Текст книги "Чужой для всех"

Автор книги: Rein Oberst

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Глава 4

22 июня 1941 года. Поселок Заболотное, Журавичский р-н, Гомельская обл. Беларусь.

В тот тревожный воскресный день вдова Акулина, мать пятерых детей, пропалывала усердно грядки. В этом ей помогала Вера старшая дочь. Она только что закончила десять классов с золотой медалью и решала для себя, в какой институт поступать. Мать уже знала о намерениях дочери, была не согласна с ней, но серьезно поговорить о будущем все было некогда. Здесь же на грядках им никто не мешал. Появилось, наконец, самое подходящее время раскрыться душой.

– Так ты что Вера решила в артистки податься? – выдергивая с трудом укрепившийся корень пырея, обратилась Акулина к дочери. Та уже готовилась к разговору, ждала его, поэтому ответила без промедлений.

– Да мама в артистки. Поеду поступать в Щукинское училище в Москву. Ты же знаешь, мне всегда нравилось выступать в школьных спектаклях. На районных смотрах мы получали грамоты. В общем буду пробовать.

– Дочушка, не поступишь ты! Куда нам до столицы. Поезжай лучше к Мише в Витебск в педагогический институт. Будете там друг другу помогать. Глядишь, в учителя выбьешься. У тебя же с языками хорошо. Вот и будешь 'немецкому' детей обучать. Куда нам в артистки? Подумай лучше!

– Нет, мама. Я так решила! – Вера недовольно тряхнула головой и поднялась с грядки. Волосы цвета спелой ржи покатились волнами по ее загорелым красивым плечам. Широко открытые небесного цвета глаза выражали одновременно и детский протест и мольбу.

– Пожалуйста, отпусти меня. Я очень тебя прошу. От услышанных слов дочери Акулина приостановила работу. Ее рука на мгновение, зависла над лебедой. Затем она нервно вырвала сорняк с корнем и, бросив его в межу, сердито обронила:

– Вот упрямая дочушка. Вся в отца. Что мне с тобой делать? Держась за поясницу, она выпрямилась, раздраженно посмотрела на Веру и хотела произнести что – ни будь колкое в ее адрес, но залюбовавшись ярким, непосредственным девичьим порывом и, решительностью своей любимицы, только незлобно проворчала: – Ну как тебе отказать? Ты же такая у меня хорошая. Артисткой так артисткой. Иди, пробуй, поступай, коль сердце зовет.

Вера, вспыхнув от радости, прижалась к маме и стала ее целовать: – Спасибо мамуля! Спасибо дорогая!-

Она понимала, насколько тяжело будет одной матери вести домашнее хозяйство.

– Ладно, ладно, не благодари. Везде нужно трудиться. Продадим вот телка, справим тебе платье и поезжай в свою Москву, – миролюбиво отстранилась та от дочери. – Давай лучше работать. До обеда надо все закончить. Видишь, припекает.

Вера еще раз трогательно обняла и поцеловала мать, а за тем игриво расправив затекшую спину, и подав вперед отчетливо вырывавшуюся из ситцевого халатика девичью грудь, весело произнесла:

– Ну чем не Любовь Орлова. А, мама? – после чего театрально выбросила руку вверх и трагикомично воскликнула:-Ромео! Любимый мой! Где же ты? Приди ко мне. Тебя ждет твоя Джульетта. Помоги прополоть мне этот строптивый пырей, – и разразилась настоящим, задорным детским хохотом.

Акулина так же непроизвольно засмеялась от необыкновенно смешного и трогательного облика своей Верочки. И через смех, продолжая рассматривать дочь, как бы в первый раз видя, подумала:

– Почти взрослая Вера стала. Вон как вытянулась. Скоро улетит из родного гнезда. Надо же надумала на артистки выучиться. А что, пусть попробует. Трудно правда будет без нее. С Шуры толка мало, ленивая, неповоротливая. Разве что Катя заменит. Вся в меня. За что не возьмется девочка, все кипит в ее руках. За ней и Клава потянется. Ничего, справлюсь… И все же, какая Верочка красавица. Стройная как березка, похожая на отца. – Нахлынувшее вдруг мимолетное воспоминание о муже, Ефиме Семеновиче, который умер от тяжелой болезни, два года назад, оборвало ее смех. Вера заметила изменения в душе матери и также прекратила веселиться. – Ну, что продолжим мама, – спросила она ее. Акулина Сергеевна вздохнула и перевела разговор на другую тему:

– Я Вера сама дополю грядки. А ты сбегай на Гнилушку. Погляди где остальные дети. С утра за раками ушли, и их еще нет. Не утонули бы. Гони их домой. После обеда сена будем ворочать.

– Акулина! Акулина! Где ты? – вдруг издали раздался истошный женский вопль. Запыхавшаяся раскрасневшаяся соседка, добежала до хорошо сложенного большого дома пятистенки Дедушкиных и прислонилась к его забору.

– Пойди Вера, узнай, что Абрамиха хочет. По тому, как вдова напряглась, по интонации произнесенных слов и по ее преднамеренному молчанию, было видно, что она недолюбливает ту. – Визжит как зарезанный поросенок. 'Кураня' к ней часом заскочила на грядки? Пойди, узнай. И сразу на речку за детьми.

– Хорошо мама.

Вера, осторожно ступая между грядок, вышла во двор, закрыла за собой калитку и легко выбежала на улицу. Увидев, всполошенную соседку, спокойно спросила:

– Что стряслось тетя Надя?

– Ой, Верочка! Беда! Немец напал на нас. Война…

Война! Это слово всегда вызывало смятение в людских душах. Кто знал о ней не понаслышке, сразу менялся в лице. Взгляд мужчин становился суровым и мрачным. Женщины начинали рыдать, страшась предстоящего горя. Те, кого застало это слово впервые, получали небывалый адреналин и спешили показать свое ухарство, уходя на призывные пункты. Только дети не понимали надвигавшейся беды и оставались, по-прежнему веселы.

Речь наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова, прозвучавшая в 12 часов дня 22 июня 1941 года по радио о начале войны с фашистской Германией, о ее вероломном нападении разрезала судьбы советских людей надвое. Этот день стал чертой, между величайшими страданиями и человеческим счастьем, между жизнью и смертью, между злом и добром, падением и подвигом.

Слово война ворвалась в семью Дедушкиных так же неожиданно, как и для всех сельчан поселка Заболотное.

Вначале оно было не осязаемо, не материально, не понято до конца. Но с каждым днем того необыкновенно жаркого лета 41 года сельчане, как и в целом все советские людьми стали отчетливее осознавать степень опасности надвигающейся коричневой чумы и масштабов колоссальных последствий для человеческих судеб.

– Так девочки еще, еще чуть подвинули… Шура! Шура! Крепче держи за край, Кате пальцы отдавим. Несем, несем. Еще. Еще. Клава не зевай. Быстрей открой дверь. Так передохнули… – Огромный старый дедовский сундук, оббитый по краям железными углами, почти вся женская половина Дедушкиных с трудом дотащила до сарая. Акулина задумала там закопать его и сложить в него все самое ценное из одежды и утвари, подальше от людских глаз, тем более немецких.

– Добро, добро дети. Отдохнули, принимаемся за работу. Клава сбегай за водой. Живо. Жарко. Шура бери лопату, и пойдем со мной, – покрикивала на девочек Акулина.

– А почему я мама. Пусть Катя копает. Она говорила, что у нее всегда руки чешутся до работы. Возьми Катька мою лопату, – Шура хотела передать нехитрое орудие труда средней сестре.

– Ах ты, лентяйка! – зыкнула на нее Акулина. Не смей. Когда устанешь, Катя тебя заменит. Пошли в сарай.

В старом сарае подворья с покосившейся соломенной крышей рядом с коровой Полинушкой долгое время стоял жеребец Пашка. Он был любимец всей многодетной семьи и незаменим в домашнем хозяйстве. Его еще муж получил до своей смерти, работавший бухгалтером колхоза. Но в начале июля, когда потянулись через поселок к райцентру Журавичи отступающие подразделения красноармейцев, в пользу Красной Армии реквизировали Пашку. Как не причитала Акулина, чтобы оставили жеребчика, но приказ старшего политрука был суров.

Когда Ауклина зашла в сарай, то нехитрая конская утварь, еще висевшая в углу на гвоздях, сразу напомнили ей о недавней стычке с артиллеристами. От этого у нее закололо в сердце, и она на минуту присела на сундук.

– Угомонитесь женщина. Немцы за Днепром! Скоро здесь будут! А нам нечем орудие тащить, – решительно убеждал тогда Акулину старший политрук, оттаскивая ее от четырех копытного кормильца.

– Не дам! – голосила вдова. – На моих плечах пятеро детей. Как мне жить. Ироды. Куда вы бежите? Кто нас будет защищать? В этот момент рядом возле матери находилась Шура. Она как завороженная смотрела на Пашку. Когда здоровый рыжий красноармеец, стал Пашку уводить, она как кошка вдруг накинулась на красноармейца и вцепилась в его руку зубами.

– Ах, ты поскуда! – зарычал артиллерист и отбросил с остервенением одиннадцати летнюю девочку от себя. Та больно ударилась о поленницу дров и заревела. Услышав плач и визг Шуры, Катя и Клава выбежали из дома и стали ее защищать. Они набросились на рыжего красноармейца и стали бить, куда попади детскими кулачками.

– Стоять! – взревел старший политрук. – Расстреляю всех! Кто сделает хоть шаг, – и, выхватив револьвер с кобуры, выстрелил в воздух. Девочки остолбенели и замолчали. Шура тряслась в истерике.

– Люди…! Помогите! – закричала Акулина и бросилась к воротам на улицу. Те, кто был рядом из сельчан, мгновенно пропали. Соседка Абрамиха только и произнесла: – Вот 'табе' и большаки, – и переваливаясь из стороны в сторону пошла домой.

– Кривошеин! – зарычал красный политрук. – Что стоишь! Выводи жеребца. Сбор батареи у Хатовни. Танки вот-вот будут…

– Мама, уже глубоко? Хватит копать? – оторвала Акулину от навеявших воспоминаний дочь.

– Хватит, говоришь? – мать посмотрела в яму. – Хорошо, пусть хватит. Поверю в твою арифметику. – Катя залазь в ямку, подравняй по краям и будем закапывать сундук. – Акулина вновь стала деятельной. Катя как белочка запрыгнула в неглубокую яму и тщательно стала ее углублять и выравнивать, выгребая землю, перемешанную с конским навозом.

– Фу как воняет! – пропищала Клава, держа кружку с водой. Возьми мама попей. Акулина молча, выпила воды. Вытерла рукой рот:– Спасибо Клавочка.

– Жалко мама жеребчика Пашку. Он был сильный. Мне хлебом нравилось его кормить. Он мне улыбался. Где он сейчас, а мама? – стоя у отрытой ямы в сарае, вдруг вспомнила о жеребце и маленькая Клава.

– Где? Съели, наверное, красноармейцы нашего Пашку. Ты же видела Клава какие они были голодные и тощие, – сострила мать не щадя детских душ и с сарказмом усмехнулась. Перед ее глазами вновь появилась на мгновенье картина схватки с рыжим артиллеристом и яростным политруком. – Все Катя вылезай с ямы, – Акулина поднялась с сундука. – Будем 'хавать' наши 'пажитки'.

– Бог в помощь Акулина! – вдруг как гром среди ясного неба раздался голос Абрамихи. Она тихо и незаметно подошла к сараю и с усмешкой наблюдала за возней Дедушкиных. – Позвала бы меня Акулина, я бы с Колькой в один миг твое барахло запрятала. Что дети надрываются. От неожиданности Акулина перекрестилась: – Господи! Помоги и сохрани! И повернувшись в сторону не званого гостя, зло бросила:

– Тебе что надо соседка? Уходи. Сами управимся. – А затем внимательно и строго посмотрела ей в глаза:– Ты здесь о Николае обмолвилась. А где он, твой Николай? Что-то не видно его.

– Николай? – переспросила, замявшись Абрамиха. – Где и твои старшие Михаил и Вера. Уехал.

– Мои старшие в Пропойск ушли с отступающими красными. Не оставаться же им под немцем. А вот твоего я не видела на призывном пункте, хотя говорили люди, повестка ему была.

– Не видела? – Абрамиха скривилась. – Смотреть надо было лучше, – и больше ничего не говоря, развернулась и тяжело ступая, ушла.

– Вот дети и запрятали мы сундук тайно, – разочаровано покачала головой Акулина. – Надо же 'приперлась'!

– Мама, а что она вынюхивает у нас? – измазанная навозом Катя вылезла из ямы и удивленно посмотрела на мать.

– Во-во вынюхивает Катюша. Дожидается своего часу. Зараза! Все дети взялись за сундук и так много отдыхали.

Через полчаса старинный дедовский сундук с аккуратно уложенными в нем отрезами ткани, старыми дореволюционными сарафанами, платьями бабушек и иными дорогими сердцу Акулины вещами был засыпан землей вперемешку с навозом и мирно покоился на новом непочетном месте.

– А теперь детки умойтесь и сидите в хате. Покушайте сами. Молоко хлеб на столе, 'бульба' в печи, а я наведаюсь к дядьке Касьяну Андрейчикову в Хотовню. Надо поговорить, как жить нам дальше. Акулина очень уважала Касьяна. Он служил дьяконом в Журавичской церкви. Умный, дальновидный дядька, мог помочь ей советом.

– Катя иди сюда, – позвала она среднюю дочь. – Ты все поняла? – Катя подошла и мотнула головой. – За старшую по дому остаешься. Из хаты никуда не ходить. Дети слышите, гром гремит? – обратилась Акулина, уже ко всем девочкам. Где-то далеко, за Днепром слышна была мощная артиллерийская канонада.

Дети прислушались.

– Что мама дождь будет? – спросила удивленно Клава.

– Дождь? – вяло усмехнулась Акулина над наивностью шестилетней Клавы. – Нет, моя доченька не дождь. Настоящая гроза скоро будет…

Когда Акулина вернулась домой, а это было поздно вечером, девочки уже спали. К ее удивлению дома она застала и своих старших детей: Мишу и Веру. Те сидели за столом и тихо разговаривали.

Открыв дверь и увидев их, Акулине сразу стало плохо.

– Вы здесь? Что случилась?…медленно, сдавленно проговорила она. И чтобы не упасть прислонилась к бревенчатой стене. От такой новости у нее произошел легкий обморок. Миша быстро подскочил к матери и помог сесть на табуретку. Вера подала кружку с водой. Сделав несколько глотков, Акулина молча, приходила в себя. Неимоверная усталость клонила ее ко сну. Дети тоже молчали. Было тихо. Настенные часы-ходики монотонно отбивали время. Тик-так, тик-так, тик-так. Первый начал говорить Михаил, не выдержав тягостной тишины. Он заговорил нервно и с волнением.

– Не дошли мы мама, как ты видишь. Дорогу на Пропойск перерезали немецкие танки. Мы еле ушли с тех мест.

Там идут сейчас бои. Когда мы шли по полю нас бомбили. Мы не успели добежать до березняка, чтобы спрятаться, как разорвалась бомба, – и здесь у Миши задрожали губы. Вера всхлипнула, а за тем заплакала. – Когда мы поднялись, – сдавленно продолжил Миша, – то Витю Самойленко разорвало на куски. Это очень страшно! Мама. – От воспоминаний по его щеке побежала слеза, – а Лену Гурович ранило в руку… – Миша поднялся, сжал зубы и стал нервно ходить по дому, шмыгая носом. Затем сделал несколько жадных глотков воды и снова начал говорить, но уже более твердым голосом.

– Это случилась, не доходя два километра до Васькович. Мы видели мама, как отступали наши солдаты. Это ужас. Они просто бежали в панике. Отдельные были без оружия. Как же так мама? Где наша хваленая Красная Армия? Немцы бомбили всю дорогу. Столько погибло беженцев: стариков, детей, женщин. Если бы ты видела. Повозки, машины, техника все брошено. Хоть бы один ястребок появился! Только белые кресты. Мы с Верой еле убежали. И вот мы здесь. – Миша вновь присел на лавку и склонил хмуро голову. Мать сидела и тихо слушала рассказ сына. Ей было уже известно от дядьки Касьяна обо всем, что творилось в округе. В Пропойск ворвались немцы. В Искани, Хотовне, было много красноармейцев. Стояли пушки. Готовились к сражению. Сердцем Акулина надеялась, что дети успеют уйти, не останутся в оккупации. Но вышло худшее. Она не знала, как быть. Она была в нервном ступоре.

– Мама? Что ты молчишь? Мама! – Миша дотронулся до ее руки. Тебе плохо? Акулина открыла глаза. Было темно. Она не видела очертания детей.

– Тебе плохо мама? – еще раз переспросил Михаил.

– Мне уже лучше. Вы поели?…

– Не беспокойся мамочка, мы поели, – Вера гладила мать по спине.

– Что вы будете делать дети?

– Пока не знаю, – ответил медленно Михаил. – Мы в глуши стоим, от дорог, поэтому немцев нет. Все что на магистралях уже занято. У Сельца говорили, шел сильный бой. Разбит наш батальон. День, два и фашисты появятся в Поляниновичах. Думаю, тебя мама и девочек не тронут. А я буду прятаться. А там посмотрим. Если что? В партизаны пойду. Вот так пока. dd> Акулина слушая четкие размышления своего первенца, полностью соглашалась с ним. Да и как тут не согласишься. Миша единственный мужчина в доме: умный, красивый, сильный. На нем вся семья два года держится. А ведь ему только девятнадцать. Не сгорел бы где по молодости, уж больно горяч. – Пусть будет так, как ты решил Мишенька. dd> Акулина устало поднялась с табуретки и перекрестила детей. – Сохрани вас бог мои вы детки, – затем подошла к иконке Божьей матери, висевшей в углу, и стала молиться.

Глава 5

19 июля 1941 года. Поселок Поляниновичи. Гомельская область. Беларусь.

Та, та, та, та, та, та, – длинная шелестящая пулеметная очередь разрезала утрешнюю тишину поселка Поляниновичи. Пули жужжали и, находя препятствие, в щепки разбивали прутья заборов, изгородей, сбивали листву и сучья деревьев. Отдельные свинцовые осы попадали в окна хат, жалили насквозь стекла и те с шумом осыпались мелкими кусочками, наводя ужас и страх на людей.

Послышался приближающийся трескуче-монотонный вой мощных мотоциклов 'Цундап' и несколько немецких экипажей моторизованной роты шумно въехали на главную улицу.

Взбудораженный поселок тревожно залаял, закудахтал, замычал. Редкие селяне, кто был в это время на улице, моментально рассыпались по дворам.

В ответ на тявканье немецкого пулемета, одиноко рявкнула откуда то из-за дома невысокого калибра танковая пушка и короткими очередями стал бить пулемет Дегтярева…

Было половина восьмого утра. Миша к этому времени проснулся и обливался во дворе холодной водой.

Свежий воздух, наполненный упоительными ароматами луговых трав и цветов, ласкал его худощавое мускулистое тело. Весело чирикали воробьи, склевывая найденные очистки от картофеля. Миша фыркал от удовольствия и получал небывалый заряд бодрости и энергии. Он наслаждался радостью жизни, и не мог насладиться настроением домашнего небывалого покоя. Его душа, истерзавшись, первыми испытаниями в ходе перехода на Пропойск, благоговейно вбирала в себя деревенские звуки, краски и запахи. Тягостное вчерашнее состояние быстро испарялась, как и дрожащие на листьях капельки росы под лучами июльского солнца. Рядом с ним находилась мать и держала наготове льняной рушник. Она с умилением смотрела на своего первенца и благоволила его душой. В сарае приветственно мычала Полинушка, почуяв силу и восторг, молодого хозяина.

– Эх, мама, какая красота! – вожделенно воскликнул Михаил и, улыбаясь, взяв полотенце из материнских рук, стал усиленно им обтираться. Но не успел он закончить утренние процедуры, как до него эхом докатился начавшийся невдалеке бой. Миша вздрогнул. Лицо его исказилось злой решительностью и гневом.

– Вот и пришли гады. Однако стремительно наступают. Мне надо уходить.

&nbs – Что уже? – тихо в испуге проговорила мать и прикрыла рот рукой. Она всегда так делала, когда чего-то боялась.

– Да мама. Это немцы. Мне надо уходить. Положи еды в мешок, не забудь соли. Я убегаю.

– Сейчас Мишенька, сейчас, – справилась с появившимся чувством страха Акулина. Но тут до нее дошло, что кругом немцы, а Михаил уходит. – А ты, куда сынок собрался? – взволнованно спросила она.

– Мама потом, быстрее делай, что я тебя прошу, – и он скорым шагом направился к дому, чуть не сбив на пороге Веру.

– Миша стреляют? – на Михаила в упор смотрели большие, проникновенные небесного цвета Верины глаза. В них не было страха. Но не было решительности и злости, что сестра прочла в глазах брата.

– Да Вера это немцы пришли. Я ухожу к Трофиму. Буду не далеко. Береги мать и детей. Высказав все это скороговоркой, Михаил вбежал в дом. Быстро надев на себя рубашку и пиджак, по дороге схватив кепку, он на секунду задержался возле матери. Прижав ее рано поседевшую голову к груди, тихо произнес:

– Мама за меня не беспокойся. Все будет нормально. Вот увидишь, скоро придут наши. Они погонят этих гадов назад. Ты же слышала, что Молотов сказал: 'Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами'. Я верю в Красную Армию. Обнимая мать, он глазами попрощался с Верой и с младшими сестрами, которые как щеглята вертелись у печи.

– Дай та бог сынок. Дай та бог, – шептала Акулина и гладила его по спине. – Но ты не лезь на рожон. Береги себя. Ты один у нас кормилец, – мать всхлипнула.

– Все мама мне пора. – Миша отстранился от матери, стер с ее щеки, набежавшую слезу, схватил сложенный Акулиной армейский мешок и, хотел было уходить. Но видя унылые и подавленные лица родных чтобы как– то всех приободрить, он улыбнулся и с бравадой добавил:– Выше голову сестрички. Я вернусь. Мы еще Гитлеру опалим усы. Дети засмеялись.

– И еще кому-нибудь, – вдруг понуро и тихо, не смеясь, проронила Акулина.

– Что ты сказала, мама? – Миша недоуменно и строго посмотрел на мать, задержавшись у двери.

– Беги сынок. Беги. Это я так, просто по-бабьи, – без улыбки ответила та.

– Ты больше так не говори мама, – сердито сдвинув брови, произнес сын, теребя пальцами козырек кепки.

– Не буду…. Иди же ты, наконец, Миша. С богом иди, – с надрывом громче произнесла Акулина и, вновь всхлипнув, перекрестила сына.

Тот еще раз строго и недоуменно глянул на мать и выскочил из хаты. Когда Миша пробегал огородами он не видел, как из-за окна крайней хаты поселка на него внимательно смотрели недобрые глаза.

– Глянь мать, как Миша 'стропила' бежит. Как гусь согнулся, – оскалились зубы.

– Скоро добегается, – вторили тому. – Немцы порядок наведут. Отольются 'большакам' наши слезки. Загубили гады батьку. Кулака нашли краснозадые.

– Мать а, правда, что 'дядьков' Мишкиных то же раскулачили в 30-м.

– Ой, Аркаша. Пойми этих людей. У Акулины Восьмериковой четверо братьев на Соловки упекли, а она стала ударницей колхоза. А какое хозяйство было у них? Ты бы видел? Три коня, пять коров. А земли сколько? Как выйдут в поле не угнаться за ними. А теперь что? Девки и зимой босыми ходят. Одно слово голытьба…

Оставив позади себя родной поселок Заболотное, Миша принял правее и выскочил к заболоченной, почти пересохшей реке. Даже можно сказать ручью. Гнилушка последние годы совсем обмелилась и заболотилась и была проходима во многих местах.

Миша хотел было обойти болотце и направиться в сторону Дорок, небольшой деревни, которая находилась правее Полянинович и укрыться в здешнем лесу. Там он договорился встретиться с Трофимом, местным учителем биологии, в случае тревоги. Но, не добежав метров тридцать до болотца, упал в осоку и пополз назад к кустам ивняка. Перед ним явственно как на ладони разыгралась первая и ужасная кровавая картина приблизившегося боя. Бой был коротким и неравным.

Краснозвездный советский танк Т-26, отступая через центр Полянинович, выскочил на проселочную дорогу, ведущую к поселку Заболотное. Дорога вела через мостик и шла мимо Михаила. Танк завертелся возле мостика, опасаясь, что тот провалится, не выдержав его веса, но получив новые порции пулеметного свинца накативших мотоциклеток, газанул и легко, без последствий проскочил по деревянному перекрытию. За тем остановился и дал короткую очередь из пулемета. Она удачно прошила один мотоцикл и попала в бензобак.

Раздался взрыв. Бесформенные куски и обломки 'Цундапа', вместе с искалеченными фашистами горя и дымясь, завалились набок. Но и танк видимо был поврежден. Удалившись метров на сто от мостика, он вдруг задергался на одном месте и остановился. И в это время из деревни показался немецкий средний танк со свастикой на борту.

Он притормозил, не спеша развернул башню прямо в сторону противника и в упор расстрелял того из короткоствольной пушки. Русский танк не отвечал, видимо из-за отсутствия боеприпасов.

Бронебойный снаряд с воем пронесся в сторону Миши и всей своей тротиловой мощью врезался в бок русского Т-26. Пробив слабую боковую броню, он разорвал танк на части. Башня как голова детской игрушки отлетела в сторону. Танк горел. Из водительского нижнего люка, несмотря на страшный взрыв и охватившее корпус танка пламя, вылез окровавлено-черный танкист и пополз к реке. Других танкистов не было видно, погибли от взрыва.

Командир немецкого среднего танка Pz.III высунулся из башенки и что – то приказал мотоциклисту, показывая в сторону русского танкиста, который шевелился у реки. Немцы, весело гогоча, подъехали к подбитому танку. Один из них, что находился в люльке, выскочил из нее, достал из ящика буксировочный трос и зацепил им полуживого русского танкиста, который был, слаб и не сопротивлялся. 'Цундап' мощно взревел и потянул пленного за собой в деревню. Тело танкиста подскакивала на ухабах, билось, оставляя кровавый след.

Михаил, вжавшись в землю, дикими и безумными глазами смотрел на происходящий бой. Он лежал, сжав зубы. Правая рука нервно сжимала горсть земли. Он ничем не мог помочь русскому танкисту. От бессилия ему хотелась выть. В голове, вновь и вновь проскакивала мысль:

– Где же наша Красная Армия? Что же это происходит? Как могло случиться, что за три недели немцы захватили почти всю его родную Беларусь и подошли к Смоленску? Кто виноват в происходившей трагедии?

На эти и другие вопросы лета 1941 года, конечно молодой деревенский парень, студент 2го курса физмата при всем своем неординарном мышлении ответить не мог. Как не мог ответить и Генштаб Рабоче-Крестьянской Красной Армии во главе тогда с Георгием Константиновичем Жуковым.

Вождь 'всех народов и времен' И.В.Сталин настолько был подавлен катастрофически развивающимися событиями начального периода войны, что смог собраться с силами и выступить перед народом только 3 июля 1941 года, спустя 11 дней после нападения фашистской Германии.

Возможно он, как и многие советские люди надеялись и верили, что вот-вот произойдет чудо и Красная Армия разобьет врага.

Но чудо не произошло.

Причины и последствия катастрофы РККА этого периода войны до сих пор изучаются, уточняются и муссируются в печати.

Достаточно лишь сказать, что к 1 декабря 1941 года потери РККА только пленными составили более 3,5 млн. военнослужащих. Германские войска продвинулись вглубь до 850−1200 км, потеряв при этом 740 тыс. человек (из них 230 тыс. убитыми)

Тем не менее, события на Могилевщине летом 1941 года разворачивались так, как они разворачивались.

Несмотря на сопротивление стрелковых и артиллерийских частей 20, 13 и 21 армий Западного и сформированного позже Центрального фронтов Красной Армии, соединения 2-ой танковой группы Г. Гудериана 10–11 июля южнее Орши и севернее Старого Быхова форсировали Днепр. Мощные танковые и моторизованные немецкие колонны ринулись на Горки – Мстиславль и Пропойск – Кричев, имея целью замкнуть кольцо окружения в Смоленске. Причем немцы форсировали Днепр не широким фронтом, а на узких проверенных разведкой участках реки, используя танки, двигающиеся по дну.

Так, с 10 на 11 июля, ночью у д. Борколабово (Быховский р-н) немцы организовали подводную переправу отрядов 4-й немецкой танковой дивизии 24-го моторизованного корпуса на восточный берег Днепра и захватили там плацдарм. Наведя понтонные мосты, здесь форсировали Днепр и другие части танковой и 10 моторизованной дивизий, которые разметали подразделения 338-ой стрелкового полка 187-й дивизии полковника И. И. Иванова 45-го стрелкового корпуса, практически проворонивших эту переправу. Одновременно немцы высадили десант у д. Костинка и д. Махово.

После непродолжительного боя с остатками 747 и 507 стрелковых полков немцы заняли д. Следюки и д. Сидоровичи, расположенные по линии шоссе Могилев – Гомель.

Путь немецким танкам по шоссе с юга на Могилев и по проселочным дорогам в сторону Чаус на восток был открыт.

В этот же день 17-я танковая и 29-я моторизованная дивизии Вермахта беспрепятственно форсировали Днепр между Шкловом и Копысем и двинулись на Горки. Немцы заняли Шклов, угрожая Могилеву с севера.

12 и 13 июля все запоздалые попытки советских войск сбить врага с захвативших плацдармов севернее и южнее Могилева были тщетны. Немцы прочно удерживали переправы, выставив на флангах 'коридора' мощные заслоны из артиллерийско-минометного, пулеметного огня, танков и пехоты. 12 июля произошли ожесточенные бои у д. Буйничи под Могилевом. 338 стрелковый полк под командованием полковника С.Ф. Кутепова, при поддержке отдельных батарей 340-го легко-артиллерийского полка, 601 и 493 гаубичных полков, 174-го отдельного дивизиона противотанковой обороны подбил и сжег 39 немецких танков. На месте боев у д. Буйничи побывали корреспонденты центральных газет, среди них и известный в будущем писатель К.Симонов, описавший позже в книге 'Живые и мертвые' эти события. Прототипом его главного героя Серпилина, послужил командир 338 сп С.Ф. Кутепов (убит немецкими диверсантами вечером 25 июля 1941 г накануне захвата Могилева).

Однако отдельные эпизоды отчаянного сопротивления русских немецким моторизованным частям не могли переломить ход событий.

Резервы Красной Армии, приходившие из глубины страны к Днепру, без тылов, без средств связи и транспорта, с минимальным количеством боеприпасов бросались в бой сходу и, естественно, сбить наступательный порыв немцев не могли.

О состоянии частей, растерянности командования и трагизме положения в начале июля дает представление донесение командира 102 дивизии полковника П.М. Гудзь командующему 21-й армии и представителю Ставки Маршалу Советского Союза С. М. Буденному:

'Имею дивизию в составе двух стрелковых (410-й и 467-й) и двух артиллерийских (346-й и 586-й гаубичный) полков. 519-й стрелковый полк, стоявший в г. Золотоноше Черкасской области, в дивизию не прибыл и где находится неизвестно.

Дивизия совершенно не имеет тылов, так как в момент ее отмобилизования автотранспорт, занаряженный из ПРИВО (Приволжский военный округ – авт.) в дивизию не поступил, в связи, с чем средств снабжения боеприпасами, продфуражом, эвакуации нет.

Боеприпасами обеспечены одним боекомплектом и подвезти своими средствами не имеем возможности. Зенитный дивизион имеет 4 орудия без мехтяги, передвижение его крайне затруднено. В артиллерийских и стрелковых полках некомплект 17 гаубиц и 15 зенитных счетверенных установок. Средствами связи обеспечены на 50 %, совершенно отсутствуют противотанковые мины, нет ни одного килограмма колючей проволоки…

Кроме того, представитель штаба армии майор Алексеенко не смог конкретно указать, какие части я именно должен сменить и где их штабы'.

Немцы быстро развивали наступление, захватывая мелкие и крупные населенные пункты Беларуси. 13 июля пал Витебск.

15 июля немецкие танки появились в Чаусах, где на станции разгромили все еще прибывающие эшелоны 172-й и 110-й стрелковых дивизий. Захвачен Пропойск. 16 июля немцы взяли Кричев.

В этот же день, 29 мотодивизия Гудериана ворвалась в Смоленск, где завязались упорные бои с защитниками города.

19 июля 10-я танковая дивизия Вермахта продвинулась к юго-востоку от Смоленска и заняла Ельню.