Текст книги "Чужой для всех"

Автор книги: Rein Oberst

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава 17

4 августа 1941 года. Поселок Заболотное. Журавичский район, Гомельская область. Беларусь

'Дорогой наш Франц, здравствуй! С большой радостью получили вчера из рук почтальона твое письмо с фронта. По этому случаю по просьбе Дитриха, твоего брата, я испекла любимый всеми пирог с яблоками. Тесто подошло очень хорошо, и пирог вышел не хуже Рождественского. Ты нас обрадовал и огорчил.

Мы полны самых высоких патриотических чувств и с гордостью за тебя и наших доблестных солдат узнаем о победах нашей армии против большевизма. Этой красной чумы.

Мы смотрели на карте, где расположен русский город Смоленск. Оказывается, от него до Москвы, как папа говорит, хватит одного, двух танковых переходов. И вы водрузите наши знамена над большевистским Кремлем. Мы все молимся за тебя мой мальчик и за наших солдат. И ждем решающих побед и окончания войны. Она приносит всем много испытаний и даже страданий. У тети Эльзы погиб племянник Курт, где-то на Украине, погиб как герой от пули красных варваров. Я была у них и выразила свое сочувствие и соболезнование.

На пути солдата много опасностей, поэтому будь храбрым, но при этом оставайся внимательным и осторожным. Тебя окружают наши молитвы. Бог сохранит тебя, как сохранял до сих пор.

Теперь о главном вопросе, который касается всех нас. Твое увлечение славянской девушкой нас огорчило. Особенно недоволен был отец. Но ты уже взрослый, нам трудно тебе указывать, тем более в условиях войны и таких суровых испытаниях в этой России.

Но я верю твоему сердцу мой любимый сын. Ты был немного романтиком в детстве, это и стало причиной твоей любви. Я думаю, что это так. Мое материнское сердце подсказывает, что ты не обманулся, но от этого мне не легче. Мы слишком разные. Немцы и русские. Но если богу этот союз будет угоден, все будет так, как ты решил. Мы примем фрейлейн Веру в наш дом и окажем достойное уважение. Это твой выбор. Хотелось, чтобы он был правильный и на всю жизнь. Слишком большая приходит расплата за неправильный выбор, за неправильно сделанный шаг. Расплата ценою в жизнь.

Сегодня утром я плакала за тебя, даже папа прослезился. Ведь ты у нас такой хороший и отзывчивый мальчик. У тебя и девочек, то не было. Все книги, да техника в голове. И вот время подошло. Ты вырос и просишь наше благословение. Приедете, конечно, мы его вам дадим. Но на сердце у меня тяжело по-прежнему.

А у нас подросла соседская дочь аптекаря. Ее зовут Марта. Я дышала воздухом в нашем сквере дома на Клингельхёферштрассе и ко мне вдруг подошла девушка и спросила о тебе. Когда мы разговорились, она мне сказала, что она дочь аптекаря Рамке. Их аптека на углу. Она тебя знала по школе. Вот видишь, о тебе помнят не только твои родители. Она очень хорошенькая. И хотела бы с тобой встретиться. О тебе она рассказывала с восхищением. До этого она боялась даже подойти к тебе.

Но видно не суждено.

Береги себя наш любимый мальчик. Будь осторожен. Всего тебе самого лучшего и храни тебя Бог'.

Франц Ольбрихт, в который раз прочел письмо матери и, аккуратно положив его в карман, прикрыл глаза.

Двигатель легковой машины, деловито урча, легко гнал автомобиль на запад. Дорога была укатанной. 'Опель-капитан' быстро оставлял за собой километры многострадальной смоленской, а затем могилевской земли.

Везде были следы страшного варварского нашествия. Опустошенность, заброшенность и людское горе явственно бросались в глаза молодого человека. Однако его душа стремительно неслась в Журавичский район, в поселок Заболотное к ненаглядной Верошке и, находясь под впечатлением воспоминаний о встречах с ней, непроизвольно отторгала и не воспринимала картины страшного августа 41 года. Единственной досадной помехой в пути, были строгие колонны свежих воинских формирований Вермахта, спешащих закрыть смоленский котел, да многокилометровые колоны ободранной и заросшей людской массы русских военнопленных. Но, и то, это были временные помехи, после которых машина Франца и сопровождавший его небольшой эскорт двигались еще стремительнее на запад.

'Милая мама, ты не знаешь какой это ангел? Ты не представляешь, какой это чистый нежный светлый цветок. Я сам порой удивляюсь, как он мог вырасти среди бурьяна невежества и большевистского фанатизма? Мое сердце переполнено одним желанием поскорее прикоснуться до него и увезти к нам в Отечество. Твои тревоги напрасны. Скоро я и фрейлейн Вера приедем к вам. Это будет большой семейный праздник. Мы обязательно обвенчаемся. Под твоим чутким вниманием у нас вырастут красивые, благопристойные дети….

Как я люблю тебя Верошка…. Как ты мне нужна твоя поддержка, твоя любовь в это суровое время. Милая, как ты там без меня? Я везу тебе подарки, шелковое платье, туфли, белье. Ты будешь выглядеть настоящей сказочной феей. Мама и твои младшие сестры тоже не будут в обиде. Я везу им одежду и обувь, которой у вас очень мало. Какой же у вас нищий соломенный край. Первое впечатление, как будто в средние века попал. Натуральное ведение хозяйства. Во всем виноваты Советы. Скоро у вас будет передел колхозной земли. Ваша семья получит несколько гектаров земли, и вы займетесь фермерством. Я не видел только твоего брата. Думаю, встреча с ним будет яркой'.

Франц, находясь под впечатлением своих раздумий и мечтаний, мало следил за дорогой и полностью возложил ответственность за движение на своего товарища офицера связи оберлёйтнанта Фрица Каспера.

– Франц мы почти приехали, скоро населенный пункт Поляниновичи. Франц, ты меня слышишь? – Каспер повернул свою рыжую голову назад и засмеялся, поймав немного чудаковатый взгляд Ольбрихта, – Франц ты свихнулся на почве эротических фантазий. Видимо в детстве тебе читали не те книги.

– Ты опять за свое Фриц? Когда ты увидишь эту девушку, у тебя откинется челюсть и потекут слюни, – уже засмеялся Ольбрихт, довольный спонтанно произнесенной шуткой.

– Не злись мой товарищ. Просто то, что ты задумал, и твой отпуск не вяжется с моими представлениями о чести офицера Великой Германии. Сотни берлинских девушек, я уж не говорю о десятках приличных домохозяек, по первому зову прибегут и лягут к тебе в постель, чтобы заполучить тебя в законные супруги. И это будет правильно. Нам нужны солдаты, нам нужно поддерживать арийский генофонд. Нам не нужно кровосмешение со славянским, тем более русским народом. И наконец, ты прозеваешь самый интересный эпизод войны. Это первым пройти по Красной площади. Еще немного и русская столица будет в наших руках.

– Не обманывайся Фриц, – Ольбрихт окончательно прервался от своих притягательных воспоминаний и посмотрел на друга внимательными серыми глазами. – Думаю, еще хватит русских Иванов и на мою задницу. Ты видел, сколько, мы взяли в плен русских, а они как тараканы все лезут и лезут из Сибири.

– О! Какое верное сравнение! – оживился Фриц. – Прямо в яблочко. Я не могу понять этот народ Ольбрихт. Во Франции было по-другому. Хотя с французами мы веками враждовали. Но мы пришли и показали им нашу силу и они лапки кверху и войне конец.

Здесь же очень сильно варварское свободолюбие, причем замешанное на большевистском фанатизме. Одни сдаются в плен без боя, убивая своих красных комиссаров, или разбегаются, увидев наши танки. Таких тысячи, особенно кто попал в окружение, я это видел под Рославлем, но не большинство. Остальная масса стоит насмерть, ни шагу назад, фатально умирая. Их безрассудное, тупое противоборство меня тяготит. От этого иногда мне становится грустно…. – Фриц затих, уловив в своих словах нотки упадничества. Молчал и Франц, не желая развивать начатую тему о войне. В этот момент она его не интересовала. Он подъезжал к своей любимой девушке.

– Но со свадьбой, Франц, я еще раз порекомендую тебе, не спешить, – вдруг произнес Фриц нравоучительным тоном, вновь обернувшись к нему. – Я как друг уважаю твои чувства, но…. Война это не место для подобных шагов.

– Гефрайтер! – резко окликнул Ольбрихт водителя автомобиля. – Через мостик едешь прямо! Остановишься у большого дома с липами. Перед ним еще свежая воронка от снаряда, если ее только не засыпали.

– Слушаюсь господин оберлёйтнант.

– Извини Фриц, мы уже приехали и я не сомневаюсь в правильности принятого решения. Сейчас ты увидишь мою принцессу Хэдвиг.

Машина, скрипя тормозами, подкатила к большой деревенской хате. Тут же недалеко пристроился и открытый бронетранспортер, с личным составом сопровождения. Франц вышел из машины, поправил на себе форму и немного с волнением обратился к другу. Фриц в это время разминал затекшие ноги.

– Ты меня подожди здесь Фриц. Я тебя позову. Хорошо?

– Как скажешь мой товарищ. Может пусть фельдвебель дом проверит, что-то подозрительно тихо. Ты же говорил здесь много детей.

– Нет, нет, я один, – и Ольбрихт решительно открыв калитку, скрылся за входными воротами дома.

В это время из хаты показалась Акулина. Она выглядела растерянной. Ее глаза бегали и не смотрели на гостя, руки дрожали, выдавая сильное волнение.

– Добрый день фрау Акулина, – радостно приветствовал ее Франц.

– Добры.

– А, где Верошка? – Но видя, что Акулина избегает его взгляда и трясется от страха, у него интуитивно сжалось сердце, в предчувствии какой-то большой неприятности. – Где Вера? – вновь повторил Франц, но уже беспокойным голосом.

– Ее нет господин офицер, – всхлипнула та.

– Как нет? – Франц грубо отодвинул Акулину в сторону и решительно вошел в дом.

– Вера! Верошка! Где ты? Это я твой Франц приехал, – он прислушался.

Но в ответ тишина. Лишь настенные ходики тактично отбивали время: тик-та, тик-так, тик-так. Всполошено жужжал шмель, случайно залетев в форточку, требуя свободы и стуча головой о стекло, да назойливо летали мухи.

– Верошка! Ты дома! – Франц нервно обошел все помещение. – Никого. Где же она? – его взгляд упал на занавеску, закрывавшую родительскую кровать. Он осторожно подошел к ней и замер. Тело сжалось в напряжении. Рука медленно потянулась вперед…. И в этот момент раздался хлопок. Занавеска с треском оборвалась, и на него рыча, запрыгнула длинная, гибкая тень. Жилистые, холодные пальцы, намертво вцепились ему в горло и, давя на кадык, стали душить.

Франц захрипел от боли. Его глаза выкатились из орбит, моментально налившись кровью. Он сделал усилие освободиться от клещей, перехватив их в запястьях. Но те не разжимались, держали намертво свой захват.

Помещение наполнилось страшными хрипами, ожесточенным пыхтением и воем, словно два молодых барса сцепились в смертельной схватке в борьбе за жизнь. Сполохами вырывались и разносились как хлесткие выстрелы бича по всему дому гортанные слова русско-немецкой брани. Франц терял сознание.

В последний момент его тренированное тело, не желая умирать, подсознательно нанесло противнику удары, будто ножницами ребрами ладоней по пояснице и печени, а правой ноги с размаха по голени. Это его спасло.

Тень взвыла от страшной боли, клещи разжались и она, отпрянула к кровати. Франц также отскочил назад. Его дыхание было прерывистым хрипящим. Он разорвал на себе крючок кителя, сжимавшей шею и стал глубоко хватать воздух. Через мгновение, чуть отдышавшись, шатаясь, он выхватил из кобуры Вальтер и, направил на кровать:

– Halt! Hend de Hoh!

– Стреляй, гад! Стреляй! – В ответ злобно с фальцетом прокричала тень и выдвинулась вперед.

На Франца устремились большие выпученные глаза, излучавшие ненависть, доведенную до предела. Перед ним стоял худой рослый молодой человек готовый вновь броситься на него.

'Это Михаил, брат Веры', – вдруг осенила мысль Франца, и он немного опустил пистолет. – Где твоя сестра? Где Вера?

– Ее нет, и больше не будет! – злобно выкрикнул Михаил.

– Что? Что ты сказал паршивый мерзавец! – Франц передернул затвор. – Где моя Вера? Она должна была меня ждать. Отвечай?

– Где? – переспросил вдруг посмелевший Михаил. – Да вот же она! Вон! – и, Миша показал рукой вперед, за спину немца.

Ольбрихт повелся, и на секунду повернул голову назад, где должна была быть Вера, и тут же получил сильный удар ногой по кисти правой руки. – Ох! – вскрикнул он от боли и от злости на себя. Вальтер с шумом приземлился на пол, и как броненосец, скользя по нему, врезался в стенку хаты. Одновременно Миша по-деревенски с размаху врезал рукой в ухо Францу. Тот не удержавшись на ногах, завалился на пол. Но тут, же стал подниматься и в этот момент Миша прыгнул на него пытаясь придавить телом и закрутить руки. Но это у него не получилось. Франц вывернулся от прыжка и нанес резкий, короткий, бойцовский удар кулаком в лицо Михаилу. Раздался хруст и одновременно вой Михаила. Брызнула кровь. Следующий удар пришелся в область паха. Миша, корчась от боли, уткнулся поверженный на пол.

Послышалось громыхание сапог, и в дверях показался Фриц с автоматом и за ним готовые к бою два гренадера роты управления. Они прибежали на шум в доме.

– Франц ты цел? – с разбегу задал риторический вопрос Каспер. – Помощь нужна?

– Спасибо Фриц, – тяжело дыша, выдавил Ольбрихт, облокотившись о стену. Волосы его были разметаны. Лицо красное и потное от боя. – С родственниками я справлюсь сам. Хотя этому, – он головой показал на отходившего от ударов окровавленного Михаила, – свяжите руки и выведите во двор, пусть проветрится.

– С родственниками говоришь? – саркастически усмехнулся Каспер, бегло глянув на Михаила, – смотри не прогадай. Уж больно они дикие.

– Не прогадаю, – не замечая сарказма, приходя в себя, ответил тот. – А где фрау Акулина?

– Она во дворе под охраной.

– Хорошо. – Франц глубоко вздохнул, подобрал свой пистолет, фуражку и, держа их в руках, пошатываясь, направился на выход. – Я еще один дом проверю, – бросил он на пороге Касперу. – Без меня ничего не предпринимайте. Ни один волос не должен упасть с этих людей. Ты меня понял Фриц?

– Понял, дружище. Можно только восхищаться и удивляться твоему гуманизму к этим людям и твоей любви к этой фрейлейн.

– Прибереги этот тост на свадьбу Фриц.

– А она будет?

– Не сомневаюсь.

– Возьми хоть с собой солдат для охраны.

– Спасибо за совет. – Ольбрихт скрылся за дверями.

Через десять минут он был уже у бабки Хадоры. Лично сам в сопровождении двух солдат проверил все углы, но Веры нигде не было. Когда Франц заглянул на сеновал, то он чуть не упал с лестницы, у него закружилась голова от сладостных воспоминаний о встрече с любимой девушкой. Ее ласковые, проникновенные глаза стояли перед ним как наяву. Ее волнующие, нежные губы целовали его…

– Бабушка Хадора, – обратился он к старухе сидя у нее в хате, – что случилось с Верой? Где она?

– Сынок! Вижу, ты маешься и сердце у тебя доброе, несмотря, что ты германец. – Хадора добрыми старческими глазами смотрела на него. – Увели вчера Верочку. Кто не знаю. Пришло двое парней ночью незнакомые мне. Не здешние. Попросили ее выйти из хаты поговорить, мол, и больше Верочку, кровиночку я не видела. Пропала она. Но Вера тебя ждала, ох как ждала. Глаза ее сияли от счастья, от скорой встречи. Вот так пан офицер и было.

– Почему ее увели баба Хадора? – Франц постепенно наливался бешенством. Его руки сжимались в кулаки.

– Кто его знает сынок. Может Акулина знает или Миша. Он тоже крутился раньше здесь.

– Ну, варвары! – Франц с гневом стукнул кулаком по столу, да так, что разошелся шов на лайковой перчатке. – Ну, каналья! Спасибо бабушка.

– Следовать за мной! – приказал он гренадерам, и водителю машины и стремительно направился к хате Акулины.

Мишу он обнаружил у сарая. Он сидел на земле с понурой головой и молчал. Кровь уже не текла. Его охранял один солдат с карабином. Оберлейтнант Каспер, расположившись у машины, сидя за походным столиком пил кофе. Акулина находилась в хате. Там тоже была выставлена охрана.

– Ну, что Франц, как дела? Нашлась невеста? – засмеялся Фриц, увидев, подошедшего, озлобленного товарища. Тот не останавливаясь, прошел мимо, но вдруг до него дошла последняя фраза Каспера, он дернулся и застыл. И бросил на Фрица такой убийственный взгляд, что тот поперхнулся и облил на себя кофе. – О, черт! Молчу! Молчу! Извини.

– Мама! Как же так! Почему вы спрятали от меня Веру? – Франц присел рядом с Акулиной, войдя в дом и, положил свою руку на ее натруженные мозолистые неухоженные руки. – Солдат! Вы свободны, – отпустил он конвоира, который стоял, вытянувшись у двери. Как тот ушел, он продолжил разговор.

– Вы же дали согласие на нашу свадьбу? Вы видели, что я люблю вашу дочь. И она меня любит. Разве ваше сердце не радовалось за нас? Разве вы не видели, что мы были счастливы эти три дня. И я сделал бы счастливой ее всю жизнь. Что вы наделали, мама?…. Что вы молчите, мама?…. Где моя Верошка? Отдайте ее мне. Отдайте мне Веру мама!…– Щека Франца нервно задергалась. – Я не могу без нее жить. Она в моем сознании, она в моем сердце, она в моей душе. Она всюду со мной эти две недели. Я лишился покоя и радости в жизни без нее. Отдайте мне вашу дочь, мама! – Франц затряс руки Акулины. – Отдайте мне вашу дочь!… Ну, хотите, я на колени перед вами встану? Мама! – глаза Франца наполнились слезами.

Акулина подняла голову. В ее глазах отражалась боль и сочувствие к этому молодому, красивому немецкому офицеру и страдания за Веру.

'Но что она могла сделать в это тревожное непростое военное время. Их всех объявят врагами народа за связь с фашистами. Хотя этот мальчик явно не фашист. Он добрый, воспитанный и был бы опорой для ее Веры. Но он враг. Не судьба…'. Она смотрела в эти внимательные и очень откровенные, почти детские глаза и тоже прослезилась. – 'Не судьба…!'.

По взгляду Акулины, по ее слезам, по ее тяжелым вздохам Франц понял свою обреченность. Веры ему не видать, по крайней мере, сегодня. В душе у него все протестовало. Душа не хотела верить, что он больше не увидит свою нежную, трепетную, необыкновенно сильную любовь, свою Верошку. – Что вы за люди, мама! – сдавленно вырвалось у него из груди. – У нас же будет ребенок! Мы этим уже обручены. Как вы это не поймете!!!

– Ребенок? – удивленно воскликнула Акулина и вскочила со скамейки. – Какой ребенок? – Ей стало плохо. Забилось с перебоями сердце. Перед глазами пошли круги. Она медленно опустилась вновь на скамейку, хватаясь за грудь. – Идите пан офицер! Идите Франц! Дайте мне побыть одной, дайте мне подумать, – и она безвольно опустила голову на стол.

Франц, молча, поднялся, непроизвольно погладил Акулину по рано поседевшей голове, плечи которой от этого вздрогнули и еще сильнее затряслись от рыданий, убрал со своего лица застывшую слезу и вышел из хаты. Его серое, каменное лицо выражало невероятные душевные страдания и одновременно гнев на судьбу, разлучившую его с мечтой – первой искренней любовью.

– Поднимите его и развяжите, – бросил он холодно конвоиру, указав снятыми перчатками на Михаила. Когда тот выполнил его команду, он с глубоким сожалением посмотрел в глаза Миши. Миша не отвернулся. Он смотрел нагло единственным правым глазом. Левый был в кровоподтеках, заплывший. Нос также был перебит. Лицо было в крови.

– Зачем вы это сделали Миша? Почему вы спрятали от меня свою сестру?

– Потому что я ненавижу вас фашистов! Потому что вы враги и топчите мою Родину! – с вызовом высокопарно выкрикнул тот, облизывая окровавленные, обветренные губы.

– Только из-за этого? – вздрогнул изумленный Франц.

– Да из-за этого!

– И все?

Миша молчал, отвернув от Франца голову.

– Нет, смотрите мне в глаза! – Франц повернул подбородок Михаила к себе. – Мы вам дали свободу, уничтожив Советы. Не сегодня, завтра передадим колхозную землю. Разрешим свободную торговлю. Откроем школы, клубы. Вами не будут больше командовать большевики-комиссары. Наслаждайтесь свободой и жизнью.

Я и Вера полюбили друг друга и решили пожениться. Ваша мать дала на это согласие. Я получил из Берлина письмо от своей мамы. Она скрепя сердцем согласилась благословить наш брак и принять фрейлейн Веру в наш дом. Я бы сделал Веру счастливой. У нас было бы много детей. Я бы позаботился и об Акулине и ваших младших сестрах. Что вам еще надо Михаил? Что вы за люди? Неужели вы настолько свиньи, что без имперского красного корыта не представляете себе жизни? Миша молчал, не зная, что ответить этому молодому, сильному и явно любящему его сестру немецкому офицеру.

– Что вы натворили Миша? Почему ваши друзья ее увели и спрятали ночью? Где моя Верошка? Отвечайте?

– Почему? Вы спрашиваете меня почему? Да потому, что за связь с вами с немцами Веру и всю нашу семью расстреляет НКВД, – вдруг резко выдавил из себя Михаил. – Оставьте лучше Веру и уходите, если вы ее любите.

– Вот оно что! – воскликнул удовлетворенный Франц. – У вас, в СССР уже за любовь расстреливают. Это вы сказали, а не я.

Ваша человеконенавистническая система во главе с усатым грузином прогнила насквозь. А вы держитесь за нее, не понимая своего рабства. И прав наш фюрер, что этот большевистский колосс скоро упадет под натиском наших армий. И по всему миру взовьется знамя свободы третьего рейха.

– На-ка выкуси! Не упадет господин офицер! – оскалился Михаил и в отчаянии показал Ольбрихту фигу. Его один здоровый глаз лихорадочно блестел.

– А вот это мы сейчас посмотрим. – Франц, сдерживая гнев, вытащил пистолет и, передернув затвор, дослал патрон в патронник. – Последний раз спрашиваю, где моя Вера или я пущу тебе пулю в лоб.

Миша закрыл глаза и сглотнул густой, солоноватый комок, подкативший к горлу:– Я не знаю где она. Мои товарищи ее увели, но куда мне не известно. Это правда! Мы так договаривались.

– Ах, ты мразь! – Франц замахнулся на Михаила пистолетом, но не стал бить, отошел подальше и прицелился на полметра выше головы.

– Где твоя сестра? Говори!

– Не стреляйте! Не стреляйте! Франц!….-вдруг выскочила из хаты Акулина и, увидев направленный на сына пистолет, еще горче запричитала:– Сынок! Мишенька!!!.. – и сползла к ногам офицера без чувств.

– Мама! Прости меня за все! – дернулся к ней Михаил, и в этот момент, прозвучал выстрел…

– Му-у-у-у-у, – послышалось из хлева протяжное, жалобное мычание коровы Полинушки.

– К машине…. – подавленно, глядя себе под ноги, бросил команду Франц, притихшим солдатам, стоявшим невдалеке с оберлёйтнантом Каспером и, шатаясь, как пьяный вышел за ними со двора.