Текст книги "Мирабо: Несвершившаяся судьба"

Автор книги: Рене де Кастр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Суду должно быть ясно, почему негодяя посадили в тюрьму. Уже ничто не связывало его с женой после смерти их ребенка. Почему же он требует возобновления совместной жизни? Сейчас увидим.

После позорного процесса маркиз де Мирабо был разведен с женой и разорен; сегодня он вожделеет состояния своей невестки. Его сын сделался орудием его алчности.

Нужно спасти несчастную Эмили от семейства, единственная задача которого состоит в том, чтобы ее обобрать. Обвинив сына, Порталис под конец обвинил отца, обличив его литературное творчество как преступление против общества и возмутительное посягательство на веру и нравственность.

На эту речь, столь подлую, что честь Порталиса осталась запятнанной, требовалось ответить адекватно. Мирабо был уверен, что Эмили никогда к нему не вернется. В таком случае, оставалось только спасти честь Мирабо любыми средствами, даже если придется обрушить на головы противников своды храма…

IV

Ответного шага со стороны Мирабо публика ждала с нетерпением. 23 мая пришлось втрое увеличить охрану у дверей парламента. И все же толпа смела все барьеры, так что муж Эмили повел свою защиту перед залом, набитым битком.

В одном отношении Мирабо решил последовать примеру Порталиса – соединить инцидент с существом дела. Адвокат Мариньянов потребовал развода; ответом будет потребовать заключения графини де Мирабо в монастырь.

«Мои намерения и надежды изменились, в чем вы, конечно, не сомневаетесь», – спокойно начал Мирабо, который хотел сразу же указать на изменение цели.

Он заговорил глухим голосом; как будто колеблясь, почти подыскивая слова. Потом вдруг его охватило вдохновение, и слова полились рекой. Он говорил пять часов без остановки, и в тот день присутствующие сумели убедиться, что перед ними – один из величайших ораторов всех времен, еще не осознавший собственной гениальности.

После более чем скромного вступления, Мирабо перешел к самой сути: противная сторона выдвинула восемь причин для развода; он повторил эту цифру, сделал паузу:

– Передохнем и ответим.

И он перешел в наступление: госпожа де Мирабо не хочет отправляться в монастырь, ей хочется остаться с отцом. Ну что ж! Сейчас увидим, чего стоит его нравственность и как этот страж радеет о добродетели своей дочери.

В резких выражениях зять описал личную жизнь своего тестя. Когда с маркиза де Мариньяна сорвали одежды, заклеймили его безнравственность, сластолюбие, продажность и прочие пороки, Мирабо поведал и о том, как маркиз следит за поведением графини де Мирабо:

– Нам не нужно теряться в предположениях относительно того, как она станет жить в отчем доме; она будет там жить, как живет уже девять лет; ее можно будет увидеть, как уже видали, на прогулках – без отца, на спектаклях – без отца. Она услаждала своим обществом мужчину, у которого нет жены; ее видели в доме этого мужчины, развлекающей зрителей домашнего театра. Следует обратить внимание на то, что женщина, требующая развода, является хозяйкой салонов, ужинов, концертов и даже подмостков.

Когда картина жизни женщины легкого поведения была написана с пылом, достойным Ювенала, когда осмеянный муж напомнил, при каких обстоятельствах Эмили узнала о смерти своего сына, он обвел взглядом судей и зал. Потом медленно открыл свою папку и достал оттуда листок, подняв его, чтобы всем было видно; прежде чем прочитать, он воскликнул:

– Госпожа де Мирабо жалуется, что я ее оклеветал; нет, я ее не оклеветал, я не мог бы ее оклеветать.

Выделяя каждое слово, он зачитал письмо, которое держал в руке; это было послание, бережно хранившееся со времен пребывания в Маноске, – Эмили писала его шевалье де Гассо. В нем она сообщала, что муж обнаружил их связь и что она вынуждена разорвать отношения, сознает себя виновной и хочет забыть о своем проступке.

Нанеся супруге этот удар, Мирабо закончил казнь маркиза де Мариньяна. Он обратился к залу:

– Посмеет ли еще кто сказать, что госпожу де Мирабо следует отправить к отцу, что дом ее отца – святилище нравственности, первое прибежище невинности? Человек, которому адресовано это письмо, целую зиму жил у г-на де Мариньяна в комнатах, отводимых ранее для меня.

Обругав семью жены, Мирабо попытался выставить себя в лучшем свете. Как и в сенешальском суде, он зачитал отрывки из писем Эмили времен согласия в семье; заявил, что был хорошим мужем, убедил публику в том, что был хорошим отцом. Он сумел растрогать; толпа встала на его сторону и вскоре утвердилась в мысли, что он – жертва, что дело раздули лишь для того, чтобы оклеветать его и обесчестить.

Уверившись, что повернул общественное мнение в свою сторону, Мирабо приступил к заключительной части своей защитной речи – самой тонкой и самой мощной: ему предстояло сокрушить адвоката, выступавшего против него, чтобы свести его утверждения к нулю. Одержи Мирабо победу на этом поле, – и честь его восстановлена. Противника разумно было подвергать нападкам только за его бесчестность – пусть в юридическом плане он восторжествует, а суд примет решение о разводе: взаимных обвинений накопилось между супругами столько, что совместная жизнь представлялась Мирабо невозможной.

Сразить Порталиса, не обратив против себя его собратьев, было непростым делом; сначала Мирабо расхвалил местных адвокатов; потом, жестом отделив Порталиса от коллег, словно тот был зачумленным, обратился к нему самому:

– Вы задали мне столько вопросов – ответьте же теперь на мои!

Он изложил историю процесса: показал, что Порталис систематически проваливал все попытки переговоров с целью воссоединения семьи; доказал, что Порталис был единственным автором пасквиля, в котором была нарушена тайна переписки маркиза де Мирабо; заявил, что его противник вышел за рамки своих полномочий, поскольку в обязанности адвоката не входит причинение морального ущерба. Итак, душой процесса был Порталис: опьяненный лаврами, которые принесла ему недавняя победа над Бомарше, он решил упрочить свою славу, растоптав семейство аристократов. Он оскорбил маркиза де Мирабо, злоупотребив «безнаказанностью, предоставленной ему как представителю независимой по существу своему профессии».

Порталис бледнел под этими точными ударами. Наконец Мирабо его прикончил: «Если человек так злоупотребляет безнаказанностью, если он выдумывает и искажает факты, если он извращает или фальсифицирует все приводимые им улики и остерегается зачитывать документ, потому что хочет привести себе в извинение неверную память, такой человек, принадлежащий к самому вольному из сословий, унижается, становясь рабом самой подлой из страстей. Марциал дал ему имя прежде меня: это торговец словами, ложью и оскорблениями».

Выпалив эти слова, Мирабо, «потрясая белой пеной гривы и весь в поту», сел на место. Публика разразилась аплодисментами.

Порталис поднялся с искривившимся лицом, «чтобы потребовать опровержения речи, которая только что прозвучала», но не смог закончить – упал в обморок. Коллеги унесли его, бесчувственного, домой и уложили в постель.

Несмотря на ораторские ухищрения Мирабо, адвокаты из Экса восприняли пощечину, нанесенную самому знаменитому из их коллег, как личное оскорбление; они ринулись к председателю, требуя защитить их от яростных нападок. Каким бы предубежденным ни был магистрат, он понимал всю нелепость подобного заявления и 22 помощника Порталиса вернулись не солоно хлебавши.

Общественное мнение было на стороне Мирабо; массы почувствовали, что родился великий оратор, и предугадали его будущую карьеру, судя по письму графини де Вильнёв-Ванс, написанному Оноре Габриэлю через несколько недель после того знаменательного дня: «Восторженность, царящая здесь со дня вашей речи, свидетельство того, как далеко может зайти тот, кто является ее причиной».

Удивительный прообраз будущего: на этом процессе Мирабо пришлось перевернуть все с ног на голову: он, поначалу ратовавший за примирение, под конец принялся крушить все подряд.

В Генеральных штатах будет все наоборот: сначала он примется разить монархию, а потом станет служить ей.

В обоих случаях есть одна общая черта: речь, обращенная к Порталису, сделала Мирабо кумиром Прованса; шесть лет спустя обращение к Дре-Брезе сделает его кумиром Революции.

V

Однако слушания еще не окончились. Речь Мирабо была лишь одним из актов пьесы; предстояло разыграть и остальные, прежде чем парламент вынесет свой вердикт. Но произведенное впечатление оказалось столь сильным, что на какое-то время даже возобновились переговоры. Они протекали в непростой атмосфере: слава не компенсировала финансовых неурядиц, которые были тяжелы как никогда. Выдав щедрый аванс племяннику на судебные издержки, Бальи сам оказался в стесненном положении. В ожидании поступления жалованья командора, которое как назло задерживалось, он был вынужден заложить в ломбард свой мальтийский крест, усыпанный бриллиантами; это позволило обеспечить проживание себе и племяннику в Эксе в последние недели процесса.

Судьи стали подумывать, не пора ли положить конец скандалу, грозившему затронуть и их самих. Мирабо не побоялся в своей речи высказать суду все, что думал о пристрастности его членов:

«Наконец, господа, на собравшем нас роковом процессе решились объявить приговор. Да, уверенность моих противников столь непоколебима, что они даже не соблюдают приличий и если не говорят ясно, что приговор будет вынесен с их слов, все же дают понять, что вертят как хотят королевским судом. Но такое кощунство меня не испугало. Да что я говорю? Оно удвоило мое доверие. Я ожидаю от суда тем более справедливого приговора, что мои противники явно пользуются дружбой и союзничеством большого числа моих судей. Они вершат правосудие не под влиянием связей и молеб, а склоняясь к доводам судящихся; и возможно, им слишком хорошо известно подлинное величие магистратов, чтобы покинуть здание суда, оставив там достоинство вместе со своими добродетелями, и унизиться до ранга сторон».

Парламент воспринял этот дерзкий вызов как оспаривание его полномочий. С согласия суда, один из советников, де Боваль, вызвался стать посредником, но все безрезультатно.

Оправившись от потрясения, Порталис захотел выступить в суде еще по одному вопросу: чтение письма госпожи де Мирабо было «серьезным оскорблением» и новой причиной развода. 13 июня адвокат Мариньянов сдержанно отстаивал это положение, которое должно было стать решающим.

Мирабо потребовал права ответить; слушания были назначены на 17 июня.

На этом заседании должны были присутствовать трое выдающихся зрителей: эрцгерцог Фердинанд, брат королевы Марии-Антуанетты, и губернатор Миланской области граф Нолленбург с супругой – чета совершала поездку по Провансу. Предполагаемое присутствие знаменитых гостей заставило Мариньянов задуматься; накануне слушаний они предложили компромисс: Эмили удалится в монастырь на два года при условии, что муж снимет с нее свои обвинения.

Мирабо согласился, вытребовав для себя право выступить публично. Слушания состоялись в назначенный день. Перед почтенными зрителями Мирабо был сама ловкость и мягкость. В помпезном вступлении он воздал хвалу королеве Франции, потом – императрице Марии Терезии. После чего перешел к своим делам, выставив себя в выгодном свете. Мирабо с пафосом выразил свои сожаления по поводу того, что ради собственной защиты вынужден был публично обвинить свою жену.

– Почему госпожа де Мирабо, в своем безумном ослеплении, заставила меня раскрыть все наши домашние секреты? О Боже, чего бы я не дал, чтобы подвергнуть их вечному забвению! Почему она хочет вырвать из моих уст столько ужасных истин? Почему заставляет меня говорить с ней, обращаясь лишь к вам и публике?

Видя, что присутствующие, расчувствовавшись, начинают утирать глаза, Мирабо в очередной раз сменил тон, обратившись непосредственно к жене:

– Моя страсть к тебе была слишком подлинной, чтобы не проникнуть в твою душу. Ты пылаешь ко мне любовью и ненавидишь меня – разрываешься на куски. Природа создала тебя такой нежной, такой трогательной. Твой голос, твой взгляд смягчают и проникают в душу. Неужели природа так жестоко солгала? Тебе остается одно средство, лишь одно – вырваться из водоворота, которым тебя сносит!

Заседание закончилось под всхлипы зрителей. Эмили провести не удалось: ее муж старался задеть чувствительную струну, лишь чтобы избежать развода, который способен сильно повредить его делам.

Именно так новая защитная речь была истолкована посредником на переговорах; надежду на компромисс пришлось оставить. Мирабо испробовал последнее средство: призвал жену воссоединиться с ним. Он совсем не верил в успех; это была лишь юридическая уловка, чтобы ему дали возможность выступить в последний раз.

Не удовлетворившись тем, что высмеял Мариньянов и сразил Порталиса, он хотел еще и дискредитировать парламент. Чтобы одержать эту последнюю победу, он прибег к недостойному способу – подкупил секретаря и раздобыл через него копию обвинительной речи, которую должен был произнести генеральный адвокат де Калиссан. Де Калиссан – заурядный человек, который мог играть в театре Толоне, но не был создан для дебатов и выказывал абсолютную неспособность к импровизации.

Методика последней речи Мирабо состояла в том, чтобы заранее высказать все возражения по тексту, заготовленному де Калиссаном, предваряя каждую фразу словами: «Вам скажут, господа» и указывая пальцем на генерального адвоката. Тот не сразу, но все-таки догадался о причине смешков в зале и улыбок своих коллег. Разъяренный де Калиссан отказался выступать.

Пришлось отложить прения. У жалкого генерального адвоката было сорок восемь часов, чтобы состряпать новую речь – она получилась не менее нелепой. Судей не пришлось убеждать: у них уже сложилось свое мнение. Они решили наказать неосторожного Мирабо за насмешки в их адрес.

5 июля был вынесен приговор; по правилам того времени никаких объяснений не приводилось. Суд не счел нужным принять к рассмотрению супружескую измену и домашнее насилие, в поле зрения судей – только обвинение, выдвинутое Мирабо против жены, обвинение, которого в начале процесса не существовало. Можно же судить о предвзятости решения.

«Я должен быть сорок раз прав, чтобы выиграть дело», – дерзко крикнул Мирабо судьям; в ответ они вынесли постановление о разводе. Госпожа де Мирабо отныне была вольна удалиться, куда пожелает; Другу людей не вернули злосчастных писем.

Таким образом Прованский парламент не только разрешил споры двух знатных семейств; определив тем самым судьбу Мирабо, он, не зная того, раскрыл ворота Революции.

Заранее уверенный в решении суда, Мирабо подготовил яркий ответ.

Уже вечером 5 июля в театре Экса он вызвал на дуэль маркиза де Галифе, всё еще слывшего любовником Эмили. Он хотел не только отомстить за поруганную супружескую честь. В одном из писем Друг людей уверял, что «Оноре Габриэль никогда не станет искать сражений, потому что их не любит». Настал момент доказать, что он храбрый человек.

Дуэль состоялась в Эксе. Галифе был легко ранен в руку. Мирабо потребовал от своего противника, чтобы тот поклялся более не видаться с графиней де Мирабо. Галифе отказался и получил второй вызов.

Поскольку полиция запретила новый поединок, Мирабо назначил противнику встречу на церковной территории, в Иль-сюр-ла-Сорг, возле фонтана Воклюз.

Галифе на встречу не явился, и Мирабо послал ему корзину раков с такой запиской: «Они считают, что недостаточно хорошо пятятся назад. Они обращаются к Вам, потому что никто лучше Вас их этому не обучит».

Этой комедийной сценой Мирабо снискал симпатии насмешников, но общее положение не стало менее трагичным.

Выходки племянника в очередной раз отвратили от него Бальи; Друг людей не мог ему простить крушения своих надежд на продолжение рода и теперь отказывался принять сына, возвращение которого обошлось ему так дорого.

Мирабо попробовал подать кассационную жалобу. Маркиз де Мариньян бросился в Парижский парламент; у него были там связи, и процедуру остановили. Не признавая своего поражения, Мирабо отправился к министру юстиции Мироменилю и пожаловался ему на произвол.

– Для начала, сударь, вычеркните из вашего лексикона слово «произвол», – посоветовал Миромениль.

– Сударь, – возразил Мирабо, – я полагал, что вы глава судебного ведомства, а не цензор моего лексикона.

– Дело в том, сударь, что слово «произвол» слишком странно.

– Позвольте вам заметить, что это одно из самых распространенных слов в стране. У подножия трона не может быть обычаев, противоречащих законам.

После этой выходки оставалась одна надежда – король. Мирабо обратился к нему в письме, которое монарх, возможно, так и не прочитал, и которое заканчивалось такой волнующей фразой:

«Моя душа возвысит мой гений, я выточу свою месть; да, я возвещаю об этом, и мое предчувствие не лжет; настанет день, когда весь народ узнает обстоятельства моего процесса, и мой голос, уже давно опробованный на дерзких истинах, во всех подробностях обнажит самое отвратительное ненавистничество, когда-либо бесчестившее судопроизводство и храм правосудия».

История вскоре даст положительный ответ на это обращение. И если на тот момент Мирабо ничего не добился для себя самого, он получил значительное моральное удовлетворение: его трактат «О тайных приказах и королевских тюрьмах» встретил такой громкий отклик у публики, что в начале 1784 года Людовик XVI вынужден был издать приказ о закрытии Венсенского замка.

Глава третья
ЕВРОПА И ГОСПОЖА ДЕ НЕРА (1784–1787)

Мой бедный Мирабо, во всем мире у вас есть только один друг – это я.

Госпожа де Нера к Мирабо

I

Мирабо упорствовал, настаивал на продолжении своей кассации, при этом ежедневно сражаясь с нищетой. Друг людей покинул сына в борьбе, которая сулила еще убыток в 20 тысяч ливров – судебные издержки по процессу в Эксе. Неся на себе гражданскую ответственность, поскольку его сын был признан недееспособным, маркиз де Мирабо вовсе не торопился платить. Он отказывал во вспомоществовании Оноре Габриэлю, и тот был бы обречен нищенствовать, если бы не прибегал к случайным средствам, самыми пристойными из которых были долги и заклады.

Кров и стол ему обеспечил Витри, оказавшийся весьма щедрым, хоть и сам сидел без денег. Кроме того, после стольких лет, прожитых в изоляции, соблазны парижской жизни были сильны как никогда.

На Мирабо свалились обуза. В 1781 году, только что выйдя из Венсенского замка, он заказал свой бюст [25]25
  Этот бюст находится в музее Арбо в Экс-ан-Провансе. – Прим. авт.


[Закрыть]довольно известному тогда скульптору, Люка де Монтиньи. У художника была очаровательная жена, отнюдь не недотрога; соблазнить ее не составило труда. Пока Софи де Монье сохла в Жьене, Мирабо обрюхатил госпожу де Монтиньи.

У мужа возникли серьезные сомнения относительно своего отцовства; в начале 1784 года он решил отказаться от ребенка и передал его Мирабо. Это было крайне некстати: финансовые затруднения в связи с кассационным процессом, не говоря уж о новых любовных похождениях.

Оноре Габриэль пользовался тогда благосклонностью одной известной актрисы, госпожи де Сент-Юберти, будущей графини дʼАнтрег, которой предстояло сыграть таинственную роль, так же как и ее супругу, главному тайному агенту принцев-эмигрантов, и погибнуть вместе с ним в 1812 году от руки убийцы. Мирабо познакомился с этой пользовавшейся популярностью женщиной через посредство нового друга, с которым был неразлучен, – моралиста Себастьен Рока Николя Шамфора. Тот был внебрачным ребенком, испытавшим в юности много горя и унижений. Он рано пробился в свет, благодаря литературным талантам, открывшим ему доступ в салоны; благодаря блестящему уму и острым замечаниям он снискал внимание, что принесло ему пенсионы. Он принадлежал к тому дерзкому племени, которое кормится своими выпадами против великих. Его видели даже при дворе – он умел подать себя. Он говорил Марии-Антуанетте: «В Версале я принужден узнавать множество вещей от людей, которые понятия о них не имеют».

При первой же встрече Мирабо и Шамфор оценили и признали друг друга; они оба были из породы угнетенных и правозащитников. «Это был кремень, которого не хватало моему ружью», – заявил Мирабо.

Шамфор, любивший приключения, ввел своего друга в блестящий свет, в котором вращался: он был секретарем по особым поручениям принца Конде и постоянным гостем графа де Водрейля, титулованного любовника герцогини де Полиньяк.

В этом развращенном обществе Мирабо почувствовал себя как дома и воспользовался открывшимися выгодами; разумнее всего отодвинуть галантные приключения на второй план. Шамфор-сводник несопоставим с Шамфором-литератором. Именно подражая его острому перу, Мирабо-оратор стал Мирабо-писателем. Шамфор отвел товарища к Бенджамину Франклину; американский политик заказал гостю памфлет и доверил ему свои записи.

Формой этого произведения – первого, которое Мирабо подписал своим именем, – он во многом был обязан Шамфору. Брошюра должна была принизить орден Цинцинната, основанный Вашингтоном. Автор сильно с ней намучился, однако ожесточенно над ней работал, ожидая некоторого вознаграждения.

Мирабо даже не удавалось перехватить денег на карманные расходы; он подал в суд на отца, требуя у него алиментов. Эта процедура сделала окончательным разрыв, наметившийся после кассационного процесса.

Без малейших угрызений совести Мирабо обратился к матери. Он лишь воспользовался вновь обретенной свободой.

Чтобы показать, что более не желает видеть своего сына, Друг людей вернул Мироменилю тайный указ от 1780 года, предававший Оноре Габриэля его власти. Поскольку Бальи, сидевший без денег, отказался предоставить ему новый аванс, маркиза де Мирабо оставалась последней родственницей, к кому еще можно было обратиться. Старушка все еще воевала с кредиторами, и Мирабо предложил ей взять кредит под залог лимузенских земель.

Пока суд да дело, Мирабо, брошенный Сент-Юберти, ринулся в новое приключение. В начале 1784 года он получил письмо от дальней родственницы, маркизы де Сент-Оран. Когда-то он прятался несколько дней в ее замке Бальм в Дофине, скрываясь от полиции вместе с Луизой де Кабри.

Госпожа де Сент-Оран была красива и еще молода; она привольно жила себе в деревне. У возбужденного Мирабо разыгралось воображение, он стал посылать любовные письма и наконец, увлекшись собственной игрой, уехал из Парижа в Дофине.

Дама не была жестока к нему. К несчастью, маркиз де Сент-Оран оказался так же ревнив, как и покойный господин де Монье. После месяца в гостях случилась драма; Мирабо и госпожа де Сент-Оран решили продолжить свой роман в Париже.

Боясь остаться без денег, Мирабо уехал вперед, чтобы осуществить план займа, о котором он договорился с матерью, и вот под залог лимузенских поместий ростовщики одолжили 21 тысячу ливров в обмен на расписку, свидетельствующую о займе 30 тысяч. Мирабо взял из них 19 тысяч, щедро оставив остальные две маркизе де Мирабо. Та, уязвленная, сначала поссорилась с сыном, а потом заключила союз с господином де Сент-Ораном, громко заявлявшим о своем несчастье.

Получив в свое распоряжение значительную сумму, Мирабо счел себя богатым, как после женитьбы; купил лошадей и снял меблированные комнаты на Шоссе-дʼАнтен, в престижном районе Парижа.

Госпожа де Сент-Оран прибыла в Париж, но не решилась остановиться у любовника, так как муж гнался за ней по пятам. Чтобы отвести подозрения, ей нужно было поселиться в достойном доме вместе с подругой, репутация которой была бы безупречной. Никого не предупредив, она явилась в монастырь Малолетних сирот и поселилась в апартаментах одной девушки, с которой была дружна. Когда они познакомились, эта девушка была еще ребенком, но с романтической судьбой.

Она была побочной дочерью одного голландца, в свое время довольно известного – Вильяма ван Харена. Поэт, гуманист, философ и государственный деятель, ван Харен, родившийся в 1705 году, сыграл в своей стране значительную политическую роль. Его личная жизнь не всегда соответствовала высоте его карьеры: он менял любовниц и плодил незаконорожденных детей.

От одной из последних связей, с безвестной француженкой Генриеттой-Амели Дюфур, родилась в 1765 году дочь Генриетта-Амели. Рождение этого ребенка совпало с закатом карьеры ван Харена; его финансы, изрядно подорванные развратной жизнью, более не могли дать ему независимости достаточной, чтобы держать в узде своих врагов. Мажордом статхаудера герцог де Вольфенбюттель, близкий родственник герцога Брауншвейгского, так замучил ван Харена преследованиями, что тот с отчаяния отравился в 1768 году.

Юную Генриетту-Амели взял к себе брат ее отца, Отто Цвир ван Харен, тоже поэт и известный государственный деятель. Преследуемый в свою очередь герцогом де Вольфенбюттелем, он удалился во фрисландское захолустье и посвятил себя воспитанию сироты до самой своей смерти, случившейся в 1779 году. После этого Генриетта-Амели продолжила свое образование в Париже, в монастыре Малолетних сирот, под именем, являющимся прозрачной анаграммой фамилии ее отца – отныне незаконнорожденная дочь ван Харена ( Haren) становится известна в истории как госпожа де Нера ( Nehra).

Итак, в один прекрасный весенний день 1784 года у госпожи де Нера поселилась ее подруга Сент-Оран вместе с горничной и лакеем. Гостья призналась без обиняков, что ожидает своего любовника, графа де Мирабо; хозяйка ответила, что не собирается держать им свечку, к тому же в монастырь по вечерам мужчин не пускают. Госпожа де Сент-Оран послала Мирабо записку, чтобы он не приходил. Тот, сильно недовольный, все же пришел, чтобы вразумить девятнадцатилетнюю девчонку, позволяющую себе рушить его планы.

Впервые увидав «чудовище», госпожа де Нера вздрогнула от ужаса; она-то воображала, что госпожа де Сент-Оран уступила не иначе как Адонису. А это оказался толстый и рябой мужчина. «Его лицо не понравилось мне невероятно, я даже попятилась от страха», – призналась она однажды.

Что же касается Мирабо, то ему юная блондинка с чистым цветом лица и голубыми миндалевидными глазами показалась очаровательной. Гнев его тотчас угас, и он предложил выход из положения: пусть госпожа де Сент-Оран поселится в гостинице, где госпожа де Нера составит ей компанию, и у мужа не возникнет подозрений. Покорная судьбе, госпожа де Нера согласилась на предложение «чудовища», которое тот сделал «с обаятельной улыбкой на избитом оспой лице».

Через три дня госпожа де Сент-Оран вдруг заметила, что ее подруга очень хороша собой, и отправила ее обратно в монастырь. Туда же направился и Мирабо; он начал ненавязчивые ухаживания и пытался понравиться девушке через решетку комнаты для свиданий.

Обезумев от ревности, госпожа де Сент-Оран бросила любовника и вернулась к мужу; они объединились с маркизой де Мирабо, чтобы погубить обольстителя.

Мирабо ничего этого не видел: он влюбился.

Встреча с госпожой де Нера была для него улыбкой судьбы. В отличие от Софи де Монье, жаждавшей приключений, Генриетта была чистым созданием, она еще никогда не любила. Воспитанная в уважении к угнетенным и ненависти к тирании, она вдруг оказалась лицом к лицу с одной из самых знаменитых жертв произвола. Этот человек, перенесший столько страданий, забыл о них – он упивался нежными разговорами с девятнадцатилетней сиротой. Она перенесла на него всю нежность, которую некогда питала к своим воспитателям: при завязывании их отношений речь скорее шла о дружбе, а не о любви.

Дело, возможно, тем бы и кончилось, если бы совместные интриги Сент-Оранов и маркизы де Мирабо не имели целью упрятать госпожу де Нера за решетку. Был издан тайный приказ. Мирабо должен был ехать в Брюссель, чтобы напечатать то обращение по поводу кассации, публикацию которого во Франции запретил Миромениль. Он предложил госпоже де Нера его сопровождать якобы в целях ее собственной безопасности; она не посмела отказаться. Уехав подругой, она вернулась любовницей, так как противиться влюбленному Мирабо было невозможно.

Она уступила из слабости, а не из физического влечения: «Я нежно его любила; предпочитала всем другим мужчинам, но не была влюблена». Это эвфемизм – госпожа де Нера была фригидна, поэтому хотя ее любовник всем сердцем любил ее, он постоянно изменял ей на всем протяжении их трогательной четырехлетней связи.

«Я чувствовала, – признается госпожа де Нера, – что он не был именно тем мужчиной, которого ждало мое сердце. Но я видела, что, постоянно отказывая ему в ласке, делала его несчастным. Я возомнила, будто была женщиной, подходившей его сердцу; я надеялась успокоить порывы чересчур пылкого воображения, но главным, что определило мой выбор, были его несчастья. В тот момент все были против него: родные, друзья, удача – все его покинули. Я захотела заменить ему их всех. Я пожертвовала спокойной жизнью, чтобы разделить с ним опасности, сопутствовавшие ему в его бурной жизни. С тех пор я поклялась жить только для него, следовать за ним повсюду, перенести все, чтобы быть ему полезной в счастье и несчастье».

Счастья Генриетте де Нера в эти бурные годы познать не удалось. Но она заняла свое место в Истории под нежным прозвищем Иэт-Ли, которое ее любовник составил из окончаний ее имен; она стала подругой – спутницей гения, служанкой, ангелом-хранителем, верным сердцем; если бы Мирабо женился на госпоже де Нера, возможно, его жизнь вошла бы в мирную колею.

Когда они вернулись из Брюсселя, Мирабо привел свою новую пассию в квартиру на Шоссе-дʼАнтен. Госпожа де Нера не позволила ослепить себя внешней роскошью. Решив как следует вести хозяйство, она произвела подсчеты и пришла к выводу, что им грозит катастрофа; она продала лошадей, чтобы уплатить за овес, который они уже съели, отменила договор об аренде жилья, рассчитала слуг.

Уплатив неотложные долги, она поселила в своей трехкомнатной квартире любовника и трехлетнего ребенка, которого Люка де Монтиньи еще младенцем отдал на руки Мирабо.

Чтобы покрыть основные расходы, связанные с повседневной жизнью, госпожа де Нера продала собственную мебель, она по копейке выдавала Оноре Габриэлю средства, необходимые для ведения дел.

Тот с большим волнением следил за распространением своего кассационного обращения; подпольная публикация, возможно, способствовала неудаче затеянной им процедуры. Миромениль пришел в ярость от неповиновения и отдал новый тайный приказ – о заключении Мирабо в тюрьму.

Госпожа де Нера отвела грозу, добившись от Верженна паспортов для себя и любовника; упредив арест, псевдосупруги ускользнули в Англию.

II

Интеллигенция XVIII века признавала Англию родиной свободы. Четыре войны, прошедшие с начала века, не уменьшили ее привлекательности. На сей раз обстоятельства складывались особенно благоприятно для французских гостей: в предыдущем году по Версальскому договору Англия была вынуждена признать победу Франции. Вопреки устоявшемуся мнению, французский деспотизм пришел на помощь американской свободе, подавляемой традиционным британским либерализмом, ибо материальные интересы порой ставят предел политическим уступкам.