Текст книги "Элоиза и Абеляр"

Автор книги: Режин Перну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Быть может, Абеляра отозвал из Параклета епископ Труаский, в подчинении у которого и находился Параклет? Или же его отозвал епископ Ваннский, в чьем подчинении находился монастырь Святого Гильдазия Рюиского? Вероятно, Абеляр и сам осознал, что его частые приезды могли повредить формирующемуся женскому монастырю… Как бы там ни было, Абеляр с глубокой тоской в душе опять отправился в Бретань. Но отметим, что его «творению» было суждено намного пережить его самого. Благородный жест, который Абеляр совершил по вдохновению свыше, оказался деянием благотворным и плодотворным вопреки всем ожиданиям и превзойдя все самые смелые надежды, ибо это аббатство, по сути основанное Абеляром, просуществовало несколько столетий, вплоть до Великой французской революции. Только в 1792 году, после того, как монахини разбрелись кто куда, монастырь был продан, и новые хозяева монастырского имущества (среди них был слуга местного кюре, потом на смену ему пришел местный нотариус, у которого его долю перекупил какой-то парижский старьевщик) приступили к его разрушению. Параклет разделил участь большинства французских монастырей в XVII–XVIII веках: с течением времени он превратился в своеобразную вотчину семейства Ларошфуко, по традиции «поставлявшего» для него аббатис после того, как в 1599 году там обрела приют Мари де Ларошфуко де Шомон; монастырь постепенно приходил в упадок, подобно всем монастырям в XVII–XVIII веках, точно так же, как упадок и разложение были присущи монашескому образу жизни. Из всего, что создал Абеляр на протяжении своей жизни, Параклет вместе с его письмами представляется наиболее успешным его творением, наиболее бесспорным. Философские труды Абеляра подвергались критике, несмотря на то что они оказали большое воздействие на современников; впоследствии о них порядком позабыли; его поэтическое наследие, частично утерянное, оценено по достоинству только редкими избранными эрудитами, занимавшимися изучением этого наследия. И в то же время на протяжении шестисот лет после смерти Абеляра монахини, сменявшие друг друга в Параклете, жили в соответствии с уставом, выработанным им, и пели гимны, которые он сочинил.

Но Абеляру было суждено увидеть лишь первые робкие «шаги» своего самого успешного начинания, его же участь состояла в том, чтобы с горечью нести груз поражения, поражения еще более тяжелого из-за того, что

Абеляру было свойственно излишне драматизировать жизненные тяготы.

Итак, Абеляр вернулся в монастырь Святого Гильдазия Рюиского. Состояние дел в аббатстве за время его отсутствия нисколько не улучшилось, скорее наоборот, усугубилось; монахи вконец обезумели. Если верить Абеляру, они даже не останавливались перед попытками убить его.

«Сколько раз они пытались отравить меня, подобно тому, как отравили когда-то святого Бенедикта… Так как я всегда был настороже и следил, насколько то было в моих силах, за тем, что мне давали есть и пить, то они попытались отравить меня во время совершения таинства причастия, бросив в чашу некую ядовитую субстанцию. В другой раз, когда я отправился в Нант проведать заболевшего графа и остановился в доме одного из моих братьев по плоти, они вознамерились избавиться от меня при помощи яда и использовать для этой цели одного из сопровождавших меня слуг, рассчитывая, без сомнения, на то, что я гораздо меньше буду остерегаться такого рода козней вне стен монастыря; но Небесам было угодно, чтобы я даже не прикоснулся к пище, для меня приготовленной. Один монах, коего я привез с собой из аббатства, по неведению отведал ее и тотчас же умер; слуга же из числа прислуживавших мне монахов, бывший виновником сего происшествия, напуганный как угрызениями совести, так и очевидностью его виновности, бежал».

В довершение всех бедствий во время одного из частых переездов (Абеляр рассказывает, что он старался как можно меньше находиться в собственно аббатстве и подолгу жил в небольших обителях, хранивших ему верность) он упал с лошади и сильно повредил себе шейные позвонки; впоследствии он долго не мог оправиться от этого очередного несчастья. Он попытался было принудить самых опасных, самых непокорных монахов покинуть монастырь. По настоятельной просьбе Абеляра папа Иннокентий II назначил легатом его преданного друга Готфрида Невского, епископа Шартрского, чтобы помочь восстановить порядок в монастыре. Однако, как пишет Абеляр, монахи «не успокоились: недавно, после изгнания из монастыря тех, о ком я говорил, я вернулся в монастырь, доверившись тем, что внушали мне меньшее недоверие, но я нашел, что они еще хуже изгнанных. Теперь речь шла не о яде, а о железном мече, острие которого они направили прямо мне в грудь. Я едва-едва избежал гибели, меня укрыл у себя один из местных владетельных сеньоров».

На этом «История моих бедствий» заканчивается; Абеляр завершает свое повествование размышлениями, на которые его вдохновило изучение Священного Писания и истории святого Иеронима, чьим наследником Абеляр себя считал, поскольку оба они пострадали из-за клеветы и человеческой ненависти. Он приходит к выводу, что истинный христианин не может питать надежду на то, что в своей жизни не подвергнется гонениям, и поэтому призывает всех научиться переносить испытания с тем большим смирением, чем более они несправедливы. «А так как все происходит по промыслу Божьему, то каждый христианин должен утешиться тем, что Господь в Своей доброте и милости ничему не дозволяет совершиться вопреки Своим провидческим предназначениям, и Он сам берет на Себя труд все, что бы ни случилось, привести к хорошему концу». А потому Абеляр призывает своего друга, которому и адресована «История моих бедствий», написанная в виде письма, последовать его собственному примеру и, обращаясь к Господу, восклицать не только устами, но и сердцем: «Да будет воля Твоя!»

Глава IV.ЭЛОИЗА

Прошу тебя, прекрати твои вечные жалобы, перестань высказывать сожаления об узах любви, сковывавших тебя

«Письмо, друг мой, которое вы написали одному из ваших друзей, дабы его утешить, недавно волей случая дошло до меня… Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь смог бы без слез читать или слушать рассказ о подобных испытаниях. Что до меня, то оно тем паче заставило меня вновь ощутить мою боль, что детали в нем были описаны с чрезвычайной точностью и очень ярко».

Так выражает свои чувства Элоиза. По ее словам, «История моих бедствий» попала ей в руки случайно. Надо сказать, что в то время рукописи ходили по рукам точно так же, как позднее станут передавать друг другу различные печатные произведения; их читали вслух в кругу друзей, их переписывали; скорость их распространения иногда удивляет. «История моих бедствий» получила широкое распространение в кругу людей образованных, в школах и монастырях, и процесс этот шел очень быстро. Кстати, а не преследовал ли Абеляр, создавая это произведение, некоей тайной цели? Не руководствовался ли он желанием немного «оживить» интерес к своей особе? Кое-что подталкивало исследователей к подобным мыслям, и нам эти предположения кажутся вполне обоснованными. В то время Абеляр уже покинул монастырь Святого Гильдазия Рюиского, быть может, найдя приют в лоне своей семьи, где он, вероятно, подготавливался к возвращению в Париж, дабы вновь приступить к преподаванию на холме Святой Женевьевы. Тогда же он добился освобождения от столь нежеланной для него должности аббата в монастыре Святого Гильдазия Рюиского.

Описывая свои злосчастья, Абеляр, сам того не ведая, затронул очень чувствительную струну, которой предстояло еще долго вибрировать от его прикосновения. На «Историю моих бедствий», облаченную в форму письма к другу, последовал ответ настолько неожиданный, что оказался повергнут в смущение тот, кому было адресовано это ответное послание, то есть Абеляр. Написала ответ на «Историю моих бедствий» Элоиза, положив тем самым начало их переписке.

Во второй раз мы слышим голос Элоизы. Впервые, как мы помним, она возвысила свой голос – совершенно неожиданно для Абеляра, – когда решительно воспротивилась заключению брачного союза между Абеляром и ею. На сей раз мы слышим не протест, а крик, преисполненный боли и возмущения; это крик женщины, настаивающей на своем праве быть рядом с супругом, пусть даже и для того, чтобы разделить с ним его страдания; женщины, не желающей быть отстраненной от событий его жизни и от его забот; наконец, в этом послании слышится крик боли страстной любовницы, не смирившейся с тем, что ужасная развязка положила конец ее любви и любовным утехам, воспоминания о которых и сейчас, годы и годы спустя, красной нитью проходят через бесцветность и скуку ее повседневной жизни.

Письмо Абеляра представляет собой хоть и горестное, но все же размеренное, спокойное повествование, письмо Элоизы – это вопль боли, изданный со столь необузданной силой, что он до сих пор волнует читателя, несмотря на разделяющие нас века, на устаревшие обороты речи и на приблизительность переводов. Прежде всего этот крик выражает ту боль, что испытывает Элоиза при мысли о страданиях Абеляра: «Гонения, коим вы подверглись по наущению ваших бывших учителей, гнуснейшие оскорбления и увечья, причиненные вашему телу, ужасная зависть и страстная злоба, с коими подвергли вас преследованиям ваши бывшие соученики Альберик Реймсский и Лотульф Ломбардский…»

Причиняли ей боль и воспоминания о тех унижениях, что вытерпел Абеляр на Суассонском соборе, о преследованиях, которым он подвергался как в Сен-Дени, так и позднее в Параклете, и наконец, мысли как о венце всех бедствий Абеляра, о жестокости и насилии, проявляемых по отношению к нему со стороны «этих скверных, гадких монахов, коих вы именуете своими детьми». Выслушав рассказ о столь ужасных невзгодах, по словам Элоизы, «маленькое стадо» невинных овечек, то есть монахинь, проживавших в Параклете, пришло в волнение и ежедневно с сердечным трепетом ожидало известия о смерти того, кто был их благодетелем и духовным отцом. Но к чувству сострадания, как мы явственно ощущаем, в письме Элоизы примешивается чувство не менее горестного и болезненного изумления: вне зависимости от того, существовал ли в действительности тот «друг», которому в форме письма адресована «История моих бедствий», или был он лицом вымышленным, придуманной фигурой лишь для того, чтобы поведать историю злоключений философа широкой публике, Абеляр сделал для этого человека (или для общества) то, чего с гораздо большим на то правом ожидала от него сама Элоиза: он написал письмо! Она почувствовала себя уязвленной в самом ранимом месте, в самой глубине души при чтении письма Абеляра, предназначенного не для ее глаз, адресованного не ей. И ее собственное первое послание написано с единственной целью: потребовать от Абеляра сделать для нее то, что он сделал для другого или для других; она выражает страстное желание – что бы с ним ни случилось, «разделить с ним его горести и его радости», для того чтобы либо облегчить его тяготы, либо узнать о том, что, по ее выражению, «буря улеглась». В Элоизе вновь просыпается женщина, мыслящая логически и прибегающая к логическим доводам, чтобы убедить Абеляра в своей правоте, ибо ее письмо является в равной мере и воплем страсти влюбленной женщины, и превосходной пылкой защитительной речью опытной дамы-адвоката.

Как и следовало ожидать, Элоиза начинает с того, что обращает свой взор к Античности: «Как приятно получать письма от отсутствующего друга, Сенека нам показывает на собственном примере»; далее она цитирует письмо Сенеки к Луцилию. Элоиза признает, что Абеляр, написав свое письмо, ответил на пожелание некоего друга и тем самым отдал долг дружбе, но следом она утверждает, что у Абеляра есть еще больший долг, повелевающий ему ответить на ее пожелания. И не только на ее личные, но и на пожелания ее подруг: «Еще больший долг лежит на вас перед нами, ибо мы являемся не просто вашими друзьями, не подругами, а скорее дочерьми; да, именно это имя нам подходит более всего, если нельзя придумать более нежное и святое имя для нас».

Вот какие доводы она приводит, сначала с предельной осторожностью, а затем начинает развивать их как истинная последовательница науки логики: она и ее подруги живут в монастыре, являющемся творением рук самого Абеляра, ибо он его основал. Он лично заставил сей монастырь «вырасти из земли» в этой пустыне, «которую прежде посещали лишь свирепые хищные звери да разбойники; в пустыне, никогда прежде не знавшей человеческого жилья, никогда не видевшей домов». По словам Элоизы, немногочисленные монахини, обитавшие в тот момент в этом монастыре, вели жизнь, полную лишений, и всем, буквально всем были обязаны только ему, и никому более. И, по мнению Элоизы, Абеляру следовало самому «возделывать этот виноградник», где он собственноручно насадил виноградные лозы, вместо того чтобы понапрасну тратить время на увещевания невосприимчивых к его проповедям монахов. «Вы затрачиваете так много труда на строптивых, вы отдаете себя врагам, подумайте же о том, что вы должны сделать для своих дочерей».

И наконец – и здесь Элоиза раскрывается полностью, здесь поклонница логики уступает место супруге – она напоминает Абеляру о том, что у него есть долг и перед ней, перед Элоизой. Слог послания здесь делается возвышенным, смешиваются горькие упреки и пылкие излияния чувств – она говорит языком любви. «Ведь вам известно, сколь великий долг лежит на вас, ведь таинство брака связывает нас с вами крепчайшими узами; и узы эти тем более крепки и тесны для вас, что я всегда любила вас пред Небесами и пред землей любовью безграничной… Это вы, вы один – причина моих страданий, и только вы один и можете быть мне в них утешителем. Вы – единственный источник моей печали, и только вы один и можете вернуть мне радость или принести некоторое облегчение моей скорби».

Прощание Абеляра и Элоизы. Ангелика Кауфман. Около 1780 г. Санкт-Петербург, Эрмитаж.

Аббатство Сен-Жермен-де-Пре. Гравюра XVII в.

Церковь Сен-Жермен-де-Пре, самая старая церковь Парижа. Основана в VIII в.

Фасады церквей Сен-Женевьев и Сент-Этьен-дю-Мон. Лавис Д. Дюшато. Париж, Национальная библиотека. Кабинет эстампов.

Неф церкви Сен-Женевьев. Лавис Д. Дюшато. Париж, Музей Карнавале.

Приорство Валь-дез-Эколье в Лане (XIII в.). Здесь преподавал Абеляр.

Учитель и ученики. Миниатюра XV в.

Колокольня церкви аббатства Сен-Виктор в XII веке. Гравюра XVII в.

Печать аббатства Сен-Виктор, употребляемая в середине XII века.

Западный фасад церкви аббатства Сен-Дени. Рисунок Шапюи. Около 1832 г.

Неф церкви Сен-Дени

Элоиза и Абеляр. Старинный рисунок

Бернар Клервоский. Миниатюра из часослова XVI в.

Западный фасад собора в Сансе – самого старого готического собора Франции, заложенного при жизни Абеляра.

Король Людовик VII. Миниатюра XVI в.

Аббатство Клюни в XII в. Общий вид. Старинная гравюра.

Аббатство Клюни. Фото середины XX в.

Фасад аббатства Клюни. Литография Е. Саго. 1839 г.

Главный неф церкви аббатства Клюни. Рисунок Лаллемана.

Клюни. «Сырная башня» и колокольня Нотр-Дам. Гравюра 1810 г.

Клюни. «Римский дом» и часть двора. Гравюра 1810 г.

Монах. Миниатюра из рукописи начала XV в.

Молитвенник с гербом аббатства Клюни.

Петр Достопочтенный читает проповеди монахам. Миниатюра из рукописи XIV в.

Преображение. Миниатюра из рукописи XII в.

Ангелы, поддерживающие раку Святого Марселя. Скульптура в монастыре Сен-Марсель-ле-Шалон, где Абеляр провел последние месяцы жизни.

Надгробие Абеляра и Элоизы на кладбище Пер-Лашез в Париже.

Далее Элоиза напоминает Абеляру об обстоятельствах заключения их союза, как бы дополняя те сведения, что содержатся в «Истории моих бедствий». Итак, мы имели мужскую версию событий, а теперь видим те же события глазами женщины, и надо признать, что под пером Элоизы они обретают особую напряженность и особую глубину – этого Абеляр не смог достичь. Все дело в том, что в этой любовной истории Абеляр изучал, исследовал самого себя, в то время как Элоиза изначально забыла о себе, преодолела себя и, как она пишет, «безвозвратно отдалась» возлюбленному. Ее язык столь живой и красочный, что нам следовало бы сначала восстановить ход событий по ее письму, а не по рассказу Абеляра. Невозможно описать лучше, чем это сделала Элоиза, что означало появление в ее жизни мэтра Пьера, философа, чья слава вполне могла сравниться со славой короля, человека, чей талант в поэзии и музыке затмевал таланты всех его современников, чья физическая красота, ум и образованность превращали его в настоящего героя, с которым никто не мог сравниться, человека, являющегося для женщин воплощением обольстительнейшего соблазнителя. «Один лишь вы можете судить, какие чувства вы всегда возбуждали во мне, вы, испытавший силу этого чувства». Далее Элоиза с еще большей горячностью повторяет упреки, с которых начинается ее письмо, и тон послания здесь меняется, ибо прежде Элоиза старалась сдерживаться, стремясь прибегнуть к помощи доводов рассудка, а здесь она забывает о сдержанности, и тайная страсть прорывается с неистовой силой: «Скажите мне только, если можете, почему после того, как мы оба одновременно приняли постриг, о чем решение вы приняли единолично, почему я была покинута в одиночестве и предана такому забвению, что не видела вас рядом, не имела от вас никаких известий, чтобы восстановить мои силы и укрепить мое мужество, не имела от вас письма, чтобы я могла утешиться в разлуке с вами. Ответьте же мне, повторяю, если можете, не то я скажу, что думаю по сему поводу я и что на устах у всех. А думают все вот что: вас привело ко мне скорее вожделение, а не нежность, скорее пыл чувственности, а не любовь, вот потому-то после того, как жар ваших желаний охладел, вместе с желаниями исчезли и все проявления нежных чувств, порождавшихся этими желаниями».

И от этого упрека, наиболее жесткого, который можно было адресовать Абеляру как мужчине, как мужу или любовнику, Элоиза вновь возвращается к нежным мольбам: «Обдумайте и уважьте мою просьбу, умоляю вас, ведь она так ничтожна и легко выполнима; если уж я лишена возможности видеть вас, пусть тогда нежность ваших речей по крайней мере передаст мне сладость вашего образа, ведь что вам стоит написать письмо». Разумеется, подобные высказывания можно было бы счесть изощренной ловкостью, плодом великой хитрости, если бы в них не проявлялась женская суть, ведь переход от упреков к мольбам, и от них к упрекам присущ именно женщинам. Разумеется, довольно трудно нам сейчас представить, что последующие строки начертаны рукой монахини, насельницы монастыря, обреченной на вечное целомудрие: «Моя душа не может существовать нигде без вас, но сделайте так, чтобы ей было хорошо с вами, умоляю вас, а ей будет с вами хорошо, если вы будете с ней доброжелательны и благосклонны, если вы отплатите ей любовью за любовь, если малым одарите за многое, словами за дела».

Думается, что, произнося эти слова, Элоиза все же осознавала, какая пропасть лежит между нею и Абеляром, что пропасть эта образовалась в результате их с Абеляром пострижения, ибо в конце письма она взывает к Господу: «Итак, во имя Того, Кому вы себя посвятили, во имя самого Господа заклинаю вас, верните мне возможность любым способом общаться с вами, отправив мне письмо из нескольких строк в качестве утешения; если вы не сделаете этого ради меня, то сделайте это хотя бы ради того, чтобы я, почерпнув в ваших словах новые силы, могла бы с большим рвением и пылом служить Господу».

Вероятно, Абеляр испытал настоящий шок, получив это послание. На протяжении долгих лет он в одиночестве шел своим путем, тем, по которому он следовал до встречи с Элоизой. Он вел жизнь мыслителя-монаха; термин «монашеский образ жизни» обрел для него свой этимологический смысл, ибо как в монастыре Сен-Дени, так и в монастыре Святого Гильдазия Рюиского он оказался очень одинок, неспособен приспособиться к другим, войти в некое сообщество. Письмо Элоизы вновь поставило его в положение человека, вынужденного размышлять над проблемами «диалектики супружеской пары». Он, разумеется, выказал глубину своего неравнодушия к ней, причем выказал самым благородным образом – подарив ей Параклет. Он ведь даже подумывал какое-то время пожить там, исполняя при той, что была его супругой, роль отца и священнослужителя – единственную роль, которая ему была теперь отведена. И отказаться от этой мысли означало для него принести немалую жертву. Но он, того не ведая, спровоцировал всплеск, нет, взрыв чувства, которого сам более не испытывал, не подозревая, что оно возможно по отношению к нему, – взрыв любви страстной, безграничной, ломающей любые рамки. Письмо Элоизы внезапно открыло ему глаза на разверзающуюся пропасть страданий, на все эти годы молчания, проведенные под монашеским покрывалом в облике безупречной монахини, столь безупречной, что ее подруги сочли Элоизу достойной стать сначала приорессой, а затем аббатисой, на все те чувства, которые испытывала она при их встречах в Параклете, когда она хранила молчание о том, что происходило в ее душе, наконец на горечь и обиду, таившиеся в ее сердце с того часа, когда Абеляр, будучи кастрирован, принудил ее первой постричься в монахини, словно усомнившись в ее непоколебимой верности, и сделал он это в момент, когда ей как женщине уже не на что было надеяться… Он осознал, какой всепоглощающей, абсолютной любовью Элоиза его любила, и увидел огромное расстояние, разделяющее их: ведь на пути человеческой любви она намного превзошла его, а он об этом даже не подозревал. Абеляр почувствовал сердцем, насколько эта преданность, хранимая день за днем, насколько это сердце и эта душа, оставшиеся совершенно нетронутыми вопреки тем ранам, что были им нанесены, и той холодности и тем суровым испытаниям, которым они подвергались сейчас, были выше его собственных чувств, – ведь он был озабочен прежде всего своей личной судьбой, сожалениями о своей утраченной славе, о нанесенных ему оскорблениях и о телесных страданиях!

Письмо Элоизы, этот крик страсти, было еще и настоятельным призывом возобновить отношения, обрести вновь – в иной сфере – тесноту супружеских объятий. Подобно тому, как прежде она в пароксизме страсти говорила, что предпочла бы называться его любовницей или наложницей, а не супругой, теперь она, предъявляя свое право супруги, хотела, чтобы Абеляр, не имея возможности доказать ей свою любовь физически, телесно по крайней мере взглянул бы ей в глаза, чтобы их взгляды вновь встретились. Она требовала соблюдения своих прав, прав испытывающей неудовлетворенность супруги, она считала эти права законными и хотела, чтобы их уважали, и ради этого даже готова была проявить непокорность, несмотря на то, что прежде выказывала полнейшее подчинение супругу.

И действительно, отношения возобновились, но в совершенно ином плане, чем предполагала Элоиза, ибо Абеляр, столь часто в сложных ситуациях демонстрировавший свою слабость и неспособность быть провидцем, на сей раз вел себя достойно в положении, которого он не предвидел.

Письмо Элоизы написано столь же искусно, сколь страстно. Ответ Абеляра ни в чем ему не уступает, более того, его послание еще более искусно, и в нем ощущается попытка направить страсть Элоизы, предметом которой является он сам, автор этого послания, на путь, им выбранный, ибо если Элоиза и превзошла его на пути любви человеческой, то сегодня он сам намного обогнал ее на пути любви божественной.

Абеляр позднее признавал, что оказался повергнут в изумление письмом Элоизы. Он не был готов к такому взрыву страсти, ибо ничто в поведении Элоизы не указывало ни в малейшей степени на подобное развитие событий, и как бы ни был он чувствителен к почестям, как бы ни был озабочен вниманием людей к своей персоне, как бы ни был, наконец, привязан к Элоизе, не таких почестей и не такого внимания и не таких свидетельств привязанности он мог себе пожелать. Читая его ответ, мы понимаем очень ясно, кем был Пьер Абеляр в тот период своей жизни, каким он был и насколько полным и всеобъемлющим были его смирение и его готовность принять страдание и унижения, ибо нам на страницах его письма предстает не просто человек, которому отныне и впредь недоступны и запрещены все удовольствия, нет, а именно человек, принявший окончательное решение посвятить себя служению Богу.

К тому же в ответном письме философа нет и тени упрека. Абеляр – и в этом заключается его величие – не снисходит до уровня обычной, обыденной морали. Он не разыгрывает из себя оскорбленную добродетель, он понял, что в человеческом плане любовь, выказанная Элоизой, настолько огромна и драгоценна, что способна однажды, в один прекрасный день, обратиться, то есть устремиться к Нему, к Тому, Другому, как именуют Господа, дабы не упоминать Его имени всуе. Причем Абеляр полагал, что обращение это уже произошло.

«Если с той поры, как мы с вами покинули все мирское ради Господа, я еще не обратился к вам ни с одним словом утешения, то причину сего надобно искать не в моем к вам небрежении, а в вашей мудрости, к коей я всегда питал полнейшее доверие и на которую всегда абсолютно полагался. Я никак не думал, что какая-либо помощь необходима той, кого Господь облагодетельствовал всеми дарами Своей милости, той, что своими речами, своим примером способна сама просветить помраченные умы, укрепить слабые души, обогреть тех, чьи сердца охладевают». Этих нескольких вступительных строк из письма Абеляра достаточно, чтобы понять: вся переписка пойдет на совсем ином, более высоком уровне, чем тот, что задан письмом Элоизы; вероятно, можно было бы предположить какое-то недоразумение, если бы каждое выражение не было тщательно выверено, а предполагаемый эффект этого послания не был бы столь же тщательно рассчитан. Именно такие приемы обеспечивали Абеляру успех как преподавателю, и здесь явно использованы приемы талантливого педагога; итак, преподаватель обращается с наставлением к хорошему ученику, и, зная, чего от него можно ожидать, он обращается к тому, что есть в этом ученике лучшего, – это не выговор, не нагоняй, не суровое предупреждение, нет, это призыв, это поучение, это проповедь, рожденная самыми благими намерениями. Что сделала бы Элоиза с письмами или наставлениями Абеляра, она, демонстрировавшая столь великое усердие и столь великую осторожность при управлении монахинями, которых ей вверили? И Абеляр в одной фразе напоминает Элоизе и о своем сане настоятеля, в котором пребывал недавно, и о ее сане аббатисы, в котором она продолжает пребывать. Вот таким образом он перемещает их обоих из прежнего состояния любовника и любовницы в состояние реальное, в состояние текущего момента, из чего следует вывод, что она – аббатиса недавно созданного монастыря, а он – аббат и потому не может ничего иного, кроме как обратиться к ней с чисто духовными увещеваниями. Но Абеляр живо ощутил, какое отчаяние скрывалось за строками послания Элоизы, и потому он произносит слова, которые, на наш взгляд, не представляют собой «категорический отказ»: «Однако если вы в вашем смирении и покорности судите об этом иначе и если вы испытываете нужду в нашем наставлении и в наших письменных советах, даже в вопросах, относящихся к Небесам, то напишите нам, насчет чего вы желаете, чтобы я вас просветил, и я отвечу вам тогда тем способом, что дарует мне Господь».

Тем самым он изменяет ситуацию на прямо противоположную: по толкованию Абеляра, если Элоиза и требует от него писем, то делает она это якобы из смирения и покорности; в этих посланиях предметом обсуждения могут быть только «вопросы, относящиеся к Небесам», и в ответах – Абеляр вовсе не отказывается отвечать – могут обсуждаться только вопросы, способные заинтересовать их обоих в равной мере, то есть те, что касаются их внутренней жизни. Отныне и впредь невозможно никакое недоразумение, невозможна никакая ошибка, ибо точно и четко определены два уровня переписки, подобно тому, как в музыке регистры на нотном стане обозначают нотными ключами, скрипичными и басовыми, и надлежит придерживаться указанного.

После такой преамбулы послание можно бы и не продолжать, если бы Абеляр далее не стал развивать в том же тоне и на том же уровне темы, особенно дорогие сердцу

Элоизы, темы, касавшиеся их взаимоотношений и опасностей, что могли грозить тогда его особе; он просит ее молиться за него, ибо ему ежедневно и ежечасно грозят опасности, а «Господь благосклонен к тем молитвам, что возносят женщины за тех, кто им дорог, и к молитвам супругов о супругах». Далее Абеляр приводит примеры из Библии, свидетельствующие о том, какой великой силой может обладать молитва, – иногда молитва способна изменить ход событий. Один из приведенных им примеров особенно важен: это история дочери Иеффая. Надо сказать, что эта библейская история вдохновила Абеляра на создание одного из самых его прекрасных стихотворений, так называемого плача, жанра, получившего широкое распространение в поэзии трубадуров. Известно, что Иеффай, персонаж из Ветхого Завета, «после произнесения неразумного обета еще более неразумным образом исполнил сей обет, принеся в жертву собственную дочь». Напомним, что этот человек, собираясь на битву с врагами, дал обет в случае победы принести в жертву первого, кто выйдет из его дома ему навстречу. Как сказано в Книге Судей Израилевых, одержал Иеффай победу, «и вот, дочь его выходит навстречу ему с тимпанами и ликами». Этот намек на принесение в жертву человека очень дорогого и любимого, существа невиновного, для Элоизы, как, впрочем, и для самого Абеляра, был весьма прозрачен. Тема эта получит дальнейшее развитие в стихотворении Абеляра, в котором раскрылись таланты, прославившие Абеляра при жизни.

Абеляр на этом не останавливается, а продолжает рассуждать о силе молитвы и приводит доказательства того, что молитвам женщины Господь внимает: «Вам надобно лишь просмотреть Новый и Ветхий Завет, и вы найдете там свидетельства того, что самые великие чудеса воскрешения из мертвых были совершены исключительно или преимущественно перед взорами женщин, были совершены ради них или над ними». Далее в качестве примера Абеляр упоминает о вдове из Наина и о двух сестрах Лазаря – Марфе и Марии.

Наконец после пространных общих рассуждений Абеляр обращается лично к Элоизе: «Обращаюсь к тебе одной, к тебе, чья святая непорочность, совершенно очевидно, обладает великой силой перед Господом, к тебе, которая первой должна оказать мне помощь в испытаниях и бедствиях, преследующих меня». Итак, вся любовь Элоизы должна быть сосредоточена и высказана в молитве за него, которую Абеляр просит возносить Богу, молитве, которая представляется ему единственно возможной формой взаимоотношений. На этом он завершает свое послание, напомнив о том, что в Параклете она и другие монахини в те дни, когда он бывал там, ежедневно в положенные часы завершали молитвы особой молитвой за того, кто был основателем их монастыря, то есть за него, за Абеляра. Далее он советует им читать молитву, еще более уместную в данных обстоятельствах: «Не оставь меня, Господи, Отец и Владыка жизни моей, чтобы не пасть мне перед моими противниками и чтобы не радовался враг мой моей погибели. Охрани, Господи, Твоего раба, возлагающего на Тебя надежды…» И наконец, Абеляр сообщает Элоизе о своей последней воле, о своем последнем желании, которое надлежит исполнить после его смерти: «Тело мое, где бы оно ни было погребено или брошено, пусть будет вашими заботами, умоляю вас, перенесено на ваше кладбище, чтобы вид моей могилы побуждал наших дочерей, наших супруг во Христе, чаще возносить за меня молитвы к Господу». Призыв возвыситься над чисто человеческой земною любовью не мог быть выражен ясней и полней. «О чем еще я прошу вас более всего и прежде всего, так это о том, чтобы вы пеклись о спасении моей души столь же рьяно, как вы сейчас заботитесь о моем теле, терзаясь от того, что ему грозят опасности».