Текст книги "Красная петля"

Автор книги: Реджи Нейделсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

26

– Я как наркоман, – произнес Сонни Липперт, когда я нашел его на смотровой платформе у «Нулевой зоны». – Подсел хуже, чем на выпивку.

Я наведался к нему домой. Когда консьерж сказал, что Сонни нет, я дал ему десятку, и тот поведал, что Сонни иногда уходит ночью на Вест-стрит, упомянув как-то, что идет посмотреть на котлован.

– Меня тянет сюда. – Он перегнулся через ограду, отделявшую его от дыры в земле.

– Пойдем, – сказал я. – Здесь уже ничего не поделаешь. Пойдем к тебе домой. Нужна твоя помощь, Сонни. Я уверен, что Джек Сантьяго убил Сида Маккея. Я читал папки, там есть серьезные зацепки.

– Ты украл папки? – Казалось, Сонни это развеселило. – Ты вломился в дом Маккея и спер у него материалы? Я думал, ты шутишь насчет его папок. Я говорил тебе, что все о них болтали, но никто никогда не видел. Считали, это часть помешательства Маккея. А мне ты сказал, что украл их? Нет, ты сам себе ходы роешь.

– Я думал, ты собираешься позвонить в иммиграционную службу, попробуешь задержать Сантьяго.

– Ты просил, я ничего не сказал. Ты сочинил мне историю вчера вечером, в моем кабинете, дружище. Думаешь, я не заметил, как ты ее на ходу раскручиваешь? Думаешь, не просек? Думаешь, я был слишком пьян?

Я прикусил язык.

– Если хочешь, чтобы я попросил иммиграционную службу о крупном одолжении, придется предоставить мне куда больше улик. Этим путем мы уже ходили, старина. Значит, Маккей думал, что Сантьяго мухлюет, почувствовал себя преданным – и что с того? В наши дли все выдумывают репортажи, так или иначе. Снимки и те подделывают, что особенно просто с этими цифровиками, а уж текст переврать… Необязательно собирать факты из мест, где ты не был никогда. Все можно сварганить гораздо проще.

Я пытался увести Сонни от этого разговора.

– Джек встречался с Сидом во вторник, когда Сид не вернулся домой, в тот день, когда его нашли избитым. Они вместе пили кофе. С другой стороны – ворох компромата на Джека, который хранился у Сида. Он собирался дать ему ход. Джек сидел на подкормке правительства, раздувал ядерную контрабанду. Он все фальсифицировал. Я читал это. Такое ощущение, что он сам – одна большая выдумка.

Сонни снова повернулся к яме. Склонился над проволочной оградой, покрытой искусственной травой, чтобы скрыть от людских взоров эту дыру. Смотреть разрешалось, но только с официальной платформы. Кроме того, городские власти опасались дорожных заторов: вдруг все примутся выглядывать из машин? Или же это делалось, чтобы поберечь нервы населения?

Я вырвал кусочек из травяного ковра; сквозь поучившуюся дырку по другую сторону этого огромного пустого безмолвного пространства виднелся магазин «Двадцать первый век».

– Думаешь, когда-нибудь тут что-нибудь построит? – спросил Сонни. – Или так и будут грызться что тут строить и строить ли вообще? Чертов Нью-Йорк, мать его.

– Джек двинулся на ядерных чемоданах. Ты веришь во все это?

Сонни поднял взгляд от своей смотровой щели и пожал плечами.

– Наверняка в страну проникают радиоактивные вещества. Небольшая группа при управлении порта проводила кое-какие поиски и наткнулась как-то на отработанное топливо. Эту дрянь пытались протащить через порт в резном дубовом ларчике. Только подумай, гребаная служба безопасности заявляла, что если это правда, то груз задержат на пороге, а потом мы получаем сообщения, что дрянь таки просочилась. Мы узнали это, и что с того? Что-то пресекли. Что задержали, то задержали. Про это мы не болтаем. Не извещаем народ. Он не хочет знать. У народа, говорят, имеется право на информацию, но он не хочет знать. Кстати, недавно что-то подобное было.

– В Ред-Хуке?

– Рядом. У мусоросжигателя, по пути к Кони-Айленду. Представляешь себе место?

– Нечто вроде чемодана?

– Нуда.

– Кто-нибудь пострадал?

– Нет, ничего не рвануло. Мы нашли его в сарае. Кто-то притащил на продажу, испугался и бросил. Несколько унций отработки, невелика важность. Оружие массового уничтожения, старина, что это такое? Миф? Громкая фраза? Нет, просто предзнаменование. Страх высоко ценится, дружище, вот в чем дело, он на вес золота для таких, как Джек Сантьяго или политиканы.

– Думаешь, Джеку просто нужен был фурор?

– Вполне возможно.

– Проблема в том, Сонни, что когда я читал это досье, Сид казался мне таким же шизофреником, как и Джек. Он не мог прекратить сбор материалов, не мог и дать им ход, просто сидел и шпионил за Джеком, собирал газетные вырезки и распечатки из Интернета, делал записи – и все в стол. Тонны бумаги, папки, конверты, заметки, нацарапанные в старых блокнотах.

– Как у Диккенса, – сказал Сонни. – «Джарндисы против Джарндисов».

– Что ты несешь? Сонни, прошу тебя, позвони. Достань Джека.

– Может, Маккей не хотел обижать парнишку. Такое тебе не приходило в голову? Может, они были близки. Может, он не мог мириться, но не мог и разоблачить Джека, и оставить это не мог тоже.

– Есть еще что-нибудь по Сиду?

– Как я сказал, новостей больше не предвидится.

– Почему? – Я поискал в кармане пачку сигарет.

– Дай мне одну, – Сонни потянулся за сигаретой и саркастически хмыкнул.

– Видел его некролог?

– Да, семейство Маккея сработало на удивление слаженно. Они сомкнули ряды, и теперь это пойдет как несчастный случай. Я пытался чего-то добиться, но Маккей твердят, что это был несчастный случай или классический суицид. Сид был в депрессии, наглотался снотворного, подошел слишком близко к воде, упал, случайно или нет, и барахтаться не стал. Все просто. А ты мутишь воду, переливая из пустого в порожнее. Может, как ты говоришь, он и пристукнул беднягу Эрла, но кого это волнует? Тот был алкашом и наркоманом.

– Я хочу вернуть Джека из Москвы. Достань его, – попросил я. Паника нарастала. – До того, как он выберется из Москвы. До того, как выберется из аэропорта. Я узнавал, но разные авиакомпании лают разные версии. Я подключил к этому Свердлова. Джек уехал в субботу ночью. Кто-то утверждает, что он полетел через Париж. А другие говорят, что «Польскими авиалиниями» или Аэрофлотом.

Сонни развернулся к котловану и зашагал прочь, я шел рядом, пока мы не оказались у смотровой платформы. Пустой. Было поздно, мы стояли вдвоем, Сонни смотрел вниз.

– Я тоскую, старина, тоскую. Все казалось таким простым, понимаешь? Тогда мы все были заодно или же верили в это. На следующей неделе три года стукнет. Или уже на этой, – он посмотрел на часы. – Сыграют все песни, «Боже, благослови Америку», семьи по-прежнему будут горевать, политиканы – толкать речи, а весь секрет в том, что мы не преодолели беду и сейчас она разрывает нас. Я тоскую по тому, как было тогда, – он повернул голову и судорожно закашлялся.

– Езжай снова в Ред-Хук, – сказал Сонни. – Попробуй нарыть на Джека Сантьяго нечто такое, что надежно пришпилит его. Какой-нибудь пустячок, который мы проглядели и который поможет нам открыть дело, прежде чем закопают Сада. Похороны во вторник. Тебе надо управиться, пока эта чокнутая семейка не засыпала Сада землей.

Он направился к своему дому. Небо было грязно-серым. Я последовал было за ним, но он, кашляя на ходу, поднял руку: оставь меня.

Я все же пошел. Он кашлял так скверно, что едва мог идти. Я сопровождал его на случай, если он свалится. Мы добрались до его дома и поднялись по лестнице.

– Все нормально, старина, я живой, – сказал Сонни.

Он отпер дверь. В квартире было темно, Сонни нашарил выключатель, щелкнул им, и я заметил: что-то здесь не так, как несколько дней назад, когда мы сидели вместе на балконе и Сонни пил томатный сок. Мне понадобилась секунда-другая, чтобы сообразить. Тогда стены были голые, словно Сонни не собирался оседать здесь надолго. Сейчас же на них висела сумбурная подборка фотографий, некоторые в рамках, некоторые прилеплены скотчем.

Сонни проследил за моим взглядом, пока я осматривал стену слева от входа. Фотографии громоздились почти до самого потолка. Были там и башни-близнецы, самолеты, врезающиеся в них, огненные взрывы, бегущие люди, покрытые толстым слоем пепла, пожарные, полицейские, брошенная детская коляска, рабочие, выскакивающие из котлована, откуда, словно из адского зева, вырывались языки оранжевого пламени; чайный прибор, похороненный в пыли, словно предмет из Помпеи, и сотни других фотографий. Сонни соорудил некий иконостас.

– Я подсел на это. – Он стоял и рассматривал стену.

– Знаешь, Сонни, что меня бесило больше всего, до умопомрачения?

– Что, приятель? – Он отступил от стены, смахнул со стола газеты и извлек уполовиненную бутылку скотча.

– Меня бесило, когда на этом играли политиканы. Когда дельцы толкали сувениры, вещи из котлована.

– Да уж.

Я замялся.

– Что?

– Меня бесило, когда репортеры устраивали из этого фарс, в своей обычной манере. Наряжались пожарными. Я просто бесился. Мы надрываемся, как чертя, а эти фиглярствуют, нацепив пожарные костюмы, можно сказать, святыню.

Он посмотрел на меня.

– Хочешь сказать, Джек Сантьяго занимался этим?

– Да, – ответил я. – Да, кажется, припоминаю, он был одним из таких.

Я накачивал Сонни. Я распалял его.

– Тебе в самом деле очень нужен Сантьяго, да?

– Очень.

– Сделаю, что смогу, Арти. Позвоню в Москву. Есть у меня там один знакомый. После такого черт его знает, куда он подастся. Может раствориться вчистую, если захочет. Но от тебя требуется верный удар. Думается, это будет моя последняя крупная просьба, Арти. От меня хотят отделаться, хотят выставить на пенсию, и если мы сейчас облажаемся, это произойдет. Если скажешь, я нажму на кнопку. Если тебе это в самом деле нужно, если ты не сомневаешься, что он убил Сида Маккея, я достану его, протяну руку ради тебя, но только скажи, что уверен.

Я кивнул.

– Так или иначе, я всегда считал Джека ублюдком с амбициями. Побереги себя, Арти. Будь осторожен. Ты ведь не хочешь, чтобы какие-то идиоты прихватили тебя потому, что твое имя попало в какой-то список?

– Конечно, Сонни. Спасибо.

Он поднял взгляд на стену.

– Да и какая теперь мне разница, а? Скорее бы все кончилось. Хватит уже. Хватит.

27

Впустую потратив несколько часов в аэропорту, где я все еще пытался выведать, каким рейсом улетел Джек Сантьяго, опросив множество подозрительных людей, желавших знать, кто я такой, и впивавшихся взглядом в мой значок так, словно он мог оказаться игрушкой или фальшивкой, я наконец вернулся в Ред-Хук. И отправился к Сиду, надеясь попасть в квартиру.

Я собирался вернуть папки, пока родня не догадалась, что я прибрал их. Солнце уже встало, рябь на воде мерцала, катера бороздили безмятежную гладь – настоящий райский уголок, в котором Сид искал спасение.

Его дверь опечатали, замки сменили. Я не знал, кто это сделал – местная полиция, городские власти, родня. От украденного ключа никакого толку. И новый замок оказался слишком сложным для отмычки. Что же делать? Разнести замок выстрелом? Вломиться? У меня не было санкции. Ничего не было. Похороны – на следующий день. Завтра Сид исчезнет в земле.

Я слегка вспотел. Вышел, отыскал охранника и попытался дать ему на лапу, но тот отшатнулся в испуге. Я сообразил, что это тот самый громила, который орал на байдарочников, и он меня узнал.

Я отправился на пирс, но там не было никого, кроме мальчугана с хлипкой удочкой. Он дружелюбно улыбался, явно скучая в одиночестве. Поздоровался и помахал мне, приглашая подойти и оценить его рыболовную снасть. Я махнул в ответ и удалился.

По другую сторону старого склада, оборудованного под жилье, была бухта. Ремонт причала, под которым погиб Эрл, завершили. Прошла неделя с того дня, когда Эрл – если это был Эрл, ведь никаких документов и по сей день не обнаружено, – нашел гибель в этом узком водном пространстве, голова и руки зажаты под причалом, ноги на плаву.

Гудок с реки отдался эхом в моей голове; вспомнился звук пилы, когда труп извлекали из-под прогнившего причала, вспомнилась вонь.

Я проехал на другой берег канала Гованус, к тому обгоревшему катеру, где нашли тело Сида. Место по-прежнему огораживала желтая лента, но значок был при мне. Я не знал, что хотел там увидеть, но нужно было посмотреть. Остов катера, черный, обугленный, так и покоился, посмертно пришвартованный к пристани. Там, у кромки воды, стояла женщина и смотрела вниз. Подняла глаза. Это была детектив, которую я встретил в первый день в Ред-Хуке, в то утро, когда Эрла выуживали из воды, в утро того дня, когда я женился. Клара. Клара… как там ее. Фуэнтес.

– Привет, Арти! Как жизнь? – На ней были джинсы и красная рубашка, на ногах кроссовки. Я предложил ей сигарету, она показала упаковку антиникотиновой жвачки.

– Это дело тоже ты ведешь?

– Нет. Просто пришла посмотреть. У меня отпуск, – она засмеялась. – Целую неделю дали. Целую неделю, – повторила она, причмокивая жвачкой.

– Что, по-твоему, здесь произошло? – спросил я, указав на останки катера и желтую ленту.

– Почем мне знать? Все говорят, он утонул. Просто упал и утонул или, может, сам прыгнул. Говорят, это или суицид, или несчастный случай, но я думаю, здесь попахивает сокрытием преступления. Что я знаю?

– А что ты знаешь? – улыбнулся я.

– Лично я? Думаю, его сюда приволокли. И тому, кто это сделал, пришлось попотеть. Здесь были следы, – она указала на неровную полосу земли между улицей и пристанью. – Тащили его с трудом, рывками, мелкими шагами. Это я не сама додумалась, я слышала, как кто-то сказал.

– Кто сказал?

– Двое детективов обсуждали это, и один обмолвился о следе, а другой сказал: забудь. Это был несчастный случай или самоубийство, такая предполагается версия. Похоже, они решили просто выбросить из головы все прочие соображения, или кто-то приказал им выбросить.

– Что еще?

– В общем, все. Может, он умер не здесь, может, его приволокли сюда, а если он сам себя убил – кто же притащил его сюда? Ты понимаешь? Я – нет. Может, решили, что будет лучше, если назвать это несчастным случаем. Ладно, мне пора. Свалю отсюда в Нью-Хэмпшир, – добавила она.

– Спасибо, – сказал я. – Счастливо отдохнуть.

– Какое счастье, что политиканы смотались. – Она взглянула на часы и выплюнула жвачку в воду. – Не угостишь меня «гвоздиком в гроб» на прощание?

– Конечно, – сказал я и подкинул ей пачку сигарет.

Клара взяла одну.

– Удачи, – пожелала она. – У тебя ведь есть мой телефон, верно?

Я постарался вспомнить рост Джека Сантьяго. Где-то пять футов и девять дюймов. Интересно, его можно считать коротышкой?

По дороге к Рите, девушке, готовившей борщ и тамалес, я встретил во дворе ее дома троих парней в майках и футбольных трусах. Они подозрительно покосились на меня. Не уверен, что они признали во мне копа, но улыбаться не стали – просто посмотрели на меня, отвели глаза и вернулись к беседе, склонив головы друг к другу.

Я уже поднялся на крыльцо Риты, когда услышал их разговор, смесь английского с испанским, мягкую, но отрывистую речь, и тут меня осенило. Я развернулся и подошел к ним.

Они подняли на меня глаза без враждебности, но с удивлением – как это мне хватило смелости вмешаться? Самый высокий – ему было от силы лет девятнадцать – сказал:

– Ну? Тебе чего-то нужно, чувак?

Сама вежливость, с легкой примесью не то сарказма, не то иронии. Сразу не разберешь.

– Да вот ищу одного типа по имени Джек Сантьяго. Вам такой не попадался? Он репортер. Живет на другой стороне Ред-Хука. Умный парень. Довольно известный. Волосы черные, курчавые. Около сорока лет. Рост где-то пять и восемь, пять и девять.

Поразительно, но все трое расхохотались. Смеялись они от души, корчась и задыхаясь, буквально до упаду, хватались друг за друга. Потом один из них извлек красную бандану и промокнул ею глаза, а другой достал пачку «Кэмела» и пустил по кругу, не обидев и меня. Я взял сигарету, прикурил.

– Что, Сантьяго такой смешной?

– Не угостишь нас пивком, чувак?

– Конечно, – сказал я. – Где?

Парень кивнул на магазинчик на той стороне улицы, я достал из бумажника полтинник и вручил ему. Он снова кивнул – мол, денег хватит. Перешел через улицу к магазину и вернулся с бумажным пакетом, в котором оказалось четыре банки колы. Раздал их.

– Рановато для пива, – сказал он, но сдачу мне не предложил.

– Для пива рано не бывает, – ответил я.

– Сантьяго козел, – заявил он. – Он тут вечно ошивался, болтал на своем корявом испанском. Он не настоящий латинос. Говорил, что мать у него с Кубы, но он постоянно брешет, как с теми ядерными чемоданами, то да се, а тут все знают, что было такое в прошлом году. Нашли такую фигню на каком-то корабле, и приезжали из этого… ну, короче, откуда-то, опасные чего-то там, в больших бело-желтых костюмах с капюшонами.

– Опасные вещества, – сказал я.

– Ага, точно. Они отправились на канал Гованус, куда до сих пор заплывают корабли, на склады с большими ящиками, и что-то нашли, или кто-то брякнул, будто нашли, тут не поймешь. И утащили это с собой. Через день все забыли, а мы слышали, что ничего они толком не нашли. А Сантьяго просто свихнулся на этом и погнал волну: мы все в опасности, валить отсюда надо, и надо напрячь правительство, чтобы оно, типа, дало прикурить этим ублюдкам, над нами нависла угроза, бу-бу-бу, они снова нашлют самолеты, но уже набитые под завязку ядерными чемоданами. – Он засмеялся. И все засмеялись. – Ничего не нашли, как оказалось. Кто-то просто решил проверить воду, так сказать, посмотреть, не проходит ли что через Гованус, террористы там и прочее.

– Я объяснил им, что Сантьяго все сочинил, – добавил первый.

– Могу представить.

– Можешь? Приятно слышать.

– Да? Хорошо. Я рад.

Он обвел рукой окрестности.

– Это безумное местечко, чувак. Тут мы живем, муниципальный, типа, проект, а там, у воды, пытаются влезть богачи, там ребята, которые хотят сохранить все как есть. А оно есть как в дыре. Они называют себя пионерами мегаполиса, застройщики эти, а есть полно таких, кто всерьез печется об этом месте, называют его «микрокосм», ну и пошел он, этот микрокосм. И есть еще типы вроде Сантьяго, которые просто шастают повсюду и вынюхивают.

– Весело тут у вас.

– Да тебе и не снилось, как весело. В самых веселых, блин, снах. А может, и ничего особенного. Может, мы просто мячик гоняем. Футбол, – ухмыльнулся он. – Спасибо за пиво, у нас сейчас матч. Приходи посмотреть, как мы выигрываем, у нас игра с пацанами из Сенегала. Они все из себя гении. Придешь, чувак?

Я поблагодарил и оставил их посмеиваться над Сантьяго и курить «Кэмел», вошел в Ритин дом, позвонил, но ответа не дождался. Сунул под дверь записку с просьбой связаться со мной.

Я был уверен, что Рита знает о Ред-Хуке больше, чем рассказала. Может, она и о Джеке знает нечто такое, с чем можно заявиться к Сонни. На обратном пути я спросил у тех ребят, знают ли они русскую, которая готовит тамалес. Они ответили: конечно, она недавно ушла в парк.

28

– Есть тут один старик, – произнесла Рита. – Не знаю имени.

Она раскладывала на столике, служившем прилавком, подносы с горячими тамалес, картонные тарелки, приправы и пластиковые стаканчики. Народ прибывал. Последний праздник лета.

– Борща нет? – спросил я.

Она глянула в сторону футбольного поля.

– Борщ только когда русские играют. Чего ты хочешь?

Я посмотрел на часы.

– Помоги мне, – вдруг сказал я и стиснул ее запястье.

– Ладно, – согласилась она и добавила: – Бесплатно, – решив, видимо, что я беспокоюсь из-за денег.

– Что так?

Она пожала плечами.

– Мне нравится мистер Сид Маккей, вот и все. Очень нравится. Возможно, этот старик угрожает ему. Может, и не такой уж старик, этот русский.

– Почему ты мне не сказала?

– Потому что испугалась. Я говорила, будто не боюсь, а на самом деле боюсь. – Она замялась, уставившись на тамалес. Вид у нее был такой, словно она искала выход и наконец нашла. – Вот я и передумала. Могу же я ошибаться.

– Что за русский?

Она улыбнулась.

– Он здесь уже давно, но по-английски говорит неважно. Ошивается тут, будто просто наблюдает. Этого русского я иногда видела с мистером Маккеем. Я как-то встречала его на Брайтон-Бич, а сейчас он оказался здесь, в Ред-Хуке, вот почему я обратила на него внимание. Он всегда приходит сюда поесть, но не русскую еду. Зачем ему это? – Она положила на тарелку пару тамалес и протянула мне.

Я взял тарелку.

– Что дальше?

– Я спрашивала, как его зовут, а он не отвечает. Не хочет говорить. Просто наблюдает. Такой вот русский.

– Каков он с виду?

– Маленький.

– Что еще?

– Совсем коротышка, – сказала Рита. – Эй, ты чего?

– Значит, русский коротышка. Что еще?

– Однажды я видела его с мистером Маккеем и еще одним чернокожим, который смахивал на бомжа. Они шли втроем по Кофе-стрит.

– Сама видела?

Рита переключилась на русский и понизила голос:

– Я подыскиваю место для «Борщепита», как тебе такое название? Да, наверное, «Борщепит» или поярче, «Боршеград», хотя понятия не имею, при чем тут «град». Общаюсь с людьми, хожу по округе, а тут не так уж много русских, слушаю, о чем говорят люди. И услышала этих троих. Смотрю, а это мистер Маккей, с ним еще негр и этот русский коротышка.

– Как ты узнала, что он русский?

– Я же рассказывала. Я видела его раньше на Брайтон-Бич. А потом здесь.

– Что еще?

– Это все.

– Ты слышала их разговор?

– Слышала только, что они говорили по-русски.

– О чем?

– Не знаю.

– Знаешь. – Я отставил тарелку с нетронутой пищей и взял ее за руку.

Я заметил, что на этот раз Рита не упомянула Толю Свердлова. На уме у нее был только этот русский коротышка. И сейчас она нервничала. Отпрянула от меня, помахала подружке, словно бы призывая ее на защиту. Я отпустил Риту.

Подружка, одетая в джинсы и желтую рубашку, подбежала к Рите и, улыбаясь, принялась болтать о еде.

Я по-русски извинился перед Ритой. Она не поднимала глаз. К ее прилавку подошли два голодных семейства с детьми, и Рита занялась ими.

Я пошел было прочь, но вернулся и окликнул ее, снова по-русски:

– У того коротышки какие были глаза? Не обратила внимания?

– Конечно, обратила, – сказала она, раскладывая порции и держась от меня подальше. – Как тут не обратить.

– А что?

– Голубые-голубые. В России такой цвет называют васильковым.

– Где ты его видела?

– Неподалеку от свалки старых машин. На Коламбия-стрит.

Я был уже в пути, когда зазвонил телефон; это была Лили.

– Поторопись, – сказала она. – Пожалуйста! Приезжай немедленно, не могу говорить, просто приезжай. Ты мне нужен здесь, Арти.

Она лепетала, она была в панике. Я слышал ее голос, не хотелось ехать, не хотелось видеть ее, я пропаду, если снова ее увижу, я не смогу уйти от нее. Но голос у нее был отчаянный. Связь оборвалась. Я закрыл телефон. Снова раскрыл.

– Уже еду, – сказал я. – Что стряслось? Что?

– Он мертв.

– Кто? Толя? Толя мертв? Я еду, Лили. Еду.

Связь снова оборвалась. Где-то играли гитары. Эта забористая веселая музыка сводила меня с ума. В Бруклине шел парад в честь Дня труда. Я наглухо закрыл окно

.

Мертв, сказала она. Меня замутило, и я снова опустил стекло, чтобы глотнуть воздуха. Я не мог до нее дозвониться минут десять, пока гнал по тоннелю, мимо той раны в земле и Бэттери-Парк-сити, где обитал Сонни со своим иконостасом из фотографий и где, как теперь я понял, никогда нам не жить с Максин – я буду жить с ней, но не здесь. Мне казалось, что я или вырублюсь, или меня вырвет. Был понедельник. Я обещал ей приехать в понедельник, но теперь понимал, что сдержать слово не получится.

Впереди зажегся красный, и мне показалось, будто я тормознул. На самом деле я надавил на газ, и машина рванула вперед. Я проскочил два раза на красный свет и услышал за спиной сирену. Сине-белый охотник увязался за мной. Я почувствовал себя загнанным зверем. Толя мертв, а какой-то коп преследует меня за превышение скорости.

Я притормозил у тротуара. Коп притерся рядом, я показал ему значок, а он решил, что я псих. Тут снова заявил о себе телефон, и я перестал обращать внимание на копа, который, заглянув в окно, теперь изучал мои права с маниакальным пристрастием.

Пришло сообщение. Лили ждала меня у себя дома, на 10-й улице. Приезжай, если я тебе небезразлична. Я позвонил ей.

– Где он?

– Кто? – спросила Лили.

– Где труп? Почему ты дома, когда он мертв?

– О чем ты?

– Ты сказала, что он мертв, – напомнил я. Коп, разглядывавший мои права, теперь говорил по телефону, не знаю о чем, но ждать я не стал. Просто уехал. Я двигался на север, пытаясь снова дозвониться до Лили.

Еще до поворота на шоссе я услышал сирены, заметил мигалки, притормозил и увидел толпу у Хайлайн.

Повсюду стояли полицейские машины, на тротуар заехала «скорая», жаркий полдень звенел от воя сирен. Я бросил автомобиль у Толиного дома и пошел на мигающие огни.

Группа туристов, приехавших на праздник, стояла за рядом конных полицейских, они перешептывались, хихикали, тыкали пальцами вверх. «Прямо как в шоу «Закон и порядок», натуральный сюжет по телевизору. Снимай, снимай». Они тыкали пальцами в Хайлайн. нависавшую над головами.

Подросток в полосатой рубашке достал из кармана «мыльницу». Коп пробовал остановить его, но тот все равно сделал снимок, попятился, развернулся и побежал, ухмыляясь. Женщина взяла на руки свою малышку, чтобы та могла потрогать нос лошади. А коп, восседавший на коне – наверное, они были из Первого участка на Гудзон-стрит, – наклонился и погладил девочку по голове. Мамаша запечатлела их на пленку.

– Говорят, он свалился оттуда, – услышал я чьи-то слова.

– Что?

– Ну да, – сообщил мне коп в форме, когда я прошел за оцепление и предъявил свой жетон. – Дурацкий несчастный случай. Видишь, там сбоку старые стальные балки, – он указал вверх, на Хайлайн. – Бедняга провалился между ними или перелез через них, вон там, на южном конце. Тут заграждение из колючей проволоки, он зацепился и повис. Небось пьяный был. Какого черта он вообще туда полез? То ли обкололся, то ли упился. Ты бывал там когда-нибудь?

Да, подумал я. Бывал. Что же там делал Толя один среди ночи? Полноват он, чтобы лазать по таким местам. Да и незаконно это. Он говорил мне: я хожу туда ночью, как вор, как шпион.

– Мы проводили регулярные чистки, когда бездомные повадились селиться там. Давно это было. Я ненавидел эту работу. Скользко там, как в джунглях. Прогулки по Хайлайн чреваты сломанной шеей.