Текст книги "Элоиза и Абеляр"

Автор книги: Режин Перну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Вместе со многими другими людьми (паломниками, путниками, бродягами всякого рода, – всеми, кого летом дороги зовут в путь) Абеляр вошел в монастырскую гостиницу и назвал свое имя; оно произвело большое впечатление, началась какая-то суета и беготня в монастыре. Неужели с ним обойдутся как с осужденным, отверженным Церковью? Но думать подобным образом могли бы те, кто плохо знал правила клюнийского гостеприимства! Просто, услышав столь славное имя, монахи сочли, что следует известить о подобном посетителе самого аббата, Петра Достопочтенного.

Петр Достопочтенный – а его дела ордена часто призывали за пределы главного монастыря – в тот момент как раз находился в Клюни. Имя посетителя, произнесенное прибежавшими монахами, многое ему сказало: он знал, что это имя прославленного философа и теолога, обвиненного в ереси, а тот факт, что носитель этого имени находится у ворот его обители, еще и означал, что настоятель сейчас самолично получает ответ на два письма, посланных этому философу двадцать лет назад, после Суассонского собора. Наконец пробил час, которого Петр Достопочтенный, по его собственным словам, ожидал с «пылким терпением»; «я приму вас как сына», – написал он тогда Абеляру, и вот теперь настал час сдержать свое обещание, от которого Петр Достопочтенный никогда не отрекался.

Именно это Петр Достопочтенный и сделал, причем проявив несравненный такт. Каково было поведение настоятеля в сложившихся обстоятельствах, легко понять из тех писем, что он отправил тогда и в которых он описывал события, развернувшиеся в Клюни. Собственно, тогда монастырь этот стал центром истории Абеляра и всего, что было с ней связано. Ни единым словом не напоминал он о прошлом, нет там ни строчки, в которой можно было бы ощутить не то чтобы осуждение и порицание, но хотя бы укоризну или недоверие. «Недавно в Клюни прибыл магистр Пьер, следовавший из Франции; мы спросили его, куда он направляется. Он ответствовал нам, что, измученный гонениями и обидами со стороны людей, желавших представить его еретиком, чего он ужасно страшился и от чего приходил в ужас, обратился он с призывом о помощи и защите к папе римскому. Мы одобрили его намерения и посоветовали поспешить укрыться в убежище, известном всем нам». Принять, выслушать, приободрить– такова была линия поведения настоятеля Клюни. Кстати, вовсе не случайно Петр Достопочтенный в глазах современников был воплощением доброжелательства и благорасположения к людям. Без сомнения, его поставили в известность о том, что произошло в Сансе; быть может, он даже был в числе участников собора… Но всего лишь беглый взгляд позволил ему оценить меру одиночества Абеляра, а также понять и то, насколько плачевно физическое и моральное состояние монаха, постучавшего в ворота его обители. Петр Достопочтенный понял, что Абеляр прежде всего и более всего нуждается в том, чтобы его выслушали. И аббат Клюни слушал Абеляра, в чем-то его одобрял, в чем-то с ним соглашался, в чем-то поддерживал и старался приободрить. Он, правда, к словам ободрения прибавил один совет: пусть Абеляр немного, всего несколько дней, передохнет в Клюни, а он тем временем отправит к папе римскому гонцов с тем, чтобы известить наместника Господа на земле о пребывании Абеляра в обители.

Позволив себя убедить в том, что отдых пойдет ему на пользу, Абеляр внезапно ощутил, что буквально падает под грузом неимоверной усталости, под гнетом нервного напряжения, тяготившего его на протяжении нескольких предыдущих недель, под тяжестью переживаний и вообще целой жизни, исполненной изнуряющих испытаний; вдруг он почувствовал, что неведомая энергия, не позволявшая ему сдаваться, покинула его, как и упорное нежелание признавать жестокую правду, что понуждало его продолжать путь. А правда действительно была жестока: путь, который ему предстояло еще проделать, был слишком далек и долог, и у него уже не осталось сил преодолеть все его тяготы… Самое же главное состояло в том, что Абеляр вдруг осознал всю бесполезность предпринятого путешествия, всю тщету своих воззваний к папе – понтифик либо не ответит на его призыв о помощи, либо ответит отказом.

Петр Достопочтенный внес особый вклад в литургию Западной Церкви: он стал первым отмечать у себя в обители праздник Преображения Господня, который Восточная Церковь праздновала ежегодно 6 (19) августа с большой пышностью на протяжении нескольких столетий; он сам составил описание торжественного богослужения, очень красивого и возвышенного, совершаемого в этот день. Наилучший способ охарактеризовать этого человека – значит признать, что он обладал некоей таинственной силой, способствовавшей своего рода преображению тех, кто входил с ним в общение. Надо вспомнить о том, что некогда он сам «столкнулся» с Бернаром Клервоским в жестоком противостоянии, и полемика между ними, то есть между клюнийцами и цистерцианцами, в свое время привлекла всеобщее внимание, а также оставила определенный след в истории Церкви. Отметив тот факт, что между двумя монашескими орденами существовало нечто вроде соперничества, Петр Достопочтенный предложил принять меры, дабы разрешить сей конфликт; по его мнению, следовало братии двух орденов лучше знать друг друга, а для этого надлежало приезжать из одной обители в другую и подолгу жить среди монахов другого ордена; и так повелось, что с благословения Петра Достопочтенного приоры Клюнийского ордена ежегодно проводили в цистерцианских монастырях некоторое время, а цистерцианцы поселялись в Клюни.

Но, без сомнения, именно история Абеляра является самым ярким свидетельством особого дара Петра Достопочтенного способствовать преображению человека. Проявив к Абеляру свое доброжелательство и выказав ему свое участие, Петр Достопочтенный сумел добиться того, чего прежде не удавалось никому: безусловного отречения Абеляра от своего ошибочного в глазах иерархов Церкви учения и безоговорочного обращения в истинную веру. Ничего не осталось от той редкостной самоуверенности, что столь ярко и явно демонстрировал Абеляр как в своих трудах, так и в своих поступках. В Клюни впервые в жизни его «агрессивность», выражавшаяся в энергичности, воинственности, напористости, наконец в вызывающем поведении, исчезла, растаяла, словно воск под воздействием пламени. Абеляр обрел для себя столь благоприятный приют, что его жизнь, прежде столь беспокойная и хаотичная, завершится под таким же монашеским одеянием, что носили и другие монахи, в таких же усердных молитвах.

Положение, казавшееся безвыходным, положение, которое могло привести к открытому бунту и жестокому наказанию, изменилось – в этой перемене мы ощущаем несомненное влияние Петра Достопочтенного. «Тем временем, – пишет он папе римскому, – прибыл к нам владыка аббат Сито, который имел беседу с нами и с ним, дабы примирить его с владыкой аббатом Клерво по поводу спора, с коим он и обращался в Рим с просьбой о помощи и защите. Мы также постарались приложить усилия, чтобы успокоить его и примирить с аббатом Клерво, ради чего посоветовали ему отправиться вместе с аббатом Сито к аббату Клерво. Мы к нашим советам присовокупили еще один совет: чтобы Абеляр в том случае, если он когда-либо написал или произнес слова, оскорбительные для слуха истинного католика, согласился бы, по предложению аббата Сито, отказаться отныне и впредь от таких слов в своих речах и вычеркнуть их из своих трудов. Так и было сделано. Он отправился в Сито, а затем вернулся оттуда и поведал нам, что благодаря владыке аббату Сито он отрекся от своих прежних заявлений и помирился с владыкой аббатом Клерво».

Это был первый поступок, которого следовало добиться от Абеляра: примирения с Бернаром Клервоским. От кого же исходила инициатива? Аббат Сито Рено из Бар-сюр-Сен, похоже, прибыл в Клюни, не дожидаясь особого приглашения… Быть может, его послал туда сам Бернар, извещенный о местонахождении Абеляра? Вполне вероятно… Несколько лет спустя подобный поступок совершит аббат Клерво в сходных обстоятельствах, когда в 1148 году он после осуждения Гильберта Порретанского поручит Иоанну Солсберийскому устроить ему встречу с Гильбертом. Но Гильберт от встречи и беседы, а соответственно и от примирения, откажется. Абеляр же на встречу согласился. Вполне возможно, что в обоих случаях Бернар Клервоский желал, чтобы состоялась встреча, а за ней последовало примирение, встреча мужчины с мужчиной, человека с человеком. Характерно, что он желал этой встречи после принятия тех суровых, даже жестоких мер, вызванных его же собственными действиями и опасениями, будто сама Церковь и ее существование оказались под угрозой.

Как бы там ни было, между Абеляром и Бернаром Клервоским мир был восстановлен. Более того, Абеляр согласился сделать особое заявление, произнести во всеуслышание символ веры по всем пунктам или положениям, по которым его обвиняли в ереси на Сансском соборе. И это была его последняя апология, адресованная «всем сыновьям Святой Церкви Пьером Абеляром, одним из них и ничтожнейшим из них». С неистощимым терпением рассматривая одно за другим все положения своего учения, сочтенные ошибочными и приведенные в самом длинном обвинительном списке (составленном Гийомом из Тьерри и дополненном епископами на соборе в Сансе), Абеляр по каждому из них делал особое заявление о полнейшем согласии с вероисповеданием Церкви, при необходимости упоминая о своих заблуждениях и исправляя свои ошибки без всякого следа горечи или злобы против тех, кто уличил его в этих заблуждениях: «Да признаете вы меня в вашем братском милосердии и человеколюбии сыном Церкви, желающим получить во всей полноте и целостности то, что она получила, отринуть то, что она отринула, и никогда не имевшим намерений отделиться от союза истинной веры, хотя и был я прежде не равен другим ее сынам в моих нравах».

Теперь можно было сообщить Абеляру известие о его осуждении. Решение о его осуждении было принято в июле 1140 года, через несколько недель после завершения собора в Сансе. Иннокентий II по прочтении писем, содержавших список положений, извлеченных из произведений Абеляра и вмененных ему в вину, написал следующее: «Посоветовавшись с братьями нашими кардиналами и епископами, мы осудили на основании священных канонов главы и положения, собранные вашими заботами, и все превратные догматы этого Петра [Абеляра], а также и их автора, и мы присуждаем его, как еретика, к вечному молчанию».

Во втором послании, написанном в тот же день, папа римский приказывал «заключить раздельно» в те монастыри, что будут сочтены наиболее подходящими для этой цели иерархами французской Церкви, Абеляра и Арнольда Брешианского, «создателей превратных догматов и гонителей католической веры», а также повелевал сжечь все их книги, где бы таковые ни находились. По его повелению труды Абеляра были символически преданы огню в соборе Святого Петра в Риме.

Но письмо Петра Достопочтенного прибыло в Рим до того, как понтифик принял окончательное решение по «делу» Абеляра. Со свойственным ему тактом Петр Достопочтенный чрезвычайно деликатно извещал Иннокентия II о пребывании Абеляра в Клюни, о том, в каком состоянии он туда прибыл, и потому сумел внушить папе чувство жалости к старику, находившемуся в столь затруднительном, столь плачевном положении. «Мы посоветовали ему, – писал Петр Достопочтенный, – поспешить в убежище, известное всем нам. Мы сказали ему, что тот, кто восседает на престоле блаженного апостола Петра, никогда не отказывает в справедливом суде никому, будь то чужеземец или паломник; а потому, мол, будет проявлена справедливость и к вам. Мы ему даже посулили, что он найдет также и милосердие…» А далее Петр Достопочтенный предлагал, опять же чрезвычайно тактично, следующее решение проблемы: «Последовав нашему совету, а вернее, как мы полагаем, следуя некоему Божественному внушению, он [Абеляр] порешил впредь отречься от суеты и сутолоки школ и преподавания, чтобы навсегда остаться в Клюни. Это решение показалось нам вполне подходящим для его старости, для его слабости, для его веры; мы также полагаем, что его ученость, о которой вам, без сомнения, известно, может принести пользу многим нашим братьям, а потому мы пошли навстречу его пожеланиям. При условии, что сие будет угодно Вашему Святейшеству, мы с большой радостью позволили ему поселиться с нами, а мы, как вам известно, совершенно преданы вам. Итак, я вас молю, я, такой, какой я есть, я, полностью преданный вам и вам подчиняющийся, а вместе со мной вас униженно и смиренно умоляет весь монастырь Клюни, полностью вам преданный, а также умоляет и сам Пьер Абеляр от своего и от нашего имени, а также от имени подателей сего письма, каковые являются, как и мы все, вашими сыновьями, дабы вы соизволили повелеть ему закончить последние дни своей жизни и своей старости, коих, быть может, осталось не так уж много, в вашем монастыре Клюни, и чтобы из этого жилища, в коем сия перелетная пташка наконец обрела свое гнездо и оттого столь счастлива, ничье настойчивое требование не могло бы его ни изгнать, ни выманить. Ради того почтения, коим вы окружаете всех праведников и ради той любви, что вы к нему когда-то питали, да пребудет с ним ваше покровительство и ваша поддержка, да закроет его ваша апостольская милость своим щитом».

Таким образом, приговор по «делу» Абеляра (то есть его осуждение) исполнялся, но в условиях, обеспеченных стараниями Петра Достопочтенного, благодаря которому Абеляр нашел убежище в Клюни. Отныне жизнь «перелетной пташки», наконец примирившейся с Богом и людьми, двигалась к развязке, которой ничто вроде бы не предвещало и которой никто не мог предвидеть. Впоследствии Петр Достопочтенный добился отмены канонического наказания, что вернуло Абеляру право преподавать; настоятель знал: слушатели для Абеляра – жизненная необходимость, и он несказанно радовался тому, что монахи его монастыря смогут внимать наставлениям такого учителя.

В Клюни туристам показывают многовековую липу, чей мощный ствол высится в конце аллеи, что ведет к амбару, где хранились запасы муки, – это одно из немногих оставшихся в целости строений монастыря, в основном разрушенного в конце XVIII – начале XIX века (1798–1823) теми торговцами, что купили его при распродаже национального имущества во время Великой французской революции, чтобы, разобрав здания, продавать камни. Народное предание гласит, что Абеляр часто отдыхал в тени этой липы, «обратившись лицом в сторону Параклета». Спустя несколько столетий под ней, вероятно, подолгу сиживал Ламартин, предаваясь размышлениям над трудом, который он собирался посвятить Абеляру. И действительно, это место богато свидетельствами истории и само обладает богатой историей; прежде чем пасть жертвой меркантильной глупости и жадности буржуазной цивилизации, оно становилось сценой множества различных событий, и потому, наверное, здесь так хорошо размышлять. Может показаться воистину невероятным, чтобы в такой мирной атмосфере протекали последние дни человека, чья жизнь была столь бурной… И мы могли бы усомниться в истинности сего утверждения, если бы не располагали совершенно достоверным свидетельством Петра Достопочтенного.

«По поводу того поучительного, душеспасительного образа жизни, преисполненного самоуничижения, смирения и набожности, что он вел среди нас, в Клюни нет никого, – пишет Петр Достопочтенный, – кто не смог бы о том свидетельствовать, и никто бы не сумел описать сей образ жизни кратко. Я не думаю, чтобы мне прежде доводилось видеть кого-либо, равного ему в смирении как в поведении, так и в одеянии… Я часто дивился его виду, когда во время наших процессий он проходил мимо меня среди других наших братьев; я изумлялся тому, что человек столь известный, носящий столь прославленное имя, мог так смирять свою гордыню и проявлять такое самоуничижение… Он был скромен в одежде, довольствовался самой простой рясой и не искал ничего, кроме самого необходимого. Точно так же поступал он и в отношении пищи, питья и всего того, что требуется для ухода за телом. Все, что представлялось ему излишеством, все, что не было абсолютно необходимо, подвергалось в его устах и в его примере осуждению, как для него, так и для других. Он постоянно был погружен в чтение Священного Писания, усердно и ревностно молился, хранил молчание, если только не должен был отвечать на расспросы наших братьев или брать слово на наших совместных заседаниях по поводу различных божественных таинств, ибо сама обсуждаемая тема заставляла его заговорить. Он исповедовался и причащался так часто, как только мог, принося в жертву Господу бессмертного Агнца, да что я говорю, он делал это беспрестанно, и по моему письму и при моем посредничестве он вернул себе расположение Святого престола. Что могу я еще к этому прибавить? Его разум, его речи, его деяния постоянно были направлены на размышления, на преподавание, на обнаружение признаков божественного откровения, на поиск доказательств божественности многих явлений и вещей в сфере философии и науки».

Свидетель и активный участник сего преображения, Петр Достопочтенный продолжал следить за Абеляром с тем же доброжелательным вниманием, с каким он следил за ним с самого начала его истории. А ведь внимания Петра Достопочтенного требовало такое великое множество забот и просьб! Кстати, в 1140–1141 годах осуществлялось одно из самых главных дел всей жизни Петра Достопочтенного: перевод Корана. Основной характерной чертой личности этого человека было огромное внимание к различным вероисповеданиям: он повелел перевести Талмуд и первым озаботился тем, чтобы лучше узнать ислам и познакомить своих современников с вероучением этой религии. Благодаря предпринятым им усилиям впоследствии всем проповедникам, отправлявшимся в крестовые походы, рекомендовалось, а вернее, предписывалось непременно прочесть Коран. Следует отметить, что только в наше время мы вновь встречаемся с подобным стремлением и с подобным рвением к обретению взаимных познаний друг о друге у представителей разных народов и религий. Он не пренебрег ничем ради того, чтобы сие «предприятие» осуществлялось в наилучших условиях: собрал настоящую «команду» знатоков для перевода Корана, в которую входили два ученых клирика – один родом из Англии, звали его Роберт Кетенский, второй же был уроженцем Каринтии, некий Герман Далматинец; затем к ним присоединился некий мозараб [29]29
  Мосараб – христианин из мусульманского государства. – Прим. пер.


[Закрыть]Педро Толедский и некий сарацин по имени Магомет, как он себя сам называл; наконец, Петр Достопочтенный поручил превосходному латинисту Петру из Пуатье работу по правке и уточнению перевода на латынь. В своем предисловии Петр Достопочтенный, обращаясь к мусульманам, писал, что хотел бы приблизиться к ним не с оружием, а со словом, не с силой, а с доводами, не с ненавистью, а с любовью. Подобное направление ума и мысли могло возникнуть у Петра Достопочтенного вследствие тесного и продолжительного общения с Абеляром. Ведь одной из излюбленных тем, разрабатывавшихся знаменитым философом, была идея распространения даже на язычников благодати Искупления… Философы Античности, греки и римляне: Сенека, Эпикур, Пифагор, Платон и другие, прославившиеся чистотой и незапятнанностью жизни, могли бы служить своеобразным свидетельством истинности этой идеи. Пророчицы-сивиллы якобы предсказывали рождение Спасителя и, следовательно, некоторым образом познали таинство Воплощения (кстати, во времена Абеляра в это верили практически все). Абеляр в своих трудах упоминал даже об индийских брахманах, которых он довольно неожиданно принимался восхвалять, хотя в тот период представления об их верованиях и вообще о верованиях, бытовавших на Востоке, были весьма расплывчаты, ведь, скажем, в «картине мира» Гонория Отенского можно было прочесть, что некоторые мудрецы в странах Дальнего Востока «бросаются в огонь из любви к существованию в загробном мире».

Заключительный этап трудов по завершению перевода Корана, а также всяческие заботы и хлопоты по обеспечению благосостояния Клюнийского ордена часто вынуждали Петра Достопочтенного покидать главный монастырь; в период пребывания в должности аббата он основал не менее 314 новых монастырей, увеличив количество обителей, находившихся в зависимости от Клюни, до двух тысяч. Однако эта напряженная деятельность не мешала ему уделять внимание Абеляру лично, то есть в наиболее тактичной форме держать того под наблюдением. Абеляр же тем временем вновь приступил к работе. Без сомнения, именно в Клюни он основательно переработал «Диалектику», посвященную племянникам; если судить по сохранившимся манускриптам, то становится ясно: он не раз возвращался к этому сочинению и не раз многое в нем менял. Вероятно, именно в Клюни он создал или закончил свое интеллектуальное и духовное завещание, воплощенное в форме длинной поэмы в двустишиях, предназначив его сыну Астролябию. Весьма вероятно, что именно в Клюни он составил и так называемый «Гексамерон», то есть комментарий к библейской Книге Бытия, в которой говорится о первых днях сотворения мира; правда, сей труд так и остался незавершенным. Комментарий этот Абеляр взялся составлять по настоятельной просьбе Элоизы, как о том свидетельствует предисловие, в котором Абеляр – и это следует особо подчеркнуть – обращается к Элоизе точно так же, как он обращался к ней в своей «Апологии»: «Сестре моей Элоизе, которая была мне столь дорога в миру и которая мне сейчас очень дорога во Христе…» Абеляр в соответствии со своим замыслом дает подробный комментарий ко всей первой главе Книги Бытия, но труд обрывается внезапно, и можно предположить, что в тот момент, когда автор отложил в сторону перо, его земная жизнь завершилась.

Последние месяцы жизни Абеляра были омрачены изнурительной болезнью, которую современная медицина определила как одну из форм белокровия, что побудило Петра Достопочтенного подыскать для Абеляра убежище в одной из обителей Клюнийского ордена, расположенной в местности с более благоприятным климатом, да и сама обитель отличалась спокойствием и умиротворенностью, а в многолюдном главном монастыре, где часто появлялись посетители, трудно было обеспечить ему покой.

«Я помыслил найти для него прибежище, – пишет Петр Достопочтенный, – в Сен-Марсель-де-Шалоне на берегах Соны из-за крайне благоприятного для здоровья, целебного местного климата, из-за коего эта местность считается едва ли не наилучшей частью нашей Бургундии».

Обитель Сен-Марсель-де-Шалон, расположенная на берегу Соны, имела славную историю: первый монастырь там был основан в 584 году от Рождества Христова, в эпоху правления династии Меровингов, и это была первая обитель, созданная по образу и подобию монастыря Сен-Морис-д’Агон, отличавшегося от всех прочих поддержанием давней традиции «laus perennis», что означает «постоянное, непрерывное восхваление Бога»; и действительно, там служили непрерывно днем и ночью, и монахи, разделенные на три хора, сменяя друг друга, постоянно пели псалмы, вознося хвалу Господу. Подобная «практика» зародилась в начале V века в Восточной Церкви и прежде всего была введена в старинном монастыре в кантоне Во, а затем постепенно получила некоторое распространение в других монастырях, но впоследствии так же постепенно и угасла среди смут и войн, которыми был отмечен конец эпохи Средневековья, именуемый Поздним Средневековьем.

Итак, именно в Сен-Марсель-де-Шалон, в этом святом месте, в месте «постоянного восхваления Господа» Абеляр провел последние мгновения своей жизни. «Там, возвращаясь к своим прежним исследованиям в той мере, в коей позволяло ему его здоровье, он постоянно склонялся над своими книгами и подобно Святому Григорию Великому не мог себе позволить хотя бы одну минуту провести в праздности, не молясь, не читая, не диктуя или не держа в руке перо. Именно за одним из таких богоугодных занятий и застал его гость, о посещении коего возвещает Евангелие».

Так 21 апреля 1142 года в мире и покое закончилась эта бурная, преисполненная тревог и невзгод жизнь; было Абеляру около шестидесяти трех лет.

Петр Достопочтенный не счел, что его миссия закончена со смертью Абеляра. Он не отделял Абеляра от Элоизы. О кончине Абеляра Элоизу известил один из клюнийских монахов по имени Тибо; Петр Достопочтенный, едва вернувшись в Клюни из поездки, когда ему «выпала минута передышки среди этой суеты и хлопот», по его выражению, сам написал Элоизе письмо. Из откровенных, доверительных бесед с Абеляром он хорошо знал ту, к которой обращался теперь со словами утешения. Он знал, какие сокровища любви воодушевляли и ободряли эту аббатису, знал он и о том, какое тайное горе, какая тайная боль терзала и подтачивала ее: ведь эта безупречная во всех отношениях монахиня, принявшая постриг ради любви к мужчине, по-прежнему пребывала в убеждении, что ее жертва ничего не значит в глазах Господа, потому что принесена она была не для Него и не ради Него, а для мужчины и ради мужчины, для Абеляра и ради Абеляра. Петр Достопочтенный мог бы ограничиться кратким посланием с выражением соболезнования, он мог бы легко найти для себя повод хранить молчание о прошлом, якобы руководствуясь тем благовидным предлогом, что ему надобно быть предельно скромным и деликатным, он мог бы, убоявшись тайн женской психологии, ограничиться туманными поучениями и назидательной проповедью… Однако его письмо к Элоизе не содержит ничего такого, что позволило бы упрекать его автора в человеческой осторожности, ибо письмо это того же уровня, что и вся история Элоизы и Абеляра, это свидетельство своеобразного преодоления человеком самого себя, неустанного поиска, того поиска, что поставил героев этой истории выше всяческих компромиссов и легких решений, требующих лишь согласия, смирения и покорности. Петр Достопочтенный обращается к Элоизе, которой он восхищался в дни своей юности и которой он об этом напоминает теперь, когда они оба достигли возраста зрелости. В выражениях, употребляемых Петром Достопочтенным, мы узнаем высокий стиль куртуазной любви к Прекрасной Даме: «Я хотел вам показать, какое место я приберег в моем сердце для той нежной привязанности, что я питаю к вам во Христе, и эту нежную привязанность я испытывать начал не сегодня, нет, а очень, очень давно, и я бережно храню ее в моей памяти». Далее следуют страницы, представляющие собой не что иное, как блестящее «похвальное слово» Элоизе, ее уму и образованности, ее рвению и усердию в учении, проявленным еще в юности. «Позднее, – пишет Петр Достопочтенный, – когда это стало угодно Тому, Кто отметил вас особой печатью еще у груди вашей матушки, дабы призвать вас к Себе Своей милостью и благодатью, вы направили свою ученость на лучший путь: вы женщина, действительно сумевшая постичь философию, вы отринули логику ради Евангелия, физику – ради Апостола, Платона – ради Христа, академию – ради монастырских стен». Затем Петр Достопочтенный искренне принимается восхвалять то высокое, совершенное мастерство, с которым Элоиза ведет к Господу доверенных ее руководству монахинь: «Это, моя дражайшая сестра во Христе, я говорю не для того, чтобы польстить вам, а для того, чтобы призвать вас и всех прочих оценить высшую степень блага, творимого вами так давно, и призвать вас и далее хранить это благо, и творить его с присущей вам мудростью, дабы ваш пример и ваши речи воспламеняли сердца тех святых женщин, что вместе с вами служат Господу нашему… Подобно светильнику, вы должны одновременно гореть, согревать и освещать. Вы – ученица и последовательница истины, но для должного исполнения той роли, что вам доверена, вы в то же время являетесь еще и учительницей, наставницей, обучающей других смирению и покорности». Далее Петр Достопочтенный сравнивает Элоизу с царицей амазонок Пенфесилеей, с пророчицей Израиля Деворой и напоминает ей о том, что имя Девора на древнееврейском языке означает «пчела»: «Вы создадите истинное сокровище, а именно мед… ведь все соки, что вы собирали и еще соберете там и сям со всех цветов, вы вольете своим примером и своими речами, а также всеми иными возможными способами в сердца женщин вашей обители или других женщин».

Подобное письмо в некотором роде ставило Элоизу лицом к лицу с ее личными обязанностями, заставляло ее погрузиться в размышления о собственной жизни. Абеляр умер, но ей не следовало предаваться соблазну жить только прошлым и в прошлом, понапрасну терзаться воспоминаниями и тщетными сожалениями, изнурять себя ими и чахнуть, ведь ее роль была еще очень далека от завершения. Ее жизнь, ее деятельность, ее личность были посвящены служению на благо монастыря, ее монастыря, именно в этом состояла реальность и правда ее жизни. Петр Достопочтенный, заканчивая эту часть своего послания, столь возвышенно написанную, дабы упрекнуть Элоизу, заставить ее воспрянуть духом и пробудить в ней чувство ответственности, все творческие силы ее глубокой натуры, продолжал так: «Мне было бы очень приятно переписываться с вами или вести беседы, настолько я очарован вашими познаниями, и в особенности меня привлекает в вас ваше благочестие, по поводу которого мне многие возносили в ваш адрес хвалы. Как было бы прекрасно, если бы по воле Господа ваш монастырь оказался в подчинении у Клюнийского ордена! Как было бы чудесно, если бы вы находились в стенах великолепного монастыря в Марсиньи вместе с другими служительницами Христа и вместе с ними ожидали бы там, в этом земном плену, небесного освобождения, небесной свободы!» Надо сказать, что женский монастырь Марсиньи был особенно дорог сердцу Петра Достопочтенного, потому что его мать Ренгарда приняла там постриг, как и две его племянницы.

После столь трогательного и возвышенного обращения к Элоизе Петр Достопочтенный переходит к воспоминаниям об Абеляре: «Если Божественное провидение, распоряжающееся всем на свете, отказало нам в тех преимуществах вашего личного присутствия, то оно по крайней мере даровало нам счастье присутствия того человека, того мужчины, что вам принадлежит, великого человека, коего не следует бояться с почтением именовать служителем и истинным философом Христа, оно даровало нам счастье присутствия магистра Абеляра».

«Человека… мужчины, что вам принадлежит…» Когда мы читаем эту фразу и отмечаем чрезвычайно сильное и яркое выражение, нам почему-то трудно себе представить, что оно вышло из-под пера аббата, написавшего письмо аббатисе, и мы не можем не задуматься над тем, какими словесными ухищрениями сопровождалось бы сегодня описание сходной ситуации в сходных обстоятельствах. Но церковная елейность, то есть слащавость и вкрадчивость – это «изобретение» XVII века, а здесь мы имеем дело с мощной, смелой и яркой простотой, которая присуща той же эпохе, что и словесные крайности Бернара из Клерво. Кстати, за этим выражением читалась конкретная реальность, ибо Элоиза обратилась к аббату Клюни с просьбой выдать ей тело Абеляра, дабы в соответствии с волей покойного захоронить его в Параклете. Петр Достопочтенный более чем кто-либо другой был способен понять, какие чувства скрывались за этой просьбой, о чем свидетельствуют завершающие строки его письма к Элоизе: «Того, с кем были вы соединены узами телесными, а позднее и узами более прочными, узами Божественной любви, того, вместе с кем и под чьим влиянием вы посвятили себя служению Господу, того, говорю я вам, Господь сегодня согревает на Своей груди… И в день пришествия Господа нашего, при звуках гласа Архангела, при звуках трубы, извещающих о прибытии Верховного и Всевластного Судии, спускающегося с небес, Он возвратит вам его в Своей милости и благодати, ибо Он хранит его для вас».