Текст книги "Последний барьер. Путешествие Суфия"
Автор книги: Решад Фейлд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Я понял, что стал ближе Хамиду, чем когда-либо, и что я стал способен верить больше.
– Да, – ответил я. – Я хочу.
Хамид встал и обнял меня, как будто я был его сыном.
– Я рад, что ты вернулся, – произнес он. – Я очень скучал по тебе.
Теперь мы оба плакали, и поток нашей любви смыл все прошлое.
– Спасибо тебе, – сказал я. – Спасибо, что снова принял меня и был терпелив со мной.
– Когда ты будешь знать, – ответил он, улыбаясь, – ты будешь говорить «Спасибо тебе» каждую секунду, поскольку каждая секунда, по сути, безупречна. Однако Его пути прекрасны. Извини, что иногда был слишком строг с тобой, но, боюсь, что людям приходится учиться в строгости.
А теперь мы будем отдыхать, а завтра утром ты придешь ко мне как обычно, и мы посмотрим, что делать дальше.
И еще, ты должен знать, что девушка исчезла в тот же день, когда ты уехал в Англию. Я не сказал тебе раньше, потому что до тех пор, пока я не решил вновь принять тебя, это было не твое дело. Я слышал, что она отправилась в Анталию, но, кажется, никто там ее не видел. Я проверил все гостиницы, опросил всех агентов по путешествиям, но не нашел никаких ее следов. Она уже проделывала это раньше, но ты должен вспоминать ее в своих молитвах. Она так хочет, чтобы ей помогли.
На следующее утро вместо обычных занятий в комнате мы отправились на прогулку по берегу. Молча мы дошли до амфитеатра. В последний день я почти дошел до того, что Хамид называл состоянием полного смятения, до точки, с которой мы обычно поворачиваемся к Богу и открываем, что вся наша собственная важность это иллюзия. Я впал в отчаяние, когда понял, что не знаю вообще ничего, что не способен даже посодействовать изменениям, которые мне необходимо было произвести в самом себе. И еще Хамид сказал мне, что именно в этот самый момент мы понимаем свое бессилие, которое мы ощущаем перед началом пути познания.
Мы сидели на камнях, глядя на океан. Хамид все еще молчал, но его молчание, как и обычно, несло в себе больше энергии, чем его слова. Казалось, что для него был бесценен каждый момент, а глубина его чувств добавляла размаха каждому действию или опыту, переживаемому вместе. Чем больше мы находились вместе, тем меньшее значение для меня имело время, пространство было проглочено поездками из Стамбула в Лондон и обратно. Невидимая структура времени, позволяющая нам ощущать расстояние, разрушалась, и иногда были мгновения, когда я испытывал великий ужас, понимая, что у меня остается все меньше и меньше того, за что можно было бы цепляться, все меньше и меньше опор, чтобы питать иллюзии, которыми я дорожил.
Хамид встал на камень, на котором мы сидели, и вытянул руку, чтобы показать широкий изгиб берега. Утро было прекрасно. Холодный ветер утих, солнце светило ярко, заставляя море сверкать и переливаться. Было очень тихо; я слышал только скрип весел на рыбачьих лодках за утесами.
– Как красиво, не правда ли? – спросил он меня. – Единственная цель любви – это красота. Жизнь должна стать актом любви. Наполни каждого вокруг себя свободой этого духа. Никогда не позволяй своим страстям контролировать тебя, но имей смелость жить страстно. Потому что пока ты полностью не проникнешься любовью, ты не узнаешь Господа!
А теперь скажи мне, что ты действительно понял с тех пор, как мы вместе? Не умом, а сердцем?
Я боялся подобных вопросов. Было достаточно сложно оттолкнуться от своих прежних концепций, но все же еще сложнее было пытаться выразить словами те маленькие фрагменты понимания, о которых я мог честно сказать, что осознал.
– Я думаю, что самое важное, – начал я, – заключается в том, что все, что я вынес из предыдущих учений, не является истинным. Были моменты, вспышки озарения, но все остальное время я просто собирал массы информации, которая теперь кажется бесполезной.
Хамид улыбнулся.
– Это не так уж и плохо, да? – спросил он.
– Я не знаю, но вчера вечером я почти впал в отчаяние, потому что когда ты сказал, что стремиться было не к чему, все мое прошлое показалось мне бесцельным, просто великая трата времени. Я больше не считаю себя счастливым. Я вообще не знаю, что я чувствую».
– Причина этого, – ответил он, – проста. Когда ты избавляешься от своей обусловленности и моделей поведения, то наступает такой период, когда все может показаться крайне отрицательным. Не волнуйся об этом. Если бы ты не испытывал подобных чувств, тогда я узнал бы, что ты отказываешься избавиться от наиболее ценных приобретений своего разума. Всегда появляется чувство утраты, когда рушатся иллюзии, но это временное чувство, и оно уйдет. Продолжай. Что еще ты можешь сказать мне?
– Хорошо. Когда я был в Лондоне, я обнаружил, что не могу говорить с кем-либо, даже со своими старыми друзьями. Они казались очень подозрительными, и чем больше я пытался объяснить им, что происходит, тем становилось хуже. Я обнаружил, что просто не могу передать то, чем мы тут занимались. Это было большим потрясением, и я понял, что некоторым образом обманул их ожидания, потому что они всегда хотели того же, что и я.
– А-а, – сказал Хамид, – но я должен заявить тебе, что твоя задача – создать новый язык. Ты этого еще не понимаешь. Когда твое сердце окончательно откроется, ты сможешь говорить сердцем, и будешь понимать, что ты говоришь. Запомни, что, как бы то ни было, каждый из нас воспринимает все совершенно индивидуально, необязательно в той форме, в которой ты пытаешься передать.
– Как я узнаю, что это происходит? Как я отличу, что действительно говорю сердцем?
– На этот вопрос ответить нелегко, поскольку если бы твое сердце было открытым, ты бы знал. Но я могу объяснить. Если ты заговоришь на этом новом языке, то ты увидишь реальные изменения, происходящие в людях, с которыми ты пытаешься общаться. Слово вместе с дыханием переносит Дух в этот мир причин и следствий и вызывает эти изменения. Без настоящих изменений нет свободы ни для ищущего на пути, ни для тех, с кем он вступает в контакт.
Видишь ли, сердце – это место, где располагается душа. Когда ты говоришь сердцем, ты можешь зажечь огонь в сердцах других. Через признание ты действительно начинаешь пробуждать спящие души, и огонь распространяется, – нет ничего более захватывающего, чем любовь.
Но прежде ты должен умереть в любви, если ты хочешь жить как настоящий человек, и тем самым принести любовь другим. Вот почему говорится в исламе: «Умри, прежде чем умереть». Нам нужно учиться умирать для каждого мгновения; и поскольку мы умираем в любви, то мы и воссоздаемся в любви.
Требуется большое мужество, чтобы умирать каждое мгновение. Но до тех пор, пока ты не сможешь осознанно подчиняться, ты еще не салик, не путешественник на Пути. Саликом становится тот, кто нашел себя. И когда он узнает себя, он узнает правду и узнает, что надо делать. Он наблюдает с выгодной позиции самого познания и таким образом вносит вклад в необходимые изменения. Он понимает, что Господь нуждается в жертвах и подчинении человека, чтобы эволюция могла продолжаться.
Мы находимся на такой ступени истории, когда люди традиционных форм мировоззрения терпят неудачу. Каждый отчаянно пытается поддерживать религиозные, политические и экономические формы западного образа жизни. Политики и экономисты пробуют одно за другим, чтобы добиться стабильности, но на деле ничего не происходит. Нет настоящих изменений. И вы, духовные искатели, идете по всему миру, пытаясь найти ответы на свое собственное страдание и замешательство. Вы отправляетесь к гуру в Индию и к свами, астрологам, аналитикам – к тем людям, чьими путями вы следуете некоторое время. И теперь, кажется, вы пробуете Дервишей! – он понимающе улыбнулся.
– Но есть ли настоящие изменения? – продолжил он. – Какие настоящие изменения ты видишь? Все то же смятение, а ухудшение старого порядка продолжается. Каждый пытается найти ответ на вопрос, но не имеет значения, насколько каждый это ценит и сколько мнений имеет, – на самом деле ничего не может произойти, потому что у людей не хватает смелости, чтобы без страха смотреть на перемены. Им нужны методы, чтобы подтвердить их правоту, или объяснения для феномена, который они могут оценить, – все, что угодно, но не реальные изменения. Но послушай меня! Сейчас, если настоящие изменения не произойдут, если люди не станут саликами, то тогда появится очень реальная опасность того, что земля возвратится в состояние первобытного хаоса. Может так случиться, что мы на своем веку застанем конец цивилизации, если в короткий срок достаточная работа не будет проделана на высочайшем уровне. Мы уже увидели такие ухудшения, что только остается спросить, много ли еще можно сделать?
Энергия слов Хамида была устрашающей. Я понял, что он пытается донести до меня нечто чрезвычайно важное, нечто, чему я до сих пор не осмелился взглянуть в лицо. Мой рациональный ум заблокировал то, что он говорил.
– Ты говоришь мне, – сказал я, наконец, – что будущее мира, этой планеты зависит от нас и от тех действительных изменений, которые мы сейчас совершим.
– Именно об этом я и говорю тебе, – ответил Ха-мид. – Сейчас мы готовимся к встрече мира, но когда он придет, находится в воле Господа, а не в нашей. Все, что ты можешь делать, – это сильнее и сильнее работать над собой, меньше спать и больше молиться, чтобы тебе было дано понимание и чтобы тебе стало легче, когда это время наступит. Но это время может наступить только тогда, когда у тебя нет никакого прошлого, чтобы твой ум не мог неплодотворно обращаться к привычным для него моделям. Впереди еще много ступеней, но я не могу сказать тебе, когда ты будешь готов услышать о них. Возможно, мы начнем через неделю. Возможно, через месяц. Но это не может продолжаться годами. Все зависит от тебя.
То же самое и в мире. Мир полон концепций и идей, и все в чем он нуждается это признание, чтобы любовь может уничтожить все страдания и обусловленность, а человек и невидимые миры смогли бы кооперироваться для строительства нового жизненного пути в этом мире. Большую часть времени ты думаешь, что я говорю о тебе, потому что ты настолько сконцентрирован на себе, что не умеешь правильно слушать. Ты не понимаешь, что я имею в виду? Если ты действительно избавишься от себя, то все, что я говорю, будет сказано для всех тех, кто может слышать, и тогда нам не придется покидать эту скалу с тем, чтобы это произошло. Вывернись наизнанку, чтобы ты мог стать полезным, и тогда слова, произносимые мною, могут быть услышаны всеми теми в мире, кто готов слушать.
Весь остаток утра Хамид находился в веселом расположении духа, настаивая, чтобы мы играли в терпение час за часом. Каждый раз, когда я пытался завести разговор о том, что мы обсуждали раньше, он прерывал и останавливал меня до того, как я успевал сформулировать вопрос. Когда мне уже стало плохо от игры в терпение, я спросил у него, не могли бы мы поиграть во что-то другое.
– Почему я должен хотеть играть во что-то другое? – спросил он. – Терпение это игра, с помощью которой вырабатывается качество, которому тебе надо учиться. Терпение является сутью, поскольку в противном случае ты действуешь слишком быстро и нарушаешь план. Семена следует посадить, а затем подождать, пока они взойдут в положенное время. Если ты начнешь рыться в земле до того, как они будут готовы, ты уничтожишь все, что было посажено. Терпение это одно из наиболее важных качеств для вступающих на путь. Ты слишком нетерпелив, поэтому я играю с тобой в терпение.
– Но я сыт по горло этой игрой. Ты перепрыгиваешь с одной вещи на другую, и когда я думаю, что мы собираемся остановиться на чем-то и продолжить линию размышлений, ты уже опять переходишь на новый предмет, и я не знаю, где нахожусь.
– Именно этого, – объявил он весело, – я и добиваюсь. Теперь сними, пожалуйста, колоду.
После полудня у нас был поздний ланч в ресторане. Вечерний улов был разложен, и мы выбрали огромное блюдо с разными сортами рыбы, приправленной диким тимьяном и фенхелем, которую повар зажарил на углях. Хамиду хотелось поговорить, и собралась обычная толпа, пока он рассуждал по-турецки. Две недели назад я бы обиделся, что он не обращает на меня внимания, но теперь я радовался возможности спокойно поесть и насладиться зрелищем рыбаков, чинящих свои сети около вытащенных на берег лодок. Что-то случилось этим утром; я больше не пытался понять, и не было нужды делать что-то, только расслабиться под звуки прибоя и подставить лицо послеполуденному солнцу.
После неторопливой еды мы вздремнули на берегу. Когда мы проснулись, Хамид неожиданно объявил, что завтра я самостоятельно отправляюсь в поездку. Это был удар после тихого дня. Кроме того, девушка еще не появилась, и я планировал посмотреть, не смогу ли я разузнать, куда она отправилась, если она покинула Сиде.
– Не жалуйся, – предупредил меня Хамид. – Ты еще не знаешь причины этого. Завтра ты отправляешься в Конью, чтобы посетить трех великих святых. Все необходимые приготовления ты должен сделать сегодня. Если ты попросишь Мустафу из ресторана, он возьмет тебе билет и закажет тебе машину, чтобы доехать до автобусной станции.
– Но что ты собираешься делать? – спросил я у него.
– Я тоже уезжаю завтра. Мой друг отвезет меня в Стамбул, где я остановлюсь в доме своей кузины на Босфоре. Я дам тебе адрес, и ты сможешь приехать туда ко мне.
– Как долго я должен оставаться в Коньи?
– Это зависит от того, каким ты отправишься туда. Самое главное заключается в том, что ты должен ехать туда с полностью открытым умом. Ты помнишь ту почтовую открытку, которую я дал тебе в Лондоне, сказав, что ты сможешь приехать ко мне?
Конечно, я не мог позабыть ее, поскольку привез ее с собой в Турцию. Я сказал Хамиду, что открытка была в моем чемодане и я часто смотрел на нее.
– На этой открытке изображена гробница Мевланы Джелаледдина Руми. Он один из тех, к кому ты теперь отправишься засвидетельствовать свое почтение. Мевлана означает Наш Учитель, а в нашей традиции он известен как Столп Любви. Если ты явишься как следует и будешь принят, то сможешь многому у него научиться.
– Когда он жил? – спросил я.
– Мевлана жил в тринадцатом веке. Я хотел бы рассказать тебе о его жизни и учении, но теперь я думаю, что тебе лучше ехать одному. Возможно, когда мы встретимся в Стамбуле, мы сможем поговорить немного о нем.
Ты должен посетить в Коньи три места и в строго определенном порядке. Первое место это гробница Шамси Табриза, Солнца Тебриза. Он был странствующим Дервишем и это он привел Мевлану к полному посвящению себя Господу. Затем ты должен посетить гробницу Садрэддина Коневи, который был одним из ранних и величайших учителей Мевланы, поскольку он является связующим звеном между Мевланой, которого называют Столпом Любви, и Шейхом Аль-Акбаром Мухэддином Ибн Араби, известным в нашей традиции как Столп Знаний. И в последнюю очередь ты отправишься на гробницу и в музей Мевланы. Он тоже хотел, чтобы все танцевали.
Я не был уверен, но мне показалось, что Хамид подмигнул мне: «Очень жаль, что ты не был со мной в декабре, когда я был в Коньи на большом празднике, которым каждый год отмечают ночь его смерти или, как они ее называют, его «свадебную ночь», когда он был полностью принят в Единство.
Но на сегодня достаточно. А теперь иди и сделай все необходимые приготовления, и, пожалуйста, зайди попрощаться ко мне утром перед отъездом. Мне кажется, что автобус из Анталии отправляется около шести утра, поэтому ты должен подняться очень рано».
ВОСЬМАЯ ГЛАВА
Освободись от самого себя одним ударом!
Будь как меч, что не оставит следа гибкой стали;
Будь как зеркало стальное, что раскаянием смыло ржавчину всю.
Мевлана Джелаледдин Руми
Мое существование – от тебя, а твое появление – через Меня. Но если б я не появился, то не было бы и тебя.
Мухэддин Ибн Араби
После южного тепла мне было холодно по дороге в Конью. Степи Анатолии были замерзшими пустошами, и хотя в автобусе было достаточно тепло, когда мы останавливались, чтобы отдохнуть и освежиться, ледяной ветер врывался в автобус, заставляя нас бежать в ресторан, чтобы выпить чашку горячего бульона или кофе. Люди были укутаны в пальто из овечьей шерсти, а женщины плотно завязали свои шали на головах и вокруг шеи. На многих мужчинах были огромные меховые шапки-ушанки; они стояли около автобусных станций и курили темные сигареты. Холод наложил отпечаток на личности этих людей. Не было бесконечных разговоров, столь типичных для юга Турции; пассажиры просто сидели молча, ожидая сигнала к отправлению автобуса. Затем мы все вновь забирались в автобус и устраивались на следующие несколько часов, пока опять не придет время остановки. Даже старик, сидевший рядом со мной, только поприветствовал меня, когда мы рассаживались перед началом поездки. Все было совершенно не так, как в предыдущих поездках, когда каждый теснился вокруг, желая знать, почему я приехал в Турцию, куда направлялся и что собирался делать.
По какой-то причине я представлял Конью очень патриархальным городком; для меня стало сюрпризом увидеть современную автобусную станцию и ожидающие пассажиров такси. Мы проехали пригороды как раз на закате. Теперь улицы были освещены и огни машин отражались ото льда по обеим сторонам дорог. Все выбрались из автобуса, весь багаж был выставлен на землю. Тишина поездки растворилась в возбуждении тех, кто пришел поприветствовать своих друзей и родственников после длительной поездки. И опять это уже был Ближний Восток, со всем этим шумом, суетой и оживлением на улицах и рынках каждого города Турции.
– Вам нужно такси, сэр? Очень дешево.
– Сколько?
– Очень дешево, сэр. Садитесь, и поедем в отель, да?
– Все же сколько?
– Всего двадцать пять лир, всегда фиксированная плата, сэр.
– Хорошо, – сказал я. – Я поеду с тобой, но не за двадцать пять лир. Я дам тебе десять.
– Это невозможно, сэр. Всегда фиксированная плата.
– Тогда я пойду пешком», – сказал я, поднимая свой чемодан и направляясь по улице.
– С вами очень непросто, сэр. Но я предложу вам специальную цену – двадцать лир, – таксист бежал за мной, пытаясь отобрать у меня чемодан.
– Пятнадцать, – сказал я, ухватив покрепче чемодан и зашагав быстрее.
– Хорошо, сэр. Пятнадцать и несколько сигарет.
– Я не курю, – сказал я, усаживаясь в машину с чувством одержанной победы. Как только мы тронулись, создалось впечатление, что вообще не было никакого торга. На протяжении всей дороги до отеля таксист рассказывал мне о своей семье и задавал обычные вопросы: как мне понравилось в Турции, как долго я собираюсь пробыть в Коньи и не хочу ли я взять напрокат машину у его шурина.
Хамид дал мне адрес отеля в центре города, недалеко от гробницы Мевланы Джелаледдина Руми. Меня встретил хозяин отеля, сообщивший, что у него полно свободных комнат, потому что сейчас не сезон для туристов в Коньи. «Вы проездом?» – спросил он. Я ответил ему, что не знаю, сколько времени я буду здесь. Он отнес мои вещи наверх, в маленькую комнату на втором этаже, как раз над холлом. Отдав мне ключ, он ушел, и я остался один.
На следующий день я проснулся поздно, утомленный долгой поездкой на автобусе, и только в полдень был готов отправиться на поиски. Хозяин отеля очень помог мне, когда я сказал, что хочу посетить гробницу Шамси Табриза.
– Я буду молиться, чтобы гробница была открыта сегодня, – сказал он. – Иногда она открыта, а иногда нет. Но если вы очень хотите попасть туда, то Аллах. позаботится о ключе, чтобы дверь была открыта.
Мне никогда не приходило в голову, что гробница может быть закрыта, поскольку Хамид специально проинструктировал меня посетить гробницы в строго определенном порядке, начиная с гробницы Шамси Табриза. Я был сильно потрясен, увидев железные ворота закрытыми и площадь перед гробницей пустынной. Несколько голубей пили из фонтана; больше никого не было. Дверь была заперта на замок и не было никакой возможности разглядеть что-либо через окно. Было холодно, по городу гулял ледяной ветер. Я был невероятно опечален. До этого момента все двери были открыты для меня; даже когда мне не удалось найти Шейха в Стамбуле, это не показалось мне отказом. Здесь все было иначе; неожиданно я почувствовал себя очень одиноким. Это было нелогично, чем больше я пытался бороться с ощущением, тем хуже оно становилось. Я уселся на краю площади и попытался привести свои мысли в порядок, но мое настроение не изменилось. Эта закрытая дверь олицетворяла для меня все отказы, которые я получил за свою жизнь. Без сомнения, я явился как следует, со свободными руками на этот раз.
Я мысленно оглянулся на свое путешествие на автобусе, чтобы убедиться, что я ничем не спровоцировал ситуацию. На этот раз я был убежден, что ничего не происходит случайно; таким образом, тот факт, что гробница оказалась закрытой, был призван научить меня чему-либо. Но я не мог отыскать что-нибудь, что успокоило бы мой разум. И что мне теперь делать? Вокруг не было ни души, а на дверях не висело никакой записки о том, когда гробница будет открыта.
Должно быть, я провел там не менее получаса, сражаясь со своей депрессией, прежде чем я неожиданно понял, что было не так. Я самонадеянно предполагал, что гробница будет открыта и я буду принят. И хотя я считал, что отправился в Конью с открытым сердцем, на самом деле я приехал безо всякого смирения. Вот в чем дело! Очевидно, я не был принят потому, что я опять забыл о должном отношении. В этот момент я понял, что без смирения есть только страдание и чувство разделения.
С одной стороны, я чувствовал, что бесполезно продолжать посещение гробниц. Было необходимо пройти по ним в определенном порядке, и было бы лучше дождаться завтрашнего дня, чтобы узнать будет ли возможно посещение. С другой стороны, поскольку у меня не было других дел, я решил последовать инструкции и попытаться найти гробницу Садреддина Коневи, не теряя больше времени.
Скоро я понял, что не все узенькие извилистые улочки указаны на купленной мной карте, и через несколько минут я совершенно заблудился. На карте было показано, что гробница Мевланы находится гораздо ближе, чем гробница Коневи, и ее гораздо легче найти, поэтому я решил идти прямо туда. Я пробрался через лабиринт аллей и там, в конце улицы, увидел великолепную гробницу и музей Мевланы. Неожиданно я заметил, что солнце было уже у самого горизонта. Я провел целый день в этом паломничестве и почти случайно пришел к конечной цели своего путешествия. Очевидно, мне следовало отправиться к Мев-лане с самого начала. Я быстро пересек площадь и подошел к воротам как раз в тот момент, когда сторож закрывал их: «Простите, сэр. Сейчас гробница уже закрыта. Откроется завтра, Иншаллах».
Возвратившись в отель, я повалился на кровать, уставившись в потолок, не в силах совладать с горечью, охватившей меня. Наконец, я заснул, а когда проснулся, было уже темно. На улице за окном горели огни; каким-то образом я проспал до ужина.
Я понял, что во сне видел Хамида. Он был как зеркало, настолько ясное, что мне достаточно было взглянуть в него, чтобы увидеть, что происходит в это мгновение, и, таким образом, подойти ближе к пониманию сути самого мгновения. По мере продолжения путешествия он осторожно подводил меня к такому положению, в котором поиск истины начинал разрушать ищущего, так что я больше не знал, кто я есть или кем был тот, кто отправился в это путешествие. То, что я искал, было тем, что наблюдает!
Мне стало ясно, что согласно страстному желанию Господа мы познаем Истину, заставляющую нас искать, а Истина есть не что иное, как Он. Огонь дремлет повсюду, и только от нас зависит чиркнуть спичкой и зажечь огонь нашего стремления вернуться к Нему. И именно мы должны сделать первый шаг.
На следующее утро я вновь попытался выразить свое почтение Шамси Табризу. Погода переменилась, лед растаял, и по улицам побежали потоки грязи, женщины шли по лужам, поднимая свои длинные юбки выше лодыжек. Моросил мелкий дождик, и эта погода напомнила мне типичный зимний день в Лондоне.
Свернув с площади за угол, я понял, что за мной кто-то идет. У меня появилась твердая уверенность, что я нахожусь в опасности. Но я не мог ни замедлить, ни ускорить свои шаги. Скоро мой неизвестный спутник шел всего в одном или двух шагах позади меня. Напряжение становилось все сильнее и сильнее и неожиданно достигло предела, когда я почувствовал руку на своем плече. Обернувшись, я был в полной уверенности, что буду атакован. Я остановился, едва не ударив его. Я уже видел этого человека прежде. Вместо того чтобы ударить меня, незнакомец протянул руки и обнял меня, как будто я был другом, которого он давно не видел. Зажатый в его объятиях, зарывшись в его пальто, я не мог разглядеть его лица. Он быстро говорил по-турецки, и все, что я мог разобрать, было слово Аост, что на персидском означает «друг». Наконец, он отпустил меня и, приложив руку к своему сердцу, он произнес: «Стамбул, Стамбул». Это был продавец книг, которого я встретил в Стамбуле, когда искал Шейха. На самом деле это было удивительно. Что он забыл в переулках Коньи этим утром? Мы не могли полноценно общаться из-за языкового барьера, но, мне кажется, это его нисколько не смущало. Он взял меня под руку, не переставая говорить со мной по-турецки, и прежде чем я понял, что происходит, мы вышли на площадь к гробнице Шамси Табриза. Он быстро подвел меня к другой стороне железных ворот и, затем, отпустив мою руку, он приложил свою руку к сердцу и низко поклонился. Я сделал то же самое. Затем он повел меня к двери, ведущей в гробницу. Она опять была заперта. Он выглядел озадаченным и хорошенько осмотрел запор. Затем он зашел за здание, и я услышал, как он с кем-то говорит. Скоро он вернулся, и через несколько минут с помощью моего турецкого разговорника и словаря я понял, что человек, у которого был ключ, заболел, и поэтому сегодня гробница не будет открыта.
На этот раз я не впал в депрессию. Присутствие продавца книг говорило о многом, и он казался таким же расстроенным, как и я, оттого что мы не могли попасть внутрь здания. Он всячески извинялся и указал на слово «завтра» в моем турецко-английском словаре. В то же время он показывал, что я должен пойти с ним. Его жесты больше походили на приказ, чем на приглашение, поэтому я послушно следовал за ним, пока он торопливо пробирался по улицам. Мы долго шли под моросящим дождем, пока не добрались до небольшого дома. Приглашая меня следовать за ним, он поднялся на второй этаж. Перед дверью лежала гора обуви, и, сняв свою обувь, он указал на мою. Я сделал то же самое, потом он постучал. Дверь с шумом открылась, и показалось лицо женщины, рассматривавшей нас: «А-а», – сказала она, сняла цепочку и распахнула дверь.
Все произошло так быстро, что у меня не было времени подумать, и я даже не очень сильно удивился, увидев в комнате около сорока мужчин, от безусых шестнадцатилетних юношей до стариков, согнутых почти вдвое, возможно, девяноста лет от роду. Продавец книг кивнул, и на диване освободили место для меня. Показывая на людей в комнате, он с улыбкой говорил: «Дервиш, Дервиш», затем его проводили к большому креслу, стоявшему отдельно в конце комнаты. Когда он сел, все остальные в комнате поклонились, дотронувшись лбами до пола. Он начал петь, его голос был странно тонким и носовым. Громкий ответ мужчин в комнате звучал странным контрастом. Я не мог понять слов, которые он пел, но в конце каждой фразы они все отвечали «Ху-Аллах, Ху-Аллах». Вскоре принесли очень большой тамбурин, и некоторые из Дервишей начали делать ритмические хлопки, а их тела раскачивались в такт музыке. Двое мужчин, сидевших с двух сторон от меня, взяли меня за руки. Уже не было времени остановиться и спросить, что происходит. Меня
ввели в ритм, и скоро я обнаружил, что тоже присоединился к ответам. Ритм становился громче и быстрее, и теперь уже все Дервиши держались за руки и раскачивались взад и вперед. Те, кто сидели на стульях и диване, встали на колени на полу, а к игравшему на тамбурине присоединился еще один музыкант с длинной бамбуковой флейтой. Время от времени продавец книг менял ритм, хлопая ладонью по колену, или поднимал высоту ответа, запевая все выше и выше. Через некоторое время он хлопнул ладонью по полу. Немедленно все начали петь «Аллах, Аллах». Молодой человек встал в центре круга. Я изо всех сил старался оставаться в ритме и одновременно наблюдать за происходящим, чем все усложнял для себя. Продавец книг поймал мой взгляд, улыбнулся и подмигнул мне, в то время как мужчина в кругу поклонился ему низким поклоном, почти достав до пола. Он начал вращаться, сначала медленно, с руками, скрещенными на груди. Мало-помалу вращение становилось быстрее; когда молодой человек раскинул руки, ритм ускорился, и удары стали более интенсивными. На мне был тяжелый шерстяной жакет, пот лился с меня градом. Я сидел в очень неудобном положении, мои ноги затекли. Я хотел было остановиться, но мужчины по бокам удерживали меня в ритме наклонов взад и вперед до тех пор, пока я вовсе не утратил ощущения собственного тела. Все, что я мог слышать, это был крик «Аллах» звучавший сквозь меня; все, что я мог видеть, это был свет, распространявшийся повсюду. Кружившийся Дервиш нисколько не терял равновесия, его голова была слегка склонена назад и влево. Его глаза горели. Иногда он издавал громкий крик. Я чувствовал, что в любой момент могу потерять сознание, и не останется ничего, кроме звучания слова и этого яркого света, который продолжал нарастать. Но затем, на самом пике накала, Дервиш совершенно неожиданно прекратил свое вращение. Казалось, что у него совершенно не кружилась голова. Он просто остановился, скрестил руки на груди и отвесил глубокий поклон. Удары тамбурина прекратились, зикр закончился, и мужчины по бокам от меня целовали мне руки. Комната вибрировала от любви и радости, как будто каждый приветствовал ближнего после долгой разлуки.
После этого меня поприветствовал каждый из присутствовавших в комнате, и, пока подавали кофе, молодой человек представился мне.
– Меня зовут Фарид, – сказал он. – Я говорю по-английски и буду рад исполнить роль переводчика для вас и для Шейха.
В комнате вдруг стало тихо, и все стали слушать наш разговор.
– Пожалуйста, передайте ему мою благодарность, – начал я, – за то, что он позволил мне быть здесь со всеми вами.
Шейх торжественно принял мою благодарность, и Фариду не было нужды переводить его ответ. Каждый в комнате улыбался мне с великой добротой.
Я долго не мог сформулировать вопрос, который мне хотелось задать больше всего. Наконец, я сказал: – Пожалуйста, спросите Шейха, не тот ли он Шейх, которого меня послали найти в Стамбуле. И если это он, то почему он не сказал мне тогда об этом? – Вопрос был переведен, и Шейх ответил взрывом хохота. Он наклонился и что-то сказал Фариду.
