Текст книги "Чужой для всех"

Автор книги: Rein Oberst

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава 20

15 мая 1944 года. На участке 48 армии 1-го Белорусского фронта под Рогачевом.

– Дэдушкин? Где сержант Дэдушкин? – в траншею, вырытую в полный профиль, вспрыгнул молодой боец среднеазиатской национальности.

– А Бабушкин не подойдет? – придержал того за руку от падения веселый красноармеец с пышным чубом, выглядывавшим из пилотки.

– Не хорошо шутить с посыльным. Меня майора послал, – дернул тот свою руку и строго посмотрел на веселого красноармейца.

– Да, ладно, тебе степной аксакал, не обижайся. Спит сейчас твой Дедушкин со своим отделением. С боевого охранения пришли. Может, табачком угостишь, служивый.

– Махра курить нельзя. Махра плохо. Майора вызывает Дэдушкин в штаб одна нога здесь, другая там.

– Тогда понятно, – засмеялся солдат. – За поворотом налево в блиндаже найдешь своего Дедушкина.

– Солдата! Не обижай больше аксакала. Аксакал-это старейшина рода.

– Да, ладно тебе, иди уж боец…

– Куманзабаев я, рядовой Куманзабаев.

– Значит Кумысзабаев, – веселый красноармеец еще шире заулыбался и оглянулся по сторонам, ожидая поддержки. Но рядом в эту минуту других бойцов не было. Он хотел еще что-то сказать Куманзабаеву, но посыльный штаба, так и не поняв шутки, быстро скрылся за поворотом траншеи…

Через пятнадцать минут сержант Дедушкин, поприветствовав часового у блиндажа, где располагался штаб стрелкового батальона и, приоткрыв брезент, вошел в земляное убежище.

– А вот и наш лучший командир отделения, – встретил Михаила на пороге простуженный голос комбата. – Как видите орденоносец, гвардеец. Все при нем. Подходи сержант ближе, есть разговор.

Михаил четко подошел к командиру батальона, чуть пригнувшись, старая партизанская привычка, и доложился о прибытии. Его цепкий взгляд сразу выделил в штабе незнакомца, подтянутого старшего лейтенанта в форме госбезопасности. На душе у Миши сразу похолодело. Но он стоял смирно. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Товарищ старший лейтенант желает с вами поговорить, – на сержанта смотрели по-отечески добрые, но волевые глаза комбата. – Мы вас оставим наедине. Поговорите. Пойдем капитан, – он обратился к начштабу батальона, – Перекурим.

– Нет, нет. Я вас не буду беспокоить товарищи военные, – заспешил «особист». – Оставайтесь на мете. А я поднимусь с сержантом наверх. У вас кругом прекрасная березовая роща, как будто на дачу попал.

Майор хмыкнул в усы: – Как скажете. Вам виднее. Сержант! – обратился он уже к Дедушкину, – поступаете в распоряжение старшего лейтенанта, – и пристально, словно прощаясь, посмотрел тому в глаза…

Было ранее утро. Майское солнце только, только начало отдавать природе свою космическую энергию, обещая не по-весеннему теплую погоду. Мириады капелек росы, сверкая, весело перешептывались между собой на траве и зеленых листочках молодых берез. Воздух не надышаться. Необычная тишина. Красота необыкновенная. Но на душе у Миши неспокойно. Сон пропал сразу.

– За мной! Не отставать сержант, – не поворачиваясь назад, бросил тому офицер и скорой походкой направился в глубину рощи.

«Куда меня ведет этот «старлей», похоже «особист» из армии», – тревожные мысли, иглами покалывали сердце и болезненно отдавались в душе Михаила с каждым его шагом. Он сильной упругой походкой с автоматом ППШ на плече шел, не отставая от офицера. Тот явно спешил. Но идти пришлось недолго. Буквально через двести метров по роще они вышли к дороге. Там стоял армейский «Виллис».

– С машиной все нормально? – спросил офицер у водителя сержанта, на груди которого красовалось несколько медалей.

– Все в лучшем виде товарищ старший лейтенант. Доедем хоть до Берлина.

– До Берлина пока рановато, а вот в сторону Журавич через Рогачев прокатимся, – с усмешкой сказал «особист» и по-хозяйски уселся на заднее сидение американского джипа. – Присаживайся и ты сержант, не стесняйся. Говорить будем в дороге, время не ждет.

При упоминании Журавич, Миша вздрогнул, лицо его чуть посерело, но он постарался не показывать свое волнение, усаживаясь рядом со старшим лейтенантом. В голову пришла первая мысль: «Что-то случилось с родными, с мамой».

– Не волнуйся Дедушкин, с матерью все в порядке, – самодовольно проронил офицер, как будто прочитав мысли Михаила. – Трогай Николай.

От линии фронта до Рогачева ехали, молча и недолго, километров пятнадцать. Водитель умело и лихо крутил баранкой, оставляя позади тыловой транспорт. Офицер курил и иногда с интересом посматривал на Михаила. Тот старался сидеть спокойно, однако это ему удавалось с большим трудом. «Особист», машина, дорога, неизвестность одновременно тревожили его, но и давали повод выплеску в кровь новых порций адреналина. У Миши начал появляться повышенный интерес к предстоящим событиям. А то, что они должны быть он с каждым убегающим километром чувствовал все сильнее нутром. «Что-то молчит особист», – думал Михаил. «Выжидает, высматривает. Подождем». Лишь когда пересекли стратегически важный мост через Днепр, непомерно укрепленный и усиленный дополнительными огневыми точками, даже танками и артиллерией, как подметил математический ум Михаила, офицер повел с ним разговор.

– Дедушкин, – наконец обратился к нему офицер. – Вы уже догадались, почему вас вызвали с передовой и везут в сторону дома? Время у вас было достаточно подумать.

Миша не предполагал, что так начнется беседа и в такой форме. С органами госбезопасности он встречался впервые. Поэтому он не сразу ответил. Он не знал, как надо отвечать. Сказать догадывался, значит иметь за собой дела, которыми заинтересовались, наконец, то «особисты». Но таких дел он за собой не помнил. Сказать, что не догадывался. Значит, быть не искренним. Ведь он им для каких-то целей понадобился. Миша даже заерзал на сидении.

– Не волнуйтесь сержант, подумайте еще минуту, – офицер заговорил с ним почему-то на вы.

– Да я не волнуюсь товарищ старший лейтенант. Просто я не знаю, как ответить.

– Вы перед нами чисты? Никакими делами не запятнаны?

– Вроде нет товарищ старший лейтенант.

– Тогда будьте искренни и ответьте мне на следующий вопрос: «От кого у вашей сестры Веры ребенок, девочка чуть более двух лет? – контрразведчик, развернулся к Михаилу, ухватившись рукой за дугу водительского сидения и, пристально посмотрел ему в глаза.

– Миша почувствовал, как сердце его забилось чаще. На лбу выступило несколько капелек пота. Пальцы рук противно задрожали.

Он даже мысленно не мог представить, что услышит этот вопрос. Он предполагал услышать любые вопросы, связанные с партизанами, с боевыми действиями, с оценкой действий командиров и бойцов на передовой и дать на них исчерпывающие ответы. Но чтобы такое спросили?

Время шло, и нужно было отвечать.

– Так это она нагуляла от наших ребят, – вдруг просто ответил он и почувствовал, как его щеки стали наливаться краской.

– Каких именно ребят товарищ сержант? Когда вы были в оккупационной зоне, – голос офицера завибрировал более жестко. – Может тех ребят, что партизан вешали и сжигали крестьянские хаты? Или эшелонами увозили белорусскую молодежь в Германию? А может тех, кто носил черную нацистскую форму и говорил: «Хайль Гитлер»?

– Да нет, из наших кто-то местных, – глаза Миши забегали.

– Кто именно: Трофим, Потап, Степан или еще назвать несколько имен?

Миша был поражен осведомленностью «гэбешника». Молодых хлопцев из поселков Поляниновичи и Заболотное по тем или иным причинам, оставшихся в немецкой оккупации, тот называл поименно. «Вот так попался. Не выкрутишься у этого ужаки».

– Михаил! – тем временем продолжал беседу офицер, придержав фуражку, чтобы она не слетела, когда их подбросила на кочке. – Орденом Красной Звезды, за какие заслуги вас наградили?

Миша растерялся. Он был подавлен. Он впервые за двадцать один год своей молодой жизни попал в такое неприятное положение. Он впервые солгал, притом чекисту. Он сам до конца не понял, почему. Просто так вышло. Возможно, сыграла потаенная жалость к Вере. Возможно племянница Златовласка, как ее назвала Вера, так засела в сердце своей детской красотой и непосредственностью. Возможно, годами нагнетаемый страх перед органами НКВД заговорил его языком. Возможно все вместе взятое.

Михаил крепко задумался над тем как ему отвечать дальше и не смотрел в глаза офицеру.

– Дедушкин! – вновь обратился к нему «особист». – Вы не заснули часом? Или вас укачала быстрая езда? – И он щелкнул пальцем у того перед носом.

– Что вы спросили, повторите? – сбивчиво проговорил Миша.

– Я спросил, орденом Красной Звезды вас наградили, за какие заслуги?

– За взятие Рогачева, – несколько вяло, чуть помедлив, ответил он.

– А точнее.

– А точнее? – Миша немного воспрянул духом. Эта тема разговора его отвлекала от кричащей правды, которую придется, видимо говорить.

– Были сильные бои зимой, – с интересом вспоминал он. – Город несколько раз переходил из рук в руки. Очередную атаку повел сам командир батальона капитан Грицевец. От разрыва мины его убило. Ротный лежал раненый. Люди залегли. Немцы защищались яростно. Я поднялся и побежал вперед. За мной поднялись и другие бойцы. В общем, мы заняли тогда первую траншею, и засели там. Дальше поднялась за нами другая рота, которая закрепила наш успех. Вскоре немцев мы выбили из города окончательно.

– Так вы я гляжу отважный человек сержант Дедушкин. Почти герой Перекопа. А мне лжете, как трусливый солдат. Вы же на учителя в институте в Витебске учились, даже преподавали в восьмых классах математику, а мне лжете, как второгодник-двоечник. Вы же партизанили два года. Ваша мать за это тяжело пострадала от фашистов, а становитесь на позиции пособника немцев. Как это понимать?

Миша молчал и был весь пунцовый. Он понял, что его зажали в угол и поставили ему детский мат. Дальше его обман будет расцениваться как предательство. Нужно было говорить всю правду. Ох, как произнести ее было нелегко. Правда казалась теперь такой давней, почти выдуманной, но так хлестко бьющей по его самолюбию. Она была его позором. Она была позором его семьи.

– Вы извините меня товарищ старший лейтенант. Как то само вышло. Я вам все расскажу. – Миша нервно теребил свою пилотку, которую держал в руках. Он снял ее сразу, когда поехали быстро, боялся что снесет ветром. Оглянулся по сторонам и, в который раз ему показалось, непомерно большое количество войск вдоль дороги, ведущей к Довску. Притом замаскированных противотанковых орудий и самоходных артиллерийских установок. Но об этом сейчас ему некогда было думать. Нужно было рассказывать горькую и неприятную правду. – Я вам все расскажу, – тяжело вздохнув, повторил он.

– Я понимаю вас сержант, – подбодрил его офицер. – Вы невольно защищали интересы своей сестры, своей семьи, а Родина требует в этот переломный момент войны защитить ее интересы. Говорите, я вас слушаю.

До самого Довска и до Журавич Миша рассказывал старшему лейтенанту Киселеву, офицеру отдела Смерш сорок восьмой армии о трагедии связанной с началом войны для сельчан, для Веры, для его семьи. Рассказывал с жаром, с внутренними переживаниями.

Офицер с большим интересом слушал очевидца о начальном периоде войны, когда отступала Красная Армия, когда он с сестрой Верой пытался уйти к своим через Пропойск, о сотни погибших и тысячи растерянных людей и военных, метавшихся по полю, когда их бомбили немецкие бомбардировщики.

Особо заинтересовали Киселева подробности подбитого танка Т-26 и пленения советского танкиста, оставшегося в живых.

Недоверчиво отнесся он к рассказу об отношениях Веры и немецкого офицера. Но поведение Веры, ее личные признания, а также приезд старшего лейтенанта Вермахта Франца Ольбрихта в начале августа 41 года за Верой, чтобы ее увезти в Берлин и жениться на ней, драка с ним Михаила были весомыми доказательствами их порочной связи и серьезности намерений немца. Тем более Михаилу оставили жизнь. И еще один момент приблизил убежденность контрразведчика в правильности выводов майора Лобанова, куда будет прорываться «Ариец» на танках, это то, что Веру на протяжении двух лет оккупации немцы не трогали и запретили трогать полиции. Ее не увезли как других селян в Германии осенью 43 года. А после того как Миша, вспоминая, обрисовал внешний облик немецкого офицера и Киселев его сопоставил с тем, что дал в показаниях Новосельцев, он уже почти с полной гарантией мог ответить что это один и тот же человек. Разве, что у нынешнего есть лицевой шрам от правого уха. Но эту отметку войны он видимо получил в боях за эти три года.

– Вы нам очень помогли сержант Дедушкин, – удовлетворенно отметил в разговоре офицер. – Спасибо вам. Однако почему вы держали эту информацию в тайне и не доложили нам сразу?

– Вера моя любимая сестра и я боролся за ее моральную чистоту как мог, я об этом говорил вам, – с волнением добавил Миша. – Она моя боль и трагедия. А кому охота рассказывать об этом. Никто не спрашивал, вот и не говорил. Вере и так достается от односельчан. Она почти не выходит из дома бабки Хадоры, чтобы не слышать в спину очередное оскорбление. А ее дочку фашистской байстручкой называют.

Миша глубоко вздохнул. – Все это тяжело слышать и видеть.

– Хорошо. Я больше не буду теребить ваши больные душевные струны. Но это полдела. Теперь об основном. Смотрите, уже Журавичи проезжаем.

Мишу настолько отвлек разговор офицера отдела Смерш армии, что он да же не заметил как они въехали в районный поселок. Его родной районный поселок Журавичи, где он до войны подрабатывал в Загсе, где когда-то в больнице лежал его отец. Ему мимолетно вдруг вспомнилось, как он привел сюда в первый раз шестилетнюю Катюшу, и как она в слезах после смерти отца блудила по поселку, а затем самостоятельно пришла домой. Как это было давно…

Глядя, как они свернули с центральной улицы на проселочную дорогу, у него до боли защемило в сердце. Он едет домой…

– Сколько километров отсюда до вашего дома Михаил?-

– Километров двенадцать будет, если напрямки. А по проселочной дороге все пятнадцать.

– Тогда Николай останови машину у тех кустиков. Разомнемся.

– Это правильно. – Водитель, немного проехав вперед, сбавляя скорость, плавно нажал на тормоза у обозначенного ориентира. – Приехали товарищи. Остановка, – и весело улыбаясь, он повернул голову назад. – Можно оправиться товарищ старший лейтенант?

– Можно женщину, можно потаскушку, можно козу, – смеясь, проговорил офицер, а в армии разрешите.

Засмеялся и Миша над шуткой «особиста». Хотя ее слышал раньше несколько раз. От этого смеха ему стало легче. Все же тяжелый и неприятный состоялся разговор.

– Отойдемте сержант, – офицер закончил смеяться и предложил ему выйти из машины и сам направился к небольшому пригорку с кустами орешника.

За ним последовал и Михаил.

– Теперь об основном, – повторил второй раз свою фразу старший лейтенант госбезопасности, размяв затекшие ноги. – Я видел, что вы обратили внимание на плотность охраны шоссе, выставленной от Довска в разные стороны, особенно к линии фронта.

– Да я заметил это. Только не понял, зачем столько противотанковых артиллерийских расчетов и пехоты скрывавшейся вдоль дороги.

– Скажу вам прямо, – посерьезнел офицер. – То, что вы сейчас услышите, является секретной информацией. Она разглашению не подлежит.

Офицер достал портсигар и открыл его. Вытащил из-под резинки папиросу.

– Берите, закуривайте.

– Спасибо товарищ старший лейтенант, но я не курю.

– Серьезно? – удивился офицер.

– Не привык еще.

– Как хотите. – Контрразведчик постучал папиросой по запястью руки, выбивая из мундштука возможную табачную пыль, и с наслаждением закурил. Затем сделал глубокую затяжку и, выпустив дым, начал говорить.

– Четыре дня назад на одном из участков фронта в зоне ответственности нашей армии врагу удалось скрытно заслать в глубокий тыл диверсионную группу в составе танкового взвода. Диверсанты наделали много шума и большой беды. Я не буду объяснять вам, что этому способствовало, каковы причины и кто виноват. Разбирательство покажет. Это вас не касается. Скажу только то, что вы должны знать. Руководителем группы, как сейчас я уверен после беседы с вами, является немецкий офицер Франц Ольбрихт. Нам удалось выяснить, что диверсанты направляются через Довск, в сторону линии фронта. Немцы в определенное время, будут пытаться создать им коридор для прорыва. Но по дороге как мы предполагаем, и я стал в этом уверен после беседы с вами, враг пройдет через поселки Заболотное и Поляниновичи.

– Как вы думаете зачем? – офицер сделал новую затяжку папиросы.

Миша слушал внимательно офицера и уловил логику его мышления. Поэтому он без промедления ответил.

– Видимо для встречи с Верой.

– Молодец сержант. Понимаете с полуслова. Да Франц Ольбрихт направляется к Вере.

Отсюда ваша задача.

Если врагу удастся пробиться через наши заслоны, что я сильно сомневаюсь в этом и мы его не уничтожим, то он окажется уже сегодня в поселке Заболотное. Если это произойдет, вы должны нам дать знать, что враг появился у вашего дома. Не вступая в бой, не раскрывая себя, только дать знать, что это он Франц Ольбрихт. К соседнему дому, что справа от вас, мы провели полевой телефон. Сейчас там никто не живет. Хозяйка умерла еще в 42 году, а сын служил в полиции, партизаны его казнили.

– Это хата Абрамихи, я знаю об этой семье.

– Ну и прекрасно. Ничего не бойтесь. Только дайте нам знать. Мы сами попытаемся взять командира группы в живых. Это дело за нами.

В Поляниновичах также устроена основательная засада. Будут работать несколько снайперов, на случай если диверсанты попытаются уйти пешим ходом.

Вопросы есть?

– Как я появлюсь в поселке.

– Очень просто. Мы вас подвезем еще километров десять, а дальше доберетесь пешком. Вот возьмите, – офицер достал из внутреннего кармана отпускной билет на трое суток. Вы отпускник и радуйтесь отпуску. Порадуйте свою мать и сестер. Вещмешок с продуктами возьмете в машине. Вере ничего не говорите. Вы меня поняли?

– Так точно товарищ старший лейтенант.

– А если он не появиться в поселке?

– Появиться! – резко отреагировал контрразведчик на вопрос Миши и, прищурив глаза, далеко выбросил щелчком докуренную папиросу. – Обязательно появиться, если мы ему позволим. И последнее, – он сурово посмотрел в глаза Михаила.

– Помните, вы выполняете очень ответственное задание. Настолько ответственное, что его провал сулит вам самые жесткие меры в отношении вас и вашей семьи, за связь с немцами в годы оккупации.

Миша вздрогнул от этих слов, напряг скулы, но промолчал…

Глава 21

15 мая 1944 г. Поселок Болотня, Рогачевский район. Тыл 3 армии, 2-го Белорусского фронта.

Гауптманн Ольбрихт и лёйтнант Эберт, в сопровождении двух панцершютце, осторожно и бесшумно подкрались к краю смешанного леса. Кто-то из танкистов наступил на сухую ветку и раздался треск. Все замерли. Ольбрихт медленно повернул голову назад и в упор посмотрел на солдата. «Осторожнее Курт» – говорили его строгие, уставшие глаза. Но вокруг стояла тишина. Только слева, где должна была быть проселочная дорога, до них донеслась слабая гортанная русская речь.

– Т-с-с, – приложил он палец к губам. Затем аккуратно отодвинул ветку густого кустарника и, направил свой взгляд вдаль, через мощный тридцати кратный цейсовской бинокль. С каждой секундой его лицо, становилось мрачнее. Он заскрипел зубами. Грубый шрам, шедший от правого уха, натянулся как канат и, готов был от напряжения лопнуть.

– Что там господин гауптманн? – нетерпеливо и взволнованно дышал ему в спину командир взвода.

– Плохо Карл, – отнял глаза от окуляров бинокля Ольбрихт. – Мы вышли правее Довска, как и задумали, но и здесь нас ждут. Слева поселок Болотня. Прямо вдали шоссе Пропойск-Рогачев. Его мы ни как не минуем и оно патрулируется. Я думал, что русских перехитрил, но они сейчас оказались более предусмотрительны. Одно мы сделали правильно, это то, что не поддались соблазну продвигаться ночью по шоссе Гомель – Могилев, а без промедления и отдыха устремились по второстепенной дороге мимо Чечерска на Кормы. Мы выиграли время и только этим можно объяснить, что до сих пор на нас не вышли русские.

Возьмите, посмотрите, сами Карл, – Франц передал командиру взвода бинокль.

– Спасибо господин гауптманн.

Эберт напряжено и внимательно стал изучать обстановку. Ольбрихт ему не мешал. Через несколько минут он оторвал глаза от бинокля и с тревогой проронил: – Боя не избежать. Я уверен, нас ждет здесь не только пехота, но и что-то еще тяжелее. Что будем делать, господин гауптманн?

– Сейчас возвращаемся назад. У меня появилась одна идея, но о ней я расскажу позже. Нужно кое-что проверить. Всем кругом. Первым идете вы. Замыкает гефрайтер Зигель.

Небольшая группа немецких разведчиков осторожно и тихо двинулась назад к танкам, которые тщательно замаскированные, находились в двух километрах от них. В пути к лагерю Франц два раза останавливался, прислушивался, выходил к лощине, подбиравшейся к краю леса, и группа вновь продолжала движение. Прибыв на базу, он подозвал к себе Эберта.

– Скажите господин лёйтнант, вы ловили, когда ни – будь рыбу?

– Рыбу? – На Ольбрихта смотрели удивленные глаза офицера.

– Да, рыбу?

– Нет, господин гауптманн. Я вырос в семье пекаря. Много приходилось помогать отцу. Было не до рыбалки. А что, это имеет отношение к делу?

– Нет, не имеет. Просто в ловле на удочку большой рыбы есть такой метод, как ловля на живца. Это когда на крючок насаживают маленькую рыбешку и забрасывают в воду в надежде поймать большого хищника.

– Я понимаю вас, – заулыбался молодо танкист. – Вы задумали послать меня как живца вперед. Враг клюнет, и в этот момент вы разделаетесь с ним.

– Вы догадливы Эберт. Только для живца вы не годитесь. Хищник вас съест, перекусив леску.

– Как тогда быть господин гауптманн?

Франц напрягся и пристально посмотрел в глаза подчиненного.

– Живцом пойду я.

– Это не возможно! – испугался командир взвода. – У вас другие задачи и главная из них – это вывести группу к передовой.

– Другого выхода я не вижу. У моей «Пантеры» мощная лобовая броня и надежная пушка KwK 42. Она, как вы сами знаете, имеет непревзойденную баллистику и может поразить любые танки на дальности до 2000 тысяч метров. Во-вторых, мне самому интересно поиграть с русскими в экстрим.

Эберт молчал, он понимал правдивость слов командира. Довоенные танки Т-34, которые были у него во взводе, станут хорошей мишенью для противотанковых орудий, а так же танков «ИС» и «КВ».

– План такой, – начал пояснять задачу Ольбрихт. – Вдоль леса, почти до самого шоссе, тянется неглубокая лощина. Земля там подсохла и она проходима. По ней я попробую незаметно подойти к русским ближе. Когда меня заметят, я немного поиграю с ними и отступлю. Вы будете находиться в засаде. Как только русские покажут свои борта, вы производите массированную фланговую атаку. Не добивая противника, а только его, обездвижив, то есть, не ввязываясь в длительные баталии, вы на полной скорости уходите к шоссе и прорываетесь. Я иду за вами. Встречаемся за Журавичами возле леса. Вот здесь, – Франц достал карту и указал место отмеченное пунктом «Хотовня». – Вы поняли мой план? Впереди населенные пункты обходите стороной. Задавайте вопросы.

– План операции мне понятен, – глаза молодого офицера возбужденно горели в предвкушении красивого боя. – Но, вдруг кого-то подобьют, что делать? – усомнился он.

– Боеспособные танки идут на прорыв. Живым панцершютце отбиваясь, собраться в группу и ждать меня. Я их подберу.

– А в случае если, если…

– Меня подобьют. Вы это хотели спросить?

– Да, – несколько сконфузился офицер.

– Это плохой вариант, – недовольно проронил Франц. – Я его не исключаю. Но об этом мы поговорим перед самой атакой. Лучше доложите о состоянии бронемашин, об укомплектованности их боеприпасами.

– Слушаюсь, господин гауптманн, – Эберт вновь стал сосредоточенным. – Патронов много. Бронебойных снарядов по половине комплекта. Фугасных снарядов в среднем, по пять-семь на танк. Баки заправлены на треть. Километров на семьдесят хватит. Танк обер-фельдвебеля Брумеля хромает.

– Что значит хромает?

– Передачи переключаются с трудом.

– Это общая болезнь русских довоенных танков. Потерпите Эберт, немного осталось, мучатся. Бой, два и мы должны быть у цели. – Франц от своих слов посуровел. Лицо его стало жестким и серым… – Все идите Карл. Готовьтесь. Ставьте людям боевую задачу. Выступаем через два часа. И пусть господь присматривает за нами и в этот раз.

За полчаса до начала атаки командир разведбатальона вновь подозвал к себе Эберта. К этому времени он был уже чисто выбрит и вымыт. Хорошо уложенные светло-русые волосы разделялись красивым левым пробором. Перекинутая через плечо портупея и подтянутый офицерский кожаный ремень со звездой подчеркивали стройную мужественную фигуру Франца. На груди сияли орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Эберт да же залюбовался статью своего командира.

– Не удивляйтесь Карл. Мы идем в бой, возможно последний. Солдаты должны видеть в нас силу и целеустремленность. Внешний вид как раз подчеркивает эти качества.

– Я восхищен вами господин гауптманн. Как будто бы четырех дней боев в тылу врага не было. Вы свежи и готовитесь на русский парад.

Франц не отозвался на лестные восклицания подчиненного, только предложил ему присесть на поваленное невдалеке дерево. Несмотря на внешний лоск, его глаза выражали тревогу и потаенную грусть. Природа, как бы подчеркивая его настроение, затянула все небо рваными темными тучи. Солнечные лучи, упорно сопротивляясь, пробежались по застывшим лицам офицеров и солдат, стоявших невдалеке возле своих танков, и затерялись в густом ельнике. Тревожное настроение Ольбрихта передалось и командиру взвода.

– Что-то случилось господин гауптманн? – присев на сваленную березу, с испугом спросил тот.

– Нет, не случилось Карл. План боя не отменяется. Просто… – голос Франц задрожал от волнения. – Просто мне нужно вам поведать одну личную тайну. Другой возможности у меня не представится. Бой будет серьезный.

Франц нервничал и не знал с чего начать. Это видел командир взвода, и он пришел ему на помощь.

– Говорите господин гауптманн. Я пойму. Вы ведь не намного меня старше.

– Вы правы Карл. Я родился в год ноябрьской революции в Германии в 1918 году в Берлине. А вы?

– Я на пять лет моложе вас.

– Значит вам 21 год. Кстати, Карал, – улыбнулся вдруг Ольбрихт, – президент Веймарской республики господин Эберт не ваш бывший родственник?

– Пекари мы из Ильцена, Нижняя Саксония, господин гауптманн, – недовольно отреагировал молодой офицер на неожиданный вопрос командира батальона. – Пекари мы…. Перед поступлением в училище служба безопасности проверяла меня на чистоту фамилии. Все чисто. Этот Эберт однофамилец господин гауптманн. А вы историю революционного движения Германии хорошо изучили. Зачем это вам?

Франц нахмурился. – Отец мне однажды рассказал об этой революции. Она была продолжением большевистской российской, только у нас в Германии. Но она быстро пала. Хорошо. Оставим этот вопрос лёйтнант. Я спросил, вас об этом между прочем. В шутку. Настроение у меня скверное.

– Что вас беспокоит господин гауптманн? Экипажи рвутся в бой. Люди довольны вашим планом.

– Меня беспокоит русский поселок Болотня. Он нами не разведан. Это плохо. Боюсь, оттуда могут быть нам сюрпризы. Поэтому лёйтнант, – Ольбрихт достал из полевой сумки фотокассету и запечатанный конверт. – Если вдруг со мной что-то случится, а вам удастся прорваться и выйти через коридор к нашим войскам за линию фронта, то передайте вот эти вещи. В штаб 41 корпуса кассету. В ней переснятые документы, которые нам удалось собрать. Оригиналы будут у меня в портфеле. Генералу Вейдлингу – лично вот это письмо.

– Все будет отлично господин гауптманн, – вскочил с бревна офицер. – У меня хорошее предчувствие.

– Тем не менее, это мой приказ. Берите и спрячьте у себя в надежном месте.

– Слушаюсь господин гауптманн.

Эберт спрятал кассету и письмо в нагрудный карман и вытянулся перед командиром батальона.

– Что вы вскочили, садитесь. Есть еще одна просьба. – Франц замялся.

– Говорите командир, я все выполню.

– Спасибо Карл. Это необычная просьба. Об этом никто не знает. Я доверяюсь впервые…

Когда мы прорвемся, наш путь лежит через поселок Поляниновичи. Рядом с ним через ручей расположен другой поселок Заболотное. Там…там живет…моя жена Карл, – тихо проронили губы Франца.

– Кто? – Эберт вновь вскочил и остолбенел.

– Да, да Карл, – Франц поднял на лейтенанта свои проникновенные серые и чуть грустные глаза. – Мы не поженились. Это долго рассказывать. Сейчас нет в этом необходимости. У меня увели невесту. Это сделал ее брат. Тем не менее, мы были обручены. Обручены словами любви друг к другу.

– А когда это произошло господин гауптманн? – удивленно и недоверчиво спросил Эберт.

– Это было в самом начале войны с русскими. В июле 41 года.

– И вы все это время молчали и никому не говорили?

– Да Карл. Это так. Моя мама дала согласие на этот брак. А когда я приехал в поселок, что бы увезти мою Верошку, ее выкрали эти варвары.

– О, боже мой! – воскликнул молодой офицер. – Это невероятно господин гауптманн! Что вы рассказали это невероятно!

Эберт нервно закружился вокруг капитана, подбирая подходящие слова. – Простите меня господин гауптманн, – наконец выдохнул он. – Силовая разведка и наши рейды по тылам русских это все для нее? Это все для того чтобы ее увидеть? Наши ужасные страхи, смерть боевых товарищей здесь, когда за каждым кустом чудится русский солдат, это из-за нее?

Франц молчал.

– Вы же офицер Вермахта. Вы гауптманн «Панцерваффе», вы же кавалер Рыцарского креста Железного креста, – почти закричал, не помня себя в изумлении Эберт. – И все это ради русской женщины? А как же «Фатерлянд», наш великий немецкий народ, идеи фюрера? Это что для вас пустой звон?

– Прекратите истерику Карл, – не выдержал словесного напора Франц и схватил его за руку. – Все в жизни бессмысленно, если не будет великой по силе и простой для понимания цели.

– Нам цель указал наш великий фюрер! – выпучив глаза, фальцетом завизжал вдруг молодой офицер и выдернул свою руку. На губах Эберта появилась пена. Он хватал воздух от негодования. – Фюрер поставил немецкий народ в ряд превосходный над другими нациями. Мы лучше всех! Мы сильнее всех! И смыл жизни немецкого солдата доказать это другим.

– Это ошибка Карл! – пытался остановить боевого товарища Франц. – Доказать через что? Через смерть, насилия и убийства? Вот арсенал наших средств!

«Цель оправдывает средства!»

Это изречение иезуита Эскобару, этот девиз ордена иезуитов запали вам в душу, не так ли?

Кто мыслит и говорит по-другому тех на виселицу? У кого череп и цвет глаз другой в крематорий? Кто не подходит по генотипу «арийский» уничтожить?