Текст книги "Серафина"

Автор книги: Рейчел Хартман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Серафина! – громыхнул он, наконец обратив на меня внимание. – Я слышал положительные отзывы о твоем «Призыве». Жаль, меня там не было. Этот адский недуг превращает тело в тюрьму.

Я провела пальцем по левому рукаву. Он даже не представлял, как хорошо я его понимаю.

– Неси-ка чернила, девочка, – сказал он. – Хочу вычеркнуть сделанное из списка.

Я принесла письменные принадлежности и перечень дел, который он продиктовал мне, когда я только начала на него работать. Осталось всего девять дней до приезда генерала Комонота, ардмагара всего драконьего племени; в первый вечер намечался приветственный концерт и бал, а через несколько дней – празднество в честь кануна Дня соглашения, которому предстояло длиться всю ночь. Я трудилась уже две недели, но сделать предстояло еще очень много.

Я зачитывала список вслух, пункт за пунктом; он то и дело перебивал.

– Со сценой разобрались! Вычеркивай! – восклицал он. А потом: – Почему ты еще не поговорила с распорядителем винного погреба? Это же самое простое дело во всем списке! По-твоему, я стал придворным композитором, потому что виртуозно прокрастинировал? Вот уж нет!

Наконец дошли до пункта, которого я ждала с ужасом: до прослушиваний. Виридиус сощурил водянистые глаза и спросил:

– Да-да, как продвигается дело, дева Домбей?

Он отлично знал, как оно продвигается; по-видимому, ему просто хотелось посмотреть, как я покроюсь испариной. Я не позволила своему голосу дрогнуть.

– Большинство пришлось отменить из-за несвоевременной кончины принца Руфуса… да пирует он со святыми за Небесным столом. Я переназначила часть из них на…

– Нельзя было откладывать прослушивания на последнюю минуту! – крикнул он. – Надо было утвердить исполнителей еще месяц назад!

– При всем уважении, мастер, месяц назад я здесь даже не работала.

– Думаешь, я этого не знаю? – Он раскрыл и закрыл рот; потом уставился на свои забинтованные руки. – Прости меня, – сказал наконец старик хриплым голосом. – Горько сознавать, что уже не можешь делать все, к чему привык. Умирать надо молодым, Серафина. Терциус не промахнулся.

Я растерялась, не зная, как реагировать.

– Не все так плохо, как кажется. Каждый из ваших протеже обязательно придет; программа уже наполовину заполнена.

При упоминании своих учеников он задумчиво кивнул; их у него было больше, чем у обычного человека друзей. Почти настало время идти на урок к принцессе Глиссельде, так что я закрыла чернильницу и принялась вытирать перо лоскутом.

– Когда ты сможешь найти время на наш мегагармониум? – заговорил вдруг Виридиус.

– Что? – спросила я, укладывая перо обратно к остальным.

Он закатил красные глаза.

– Объясни мне, зачем я пишу тебе записки, если ты их не читаешь? Строитель мегагармониума хочет с тобой поговорить. – Судя по всему, вид у меня был по-прежнему недоуменный, потому что он начал говорить медленно и громко, будто объясняя дураку: – Мы устанавливаем в южном трансепте собора святой Гобнэ огромный инструмент. Ме-га-гар-мо-ни-ум.

Я вспомнила, что видела в соборе какое-то строительство, но вот записку, наверное, проглядела.

– Это музыкальный инструмент? Я думала, какой-то механизм.

– И то, и другое! – вскричал он, и глаза его засветились радостью. – И работа почти закончена. Я оплатил половину расходов из своего кармана. Самый подходящий проект для того, кто уже прощается с этой жизнью. Наследие. Звук будет такой, какого мир никогда еще не слышал!

Я уставилась на него в изумлении, заметив, как сквозь личину вспыльчивого старика пробивается восхищенный юнец.

– Его тоже делает мой протеже. Его зовут Ларс, вы должны познакомиться, – провозгласил он, словно был епископом, а подагренный диван – его кафедрой. – И часы Комонота на соборной площади тоже он построил; настоящий самородок. Вы замечательно поладите. Обычно он является очень поздно, но я непременно уговорю его прийти в разумное время. Скажу, когда увидимся с тобой на сегодняшнем приеме в голубом салоне.

– Простите, только не сегодня, – сказала я, поднявшись и подхватив свои партитуры для клавесина с одной из его захламленных полок.

Принцесса устраивала званые вечера в голубом салоне почти ежедневно. Я была неизменно приглашена, но не ходила ни разу, хотя Виридиус постоянно зудел об этом и ругал меня. К вечеру я страшно уставала от того, что приходилось постоянно быть начеку и всего опасаться, да и оставаться допоздна не могла, потому что нужно было ухаживать за садом и ни на день не забывать о чешуе. Виридиусу знать обо всем этом было нельзя; я раз за разом разыгрывала стеснительность, но он продолжал настаивать.

Старик вскинул кустистую бровь и почесал щеку.

– Ты никуда не пробьешься при дворе, если будешь бегать от людей, Серафина.

– Меня совершенно устраивает мое нынешнее положение, – ответила я, перебирая листы пергамента.

– И ты рискуешь обидеть принцессу Глиссельду, пренебрегая ее приглашением. – Тут он проницательно прищурился и добавил: – Быть такой необщительной не совсем нормально, тебе не кажется?

Внутри все сжалось. Я передернула плечами, стараясь ничем не выдать, как чувствительно отношусь к слову «нормально».

– Сегодня ты придешь, – заключил старик.

– У меня на сегодня уже есть планы, – сказала я с улыбкой, той самой, которую обычно тренировала по утрам.

– Значит, придешь завтра! – приказал он, от гнева сорвавшись на крик. – Голубой салон, девять вечера! Либо ты придешь, либо очень скоро окажешься без работы!

Трудно было определить, говорил ли он серьезно или блефовал; я еще плохо его знала. Нервно вздохнув, я решила, что сходить разок на полчаса – это не так уж страшно.

– Простите, сэр, – склонила я голову. – Приду обязательно. Я не знала, что для вас это так важно.

А потом, держа улыбку, словно щит между нами, сделала реверанс и вышла.

Даже из коридора было слышно, как хихикают принцесса и одна из ее фрейлин – кого она там на этот раз притащила с собой. Судя по тону, ровесница. Я мимоходом подумала, как звучал бы хихикательный концерт. Понадобился бы целый хор из…

– Так что, она очень вредная? – спросила фрейлина.

Я застыла на месте. Не могли же они говорить обо мне?

– Прекрати! – воскликнула принцесса. Смех ее журчал, как вода. – Я сказала «раздражительная», а не «вредная».

У меня запылало лицо. Раздражительная? Неужели вправду?

– Но все равно, сердце у нее доброе, – добавила принцесса Глиссельда, – что делает ее полной противоположностью Виридиусу. К тому же она почти мила, вот только вкус в одежде ужасный – и я решительно не могу понять, что она творит со своей прической.

– Ну, этому легко помочь, – вставила фрейлина.

Я наслушалась достаточно и шагнула за порог, кипя от ярости, но стараясь не подтвердить данную мне характеристику. Фрейлина была наполовину порфирийка, если судить по темным кудрям и теплому, смуглому оттенку кожи. Смутившись, что ее подслушали, она прижала ладонь ко рту.

– Фина! – воскликнула принцесса Глиссельда. – Мы как раз о тебе говорили!

Только принцессам позволено никогда ни в каком разговоре не чувствовать неловкости. Она улыбнулась ослепительно безмятежной улыбкой; солнечный свет из окна у нее за спиной превратил ее золотые волосы в нимб. Присев в реверансе, я подошла к клавесину.

Принцесса Глиссельда поднялась и стремительно двинулась от окна в мою сторону. Ей было пятнадцать – на год меньше, чем мне, и от этого мне было странно ее учить. Для своего возраста она была очень миниатюрна, отчего я чувствовала себя неуклюжей великаншей. Она обладала любовью к парче, усыпанной жемчугом, и такой уверенностью в себе, о какой я и мечтать не могла.

– Фина, – прощебетала она, – это леди Милифрин. Она, как и ты, обременена излишне длинным именем, поэтому я зову ее Милли.

Приветственно кивнув Милли, я едва удержалась от того, чтобы заметить, как глупо эти слова звучат из уст человека по имени Глиссельда.

– Я приняла решение, – провозгласила принцесса. – Я буду выступать на концерте в честь кануна Дня соглашения, исполню гальярду и павану. Но только сочинения Терциуса, а не Виридиуса.

Я расставляла ноты на пюпитре, но при этих словах помедлила с книгой в руке, взвешивая ответ.

– Если помните, в сюите Терциуса вам нелегко давались арпеджио…

– Ты хочешь сказать, мне не хватит мастерства? – Глиссельда угрожающе вздернула подбородок.

– Нет, всего лишь напоминаю, что вы назвали Терциуса жалкой трухлявой жабой и швырнули ноты о стену. – Тут обе захохотали. Я добавила осторожно, словно ступая на шаткий мост: – Если вы будете упражняться и послушаетесь моих советов по поводу аппликатуры, у вас начнет получаться достаточно хорошо.

Достаточно хорошо, чтобы не опозориться, следовало бы добавить, но это было бы неблагоразумно.

– Я хочу показать Виридиусу, что Терциус в дурном исполнении все равно звучит лучше, чем его дурацкие песенки – в хорошем, – сказала она, покачав пальцем. – Достанет мне для этого мелочной мстительности?

– Без всякого сомнения, – сказала я и только потом поняла, что не стоило отвечать так поспешно. Но девочки лишь рассмеялись снова, и я решила – ничего страшного.

Глиссельда села на скамейку, вытянула элегантные пальчики и принялась за Терциуса. Виридиус однажды объявил – громко и перед всем двором, – что таланта у нее, как у вареной кочерыжки; но я находила, что при должном отношении она проявляет и интерес, и прилежность. Мы долбили эти арпеджио больше часа. Руки у нее были маловаты – получалось с трудом – но она не жаловалась и не отступалась.

Урок завершился урчанием у меня в животе. Даже мое тело отдельно от меня вечно нарушало правила приличия!

– Пора отпустить вашу бедную учительницу на обед, – сказала Милли.

– Это у тебя в животе? – с живостью спросила принцесса. – А я могла бы поклясться, что в комнате дракон. Да сохранит святой Огдо наши кости от ее зубов!

Я провела по зубам языком, выдерживая паузу, чтобы ответ не прозвучал резко.

– Высмеивать драконов, конечно, популярная забава у нас, гореддцев, но скоро прибудет ардмагар Комонот, я не уверена, что ему понравятся такие разговоры.

Псы небесные, а я ведь и вправду раздражительная, хоть и старалась держаться. Она не преувеличивала.

– Драконам никогда ничего не нравится, – сказала Глиссельда, выгибая бровь.

– Но она права, – заметила Милли. – Грубость остается грубостью, даже если на нее не обиделись.

Принцесса закатила глаза.

– Леди Коронги сказала бы, что нам надо показать свое превосходство и поставить их на место. Подавляй, иначе окажешься подавленным. Драконы по-другому не умеют.

Мне подумалось, что обращаться таким образом с драконами очень и очень опасно. Я замялась, не зная, есть ли у меня права поправлять леди Коронги, гувернантку Глиссельды – ведь она во всем стояла выше меня по положению.

– Почему, как ты думаешь, они наконец сдались? – продолжала принцесса. – Потому что осознали наше превосходство – военное, умственное и моральное.

– Это леди Коронги так говорит? – спросила я, стараясь не показывать, как меня это встревожило.

– Все так говорят, – фыркнула Глиссельда. – Это же очевидно. Драконы нам завидуют; поэтому и перекидываются в нас, когда только могут.

Я уставилась на нее, раскрыв рот. Святая Прю! И Глиссельда ведь когда-нибудь станет королевой! Как можно внушать ей такие мысли…

– Что бы вам там ни говорили, мы не одержали верх в войне. Наша дракомахия принесла нам что-то вроде ничьей; драконы не могли победить, не понеся неприемлемых потерь. Они не сдались, они предложили мир.

Глиссельда сморщила нос.

– Послушать тебя, получается, что мы их вовсе не одолели.

– Нет – к счастью! – Я вскочила, но попыталась скрыть волнение, бросившись поправлять ноты. – Они бы этого не допустили; притаились и выждали время, чтобы напасть.

Вид у нее теперь был глубоко встревоженный.

– Но если мы слабее их…

Я оперлась о клавесин.

– Дело не в силе и слабости, принцесса. Как по-вашему, из-за чего наши народы так долго воевали?

Глиссельда сложила руки, словно читая молитву.

– Драконы ненавидят нас, потому что истина и святые на нашей стороне. Зло всегда пытается одолеть добро, которое ему противостоит.

– Нет. – Я едва не грохнула кулаком по крышке клавесина, но вовремя опомнилась и только дважды постучала по ней ладонью. И все же принцесса глядела на меня круглыми глазами, ожидая услышать какое-то удивительное откровение. Я попыталась говорить как можно спокойней: – Драконы хотели вернуть себе эти земли. Горедд, Нинис и Самсам когда-то были их охотничьими угодьями. Здесь было полно дичи – лосей, туров, оленей – стада тянулись до самого горизонта. А потом явилось наше племя и распахало землю.

– Это было очень давно. Неужели они до сих пор не оправились? – серьезно спросила Глиссельда. Тут я заметила себе, что делать предположения об уме на основании ангельского лица недальновидно. Взгляд у нее оказался такой же проницательный, как у Люциана.

– Наш народ переселился сюда две тысячи лет назад, – сказала я. – Это десять драконьих поколений. Стада вымерли тысячу лет назад, но драконы в самом деле до сих пор страдают из-за этого. В их владении остались лишь горы, численность населения сокращается.

– Разве они не могут охотиться на северных равнинах? – спросила принцесса.

– Могут и охотятся, но северные равнины по территории уступают объединенным Южным землям в три раза, и у них тоже есть хозяева. Драконам приходится соперничать за вымирающие стада с местными племенами варваров.

– А почему они не могут просто есть варваров?

Мне не понравился ее надменный тон, но не в моей воле было ее одергивать. Я провела пальцами по резной крышке клавесина, изливая раздражение в завитушки узора, и ответила:

– Нас, людей, не очень удобно есть – мы слишком жилистые – и охотиться на нас неинтересно, потому что мы собираемся вместе и даем отпор. Мой учитель как-то слышал, что один дракон сравнил нас с тараканами.

Милли сморщила нос, но Глиссельда глядела озадаченно. Похоже, она в жизни ни разу не видела таракана. Я позволила Милли объяснить самой; от ее описания принцесса взвизгнула.

– Каким же образом мы напоминаем им этих тварей?

– Посмотрите на ситуацию с точки зрения дракона: мы везде, легко прячемся, относительно быстро размножаемся, мешаем им охотиться, и от нас воняет.

Девочки нахмурились.

– От нас не воняет! – возразила Милли.

– А вот им так кажется. – Похоже, эта аналогия оказалась неожиданно подходящей, так что я довела ее до логического завершения. – Представьте, что вас одолели паразиты. Что надо делать?

– Избавиться от них! – воскликнули девочки в унисон.

– Но что, если тараканы разумны и сражаются против вас все вместе? Что, если у них есть реальная возможность победить?

Глиссельду передернуло от ужаса, но Милли сказала:

– Заключить с ними мир. Позволить им жить в своих домах, если они не будут трогать наши.

– Но это будет не всерьез, – сказала принцесса мрачно, тарабаня пальцами по клавесину. – Мы бы притворились, что заключили мир, а потом подожгли их дома.

Я рассмеялась; она меня удивила.

– Напомните мне никогда вас не гневить, принцесса. Значит, если бы тараканы нас одолевали, мы бы не поддались? Мы перехитрили бы их?

– Без сомнения.

– Понятно. А есть что-нибудь такое – что угодно – что тараканы могли бы сделать, чтобы мы их пощадили?

Девочки обменялись скептическими взглядами.

– Тараканы только и могут, что разводить грязь да портить еду, – сказала Милли, обнимая себя руками за плечи. Видно, у нее был опыт.

А вот Глиссельда глубоко задумалась, даже язык высунула.

– Может, если бы они устраивали приемы или писали стихи?

– Вы бы позволили им жить?

– Может быть. А они вообще очень противные, да?

Я ухмыльнулась.

– Нет уж, поздно: они вас заинтересовали. Вы понимаете, что они говорят. А что, если бы вы сами могли превращаться в таракана, даже ненадолго?

Их скрутило от хохота. Я чувствовала, что они поняли, но все равно подвела итог:

– Мы не можем победить их, чтобы выжить. Мы можем их только в достаточной степени заинтересовать.

– Скажи мне, – спросила Глиссельда, вытирая глаза вышитым носовым платком, позаимствованным у Милли, – откуда простая помощница концертмейстера столько знает о драконах?

Я выдержала ее взгляд и подавила дрожь в голосе.

– Мой отец – юрист, королевский эксперт по соглашению Комонота. Он читал мне его на ночь вместо сказок.

Только договорив, я поняла, что это не очень-то объясняло мои познания, но девочкам эта картина показалось столь уморительной, что дальше расспрашивать они не стали. Я улыбалась вместе с ними, но сердце кольнуло при мысли о моем несчастном папе. Бедняга, он всю жизнь так отчаянно пытался понять, в каком положении оказался юридически, по незнанию женившись на одной из саарантраи.

Как говорится, барахтался в плевке святого Витта по самую шею – вместе со мной. Я поклонилась и поспешно вышла, опасаясь, как бы девочки не заметили на мне Небесной слюны. Ведь мне самой, чтобы выжить, приходилось быть в равных долях интересной и невидимой.

5

Возвращаться вечером в свои покои всегда было огромным облегчением. Меня ожидали занятия, книга по зибуанской носовой песне, которую мне не терпелось прочесть, и, конечно, разговор с дядей. Нужно было задать ему кое-какие вопросы. Первым делом я уселась за спинет и сыграла особый диссонантный аккорд, который служил Орме сигналом, что я хочу с ним поговорить.

– Добрый вечер, Фина, – прогремел котенок.

– Летучий мыш начал бродить по саду. Я беспокоюсь, что…

– Стоять, – оборвал меня Орма. – Вчера ты обиделась, что я тебя не поприветствовал, а сегодня сама сразу переходишь к делу. Я требую, чтобы ты оценила мой «добрый вечер».

Я рассмеялась.

– Оценила. Но слушай: у меня тут проблема.

– Не сомневаюсь, – сказал он. – Но ко мне через пять минут придет ученик. Это проблема на пять минут?

– Сомневаюсь. – Я задумалась. – Можно, я зайду к тебе в консерваторию? Все равно не хочется обсуждать это через спинет.

– Как тебе угодно. Но дай мне по крайней мере час. Этот ученик особенно безнадежен.

Укутываясь в уличную одежду, я вспомнила, что так и не очистила плащ от крови Базинда. Драконья кровь давно высохла, но по-прежнему блестела. Я похлопала по пятну, подняв в воздух бурю серебряных хлопьев, вычистила, насколько могла, и стряхнула переливающийся мусор в очаг.

Королевская улица спускалась в город широкими, изящными изгибами. Дороги были тихи и пустынны; освещали их лишь тонкий месяц да горящие окна, и еще изредка слишком рано выставленные фонари в честь Спекулюса. Внизу, у реки, воздух был сладок от древесного дыма и прян от запаха чьего-то сдобренного чесноком ужина, а дальше густел и отдавал помойной ямой. Или отбросами – быть может, я проходила мимо мясной лавки?

Впереди вышел из тени и двинулся мне навстречу какой-то силуэт. Я замерла с колотящимся сердцем. Фигура подковыляла ближе, и запах усилился. Закашлявшись от удушающей вони, я потянулась к маленькому кинжалу, спрятанному в плаще.

Незнакомец поднял левую руку ладонью вверх, словно прося милостыню. Потом поднял еще одну левую и заговорил:

– Флу-флу-флу-у-у?

Из клювообразного рта вместе со звуками вырвались язычки голубого пламени, на мгновение осветив черты говорившего: скользкую чешуйчатую кожу, шипастый гребешок, как у зибуанских игуан, выпуклые конические глазницы, которые вращались независимо друг от друга.

Я выдохнула. Это оказался всего лишь квигутль-попрошайка.

Квигутли были вторым видом драконов, куда более мелким, чем саары. Этот, правда, был для квига крупноват – примерно с меня ростом. Они перекидываться в людей не умели. Квиги жили вместе с саарами в горах, занимали мелкие трещины и пещеры в логовах драконов, питались отбросами; у них было четыре руки, которые они использовали, чтобы создавать сложные, миниатюрные устройства, например, серьги, которые носили все саарантраи. Квигов включили в соглашение Комонота из вежливости; никто не предполагал, что они попрут на юг такими толпами и что городские трущобы – и мусор – настолько придутся им по нраву.

Квиги не говорили по-гореддски – у них не было губ, а язык напоминал полый ствол тростника – но большинство понимало, когда к ним обращались. Я, со своей стороны, их наречие понимала – оно звучало как мутия, только с сильным пришепетыванием. Существо сказало: «Уф не денефку ли я фюю, дамофька?»

– Опасно попрошайничать после наступления темноты, – ответила я резко. – Что вы делаете так далеко от Квигхола? На улицах можно попасть в беду. Только вчера средь бела дня напали на одного из ваших братьев-сааров.

– Да, я ффе видел ф крыфи фклада, – кивнуло оно, рассыпая изо рта искры по пестрому брюху. – От ваф хорофо пахнет, но вы не фаар. Фтранно, фто вы меня понимаете.

– У меня талант к языкам.

Орма говорил, что от моей чешуи пахнет сааром, но не сильно. Саарантрасу пришлось бы впритык подойти, чтобы учуять. Может, у квигутлей обоняние острее?

Ящер бочком подкрался ближе и понюхал высохшее пятно крови у меня на плече.

Дыхание квига смердело до того тошнотворно, что непонятно было, как он вообще умудряется за ним слышать более слабые запахи. А у меня и так не получалось учуять саара, даже Орму. Когда квиг отступил, я принюхалась к пятну сама. Какой-то запах в ноздрях остался – хотя я ощутила его скорее осязанием, чем обонянием – но ничего более точного сказать было нельзя.

Тут голову пронзила боль, будто я вогнала в обе ноздри острые штыри.

– На ваф есть вапахи двух фааров, – сказало существо. – А еффе – маленький кофелек ф пяфью феребряными и вофемью бронвовыми монетами, и ноф – ив дефевой фтали, довольно тупой. – Даже эти мелкие драконы были до предела педантичны.

– Вы чуете, насколько острый у меня нож? – спросила я, прижав основания ладоней к вискам, словно пытаясь раздавить боль. Не помогло.

– Я бы мог уфюять, фколько у ваф волоф на голове, ефли бы вахотел. Но я не хофю.

– Прелестно. Но не могу же я просто так отдать вам деньги. Металл – только в обмен на металл, – повторила я слова Ормы, однажды услышанные в такой же ситуации. Гореддцы так обычно не торговались, и уж точно я бы не стала делать этого при свидетелях, но Орме таким способом удалось заполучить для меня не одну занятную безделушку. Я хранила свою необычную коллекцию в маленькой корзинке, подальше от чужих глаз. Там не было ничего незаконного – это ведь просто игрушки – но горничные могли испугаться колдовских диковин.

Квигутль моргнул и облизнулся. Деньги как таковые этим тварям были не нужны; они хотели раздобыть сырье для работы, а мы носили его собой в ровно отмеренных количествах.

В половине квартала от нас, за спиной квигутля, со стуком распахнулись двери конюшни. На улицу вышел мальчик с двумя лампами и повесил их по обе стороны от входа, ожидая возвращения всадников. Квиг оглянулся через плечо, но мальчик смотрел в другую сторону.

Освещенный сзади лампами, темный силуэт квигутля замер, обдумывая, на что выменять деньги. Глаза его то выпучивались, то втягивались от размышлений. Тварь порылась у себя в глотке – там у них был кожаный мешок – и вынула два предмета.

– Ф фобой у меня только мелофи – рыбка ив медной и феребряной филиграни… – Он показал ее, держа между двумя большими пальцами одной правой руки. – …И вот еффе, тут в офновном олово. Это яферица ф феловефьей головой.

Сощурясь, я присмотрелась к предметам в слабом свете, исходящем со стороны конюшни. Ящерица с человеческим лицом выглядела довольно отвратно. И внезапно мне очень захотелось ее получить, словно она была одним из моих гротескных персонажей, которому негде было поселиться.

– Я профу две феребряные монеты, – сказал квиг, заметив, к чему приковано мое внимание. – Конефно, это дорове, фем олово, иф которого она фделана, но уф офень хитрый там механивм.

За спиной моего ползучего собеседника раздался стук копыт. Я вскинула голову, тревожась, как бы нас не заметили. Квигов здесь не раз колотили за совращение человеческих женщин; не было никакого желания думать, что случалось с женщинами, которые относились к ящерам по-доброму. Но всадники остановились у конюшни и даже не глянули в нашу сторону. Звеня шпорами, соскочили на булыжную мостовую. У каждого на поясе висело по кинжалу; сталь блестела в свете ламп.

Надо было поскорее отпустить квига и добраться до Ормы. Поначалу я подумала, что головная боль началась так внезапно от запаха драконьей крови, но она все не хотела проходить. Два раза за два дня – ничего хорошего это не предвещало.

Я вытащила кошелек из рукава.

– Согласна, но пообещайте мне, что в этом вашем хитром механизме нет ничего противозаконного.

Некоторые из их устройств – те, что позволяли видеть, слышать или говорить на большом расстоянии, – позволялось носить только саарантраи. Многие другие, например, дверных червей или взрывчатку, не разрешалось иметь никому.

Существо изобразило возмущение.

– Нифего противоваконного! Я ваконопофлуфный…

– Вот только почему-то не сидите после заката в Квигхоле, – проворчала я, отдавая существу серебро. Оно закинуло монеты в рот, а я положила фигурку в кошелек и туго затянула кожаные завязки.

Когда я снова подняла голову, квигутля уже след простыл, исчез без единого звука. Те самые два всадника бежали в мою сторону, подняв кинжалы.

– Даанова сковородка! – воскликнул один. – Пожиратель отбросов по отвесной стене сбежал!

– Вы как, девушка? – спросил другой, пониже, и торопливо схватил меня за плечо. От их дыхания пахло таверной.

– Спасибо, что прогнали его, – сказала я, выворачиваясь из его хватки. В голове били молоты. – Оно просило денег. Эти твари бывают такими прилипчивыми.

Невысокий заметил у меня в руке кошелек.

– Вот зараза! Вы ему, надеюсь, ничего не дали? Нечего паразитов прикармливать.

– Черви-попрошайки! – рыкнул длинный, по-прежнему оглядывая стену и держа кинжал наготове. Они походили на братьев, у обоих были одинаковые широкие носы. Я решила, что это купцы: хорошо сшитая, но неприхотливая шерстяная одежда выдавала богатство, смешанное с практичностью.

Длинный сплюнул на землю.

– Пять кварталов нельзя пройти, чтобы на них не наткнуться.

– Да в собственный подвал не спустишься, чтобы там на ящике с луком не свернулась эта тварь, – добавил коротышка, наигранно всплеснув руками. – Наша сестра Луиза однажды нашла такого у себя под обеденным столом – прицепился к крышке снизу и висел. Весь праздничный ужин испортил своим чумным дыханием. От него у ее малыша падучая началась. И как тут защититься от вторжения в собственный дом? Да никак, если не хочешь оказаться в тюрьме!

Об этом случае я знала. Мой отец представлял квигутлей в суде, но в итоге ворота в Квигхол все равно стали поднимать на ночь, запирая нелюдей внутри – конечно же, только для их безопасности. Законопослушные ученые-саарантраи из коллегии святого Берта оспорили решение; отец защищал и их тоже, но безуспешно. Квигхол превратился в карцер.

Если бы только можно было рассказать этим братьям, что ящеры не опасны, что им, кажется, просто не удается понять разницу между «мое» и «твое», когда дело касается жилого пространства. Что свиньи пахнут так же плохо, и все же никто не подозревает свиней в нечистых помыслах или в том, что они разносят болезни. Но было ясно, что эти люди не поблагодарят меня за то, что я их просветила.

И тут вдруг братья загорелись; из-под кожи прорвалось яркое свечение, словно внутренности у них были из расплавленного свинца и вот-вот займутся пламенем.

О нет. Сияние – единственное предупреждение перед началом видений. Теперь уже ничего поделать было нельзя. Я села прямо посреди улицы и опустила голову между колен, чтобы не удариться ею, когда упаду.

– Вам нехорошо? – спросил коротышка. Голос его доносился до меня волнами, будто он говорил сквозь толщу воды.

– Не дайте мне прикусить язык, – сумела выдавить я, а потом сознание покинуло меня, и разум утянуло в бездонный водоворот видения.

Моя сущность, незримая, как всегда в видениях, смотрела вниз на комнату с тремя огромными кроватями и горой нераспакованного багажа. В углу были свалены шелковые шарфы зеленого, золотого и розового цветов, перепутанные с радужными ожерельями, веерами из перьев и потускневшими монистами. Это определенно был постоялый двор; на каждой из кроватей поместилось бы с полдюжины человек.

Сейчас в комнате был только один. И я его знала, хотя он и подрос со времени последнего видения и на этот раз не висел на дереве.

Дверь приоткрылась, в щель просунула голову женщина-порфирийка; волосы, обрамляющие ее лицо, были скатаны в локоны толщиной в палец и оканчивались серебряными бусинами. Летучий мыш сидел на средней кровати, скрестив ноги и уставясь в потолок; она заговорила с ним на своем языке, и он вздрогнул, словно его вырвали из глубоких раздумий. Порфирийка вскинула брови, извиняясь, а потом жестами изобразила, как что-то ест. Он покачал головой, и она молча закрыла дверь.

Он поднялся, утопая босыми ногами в неровной соломенной подстилке. На нем были порфирийские штаны и туника до колен, детский амулет на шнурке на шее и маленькие золотые серьги в ушах. Мальчишка медленно помахал руками в воздухе, словно разгоняя паутину. Соломенный матрас был не особенно упругим, но он подпрыгнул изо всех сил и с третьей попытки достал до потолка.

Еще никогда люди из видений не знали о моем присутствии. Да и откуда им было знать? На самом деле меня там не было. Он не мог коснуться моего лица, потому что касаться было нечего, но я вдруг почувствовала, что пытаюсь отстраниться от его настойчивой ладони.

Мыш нахмурился и легонько почесал в затылке. Волосы его по всей голове были свернуты в узлы, а проборы образовывали аккуратные маленькие шестиугольники. Он снова сел и внимательно уставился в потолок, сведя брови к переносице. Если бы это не было невозможно, я бы сказала, что он глядит прямо на меня.

Когда я очнулась, в зубах у меня была зажата солоноватая кожаная перчатка. Открыв глаза, я обнаружила, что лежу головой и плечами на коленях у какой-то женщины. Одной рукой она придерживала меня, а в другой держала четки, большим пальцем торопливо перебирая бусины; губы ее быстро двигались, и когда слух потихоньку вернулся ко мне, я услышала молитву: «Фустиан и Бранш, молитесь о ней. Нинниан и Мунн, не покиньте ее. Абастер и Витт, защитите ее…»

Тут пришлось резко выпрямиться и выдернуть перчатку изо рта, напугав незнакомку.

– Простите, – только и успела проскрипеть я, и в следующую секунду содержимое моего желудка оказалось на мостовой.

Она поддержала мой лоб и подала мне белоснежный платок, чтобы утереться.

– Братья! – позвала женщина. – Она очнулась!

Коротышка и длинный появились из конюшни с повозкой, на боку которой черными буквами было написано «Братья Бродвик. Ткани». Втроем они завернули меня в толстое шерстяное одеяло и уложили в повозку. Степенная женщина, которая, как я поняла, была той самой сестрой, которую упомянул коротышка, неторопливо поднялась следом за мной и спросила: