесло в дебри Южной Америки, она трудилась там на благо ближних – помогала умирать умирающим. В конце концов пакет доставили. Она его открыла – мать честная! Ей страшно захотелось поскорей уехать, но было как-то неудобно бросить кучу умирающих. Она не знала, что делать, и все им рассказала, показала пакет с песком, листками, лепестками цветка, который назван в ее честь, и умирающие дружно сказали, что ей надо сматываться и что она не имеет права сидеть тут и смотреть, как они умирают, а должна ехать к мужу и купаться с ним в море – оно там наверняка есть, раз есть песчаный берег. Упрашивать ее не пришлось, она живо собралась и села в самолет.

Фонтанна села рядом с ней. А Бену подлила еще вина.

– Ну, вот она прилетела и добралась до дома ночью, когда все уже спали. Она вошла, зажгла фонарик и стала освещать таблички с именами на дверях. Читала их и улыбалась, потому что все друзья того парня – ее друзья тоже, не говоря уже о детях. И наконец нашла табличку, на которой стояло ее имя вместе с именем мужа…

– В обнимку?

– Да. Она толкнула дверь, пошарила фонариком. И видит: всё, как она любит… как они оба любят… Тут она вспомнила, что они оба друг друга тоже любят. Заплакала и – юрк в постель. А с утра у них был самый развеселый в мире завтрак. Тот парень взял гитару и сочинил еще одну отличную песню про всю эту историю, но эту спел не на публику за деньги, а только своим. И всем – приятелям, жене и детям – она ужасно понравилась.

И стали они жить и поживать. Что ни день – то веселье, что ни день – приезжают новые друзья, рождаются новые дети, и хозяин сочиняет новые куплеты к своей песне. Короче, дворец друзей растет, растет… (Бен пытался придумать красивый конец, но не смог)… и все такое…

Минуту-другую Фонтанна сидела молча – дожидалась, пока Беновы слова получше разместятся на бенословной парковке, которую она соорудила в голове.

Последнее слово, такое, долго не могло пристроиться и поднималось по спирали: на первом ярусе все занято, на втором тоже занято, на третьем есть места. Оно заехало на третий. Мест много – только выбирай. Такое миновало умирающих, куплет, фонарик, комнату. В конце концов оно припарковалось между песней и цветком. Такое подходящее местечко для такого.

Бен не спеша закурил сигарету и хлебнул лишнего.

– Но все могло пойти и по-другому, – заметил он и напустил табачного тумана.

– Как по-другому? – совершенно зря полюбопытствовала Фонтанна.

И Бен, набрав побольше воздуха, затараторил, как из пулемета:

– А так, что этот парень увяз еще глубже. Он думал, это его вина, а на самом деле ничего подобного. Не сам он замкнулся в себе, а другие его туда загнали. Друзьям надоели его песни и его страдания, надоело, что он вечно старается вывернуть перед ними душу наизнанку и вечно терзается вечными вопросами, что он не хочет быть таким, как все, и хочет всех переделать… Им это все осточертело.

А дети… он и народить их не успел, жена-то от него сбежала, и вовсе не затем, чтоб помогать умирающим, а совсем наоборот, «чтобы пожить своей жизнью», а это для нее, для подлой, означало жить без него, иначе говоря, жить для себя и наплевать на всех других живущих… сбежала в Южную Америку или куда-то там еще, не важно.

Начхать ей было на его мученья, а он мрачнел, пил и мрачнел, и в помрачении творил черт знает что – черт, а не он! – и пил, и пел, пытаясь утопить все безобразия в вокале.

А вот на что ей было не начхать, так это на доходы, а песни, как она прекрасно видела, с натугой сочинялись и не приносили ни гроша. Ну вот, она взяла да и сбежала с другим. Верней, с другими. Она была готова уехать с кем угодно, с любым и каждым. Только бы не с ним. Он у нее остался в прошлой жизни.

Словом, остался он один-одинешенек и волей-неволей замкнулся в себе, стал «думать только о себе» – раз больше не о ком!

Ну и понятно, почему его песня такая уныло-протяжная, теперь уж не важно, имеет она успех или нет, и пусть лучше он воет, тоскует и мается, но не старается отыскать тех, кто его бросил, а то, не ровен час, найдет – и так станет тошно, что и подохнуть можно.

У Фонтанны глаза округлились от ужаса.

– Но звать-то их будут все так же? – прошелестела она.

– Ну да, – буркнул Бен. – Слушай дальше. Допустим, построит он эту махину-домину, позовет всех друзей – ну и что? Половина вообще не приедет, остальные побудут денек-другой, скажут: «очень мило» – да и вернутся к себе домой… детям, как мы знаем, взяться неоткуда, а жена никакого письма не получит. Слава богу, наш малый не рыпался, а думал, что он сам во всем и виноват. И так уж себе опротивел, что не успел допеть, как побежал купить веревку.

Бен выпил еще. Вина, которым долго утешался архитектор до того самого дня, пока не решил поджечь свой собственный дом.

– В один прекрасный день, – продолжил он, – нет, день, пожалуй, был обыкновенный, бессмысленный и серый, как всегда… его жена, объехав целый свет и перепробовав всех мужиков на свете, вдруг поняла, что ее бывший лучше всех и с ним ей было хорошо.

Фонтанна слушала, дрожа. А Бен не мог остановиться:

– Она сидела в ресторане крутого, круче некуда, отеля, перед блюдом крутых омаров и слушала крутые разговоры крутых и тухлых денежных мешков. Они бубнили, что омаров положено варить живьем, тогда они вкуснее, и что они откроют новые отели еще покруче, но что когда-то они и сами вкалывали будь здоров, да и сейчас могли бы поворочать кирпичи, они вообще всё могут! – а в это время по радио передавали песни. И вдруг она услышала: поют ту песню, которую он сочинил, когда они еще жили вместе, и где он кричал на весь мир, как ее любит.

И ей вдруг стало ясно, что «жить для себя» – значит «жить с ним», и как-то, уж не знаю как, преодолев свой стыд, она решила, что вернется.

А впрочем, знаю: ей помогла великая любовь к нему, которая всегда жила в ней где-то глубоко, хотя она сама того не понимала, а тут взяла и вылезла наружу.

Она вскочила из-за столика и закричала: «Сами вы омары!»

Фонтанна чуть не засмеялась, но Бен ей помешал:

– Но было слишком поздно. Она помчалась, села в самолет и быстро добралась до места. Толкнула, полная счастливых мыслей, дверь его дома, на которой незадолго до того он написал: «Делать нечего!» – и наткнулась на труп… он так тут и висел… снять было некому, раз никого тут не было.

Ну что ей оставалось делать? Пришлось жить дальше, но вполжизни. Она так и жила, пока не заболела и не умерла… (Бен пытался придумать красивый конец и придумал.) И цветок в честь нее не назвали.

Фонтанна зажала уши и старалась не расплакаться. Она закрыла все ворота в бенословную парковку, чтобы последние слова туда не просочились, но многие успели проскочить.

Бен бросил в озеро окурок.

Все так же зажимая уши, Фонтанна все же разрыдалась, но Бен сидел угрюмый и, казалось, ничего не слышал.

– Нет! – крикнула она сквозь слезы. – Не слишком поздно!

– Что-что? – не понял Бен.

Фонтанна опустила руки и постаралась успокоиться. Вздохнула, мысленно взяла разбег и понеслась, хоть слезы еще капали:

– Жена вскочила из-за столика и закричала: «Сами вы омары! Самих бы вас сварить живьем! Давно бы уж сварили, да никому не нужно есть тухлятину! А мне никто не нужен, кроме одного-единственного человека, остальные все безвкусные! Уж я-то знаю – он один на свете может заставить меня петь, смеяться или плакать!» – Фонтанна выразительно взглянула на Бена, внушая ему и себе, что так оно все и было. – Денежные мешки ее уж не слушали и продолжали разговаривать про тачки и про все такое… А она все рыдала и кричала: «Один на свете… может… заставить танцевать… и грезить наяву… и хохотать… и доводить до белого каленья… и накормить меня курятиной… и принести мне настоящий рататуй!»

Фонтанна осеклась и всхлипнула. Ей никогда еще не приходилось выговаривать словечко «рататуй» сквозь слезы. Оно так странно прозвучало, что она остановилась – послушать этот странный звук.

«Рабататутутуй!» – примерно вот такой.

Она невольно усмехнулась и после паузы заговорила поспокойней:

– Она опрокинула стол и пошла прочь. А тот парень, ее муж, тем временем стал известным певцом…

У торговца веревкой первый раз в жизни кончилась веревка… И парень увидел в этом знак… И даже развеселился… И написал песенку, которая стала его первым хитом, про то, как один бедолага решил повеситься, пошел купить веревку, а она вся кончилась…

Песня облетела весь мир… Ее услышали все его друзья, и она им страшно понравилась!.. Они решили, что только теперь его поняли… Почему-то эта несчастная веревка открыла им глаза!.. И все с ним помирились…

Заметив нехороший огонек в глазах у Бена, Фонтанна быстренько добавила:

– Да, помирились, но не потому, что он стал знаменитым… а… ну… они же все-таки друзья!.. Тут не в омарах дело! Они его любили и скучали по нему.

Злой огонек погас, зато теперь у Бена перехватило горло.

– Тот парень ужас как обрадовался, – шпарила Фонтанна, – ведь он, как ты сказал, считал, что сам во всем и виноват, и на друзей совсем не обижался. К тому же вся его тоска-печаль и тра-та-та, спасибо песне, испарилась. И вот они все вместе, друзья и он, устроили великолепный праздник… А тут как раз является жена с баулами и чемоданами. Наш парень думает, не сон ли это, или ему мерещится спьяна… но нет – это она! Его жена!

Глаза у Бена налились слезами. Фонтанна лихорадочно соображала:

– Первым порывом был, конечно, гнев, и он хотел ее прогнать – она же бросила его, он столько выстрадал! Но умная жена все время, пока ехала назад, придумывала, что ему сказать, и наконец придумала. И вот она подходит и говорит: «Я объехала весь свет, чтобы найти тебя». И он растаял… Они заплакали и обнялись.

Осталось только завершить:

– Прямо на празднике они вдвоем задумали построить пребольшущий дом… чтобы там жить, и звать туда друзей, и делать там детей, и все-все-все, как ты рассказывал.

Фонтанна выдохлась и залилась слезами.

Бен тоже плакал. Оттого, что сам растрогался до слез, и оттого, что плакала Фонтанна.

Они склонились над озерной гладью и в три ручья ревели над веселой, грустной, а потом сначала грустной, а потом веселой историей о парне и его жене.

Им уже не было так грустно, но буря чувств никак не унималась, они ревели и ревели, и не могли остановиться. Не понимали, как это их угораздило, и сами уж были не рады, и… и все никак.

Дом не знал, что и делать. Сделал перила нежно-розовыми, вытолкнул балкон на три метра вперед, заиграл на каминной трубе – все впустую: Бен и Фонтанна горько плакали.

Слезы капали в воду, испещряя ее кругами и кружочками.

Один кружок, побольше остальных, вдруг стал расти, расти, расти… По озеру пошла рябь, вода забурлила, раздался гул…

И появился Чудик собственной персоной.

Дом даже не вздрогнул, Бен и Фонтанна ошибались – ничего устрашающего в чудовище не было, так что дом совсем не испугался, а наоборот, чуть не захихикал.

Чудик медленно поднял голову до самого балкона и уставился на Бена и Фонтанну.

– Ненавижу соленую воду, – сказал он утробным глубоководным голосом.

У Бена отвалилась челюсть, а у Фонтанны встали дыбом волосы.

Они не верили своим глазам.

– Чудик… – выдохнул Бен.

– Настоящий! – сказала Фонтанна.

И оба мигом перестали плакать.

– Спасибо, – поблагодарило чудище. И скроило такую гримасу, что Бен с Фонтанной так и покатились со смеху.

Так Бен и Фонтанна, сами того не зная и сами того не желая, открыли тайну озера и его чудовища: оно появлялось только тогда, когда в воду падали и попадали слезы.

Не то чтобы оно боялось, что вода станет соленой – это была просто шутка, чтобы немножечко отвлечь рыдающих (он каждый раз пускал ее в ход в подобных случаях, когда успешно, а когда не очень, его это нисколько не заботило, поскольку второе средство, гримаса, действовало безотказно), – нет, оно терпеть не могло печаль.

Не выносило на дух! Поэтому, как только чьи-то слезы начинали капать в озеро, чудовище показывалось на поверхность, отпускало свою шуточку, выдавало гримасу и тотчас снова уходило вглубь.

Обычно этого хватало, чтобы люди принимались хохотать или хотя бы уходили плакать в другое место.

А скрывалось чудовище так быстро затем, чтобы люди могли подумать, что оно им померещилось, или принять его за галлюцинацию. Оно же знало: большинство из них не вынесет мысли, а тем более наглядного доказательства того, что такие чудовища на самом деле существуют, и, чего доброго, повредятся в уме.

Кроме того, до него доходили слухи об охоте на чудовищ и прочих омерзительных вещах, от чего желания обнаруживать себя у него не прибавлялось.

Однако на этот раз чудовище не спешило скрыться. Впервые в жизни кто-то назвал его по имени, да и вообще назвал хоть как-то. Ведь до сих пор, по чести говоря, оно само не знало, как его зовут, но вот услышало имя Чудик – и сразу же признало в нем себя.

Чудик был очень умный. Он понял, что рассудку Бена и Фонтанны его присутствие не повредит и он для них – явление не более необычайное, чем, скажем, кусок хлеба с маслом. Раз они знали его имя раньше, чем он сам его узнал, значит, ничуть не сомневались, что он есть на свете.

Как бы то ни было, эти двое вели себя так, как будто им не впервой встречаться с чудовищами; они явно находились в здравом уме, и не похоже, чтобы увлекались охотой на чудовищ. Поэтому Чудик решил задержаться.

Дождавшись, пока Фонтанна с Беном просмеются и успокоятся – а для этого, ввиду добротности гримасы, понадобилось немалое время, – он спросил:

– Так что у вас случилось?

Они переглянулись, припомнили, как было дело, и смутились.

– Да я тут напридумал ужасов, – ответил Бен и потупился.

– Мы слишком увлеклись, – прибавила Фонтанна.

– Выпили лишнего…

– Все из-за этой песни…

– Я свалял дурака…

– Мы оба сваляли…

– Вы так сильно плакали, – сочувственно сказал Чудик.

– Было из-за чего, – сказала Фонтанна и содрогнулась, вспомнив про беднягу-парня и его жену.

– И кой черт меня дернул! – Бен тоже вспомнил и поежился.

Чудику стало их жалко, захотелось утешить.

– Ну, ничего, – сказал он, – бывает, по ошибке или по оплошности еще и не такого натворишь. Но, может, я смогу помочь вам?

Они взглянули на него и улыбнулись – попробуй без улыбки посмотри! – а Чудик пояснил:

– Здесь, в озере, я волен делать что хочу и всем распоряжаться. Даже временем. Могу, если хотите, перенести вас чуточку назад.

– Назад во времени? – удивилась Фонтанна.

– Ну да.

– Да неужели? – усомнился Бен.

В ответ чудовище взглянуло на него.

– Простите, – пискнул Бен.

Они с Фонтанной снова перекинулись взглядами, молчаливо совещаясь. А что, забавная идейка!

Чудик ждал.

– Только не слишком далеко назад! – обеспокоилась Фонтанна.

– Нет-нет, – ответил Чудик. – Ровно в ту минуту, когда началось то, из-за чего вы потом сокрушались.

– И мы ни о чем не будем помнить? – спросил Бен.

– Помнить будете! Иначе никакого толку и через четверть часа мы опять увидимся. Вы не поверите, как часто люди повторяют те же ошибки, делают те же глупости и, в конце концов, так же льют слезы. Нет, вы будете помнить, но как нечто, чего не случилось. И сумеете сделать так, чтобы оно никогда не случалось.

– И тебя будем помнить?

– А как же! И Чудик никогда вас не забудет, – ответило чудовище, с особым удовольствием произнося свое имя, за которое было благодарно новым знакомым от всего своего чудовищного сердца.

И снова Бен с Фонтанной посмотрели друг на друга, улыбнулись и сказали хором:

– Ну что ж, попробуем!

Чудовище серьезно кивнуло:

– Тогда прощайте.

– Прощай, Чудик, прощай! – закричали они и замахали руками.

Чудовище нырнуло в глубину, словно его и не бывало.

А Бен с Фонтанной почувствовали, как слезы снова наворачиваются на глаза. Потоки слов втянулись в рот, перехваченное горло разжалось. Руки Фонтанны схватились за уши, а Бен поймал окурок, выпрыгнувший из воды, Фонтанна отпустила уши, Бен выплюнул струю вина, черный лебедь проскользил от берега на середину озера попятным ходом, чуть просветлели сумерки, несколько минут отмоталось назад, и сами они на столько же отскочили во времени.

Бен не спеша закурил сигарету и хлебнул лишнего.

– Но все могло пойти и по-другому, – заметил он и напустил табачного тумана.

– He-а, хорошо и так, – перебила Фонтанна и зажала ему рот поцелуем.

– He-а, хорошо и так, – перебила Фонтанна и зажала ему рот поцелуем.

– He-а, хорошо и так, – перебила Фонтанна и зажала ему рот поцелуем.

* * *

Первые звезды проступили на небе и отразились в озере.

Фонтанна, пьяная в дымину, как и Бен, сменила диск, поставив музыку позажигательней, и заплясала на балконе.

А Бен после ее поцелуя стал рассказывать свою историю дальше и принялся описывать апартаменты во дворце, огромную светлую кухню, гигантскую столовую, где никогда никто не ел, поскольку все предпочитали кухню; гостиную, где был богатый выбор музыкальных инструментов, многометровый бар.

Но зажигательная музыка подзуживала, так что и он пустился в пляс.

Они вдвоем отплясывали будь здоров, только мелькали руки-ноги. Пыхтели, потели, но не сдались, пока не кончилась музыка.

С другого берега на них смотрела круглыми глазами цапля. Поддавшись музыке, она хотела закружиться, да споткнулась и упала клювом вниз.

Едва умолкла музыка, Бен и Фонтанна замерли и повалились наземь.

– Там, кажется, еще осталась водка, – отдуваясь, сказала Фонтанна.

– Пойду взгляну, – ответил Бен, мечтая об одном: засунуть в морозилку голову.

Он сходил в дом и притащил бутылку. Приложил ее, холодную, запотевшую, к затылку Фонтанны, потом к своему. Они отпили по глоточку, взбодрились и довольно скоро прикончили бутылку.

Хотя и опустевшая, она еще была холодной. Фонтанна поводила ею по лицу, по шее, засунула между грудей. Только за них теперь держалось платье – все до единой пуговицы отскочили, пока она плясала.

Фонтанна встала лицом к озеру, покрепче ухватилась за перила и подозвала Бена.

Сверху – звездное небо, снизу – озеро в звездах, посередине на балконе – они, Бен и Фонтанна, пьяные живецки.

А прямо под балконом отражалась их звезда.

В ночи разносились их крики, и все звери их слушали. Одни удивлялись, другие пугались, а третьи эхом отзывались.

Потом, без сил, Бен рухнул на Фонтанну, и оба полетели в воду.

* * *

Все перепуталось у Бена в голове.

Внятным был только страх за Фонтанну: что с ней? цела ли?

Ну, а Фонтанна… не могла… сказать… ни слова… от хохота!

Они опять купались.

В гавайской рубашке и вечернем платье, под мерцающей прямо над ними (и прямо под ними) звездой.

Они замерзли и проголодались.

Фонтанна побежала в дом и напялила на себя все, сколько ни нашла, теплые свитера.

Бен пошел за дровами.

Она полезла на чердак, он углубился в лес.

– Я притащил дровишек, – крикнул Бен с порога. – А что у нас на ужин, дорогая?

– Равиоли, разогретые в камине, милый! – ответила Фонтанна, спускаясь по ступенькам. – Да ты совсем замерз! Разожги поскорее огонь!

– Сию минуту! Но сначала – поцелуй!

Поцелуй Фонтанны был долгим и горячим.

– На, получай! Смотри не обожгись!

– М-м-м! Вот теперь совсем другое дело. Ну, где там этот долбаный камин!

– Фу, дорогой! Я не люблю, когда ты так ругаешься!

Закладывая дрова в камин, Бен вдруг надумал подразнить ее:

– А мне, голубушка, на это плевать и растереть!

– Что?.. Милый, что с тобой?

– А то, что я сейчас подохну с голоду! Готовь-ка, крошка, живо равиоли, а потом… я, может, и заделаю тебе разок.

Фонтанна просияла:

– Да?

– Ну, может быть… – Бен чиркнул спичкой.

Бен принес одеяла из спальни, Фонтанна сунула в огонь жестянки.

Они лежали у камина, грелись и глядели, как пляшут огненные языки, а за стенами дома, на озере, сгущалась студеная зимняя ночь.

Когда жестянки разогрелись, они их вскрыли и съели равиоли ложками.

Насытившись, они почувствовали страшную усталость.

– Я спать хочу.

– Я тоже.

– А как же то, про что мы говорили?

– Ты же не обещал…

– Ну, все равно…

– Да ладно… в другой раз.

Они быстро заснули в обнимку.

А в камине еще долго трепетал огонь.

* * *

Под утро Фонтанна проснулась с диким криком:

– Ой! Билли!

И стала трясти мирно спящего Бена:

– Бен! Бен! Я забыла про Билли!

– Какого еще Билли? – проворчал сонным голосом Бен.

– Ну, Билли! Билли Кид! Мой кот!

Бен подскочил:

– О, черт!

Фонтанну затрясло.

– Послушай, дом! – окликнул Бен. – Проснись! Надо идти за Билли!

– Ты думаешь, он слышит?

– Мне кажется, слышит.

– Дом! Дом! Это такой хороший кот! Увидишь, он тебе понравится! И он совсем домашний! Он навсегда останется с тобой!

Дом не пришлось упрашивать. Услышав, как Фонтанна расхваливает своего кота (и зная по себе, что значит быть заброшенным), он распрощался с озером и тронулся в дорогу.

От озера до улицы, где жили Бен с Фонтанной, был неблизкий путь. Бен и Фонтанна вышли на балкон.

Они закурили и стали смотреть, как проплывает перед ними город и разгорается заря.

– Вот тут! – закричала Фонтанна.

Дом резко тормознул и встал как вкопанный, точно перед подъездом Фонтанны.

Она рванула вниз по лестнице, из дома вон, через дорогу, взбежала на пятый этаж, ворвалась в квартиру, схватила Билли – тот валялся себе на кровати, – затем проделала все то же в обратном порядке и с котом в руках.

А Бен уже все приготовил: нашел в чулане банку скумбрии, принес ее вниз и открыл.

Но кот от рыбы отвернулся.

– Хорошенькое дело! Он не ест! – всплеснула руками Фонтанна.

– Не любит скумбрию?

– Да он молотит все подряд! Однажды даже грыз орехи.

– Билли, хочешь орешков? – поманил его Бен.

Но кот прошествовал к камину, облюбовал себе местечко на одном из одеял, улегся и заснул.

– И надо было столько топать! – возмутилась Фонтанна.

– Билли Кид не голодный.

– Не понимаю, почему мне вздумалось дать этому коту такое имя.