Текст книги "Серафина"

Автор книги: Рейчел Хартман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

13

При всем ужасе я не посмела открыто уставиться на него, чтобы не выдать себя перед стражниками; выторговывая время, присела в глубоком реверансе и медленно досчитала до трех.

Когда мне наконец хватило духу снова поднять взгляд, я заметила, что его вся ситуация, кажется, забавляет. Он широким жестом указал на дверь.

– Следует полагать, вы здесь закончили?

– Да, спасибо, – сказала я, умудрившись сдержать дрожь в голосе. – Если вы хотите сами допросить рыцарей, мне, наверное, лучше поговорить с вами завтра утром…

– О нет, – сказал он непринужденно, но улыбка его застыла. – Я предпочитаю, чтобы вы поговорили со мной сейчас. Подождите наверху, будьте так добры.

Мне ничего не оставалось, кроме как подняться по лестнице. За моей спиной раздалось:

– Кто помнит, как выглядит моя метка? Правильно. А у девы Домбей вы ее спросили?

– Но, сэр, это правило должно было вступить в силу, когда прибудет Комонот!

– Оно вступает в силу сегодня же. От моего имени позволено говорить только тем, кто покажет мою метку.

– Так нам нельзя было ее пускать, капитан? – спросил Джон.

Люциан Киггс помедлил, прежде чем ответить:

– Нет, вы послушались инстинкта, и на этот раз он вас не обманул. Но пора уже усилить охрану, ясно? Совсем скоро во дворце будет полным-полно чужаков.

Принц начал подниматься по лестнице, и я заторопилась добраться до верха раньше него. Во взгляде, которым он окатил меня, поднявшись, уже не было ни капли веселья. Майки Карась отдал честь, Киггс кивнул в ответ, схватил меня за правый локоть и вывел в коридор.

– На кого вы работаете? – спросил принц, когда мы оказались вне зоны слышимости.

Это что, вопрос с подвохом?

– На Виридиуса.

Принц остановился и обернулся ко мне, мрачно сведя брови.

– Это ваш последний шанс сказать правду. Я не люблю игры в кошки-мышки. Вы пойманы с поличным, не надо хитрить.

Небесный дом! Да он подумал, что я тут шпионю для иностранного правительства – или, возможно, для какого-то частного лица. Дракона, например. Возможно, он и не ошибся.

– Мы можем поговорить где-нибудь не в коридоре? Пожалуйста?

По-прежнему хмурясь, принц посмотрел в обе стороны. Восточное крыло было полно слуг и кладовок, кухонь и мастерских. Он провел меня по короткому переходу и отпер тяжелую дверь в конце, зажег фонарь от стенного факела, пропустил меня вперед и закрыл дверь за нами. Мы оказались у подножия спиральной лестницы, поднимающейся в темноту. Но, вместо того, чтобы двинуться по ней, он просто уселся на пятую ступеньку и поставил фонарь рядом.

– Что это за место? – спросила я, выгнув шею, чтобы заглянуть вверх.

– Моя «гадкая башня», как ее называет Глиссельда. – Казалось, он не склонен был обсуждать эту тему подробней. Фонарь жутковато освещал его лицо снизу, отчего интерпретировать выражение было нелегко – так или иначе, но он не улыбался. – Было бы совсем не трудно получить мое благословение на допрос рыцарей. Вы могли просто попросить. Мне не нравится, что вы пошли туда под ложным предлогом, прикрываясь моим именем.

– Я… я знаю, что нельзя было этого делать. Простите, – пробормотала я. С чего это вообще показалось мне хорошей идеей? Почему я так легко бросилась обманывать совершенно незнакомых людей, а с ним самим поговорить не решилась? Я осторожно открыла кошелек, следя, чтобы из него никаким боком не показалась квигская фигурка, и отдала принцу монету.

– Мой учитель, Орма, узнал кое-что, что может быть связано с появлением этого дракона. Я обещала ему поговорить с вами.

Люциан Киггс молча изучил монету в свете фонаря. Раньше он был так словоохотлив, что его теперешнее молчание меня нервировало. Что ж, вполне естественно, что он встревожился, узнав, что я говорю от чужого имени. А как еще ему было реагировать? Псы небесные, я сильно просчиталась, решившись дурить его стражу.

– Ему прислали эту монету после похорон вашего дяди, – продолжила я упрямо. – Орма утверждает, что она принадлежит его отцу.

– Значит, вероятно, так оно и есть, – сказал он, изучая решку. – Драконы знают свои монеты наперечет.

– Его отец – генерал Имланн, попавший в опалу и изгнанный за накопительство.

– Накопительство обычно не наказывается изгнанием, – заметил принц; губы его сжались в тонкую линию. Даже смутная тень – и та казалась недоверчиво-скептичной.

– Как я понимаю, Имланн виновен и в других преступлениях тоже. Орма не вдавался в детали. – Ну вот, я уже опять начала врать. Какой-то порочный круг. – Он считает, что Имланн здесь, в Горедде, и возможно, планирует как-то навредить ардмагару, или саботировать торжества, или… Он не знает точно. Увы, это лишь расплывчатые предположения.

Люциан Киггс перевел взгляд с меня на монету и обратно.

– Вы не уверены, есть ли основания для опасений.

– Да. Я надеялась, что в разговоре с рыцарями выясню какую-нибудь деталь, которая помогла бы Орме установить, что тем драконом был Имланн. Не хотелось тратить ваше время на догадки.

Он сосредоточенно наклонился вперед.

– Имланн мог желать зла моему дяде?

Теперь ему стало интересно, это было неизмеримое облегчение.

– Я не знаю. Совет решил, что дракон имел какое-то отношение к смерти принца Руфуса?

– Совет мало что решил. Половина собравшихся считала, что рыцари все это придумали, чтобы всполошить людей и не допустить приезда Комонота.

– А что думаете вы? – не отступилась я.

– Я думаю, что собирался поговорить с рыцарями сам, и тут вдруг выяснил, что с ними кто-то уже разговаривает от моего имени. – Он погрозил мне пальцем, но не всерьез. – И какие впечатления? Они вправду видели дракона?

– Да.

Он поднял бровь.

– Почему вы так уверены?

– Я… я думаю из-за деталей, которые они запомнили – и которые упустили. Увы, не могу сказать, что это больше, чем просто интуиция.

А еще я умолчала, что сама была не новичком во вранье, и оттого имела представление о подобных вещах.

– Не стоит так поспешно сбрасывать интуицию со счетов! Я советую своим людям прислушиваться к внутреннему голосу. Конечно, насчет вас они ошиблись. – Он бросил на меня раздраженный взгляд, но потом, похоже, передумал. – Поправка. Они ошиблись, поверив, что я дал вам разрешение поговорить с заключенными, но они были правы насчет вас самой.

Как он умудрялся по-прежнему нормально ко мне относиться после того, как отвратительно я с ним обошлась? Меня окатило теплой волной стыда.

– Про… простите меня…

– Ничего страшного. – Он отмахнулся от моих смущенных слов. – В общем-то, все вышло даже удачно. Мы с вами, кажется, движемся к общей цели. И теперь, разобравшись, можем помогать друг другу.

Он думал, что я прошу прощения за ложь, но в этом я уже покаялась.

– И еще… э-э-э… простите за то, что я вам сказала. Вчера.

– А! – Он наконец улыбнулся, и тревожный узел у меня в груди ослаб. – Вы, значит, еще и из-за этого молчали. Забудьте. Я уже забыл.

– Я вам нагрубила!

– А я оскорбился. Все вышло прямо как по учебнику. Но давайте оставим это в стороне, Серафина. Мы в одной команде. – Я не поверила его легкомысленному тону, принц заметил мои сомнения и добавил: – У нас с Сельдой был о вас долгий разговор. Она удивительно красноречиво вас защищала.

– И даже не упомянула, что я раздражительная?

– О, конечно, упомянула. И она права. – Его, кажется, позабавило выражение моего лица. – Хватит дуться. Нет ничего плохого в том, чтобы укусить, если вам наступили на хвост. Вопрос только в том, что я сделал?

Укусить… Хвост… Я скрестила руки на груди.

– Сельда заметила, что вы не любите разговоры о личном, а я определенно пересек черту. Вот. Приношу извинения.

Я в смущении уставилась на свои ноги.

– Но конкретно в этом случае, – продолжал принц, – мне кажется, было еще кое-что. Вы ведь на самом деле ответили на мой вопрос. – Он самодовольно откинулся на стену, будто отгадал какую-то сложную загадку. – Я спросил, каково это – быть такой талантливой, и вы предложили мне самое прямое сравнение: так же, как быть бастардом! И, немного поразмыслив, я понял. Все пялятся на вас из-за чего-то, над чем вы не имеете власти и чего не добивались. Ваше присутствие смущает других людей. Вы всегда на виду, хоть на самом деле не хотите выделяться.

На долю секунды у меня перехватило дыхание. Что-то внутри дрогнуло, словно струна уда, тронутая его словами, и мне почудилось, если вдохну, она умолкнет. Он не знал правды обо мне и все же понял глубоко спрятанную истину, которой никто больше не замечал. И, несмотря на нее – или, может быть, из-за нее, – решил, что я заслуживаю доверия, заслуживаю серьезного отношения. От того, как он поверил в меня, на одно головокружительное мгновение мне захотелось стать лучше, чем на самом деле.

Глупо позволять себе такие мысли. Я была чудовищем – и этого никак не изменить.

Я едва не сорвалась на него, чуть было в самом деле не выпустила чудовище, но что-то меня остановило. Он не просто анализировал меня, как какой-нибудь бесстрастный дракон. Он рассказывал мне в ответ истину о себе. И она сияла, словно бриллиант. Это было необычно – и очень щедро. Если сейчас оттолкнуть этот дар, другого не будет. Я вдохнула и дрожащим голосом произнесла:

– Спасибо, но… – Нет, никаких «но». – Спасибо.

Он улыбнулся.

– Вы не так просты, как кажется на первый взгляд. Этот вывод я сделал уже не один раз. Кто из порфирийских философов вам больше всех импонирует?

Вопрос был такой внезапный, что я чуть не рассмеялась, но по крайней мере он наконец снова разговорился:

– Вы узнали ту цитату, и я подумал: наконец-то человек, который читал Понфея!

– Боюсь, недостаточно. У папы были его «Избранные сочинения»…

– Но вы и других философов читали. Признавайтесь! – Он в нетерпении наклонился вперед, поставив локти на колени. – Я бы предположил, что вам нравится… Архибор. Он был так увлечен жизнью разума, что даже не потрудился проверить, работают ли его теории в реальном мире.

– Архибор был напыщенным ослом. Я предпочитаю Неканса.

– Этого угрюмого сухаря! – воскликнул Киггс, хлопнув себя по ноге. – Он заходит уж слишком далеко. Будь его воля, от нас бы не осталось ничего, кроме эфемерных бестелесных умов – так и плавали бы в эфире, полностью отделившись от материального мира.

– Разве это было бы так уж плохо? – спросила я сорвавшимся голосом. Он снова зацепил что-то личное – или я уже так расчувствовалась, что меня можно было задеть даже самым безобидным замечанием.

– Просто я думал, что вам больше нравится Понфей, вот и все, – сказал он и принялся изучать невидимое пятнышко на рукаве дублета, давая мне возможность взять себя в руки.

– Философ-правовед?

– Видимо, вы читали у него только ранние работы. Весь его гений раскрылся в поздних сочинениях.

– Разве он не сошел с ума? – Я попыталась изобразить презрительный тон, но, судя по лицу принца, промахнулась и попала прямиком в «уморительный».

– Фина, если это было безумие, то нам о таком безумии можно только мечтать! – воскликнул Люциан, забывшись. – Я найду вам его последнюю книгу. – Он снова посмотрел на меня, и его глаза сверкнули в свете фонаря – или, быть может, то был отблеск горевшего внутри радостного предвкушения.

Этот энтузиазм невозможно ему шел. Я поняла, что пялюсь, и опустила взгляд на руки.

Принц кашлянул и поднялся, спрятав монету в камзол.

– Так. Ладно. Завтра утром отнесу монету Ормы к Эскар – посмотрим, что она скажет. С моей-то везучестью в посольстве наверняка решат, что мы укрываем преступника; вряд ли она простила мне нерасторопность с тем новоперекинувшимся – да и приглашение на танец тоже, если на то пошло. Расскажите своему учителю подробности, которые узнали у рыцарей, я буду очень признателен. Если бы нам удалось вычислить нарушителя, мы могли бы убедить посольство, что прилагаем все усилия к… Я собирался сказать «к поддержанию порядка», но для этого уже поздновато, пожалуй?

– Значит, до завтра, – сказала я и мысленно схватилась за голову. Это принц должен был меня отпускать, а не наоборот. Меня передернуло от собственной наглости.

Но он, казалось, не заметил нарушения этикета. Я присела в реверансе, чтобы сгладить неловкость. Он улыбнулся и открыл передо мной дверь башни. Отчаянно барахтаясь в хаосе мыслей, я попыталась придумать, что еще сказать ему перед уходом, но в голове внезапно наступила пустота.

– Доброго вечера, Серафина. – И принц закрыл дверь.

Раздались и затихли шаги – он поднялся в башню. Что он там делал? Это было не мое дело, конечно, но я несколько мгновений держала руку на дубовой двери.

И так долго простояла неподвижно, что едва не выпрыгнула из шкуры, когда рядом раздался голос:

– Госпожа концертмейстер? Вам плохо?

За спиной у меня обнаружился один из музыкантов – тощий сакбутист, чье имя я никак не могла запомнить. Видимо, проходил мимо и заметил мой коматозный вид. Он нерешительно приблизился.

– Могу я чем-нибудь помочь?

– Нет, – прохрипела я гулко, словно нарушая многолетний обет молчания. – Спасибо.

А потом, опустив голову, смущенно обогнула его и поспешила обратно в тот коридор, что вел к моим покоям.

14

На следующий день был канун прибытия Комонота, и Виридиус собирался зарепетировать нас до полусмерти. Пришлось подняться еще раньше обычного – надо было первым делом связаться с Ормой, чтобы потом передать Киггсу его слова. Я сыграла на спинете наш аккорд и принялась ждать, обжигая язык чаем и раздумывая, где искать Киггса в это время дня. У него был кабинет рядом с главным караульным помещением, но ведь он и в городе проводил много времени.

Когда спинетный котенок наконец заговорил, я так испугалась, что чуть чашку не выронила.

– Не могу разговаривать, – прогудел голос Ормы. – Нянчусь с Базиндом.

Я совсем забыла о новоперекинувшемся.

– А когда сможешь?

– Вечером? Поужинаем в «Скате и молоте»? В шесть?

– Ладно, только давай в семь. Виридиус сегодня планирует стегать нас, пока кровью не истечем.

– Договорились. Не ешь это!

Я перевела взгляд на чашку и обратно.

– Что не есть?

– Да не ты. Базинд.

Из котенка раздался треск, и он отключился.

Я со вздохом отодвинулась от инструмента, и тут зазвонили большие башенные часы в центральном дворе. У меня было более чем достаточно времени для утреннего ритуала и завтрака. Одним делом меньше – что ж, даже и хорошо. По крайней мере сегодня Виридиус не будет мной недоволен.

В огромный главный зал замка Оризон я прибыла рано и в полной готовности. На сцене роились плотники, что вряд ли можно было считать хорошим знаком, а вот от старого подагрика было ни слуху ни духу. Музыканты сновали повсюду, будто муравьи, но Виридиуса нигде не обнаружилось.

Наконец приполз его флегматичный слуга, Мариус, с весточкой для меня:

– Господина здесь нет.

– То есть как это нет? У нас генеральная репетиция.

Мариус нервно откашлялся.

– Дословно он сказал следующее: «Передай Серафине, что я оставляю все в ее более чем надежных руках. Не забудьте отрепетировать входы и уходы со сцены!»

Я удержалась от того, чтобы произнести первое слово, которое пришло мне в голову. И второе тоже.

– Так где он?

Старик втянул седую голову в плечи; видимо, тон у меня вышел не самый мягкий.

– В соборе. У его протеже были какие-то проблемы…

– У Ларса? – Кто-то с особенно острым слухом замер у меня за плечом. Я понизила голос. – Какие именно проблемы?

Слуга Виридиуса пожал плечами.

– Господин не сказал.

– Те же, что обычно, не сомневаюсь, – усмехнулся граф Йозеф позади нас. – Загулял, понавел в собор своих грязных радт-граусер, напился и разломал собственный инструмент.

«Красных-женщин» я поняла.

– У нас в Горедде они носят черные и желтые полосы. – Я попыталась прикрыть негодование шуткой. – Но вы, полагаю, это и так не понаслышке знаете.

Граф провел языком по идеальным зубам и поправил кружевные манжеты.

– Обычно я бы не стал тратить время, но вы мне нравитесь, граусляйн. Держитесь подальше от Ларса. Он даанит, лжец и ходячая проблема. И вообще – едва человек.

– Виридиус доверяет ему.

– Мастер Виридиус питает к нему опасную слабость, – сказал граф. – Ни он, ни вы не понимаете, что он такое. Я каждый день молюсь, чтобы святой Огдо поразил его.

Ужасно хотелось сказать, что я прекрасно понимаю, что Ларс такое, и не ставлю это ему в вину, но я решилась лишь на такие слова:

– Мне все равно, что вы думаете. Он мой друг. Я не желаю больше слушать эту клевету.

Тут он вдруг без спросу обвил меня рукой вокруг пояса; я попыталась вырваться, но он вцепился почище краба.

– Вы – самая милая и невинная из всех граусляйнер, – пробормотал он. – Но в этом мире есть люди, которые совершают такие противоестественные ужасы, каких ваше наивное воображение не способно даже представить. Он – ваш страшнейший кошмар. Послушайтесь моего совета и держитесь от него подальше. Иначе я за вас боюсь.

Он наклонился и поцеловал меня в ухо, будто чтобы убедиться в моем повиновении, но тут же резко отодвинулся.

– Что это за странные духи у вас?

– Отпустите меня, – процедила я сквозь стиснутые зубы.

Йозеф надменно фыркнул, разжал хватку и гордо зашагал прочь, ни разу не оглянувшись.

Я подавила нахлынувшую панику. Он меня учуял. Но понял ли, что это запах саара?

Собрав все достоинство, которое во мне еще осталось после этого отвратительного тисканья, я двинулась к сбившимся в стадо исполнителям, готовая спустить на них своего внутреннего Виридиуса. В конце концов, они и не ждали ничего иного.

Сцена выглядела прекрасно, но оказалась некрепкой в районе люка, что мы выяснили опытным путем, когда к нашей тревоге из хора одновременно исчезли пять басов. Я наорала на плотников и продолжила пытать хор на другом конце зала, пока они занимались починкой. Потом сломался механизм занавеса, с танцора на ходулях посреди джиги свалился костюм, – что при других обстоятельствах было бы смешно, – а Йозеф, исполняя соло, постоянно съезжал в минор.

Последнее меня даже не порадовало; я подозревала, что это просто уловка, чтобы притянуть мой взгляд, и мрачно смотрела в другую сторону.

Для генеральной репетиции все прошло очень даже гладко, но все же не настолько, чтобы поднять мне настроение. Я медведем рычала на всех подряд – и заслуженно, и не по делу. Странствующие артисты, казалось, нервничали, но мои придворные музыканты только веселились – Виридиус из меня даже в самом отвратном расположении духа выходил неубедительный. Да еще обрывки вчерашней хвалебной песни то и дело раздавались за спиной, стоило пройти мимо – тут уж трудно было удержать хмурое выражение лица.

Наконец наступил вечер, и мои музыканты решили, что пришло время отказаться работать. В итоге, конечно, они просто кучей собрались в зале и принялись пиликать для души. Музыка становится тяжким трудом только тогда, когда кто-то заставляет тебя играть. Мне бы хотелось присоединиться – и, по ощущениям, я это более чем заслужила – но меня ждал Орма. Укутавшись потеплее, я спустилась в город.

Мне никогда не было особенно уютно среди незнакомых людей, дыма, болтовни и шума, но теплу таверны я все же обрадовалась. Очаг и лампы давали маловато света, так что пришлось внимательно оглядеть все столы, чтобы убедиться, что Орма еще не пришел. Я устроилась поближе к огню, заказала ячменный отвар, чем вызвала презрительное удивление служанки, и уселась ждать.

Опаздывать было не в привычках Ормы. Я пила медленно, стараясь не смотреть вокруг, пока шум у двери не стал настолько громким, что поневоле привлек мое внимание.

– Нечего этих сюда водить, – прорычал бармен и вышел из-за стойки, подтянув в качестве подмоги крепкого повара. Я обернулась посмотреть; на входе, расстегивая пряжку плаща, стоял Орма. За ним маячил Базинд, жалобно звенящий колокольчиком. Завсегдатаи за столами возле двери сделали знак святого Огдо или прижали к носам ароматические мешочки с травами, словно отгоняя заразу.

Бармен скрестил руки на темном фартуке.

– У нас приличное заведение. Мы обслуживали таких гостей, как баронет Мэдоуберн и графиня дю Параде.

– Недавно? – удивился Орма, слегка округлив глаза. Бармен принял это за неуважение и выпятил грудь; повар провел пальцем по лезвию разделочного ножа.

К этому времени я уже вскочила на ноги и хлопнула на стол монету.

– Идите обратно на улицу!

Свежий ночной воздух, когда я наконец до него добралась, оказался даже приятен; хотя о сгорбленном силуэте Базинда того же сказать было нельзя.

– Зачем ты привел его с собой? – спросила я сердито, двинувшись прочь по пустой улице. – Понятно же было, что его не станут обслуживать.

Орма открыл рот, но Базинд заговорил первым:

– Куда учитель, туда и я.

Орма пожал плечами.

– Есть много мест, куда нас пустят.

Может, их и много, но все они – в одной части города.

Формально после захода солнца Квигхол был закрыт. Только две улицы вели в то, что когда-то называлось тупиком святого Иобертуса; на обеих поставили высокие кованые ворота, которые королевская стража каждый вечер очень торжественно запирала на висячий замок. Естественно, у зданий, стоявших перед площадью, были задние двери, поэтому, чтобы попасть внутрь или наружу, нужно было просто пройти через лавку, таверну или дом, полный квигов – к тому же всегда можно было воспользоваться подземными тоннелями. Недовольные саарантраи называли Квигхол тюрьмой. Что ж, это была на редкость вольная тюрьма.

Когда-то там была церковь святого Иобертуса, потом приход перерос здание, и на той стороне реки, где было больше места, построили новую церковь святого Иобертуса. После заключения соглашения Комонота некоторые из драконов решили основать коллегию, чтобы дать толчок предложенному договором межвидовому обмену знаниями. Старая церковь святого Иобертуса оказалась крупнейшим заброшенным зданием, которое им удалось найти. Пока освобожденные от колокольчика исследователи, такие как Орма, сновали среди нас, изучая наши таинственные обычаи, другие ученые, щеголяющие и колокольчиком, и ученой степенью, являлись в Бертс (как его теперь называли) преподавать свои науки отсталым людям.

Учеников у них было немного – и еще меньше среди них было тех, кто готов был открыто называться их студентом. В Бертсе обучали лучших врачей, но редкий пациент соглашался, чтобы доктор лечил его по жутким драконьим методикам. Делу не помог и недавний скандал со вскрытием трупов. Беспорядки начались по всему городу и чуть было не превратились в кровавую резню; народ требовал возмездия для саарантраи – и студентов – которые осмелились осквернить человеческие останки. Был суд, и мой отец как обычно оказался в эпицентре событий. Вскрытия запретили, нескольких драконов сослали обратно в Танамут, но врачи продолжали практиковаться тайком.

Я была в Квигхоле лишь однажды – Орма взял меня с собой за мазью от зуда. Приличной молодой девушке не стоило показываться в подобном месте, и отец настаивал, чтобы я избегала этого района. Хоть мне и приходилось множество раз обходить или вовсе игнорировать его наставления, этот приказ я охотно соблюдала.

Орма повел нас в переулок, отпер ворота, потянув за щеколду с внутренней стороны, и привел нас в чей-то грязный огород. Под ногами чавкали вялые стебли кабачков. За одной загородкой хрюкала свинья, за другой было полно гниющих овощей. Мне в голову пришла неприятная мысль, что в любой момент на нас может броситься хозяин с вилами, но Орма спокойно прошел прямо к двери и постучал три раза. Никто не ответил. Он постучал еще три раза, а потом поскреб облетающую краску ногтями.

В двери открылось окошко.

– Кто там? – спросил скрипучий голос.

– Хорек, – сказал Орма. – Пришел спугнуть норку.

Дверь распахнулась; в проеме стояла старуха с широкой беззубой ухмылкой. Я вслед за Ормой спустилась вниз по лестнице в зловонный полумрак. Целью нашего путешествия оказался влажный, вонючий погреб, освещенный широким очагом, маленькими лампами и подвесным светильником в форме русалки с рогами. Русалка демонстрировала всему свету обнаженную грудь, а в руках, словно клинки, держала две свечи. Она таращилась на меня так, будто распознала во мне чудовище и изумилась появлению сестры по несчастью.

Глаза постепенно привыкли к темноте. Это оказалось что-то вроде подпольного паба. Повсюду стояли шаткие столы, за которыми теснились самые разнообразные посетители – люди, саарантраи и квигутли. Люди и драконы сидели вместе, ученики увлеченно разговаривали с учителями. Вон там саар демонстрировал принцип поверхностного натяжения – Зейд мне тоже его объясняла, еще до того знаменитого ликбеза по гравитации, – поставив стакан воды вверх ногами, и только лист пергамента отделял внимательных учеников от холодного душа. В другом углу проходило спонтанное вскрытие какого-то небольшого млекопитающего. Или ужин. Или и то, и другое.

Никто не приходил в Квигхол без нужды; я общалась с саарантраи чаще, чем большинство людей, но даже я была здесь лишь однажды. И никогда еще не видела оба моих… моих народа в таком взаимодействии. Это оказалось даже немного слишком. Ученики-люди не особенно общались с квигутлями, но все же удивительно, как спокойно они относились к их присутствию. Никто не отправлял обратно еду, которую тронул квиг – там даже были официанты-квиги! – и никто не визжал, обнаружив квига под столом. Квигутли висели на стропилах и стенах; некоторые собрались за столами с саарантраи. Общее зловоние несомненно исходило от их дыхания, но запах быстро потерял резкость. К тому времени как мы нашли стол, я уже почти ничего не чувствовала.

Орма пошел заказать нам ужин, оставив меня наедине с Базиндом. Наш стол был покрыт уравнениями. Я сделала вид, что смотрю на исписанную мелом поверхность, чтобы иметь возможность краем глаза изучить новоперекинувшегося. Тот вяло уставился на соседний стол, полный квигов.

Говорить с Ормой в присутствии Базинда было нельзя, но я не знала, как от него избавиться.

Проследив за взглядом саара, я ахнула. Сидящие за соседним столом квиги высунули языки; с них сыпались искры. Было непросто что-то разглядеть в полумраке, но они, кажется, колдовали над бутылкой: плавили стекло, направляя жар с языков и растягивая его, как ириску. Длинные пальцы их спинных рук – тонких, ловких конечностей, которые были у них на месте крыльев, – казались нечувствительными к жару. Они вытягивали стекло в ниточки, нагревали снова и сворачивали в замысловатые конструкции.

Вернулся Орма, принеся напитки, и вслед за мной посмотрел на прядущих стекло квигутлей. Они сплели из зеленых стеклянных нитей полое яйцо размером с корзину.

– Почему их не нанимают стеклодувы? – спросила я.

– Почему их не нанимают ювелиры? – парировал Орма, подавая Базинду чашку ячменного отвара. – Как минимум, они не станут добровольно следовать указаниям.

– Как же вы, саары, не видите? – поразилась я, любуясь их мерцающим творением. – Квиги создают произведения искусства.

– Это не искусство, – сказал Орма категорично.

– Тебе-то откуда знать?

Его брови сошлись на переносице.

– Они не ценят его так, как ценил бы человек. В нем нет смысла. – Один из квигов забрался на стол и попытался сесть на стеклянное яйцо. Оно разлетелось на тысячу осколков. – Видишь?

Я подумала о ящерице с человеческим лицом, которая скрывалась у меня кошельке, и засомневалась в его словах. Статуэтка определенно несла какой-то смысл.

К квигам, размахивая метлой и бранясь, подбежал бармен, и они бросились врассыпную – кто под стол, кто на стены.

– А ну прибирайте! – вопил он. – Если собираетесь прыгать как мартышки, я вас больше сюда не пущу!

Квиги, шепеляво ругаясь, все же сползлись обратно и убрали за столом. Они подобрали осколки стекла липкими пальцами передних рук, складывая их в рот, потом разжевали и выплюнули расплавленные шипящие шарики в стакан с пивом.

На нашем столе тоже стоял стакан пива – заказанный Ормой. Базинд заграбастал его и сунул туда нос, нюхая, а когда поднял голову, на кончике носа у него висела капля.

– Это опьяняющий напиток. Мне следует доложить о тебе.

– Припомни девятый пункт освобождающих документов, – спокойно сказал Орма.

– «Ученый, работающий инкогнито, имеет право обходить нормативные протоколы номер двадцать два и двадцать семь, а также другие подобные, если сочтет это необходимым для успешного поддержания маскировки»?

– Этот самый.

Базинд продолжал:

– «Пункт девять, подпункт „а“: вышеупомянутый ученый обязан подать заявление формы 89XQ на каждый случай нарушения и может подвергнуться психологической проверке и/или будет призван объяснить свои действия перед Советом цензоров».

– Довольно, Базинд, – сказал Орма. Но в тот же момент, словно постарались святые покровители комедии, квигутль-официант принес нам ужин: рагу из баранины для меня, суп из репы и лука-порея для Базинда, а для моего дяди – толстую вареную колбаску.

– Скажи, для каждого элемента нужно заполнять отдельную форму, или можно колбасу и пиво провести как одну трапезу? – спросил Базинд с удивительной едкостью.

– Если уже перешел лимит проверки, то в отдельные, – ответил Орма и сделал глоток. – Можешь помочь мне их заполнить, когда вернемся.

– Эскар говорит, у всех этих правил есть причины, – прохрипел Базинд. – Нужно носить одежду, чтобы не пугать людей. Нельзя мазать кожу сливочным маслом, если она зудит, потому что это оскорбляет мою квартирную хозяйку. Точно так же нельзя есть мясо животных, чтобы не разжигать аппетит в присутствии дичи. – Базинд бросил на меня взгляд своих кошмарных выпученных глаз.

– Суть в этом, да, – кивнул Орма. – Но, по моему опыту, на практике такого эффекта нет – особенно если мы говорим о колбасе, которая вообще мало чем напоминает мясо.

Базинд оглядел тусклый подвал, полный саарантраи, и пробормотал:

– Мне бы следовало доложить обо всех здесь.

Проигнорировав эту реплику, Орма вытащил из складок камзола небольшую горсть монет, опустил руку под стол и позвенел ими. Через мгновение пол вокруг нас кишел квигами – они ползали под столом, увиваясь вокруг наших лодыжек, будто змеи. Это было уже чуточку слишком, даже для меня.

Орма разбросал монеты под ногами, словно кормил кур; квиги засуетились, замерли на секунду, а потом принялись роиться вокруг Базинда.

– Ничего подобного, – сказал тот в замешательстве. – Оставьте меня в покое.

Я таращилась на новоперекинувшегося, не догадываясь, что задумал Орма, пока он не схватил меня за руку и не вытащил из-за стола.

– Я знаю квигскую систему жестов, – прошептал он. – Я сказал им, что у Базинда дома сокровища. Если есть новости, выкладывай скорее.

– Я показала Киггсу монету и рассказала о твоих опасениях.

– И?

– Где-то за городом заметили дракона. Двое рыцарей явились во дворец сообщить об этом. Я их допросила. Они говорят, что у дракона была примета на левом крыле – дыра в форме крысы. У твоего отца были подобные…