Текст книги "Последний барьер. Путешествие Суфия"
Автор книги: Решад Фейлд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
– Наш Шейх говорит: «Конечно, это я».
– Но почему же вы не сказали мне тогда, что я достиг своей цели, и не позволили мне выразить вам свое почтение?
– В Коране сказано: «Мы будем испытывать их до тех пор, пока не узнаем». Я хотел узнать, была ли то воля Аллаха, что мы встретились или нет. Я знал, что если это было так, то Он снова сведет нас вместе, и был счастлив подождать.
– Но мне сказали, что Шейх работает в мастерской портного, а вы работаете в книжной лавке. Как это?
Шейх улыбнулся еще раз: – Ты должен понять, что я никогда не слышал о человеке, который прислал тебя из Англии, и я никогда не работал в мастерской портного.
Его сведения были не совсем верны, но ты все же нашел меня, и это единственное, что имеет значение.
Каждый раз, когда предложение переводили, все Дервиши наклонялись вперед, так чтобы не пропустить ни единого слова из разговора. В течение следующего часа или около того в комнате царила поразительная атмосфера. Шейх объяснял, что никогда не слышал о Хамиде, и отрицал любое интуитивное знание того, что мы встретимся. Я спросил его, приехал ли он в Конью в этот раз специально, а он ответил мне, что довольно часто приезжает повидаться с друзьями, и что это было единственной причиной.
– Но почему вы шли к площади в то утро? – настаивал я.
– Чтобы посетить Шамси Табриза, по той же причине, что и ты, – ответил он. – Каждый раз, когда появляется возможность, я всегда отправляюсь выразить свое почтение, но впервые за все время я обнаружил, что гробница закрыта.
Я рассказал ему о том, как я ходил туда накануне, и обо всем, что произошло с того момента, пытаясь объяснить как можно проще, почему я искал и каковы были обстоятельства моей жизни, приведшие меня к этому.
– Ты слишком серьезен, – сказал он. – Почему ты так серьезен? Ты считаешь, что у Него нет чувства юмора? Должно быть, Он сейчас весело смеется, видя среди нас англичанина, задающего все эти вопросы, когда Он знал с самого начала, что все это случится.
А теперь скажи мне, ты впервые встречаешься с Дервишами?
Я объяснил, что моей первоначальной целью было узнать, владеют ли Дервиши какими-либо знаниями о це-лительстве, поскольку этот предмет чрезвычайно интересовал меня. Но с тех пор произошло многое другое, и теперь я хотел только познать самого себя и выяснить, какую пользу я могу принести миру.
– А-а, – сказал он. – Если бы ты просто стремился собрать какую-то информацию для себя, то никогда бы не нашел нас, вот почему твой учитель заставил тебя так долго ждать. Без сомнения, он говорил тебе, что знания даются, а не приобретаются, и мы не оказываем теплого приема тем людям, которые приходят, чтобы попытаться взять знания. Больше того, мы уведем их с пути, пошлем их в бессмысленное путешествие, так чтобы они не смогли найти того, что ищут. Такие вещи, как целительство, очень интересны, но мы должны помнить, что Господь превыше всего, а уж за Ним следует все остальное. Дервиши – гордые люди, и, как ты знаешь, их собрания вне закона в этой стране. И тебе позволили прийти сюда только по причине искренности твоих намерений.
Я все еще пребывал в недоумении. Как, если Шейх не слышал о Хамиде, Хамид узнал о его существовании? Я спросил об этом, насколько мог осторожно. Мой вопрос вызвал в комнате взрывы смеха.
– Но почему вы смеетесь? – жалобно спросил я.
– Если бы ты не приехал с Запада, – ответил Шейх, – то твой первый вопрос не был бы таким. Ответ прост для всех нас, но я не имею возможности сказать его тебе. Если бы я попытался объяснить, то мне пришлось бы объяснять причину, а ответ не имеет с ней ничего общего.
Несмотря на то, что молодой человек, переводивший для нас, иногда с трудом подбирал правильные английские слова для перевода, казалось, что он был достаточно хорошо знаком с концепцией, которая вызывала у меня столько затруднений.
Я попытался еще раз, задав другой вопрос: – Я все еще не понимаю. Как Хамид узнал о вас, и о том, что я найду вас?
Шейх помолчал немного. Затем он сказал: – Я расскажу тебе историю. Если ты сможешь понять ее, то у тебя будет ответ на твой вопрос.
В начале времен было слово, оно было произнесено Господом, и это было слово «Будь!» С этого момента все начало появляться. В этот момент все творение, какое только могло быть, просто было. И в этом слове было все, чтобы произошло все необходимое, что мы сейчас видим, и чтобы мы могли заглянуть за пределы этого мира в реальный мир. Поэтому в начале есть все. Тем не менее, то, что ты видишь здесь и сейчас, не является реальным миром, и то, что я говорю тебе, если ты вслушиваешься в форму слов, тоже не является реальным. С другой стороны, если ты вслушиваешься во вздохи ветра, ты услышишь послание истины. Если ты пошлешь свое послание с ветром, рано или поздно кто-то будет достаточно внимателен, чтобы понять его. Тебе необязательно знать, кто его услышит; но все же, в действительности есть только Он, и это именно Он Сам, кто слышит послание, и это Он Сам, кто посылает его. А теперь вслушивайся в звуки ветра.
Шейх приложил палец к губам, и в комнате стало очень тихо.
– Слушай, – повторил он. – И ты услышишь передающий звук телепатии.
Постепенно комната заполнилась звуком – звуком, который рождал все звуки. Это был звук «Ху», и это был звук, оставленный ветром. Он был повсюду. Я больше ничего не искал. Сам звук вел поиск, и само послание было звуком «Ху». Искусство передавать мысль от одного человека другому через пространство это просто тонкая форма языка, а все языки происходят от первой команды Господа, когда он положил начало миру. Вот почему Дервиши смеялись над моим вопросом. И дело было не в том, слышал ли когда-нибудь Хамид о Шейхе; это было неважно. Что было важно, так это, что мы были вместе, все мы, и тайна за всем этим не была ключом, который открыл дверь. Сам момент открыл дверь. И хотя я задал вопрос о связи, на самом деле я спрашивал: «Почему я здесь?», и поэтому ответ мог быть дан только тем путем, каким он и был дан.
Остался, кажется, еще один вопрос, который я хотел задать Шейху. Этот вопрос был давно у меня на уме.
– Что есть Дервиш? – спросил я. Он посмотрел на меня и долго молчал, прежде чем снова начал говорить.
– Как ты знаешь, мы говорим в форме рассказов, —сказал он. – И одна из причин этого заключается в том, что ты можешь слушать рассказ еще и еще раз, поскольку все моменты разные и не повторяются. Таким образом, каждый раз рассказ, когда ты его будешь слушать, будет означать что-то другое. Это зависит от настроения, в котором ты пребываешь, от места, с которого ты смотришь на рассказ, времени суток – многих вещей. И поэтому история, которую я расскажу тебе, не будет иметь интерпретации. Ты должен слушать ее, изучать ее, и тогда, однажды, ты сможешь понять.
Шейх продолжил: – Жил-был рой москитов. Дул ветер, и, поскольку окно комнаты Шейха было открыто, все москиты были затянуты туда его дуновением. На другом конце комнаты было другое открытое окно, и все москиты, внесенные в одно окно, вылетели в другое – все, кроме одного. Этот один сел на колено жены Шейха. Шейх посмотрел на него, улыбнулся, поднял руку и убил его. Убитый москит стал Дервишем.
С этим он поднялся и, прочтя над нами молитву, закончил встречу. Сделав знак мне и Фариду, он вывел нас на улицу.
– Я хочу сказать тебе кое-что, – начал он. – Сегодня я собираюсь вернуться в Стамбул. Если хочешь, можешь поехать со мной.
– Вы очень добры, но я обещал посетить три гробницы, и я не думаю, что могу уехать, не сделав этого».
– Гробницы оказались дважды закрытыми для тебя, – сказал он, – поэтому, возможно, тебе пока не суждено посетить их. Может быть, ты должен сделать что-то прежде, чем ты будешь вполне готов для этого. Если хочешь, ты, Фар ид и я можем поехать в Стамбул вместе. Решайся.
Молодой человек с трудом сдерживал свое возбуждение, а я не знал, что делать, я разрывался между желанием продолжить общение с Шейхом и ощущением, что я должен остаться в Коньи для выполнения данных мне заданий.
– Я отправлюсь с площади сегодня в семь вечера. Если ты будешь там, то мы можем поехать вместе.
Сказав это, он взял переводчика за руку; они помахали мне, и я остался один.
ДЕВЯТАЯ ГЛАВА
Знание происходит от трех вещей – от языка, повторяющего имя Господа, благодарного сердца и терпеливого тела.
Афлаки
Кружащийся экстаз
Разум создает иллюзию реальности.
Хазрат Инаят Хан
И защити свое сердце от возврата к тому, от чего отказался: от людей, и стремлений, и желаний, и права выбора, и усилий, и от потери терпения, гармонии и удовольствий с Господом во времена приключающихся бедствий.
Абдул Кадир Гилани
Мне было очень трудно сделать выбор, поскольку было невозможно логически обосновать свое решение. Мысль сопровождать Шейха в поездке в Стамбул была очень соблазнительной, но оставалось еще мое обещание. Так много всего произошло за последние две недели, что вместо легкой смены событий, одного за другим, исчез вообще весь порядок. Не имея порядка очень сложно принять осознанное решение, но для меня постепенно становилось ясно, что мы в любом случае почти не способны принимать осознанные решения в этом мире. У нас есть ощущение, что мы можем сделать некий выбор между этим и тем или ехать туда или сюда, но существует и другой образ жизни, который только требует, чтобы человек совершенно покорился тому, что должно случиться. За нас принимаются решения в тот момент, когда мы жертвуем своей собственной волей в пользу большей Воли.
Я только сейчас на своем жизненном опыте начал понимать, что значило подчинение. Вследствие того, что я уехал из Англии, оставив свое прошлое позади и сделав шаг в неизведанное, теперь мне был предоставлен шанс понять, как реальный мир разворачивается в этом относительном мире. В нормальных условиях события прошедших недель вообще не имели никакого смысла. Почти беспрерывные поездки, серии совпадений, которые невозможно объяснить, встречи со всеми этими странными людьми, которые казались фрагментами головоломки: все эти вещи были призваны показать моему сомневающемуся уму правду, которую невозможно было отрицать. Есть законы, управляющие нашим существованием, о которых мы вовсе не имеем представления. Наша жизнь управляется силами, хотя и невидимыми и неосязаемыми, но более мощными, чем все то, что можно увидеть или испытать в физическом мире. Хамид говорил, что существует другой язык, язык сердца; значит должен быть и способ, чтобы понять его, понять скорее непосредственно интуицией, чем рассуждениями и аргументацией. Шагая по холодным зимним улицам Коньи в тот день, я ощутил неизбежность всего испытанного мной; если бы я не вмешивался в ход событий, используя свою волю или пытаясь все проанализировать, то, возможно, меня привели бы к большим познаниям, к которым я стремился.
Я вернулся в отель уже ближе к вечеру, решив, что надо расслабиться и, дав ход событиям, позволить им показать мне, что нужно делать.
Я лег на кровать, уставившись в потолок, звук зикра звучал в моей голове; казалось, что комната была наполнена потрясающим ощущением достоинства и присутствия встреченных мной Дервишей. Я никогда не испытывал ничего подобного, и я думал, что если бы каждый человек мог познать силу любви к Богу, какую испытывали все эти люди, тогда бы могли произойти настоящие изменения, можно было бы построить новое общество, основанное скорее на любви и знании, чем на страхе, амбициях и жадности. И дело заключалось вовсе не в копировании практик Дервишей, – следовало бы научиться жить так же страстно, как и они, привнеся это понимание в каждое мгновение своей жизни.
Когда я проснулся, было уже темно. Я не заметил, как уснул. Меня охватила паника. Едва проснувшись, я с дрожью стал искать свои часы. Было девять часов вечера. А встретиться мы должны были в семь!
Не переставая думать, я срывал свои вещи с вешалок, заталкивая их в чемодан и чувствуя, что мне было совершенно необходимо попасть в Стамбул немедленно. Мой разум, кажется, зациклился на этом, и когда я подумал о том, что должен остаться еще на один день в Коньи, не осталось никаких сомнений, что я должен ехать в Стамбул.
Портье был удивлен моей поспешностью и только спросил, ужинал ли я.
– Нет, – ответил я. – Мне не нужна еда, мне нужно немедленно добраться до автобусной станции. Если там сейчас нет автобуса, то я буду ждать его прибытия.
Я заплатил по счету в отеле, поймал такси и спустя пятнадцать минут был на автобусной станции. Вбежав в кассу, я потребовал билет до Стамбула.
– Вы хотите ехать немедленно? – спросил кассир.
– Конечно, а когда отходит автобус?
– Сэр, автобус ушел всего пять минут назад. Но будет еще один, потому что было слишком много народу на первый. Поэтому вы можете уехать на следующем, если желаете.
В спешке покинув отель, я просто позволил себе быть там, где оказался, и теперь здесь был дополнительный автобус и место в нем для меня. Очевидно, все так и должно было быть, и не важно, что я не посетил гробницы. Испытав огромное облегчение, я уселся на свое место с ощущением легкости, которого у меня не было уже давно. Я ехал в Стамбул и скоро опять должен был увидеть Хамида. Я был счастлив, что длительная поездка быстро закончилась. Меня даже не беспокоило неудобство автобусного сидения, и я проспал почти всю дорогу.
Мы въехали в пригород Стамбула на рассвете. УЛИЦЫ заполнялись торговцами, предлагавшими свой товар людям, спешащим на работу спозаранку. За прилавками на открытых рынках уже вовсю шла торговля, продавались разнообразные фрукты, свежие овощи, и горячий, только вынутый из печей хлеб. С минаретов разносился ранний утренний призыв к молитве. На этот раз мое прибытие в Стамбул не оказалось пугающим, а было больше похоже на возвращение домой. Я был более счастлив, чем в день начала путешествия. Все казалось мне прекрасным; даже шум, движения, его суета и толчея показались мне привлекательными в то утро. Несмотря на недостаток сна и события прошедшего дня я не чувствовал усталости. Поток энергии, шедший через меня, казалось, касался и других, потому что люди оборачивались и улыбались, выходя из автобуса на станции, а один из пассажиров подарил мне пакет фруктов. День был прекрасным и обещал быть не менее прекрасным и дальше.
Я без труда нашел такси и дал ему адрес кузины Хамида, у которой он собирался остановиться. «Ты должен пересечь пролив на пароме, – сказал он мне тогда, – а затем сесть на автобус, который довезет тебя прямо до двери». Я пытался все это объяснить водителю, но он не говорил ни на английском, ни на французском. Он только улыбался мне, показывая крупные желтые зубы с бесконечными золотыми пломбами, и на огромной скорости летел по улицам. Я продолжал говорить ему, что мне нужно на паром, чтобы пересечь Босфор, а потом сесть на автобус. Весьма нерасчетливо я не спросил его о том, сколько он возьмет с меня. Когда он заехал на один из паромов, я понял, что было уже слишком поздно поворачивать назад, и что он собирается везти меня до самого дома. Сколько же могла стоить такая поездка, думал я, но теперь уже ничего нельзя было поделать; я откинулся назад и попытался перестать волноваться.
Еще через три четверти часа мы прибыли по указанному мной адресу. Счет был совершенно невероятным, я никак не мог заплатить по нему. Я попытался объяснить, что сейчас мне придется зайти в дом, чтобы одолжить немного денег. Таксист злился, а его улыбка превратилась в зловещую гримасу, когда он вцепился в мой чемодан, показывая на мой карман.
– Подождите, подождите, – сказал я. – Не пройдет и минуты, – и показал на дом. В возбуждении от прибытия в Стамбул я забыл, что было еще достаточно рано, и, возможно все еще спали. Не получив ответа на звонок, я попытался стучать в занавешенные окна. Опять никакого ответа. А если никого не было дома! Таксист уже кричал, угрожая мне полицией, а вокруг машины собралась небольшая толпа.
– Друг, друг, – говорил я, показывая на дом, но мне так никто и не открыл.
Из толпы вышел человек и обратился ко мне по-английски: – Таксист говорит, что провез вас через весь Стамбул, и он хочет, чтобы вы заплатили ему.
– Я знаю, – ответил я, – но у меня мало денег, мой друг, что находится там, – и я указал на дом, – поможет мне.
– Таксист говорит, что если вы не заплатите сейчас же,то он позовет полицию.
– Послушайте, я уже слышал это, – пытался объяснить я, – но сначала я дсжен найти своего друга, и тогда все будет в порядке.
Человек из толпы не выказал никаких чувств; казалось, что он и вовсе не слушал меня: – Таксист говорит, что он не любит американцев.
– Но я не американец, – ответил я. – Я англичанин. Все это было переведено на потеху толпе, которая становилась все больше.
– Таксист говорит, что он не любит и англичан. Он любит немцев.
– Меня вовсе не интересует, кого он любит, а кого нет, – закричал я на него. – Переведите ему, что все будет прекрасно, и что он получит свои деньги немедленно.
При этом я стукнул по двери с такой силой, что задрожали стекла. «Хамид, Хамид» – кричал я. На этот раз дверь открылась, и выглянуло маленькое знакомое личико. Это была девушка.
Ее непричесанные волосы и страдание в глазах привлекли внимание толпы. Когда она вышла на улицу одетая в ту же белую ночную рубашку, которую она носила в Сиде, все крики и разговоры стихли. Таксист перестал размахивать руками, но продолжал крепко держать мой чемодан. Переводчик стоял у меня за спиной с широко открытым ртом. Один за другим, толпа начала расходиться.
– Все в порядке, – сказал я таксисту. – Подождите минутку.
Я пошел за девушкой, которая все еще смотрела на улицу, задумчиво перекладывая моток шерсти из руки в руку.
– Хамид, – позвал я еще раз.
Он вышел из комнаты слева, надевая халат поверх пижамы. Он не выглядел удивленным, но и не поприветствовал меня. Холодность его приема унесла остатки радости, которую я испытывал рано утром. Я объяснил, что случилось, и он ушел в свою комнату, тут же вернувшись, чтобы дать мне двести лир. Затем он пошел за девушкой, которая вышла на улицу. Толпа рассеялась, и таксист уже сидел в своей машине. Несколько детей подошли и скакали вокруг девушки, передразнивая ее медленную походку и безмолвные движения. Она, кажется, не замечала, медленно поднимаясь по улице, утренний ветерок развевал ее ночную рубашку. Хамид вернул ее в дом и спокойно повел вверх по лестнице. Я отдал таксисту двести лир в обмен на свой чемодан, ожидая получить сдачу, но не получил ее. Потом тоже прошел в дом.
Столовая, возвышавшаяся над Босфором, была наполнена светом утреннего солнца. В ней было много старинных вещей, французские мебель и скульптуры, полотна восемнадцатого века на стенах. Снаружи Босфор нес свои воды мимо французских окон, полон движения в это утро. Крошечные рыбацкие лодочки плыли по течению, рыбаки с кормы закидывали длинные удилища. Детишки играли около небольших протоков у стены соседнего сада, пуская по воде бумажные кораблики и шлепая по мелководью. Ширина Босфора в этом месте достигала примерно мили, и повсюду были корабли, большие танкеры под российскими флагами, маленькие грузовые пароходы, нагруженные по самый планшир, баржи с кучами угля, роскошные круизные лайнеры, стоящие на якоре посреди пролива, пассажиров которых доставили на берег небольшие суденышки. Там были рыбацкие лодки, катера, буксиры, весельные лодки и паромы, проходившие так близко от дома, что я мог разглядеть лица людей на нижних палубах, смотревших в иллюминаторы. Зрелище было настолько захватывающим, что я не заметил, как вошел Хамид.
– И что? – спросил он.
Он причесал волосы и сменил пижаму на свободную турецкую рубашку, выпущенную поверх голубых брюк. Я начал с извинений, объясняя, что таксист заехал на паром и сам привез меня сюда, потому что я не смог объяснить ему, чего я хотел. Хамид немного послушал меня, а потом заявил мне, что я идиот, и затем предложил мне завтрак. Про девушку он не сказал ни слова. Атмосфера в комнате напоминала мне тот момент подъема в гору на машине, когда он впал в ярость. Я попытался сконцентрироваться и не реагировать на тот страх, что поднимался внутри меня. Что-то было не так, я знал. Б отеле в Коньи я был вполне уверен, что я поступал правильно, но теперь все было иначе. Возможно, я опять сделал ошибку, и меня попросят уехать.
Мой ум был занят всеми этими мыслями, но за завтраком не было сказано ни слова об этом. Мы ели хлеб и фрукты и пили густой турецкий кофе. Мы еще не закончили есть, когда Хамид заговорил со мной.
– А теперь, пожалуйста, расскажи мне, что произошло со времени нашей последней встречи.
Я пытался припомнить все, что случилось с того момента, когда мы расстались в Сиде, мысленно возвращаясь в те дни и часы за мельчайшими деталями. Казалось, что он хочет знать все, даже где я останавливался, какую еду ел, кого встретил и так далее. Я рассказал ему о том, что гробницы были закрыты, и о том, что встретил Шейха. Мне показалось, что это его вообще не заинтересовало. Он нетерпеливым жестом прервал мое описание зикра и вернулся к гробницам, еще раз устроив дотошный допрос относительно времени посещения гробниц и причин, почему они были закрыты.
– И почему ты не остался еще на одну ночь, чтобы сделать то, что я велел тебе? – спросил он. – УЖ не думаешь ли ты, что я послал тебя в такую даль в Конью просто так? И как насчет Дервиша, которого ты встретил в амфитеатре в Сиде? Ты думаешь, что это было совпадением, что вы встретились и что он упомянул Мевлану? Ты такой тупой – тупой и глупый, и ты не слушаешь. Ты забыл, с какой целью ты явился ко мне. Ты еще раз зря потратил мое время, но это в последний раз. Изволь, пожалуйста, запомнить, что ты здесь не для того, чтобы впустую тратить мое или чье-то время, и не затем, чтобы совершить свое путешествие или думать, что ты вообще что-то знаешь. Ты здесь для того, чтобы вступить на Путь, о чем ты сам и просил. Поэтому тебе была устроена проверка, которую ты, в основном не прошел. Ты не прошел проверку на смелость на горе, которая также являлась испытанием веры, и ты до сих пор не можешь понять. Ты продолжаешь смотреть на внешнюю форму этого мира так же, как ты настаивал на том, что камень на дороге повредил машину. Ты говоришь, что веришь мне, но ты отрицаешь эту веру снова и снова. Так какой же ты тогда ученик? Я должен был отослать тебя обратно в Англию к твоему антикварному бизнесу еще несколько недель назад. Ты просто не слышишь. Как ты не можешь понять, что все творение происходит и всегда будет происходить в один момент во времени? Это означает, что все, что может быть выполнено за неделю, полностью зависит от нашего уровня веры и освобождения от наших маленьких проявлений воли в пользу большей воли – Воли Господа.
– Но, Хамид, – начал я.
– Не перебивай меня, – прорычал он. – Ты навлек на меня разнообразные беды из-за недостатка у тебя веры, а теперь еще и из-за недостатка терпения. Если бы ты остался еще на один день в Коньи, то, возможно, ты был бы принят. Но сейчас ты находишься здесь, ничего не добившись, и нам придется начать все с начала.
Я пытался объяснить ему, почему я вернулся в Стамбул, но понял, что на самом деле у меня нет объяснения.
– Видишь ли, Шейх сказал, что я могу поехать в Стамбул с ним, и поскольку гробницы дважды оказались закрытыми, то, возможно, просто мне не пришло время посетить их. Поэтому я подумал, что смогу посетить их в другое время.
– Ты ни о чем не думал! Ты не сделал того, что тебе велели, и ты вообще не думал. Я очень пристально наблюдал за тобой в эти последние недели и я вижу, что ты до сих пор пребываешь в мире очарования. Ты хочешь познать Господа, не так ли? Ты хочешь превратиться в Существо, прийти к любви?
– Да, Хамид, хочу.
– Тогда ты должен понять, что ты не можешь прийти к любви через очарование. Ты не можешь понять, что ты пойман своим стремлением к феноменальному или духовному опыту, поэтому ты пошел на зикр и думал, что все было прекрасно, и что твоя миссия была выполнена.
– Но это было прекрасно, Хамид...
– Как бы прекрасно это ни было, но ты не за этим был послан в Конью. Я продолжаю повторять тебе – ты до сих пор не выбрался из мира очарования. Сначала ты должен прийти к познанию себя, а это нельзя сделать только через очарование. Любовь без знания почти что бесполезна. Сначала ты должен приобрести знание, а затем ты придешь, неизбежно, к любви. Если ты попытаешься сделать это обходным путем, то существует очень большая реальная угроза того, что ты вернешься в изначальное состояние. Помнишь ли ты мое предупреждение относительно состояния мира на сегодняшний день? Это ты должен следить за своим миром – также ты несешь ответственность за то, чтобы не вернуться в состояние ниже твоего достоинства. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я был очень смущен. Это правда, что я был очарован зикром и миром Дервишей, но не сам ли Хамид направил меня на этот путь, когда послал на поиски Шейха в Стамбул? Я спросил его об этом.
– Не ты ли сказал мне, – ответил он, – что этот Шейх или кто он там был заявил, что не знает меня?
– Да, – ответил я.
– Тогда получил ли ты ответ на свой вопрос? Я послал тебя к Шейху, чтобы увидеть, найдешь ты его или нет. Я знал, что если ты найдешь его, то ты до сих пор привязан к миру очарования и будешь околдован всем этим. Если бы ты не нашел его, то ты был бы свободен от этого и смог бы идти дальше. Беда в том, что ты все еще не повернулся прямо к Богу. Ты до сих пор используешь свою собственную волю, и в этом состоит вся проблема. Если бы ты повернулся, то тогда ты бы знал, что тебе будет дано все необходимое для исполнения Его воли. Конечно, зикр был прекрасен, великое переживание для тебя. Но какова была первоначальная цель твоего путешествия в Конью? Ты должен был отправиться и выразить свое уважение трем святым. На самом деле произошло следующее: когда ты исполнил зикр с группой Дервишей, ты немедленно попал под влияние своей собственной воли, своего собственного стремления к опыту. Конечно, это была ловушка! Вместо того чтобы остаться в Коньи до тех пор, пока гробницы не откроются тебе, ты был охвачен идеей отправиться в Стамбул с Шейхом потому, что, возможно, тебе позволили бы исполнить с ним зикр еще раз. Это так?
– Но если я получил все, в чем нуждался, то почему ты так сердит, Хамид?
– О, – сказал он, размахивая указательным пальцем у меня перед носом, – и хотя в Сущности все безупречно, здесь, в этом мире это совершенно другое дело. Ты мог бы с легкостью пройти испытание, если бы ты был чувствительным. А так ты потерял время и продолжаешь делать это, что, как я всегда говорю тебе, является единственным настоящим грехом. Все вытекает отсюда.
А теперь ты должен уйти и поучиться немного терпению. Боюсь, что ты не сможешь остаться в этом доме в любом случае. Моя кузина возвращается из своей поездки сегодня, и девушка находится здесь, как ты знаешь. Ты должен просто отправиться в ближайший пансион и ждать там.
– Но, Хамид, – возразил я, – я не могу позволить себе остановиться в пансионе. У меня осталось не очень много денег.
– Тогда попроси прислать, – сказал он. – У тебя остались деньги в Англии или, хотя бы, мебель или что-то. Продай это и оплати свою дорогу. Каждый на этом пути должен обеспечивать себя сам. УЖ не ждешь ли ты, что я буду обеспечивать тебя? Вот тебе адрес пансиона, – он вручил мне клочок бумаги. – Туда можно дойти пешком, но с твоим чемоданом, возможно, будет лучше доехать на автобусе. Попроси прислать денег, отправляйся и жди в пансионе, пока я не пришлю за тобой.
– Сколько денег мне просить? Как долго я останусь в пансионе?
– Я не имею ни малейшего представления, – ответил он. – Я не судья, и это зависит от многого. А теперь, пожалуйста, отправляйся. Мне нужно работать.
Живя в пансионе на Босфоре, ничего не делая, никуда не выходя, даже не читая книг, я начал понимать, насколько мы тотально бессильны в этом мире до тех пор, пока в нас не произойдут реальные изменения. День за днем я вставал рано, выполнял различные практики, которым за последний год обучил меня Хамид, и немного физических упражнений для поддержания формы. Пансион, как и другой дом, был выстроен над самой водой, но моя комната была маленькой хижиной, окно которой выходило в каменный двор, где была прикована цепью к стене огромная восточно-европейская овчарка. Ее никогда не кормили, но когда кто-нибудь стучал в калитку, она выскакивала вперед, насколько позволяла цепь, лая и рыча, и останавливалась лишь на небольшом расстоянии от желавшего войти человека. Потом спускался хозяин и убирал собаку, чтобы гость мог войти. Эта сцена
повторялась по много раз на дню, и хотя ее цепи не хватало до дверей моей комнаты, я должен был пробираться вдоль стены патио, поскольку собака обходилась со мной так же, как и с теми, кто входил с улицы.
После утренних упражнений я шел в большой дом завтракать. Мои деньги пришли из Англии примерно неделю спустя; но тот факт, что у меня теперь есть деньги, которых хватит на достаточно неопределенный период, не улучшил моего настроения. Делать было совершенно нечего, и никто в пансионе не говорил ни по-английски, ни по-французски. Большинство обитателей рано утром отправлялись на работу и возвращались только к ужину, который подавали на веранде. Время ужина было лучшим временем дня, поскольку мы сидели и смотрели на лодки, а когда была хорошая погода, наблюдали, как садилось солнце. Хотя в основном шел дождь, а холодный ветер задувал в оконные щели. День за днем я сидел там и ел то, что мне подавали, без особого интереса. Иногда я подолгу спал из-за острой бесконечной скуки. Я понимал, что это было испытание, но цель его была забыта, и если бы не страх за то, что могло бы произойти, я бросил бы все здесь и сейчас и уехал бы назад в Англию. Хамид находился всего в нескольких минутах ходьбы от меня, но телефон никогда не звонил для меня. Не было никаких писем, сообщений. Абсолютно ничего.
Спустя какое-то время, когда у тебя нет работы, некуда идти и не с кем поговорить, наступает момент, когда ты остро начинаешь понимать свою полную никчемность. Ты мог бы считать, что выполняешь какую-то миссию, или какой-то внутренний голос мог бы говорить тебе, что ты поступаешь правильно, или какое-то предвзятое мнение о том, что это означает, могло бы пытаться помочь тебе. Но когда ты остаешься совершенно один с приказом ждать неопределенное время, ты начинаешь понимать, насколько же мало ты знаешь на самом деле.
В течение нескольких первых дней мой ум напряженно трудился, когда я пытался вновь и вновь вернуться к событиям, приведшим меня к такому положению. Часами я обдумывал один определенный аспект моего путешествия, пытаясь отыскать в нем для себя хоть какой-то смысл. Я пытался выяснить, действительно ли я верил Хамиду, или дурачил себя. Иногда я думал, что на самом деле ненавижу его. Он был такой загадкой и, хотя он и сказал мне, что я должен подчинить свою волю воле Господа, мне казалось, что я пожертвовал свою свободную волю ему, а не Господу. И сейчас я был в ловушке, без собственной воли. Я делал то, что мне говорили, но теперь в моем мозгу возникал вопрос: действительно ли Хамид знал, что он делал? Возможно, он уводит меня в сторону. Я воображал, что на этом пути я смогу разрешить некоторые свои проблемы и научусь жить более легко. Все получилось наоборот. И если до отъезда в Турцию я располагал хоть каким-то спокойствием разума, то сейчас, конечно, у меня не было ничего подобного. И вот я здесь, торчу в центре Стамбула, не зная, что произойдет дальше и пошло ли мне на пользу хоть что-то из того, через что я прошел. Я не знал, сколько мне оставаться в этом пансионе; это могли быть месяцы – возможно, даже годы! И эта перспектива повергала меня в часы и дни, полные отчаяния. Я даже начал подумывать о том, как сведу счеты с жизнью, поскольку ощущал себя все более и более никчемным. Потом я подхватил грипп.
